Немного об Анне

      Йо возвращается к Милли, поднимает на нее глаза, а она тушуется, втягивая голову в плечи и жмурясь.       — Йо, пожалуйста! — а в имени столько боли и мольбы. Она хватается за собственные плечи. — Пожалуйста, пока ты не знаешь причин и следствий, мотивов поступков и обстоятельств, не смотри на меня так.       — Как? — он не понимает, почему ее бросает в дрожь лишь от одного его взгляда.       — Так, как смотрела на меня постоянно Эна и Анна — с презрением и надменностью.       Йо только хочет сказать, что он и не думал, но резкий голос позади отвлекает.       Спальня Оксфорда сменяется на гостиную их фамильного дома. Вместо него самого — растерянная Милли и злая до чертиков Эна, что пристально за ней следит. Следит и фыркает, когда Киояма делает шаг в сторону столика, где небрежно сброшен медальон.       Ее отшатывает в сторону от шипения хранителя, от пристального взгляда, а руки неосознанно цепляются за легкое летнее платье — лишь бы не выдать собственного волнения и страха перед Эной, которая еще совсем недавно отдала бы многое, чтобы защитить ее.       Эна скрещивает руки на груди и, Милли точно знает, сосредотачивается на собственной энергетике — вокруг, где-то поблизости, в целом городе, лишь бы найти Анну, исчезновения которой не заметила с утра.       — Куда ты? — резкий вопрос, когда она направляется к входной двери.       — К Хао, — буквально слышит, как стискиваются ее зубы, но выдерживает и это мысленное линчевание. — Возможно, он знает, где она.       — Конечно, разумеется! — всплескивает она руками, мешая в собственном горле одновременно шипение и визг. — Почему бы не проигнорировать духа, который может определить местоположение своей шаманки, и не пойти к Хао — ведь он у нас всезнающий, да и вообще, просто душка!       — Если бы ты знала, где она, то не стояла бы здесь, а ее медальон не лежал бы на столике, — Милли кивает на украшение. — Для того, чтобы найти ее без него, тебе необходимо время, а Хао может задействовать своих людей, чтобы…       — Да с чего ему вообще что-то делать? Его это не касается!       — Потому что я его попрошу, — собирая остатки смелости и твердости духа, она выдыхает, отпуская края платья. — И он сделает.       Эна рыкает, а все внутренние запреты и границы слетают. Нет, это просто немыслимо!       — Да как же ты не поймешь, что это просто план! — пусть вчера они вернулись домой вместе, и Хао услужливо помог перенести Анну с дивана в гостиной в ее спальню, но это вовсе не значит, что он будет делать так и дальше. Тем более — искренне. — Он хочет навредить Анне, сделать ей больно при помощи тебя, а ты сама идешь к нему в капкан, наивная!       — А тебе не приходило в голову, что он изменился? — тихий вопрос, и Эна давится воздухом.       — Хао? — она хохочет заливисто, запрокидывая голову. — Этот человек не менялся на протяжении сотен лет, и ты думаешь, что смогла за какие-то полгода изменить и сделать паинькой? Не неси бред — он таких, как ты, жрет на завтрак!       — «Таких» это каких? — Милли щурится, а Эна понимает, что после честного ответа о дружеских взаимоотношениях можно забыть, даже если все разрешится мирно. Хотя, какой к черту мир после такого?       Она стискивает зубы, и, глядя прямо в глаза, четко проговаривает:       — Маленьких и наивных дур. На этом погорела Линдси, на этом погоришь и ты, — на последней фразе не выдерживает уже Милли, фыркая и закатывая глаза. Эна ничего не знает, и на этом незнании пытается ей указывать. Как глупо.       — Возможно, я наивна, однако, между мной и мамой есть разница — семью предавать я не собираюсь, Анну оставлять — тоже. И поэтому, в отличие от тебя, я не остаюсь на одном месте и иду ее разыскивать — с помощью Хао или без! — кончики ее волос вспыхивают огнем злобы, а сама она, проходя сквозь впервые полупрозрачного хранителя, вылетает из дома, вдыхая с хрипом свежесть ночи.       Глаза печет, но слезы не стекают по щекам. Милли сжимает кулаки, точно зная, что она еще докажет всем, как они ошибаются.       Эна рыкает, взмахивая руками:       — Чертова малолетка! Глупая, глупая! Отчаянная девица! — темная энергетика искрится, проникает в пол и стены, однако там же и замирает, издавая импульс. Эна вздыхает, устало потирая глаза.       Наконец-то, Анна нашлась. ***       Духами забытый район Токио, обшарпанные стены заброшенного здания и множество бездомных, греющих руки возле баков с горящим мусором. Кто-то ее замечает, но сразу переключает внимание, кто-то просто не видит, как слишком злая и полная негодования Эна пролетает сквозь пол и стены в поисках убежавшей шаманки, что, по-хорошему, должна быть с сестрой, пресекать ее встречи с Хао.       Пресекать то, с чего вообще начались все эти склоки.       Запах краски, шум баллончика и темная фигура в до боли знакомой зеленой толстовке. Она не обращает внимания на появление хранителя, занятая собственными мыслями и тем, как повернуть стебель вырисовывающейся розы так, чтобы это смотрелось естественно. Прикрывает один глаз, мысленно отражает рисунок зеркально — все, как учил когда-то Оксфорд.       — Ты в курсе, что это называется вандализмом? — но на вопрос не отвечает, продолжая заливать красным распустившуюся на обсыпавшейся шпатлевке розу. — Анна!       Подлетает, сдергивая в резком движении капюшон, и наблюдает за тем, с каким нежеланием и даже отвращением Анна поворачивается, вытаскивая наушники из ушей и стягивая респиратор с лица.       — Что?       — Я сказала: «Это — вандализм», — в попытке успокоиться, она проговаривает это медленно, надеясь не отвлечься на то, что если она сама нашла Анну, то Милли может заняться с Хао чем-нибудь другим.       — Это здание под снос. Всем плевать, что тут будет нарисовано: розы или матерные слова, — рукой с баллончиком она указывает на стены вокруг, а Эна находит, что за этими цветами — множеством разноцветных цветов — скрывается попытка к бегству, занять себя хоть чем-то, лишь бы не думать.       Анна наклоняется к сумке с баллончиками неподалеку. Извлекая другой и встряхивая его с противным металлическим звуком. Смотрит на него и хмурится — зеленого почти не осталось, а стен и мыслей еще много.       Прикидывает в голове, можно ли сделать красиво и аккуратно стебли с листьями выгоревшими — черными, и, понимая, что у нее все равно нет иного выхода, вновь обращается к незавершенному рисунку, прислоняя респиратор ко рту.       — Если это все, что ты хотела мне сказать, то можешь идти, — спокойно говорит она, равнодушно наблюдая за тем, как из-за слишком близкого и мощного напора краска начинает стекать.       — Ты и дальше будешь делать вид, будто ничего не происходит? — Эна знает такой тип людей: они хотят думать о чем угодно, лишь бы не о действительной проблеме. Надеются, что она пройдет сама по себе, а потом загибаются в собственной никчемности, доведенные до края.       Анна была таким человеком, пока не появился Оксфорд. Да, он пытался ее отвлекать, но вместе с тем постоянно обсуждал ее проблемы, выполняя роль диванного психолога и рассматривая плюсы и минусы, возможности.       С которыми Анна или соглашалась, или нет — по ситуации. Но от которых всегда осознавала, что многое из происходящего — ерунда, она переживала и не такое.       Анна опускает руку с баллончиком и поворачивается к Эне с безразличным видом.       — А разве что-то происходит? — горько усмехается она, чувствуя, как подушечки пальцев начинает медленно покалывать — не то от химии, не то от нескрываемого и не подавляемого желания набрать знакомый номер и услышать родной голос.       Все попытки сделать вид, что ничего не поменялось, разбиваются, а губы сжимаются в тонкую полоску, кривятся. Анна ощущает, как в носу начинает щипать, что она вот-вот заплачет, но спихивает все на едкий запах краски и пытается прижать респиратор к носу плотнее. Бесполезно — ощущение горечи в груди и жжения у глаз не проходит.       Разворачивается к хранителю, все еще молчащей, ожидающей ответа, и кидает баллончик в сумку. Кутается в толстовку сильнее, желая вдохнуть давно выветрившийся запах Оксфорда, ощутить его силу и уверенность если не в будущем, то хотя бы в настоящем, и ведет плечом.       — Я звонила ему, — тихо начинает она. — Думала, что немного времени осталось, и мы бы могли прогуляться, развеяться после вчерашнего. Но вместо этого услышала автоответчик.       Эна вспоминает обручальное кольцо, выкинутое в окно. Оксфорда, медленно сползающего по стене, желающего остаться в одиночестве, и чувствует, как ее душу сдавливает если не совесть, то жалость.       Ни она, ни он не знают, как страдает другой. А главное — что это взаимно.       — Как оказалось, — пальцы Анны цепляются за рукава, натягивая их больше. — Его самолет был в пять утра, а он ничего не сказал — просто улетел, не оставив ни смс, ничего. И самое забавное, что я не могу требовать, чтобы он вернулся назад — не после того, что он для меня сделал.       Ее слабая улыбка наполняется теплотой, а взгляд — ностальгией. Такой приторно-горькой, от которой хочется убежать и, одновременно с тем, захлебнуться, понимая, как тебе было хорошо тогда, и как тебе без этого всего сейчас.       И мелочью кажется теперь соперничество в академии танцев, все эти конкурсы, попытки стать полноценной рок-группой с Сенсори. Анна не задумывается даже о том, как она к нему настороженно относилась изначально. Лишь гадает, как бы все обернулось, не будь Оксфорд таким обаятельно-настойчивым, не вытащи из нее демона, не извинись, не будь рядом, не… Не, не, не!       Анна отворачивается, видя, как мир теряет свои очертания, расплывается, и закусывает ноготь, чтобы не всхлипнуть.       — Анна, ты… любишь его? — спрашивает Эна, а сама боится. Боится услышать положительный ответ и понять, что два человека просто так разошлись, каждый из-за своих недомолвок, косых взглядов и улыбок, за которыми скрывалось такое правдивое и нежное «Я тебя…».       — Не знаю, — честно отвечает она, а в голове все смешивается — и радость, и сожаление, и горечь, и злость — в такой яркий и пестрый коктейль, что давит на ребра изнутри, заставляет подавить в горле вой. — Я не знаю, что к нему чувствую.       А сердце бьется все чаще.       Она усмехается. Ей необходимо думать не об этом — не о парне, который уехал по семейным делам и, возможно, скоро вернется, но она не может отвлечься. Не может перестать вспоминать.       Каким спокойным он был от ее чрезмерной наглости и излишней агрессии, каким терпеливым был, когда у нее не получалось ему открыться, сказать даже о чем-то незначительном. Каким целеустремленным он был, когда она хотела все бросить — гитару, танцы, — как поднимал ее с пола, брал ее ладонь в свою, и они начинали заново. Вновь и вновь.       Пока не сошлись в последний раз на выпускном в академии. Вальс, танго и современные танцы — они репетировали каждый из них по нескольку часов ежедневно, отдавали душу и сердце в каком настроении от экзаменов или учебы ни были.       Злость, обида, учитель — сволочь? — даже занимаясь в разных группах, они всегда возвращались в академию с формой, переодевались и ждали другого, точно зная, что как только польется музыка, все остальное отойдет на второй план.       Будут только она, он и несравненные ритмы вальса, не спадающая страсть танго и перманентные касания тел хип-хопа.       Она переводит взгляд на руку — тонкие подрагивающие пальцы, которых еще совсем недавно он касался, а на выпускном умудрился галантно, пусть и в шутку, поцеловать. И стискивает зубы до боли — столько фривольности было в этом жесте, столько легкости, что невольно хочется еще, но она запрещает себе, одергивает.       И это не ускользает от Эны.       — Если он тебе так необходим, то почему ты просто не сорвешься к нему? — Анна даже не вздрагивает от вопроса, улыбаясь и давая понять, что за сегодня не раз и не два задавалась им. Что не раз и не два находила ответы, после которых все еще стоит здесь, в полуразрушенном здании, в Токио.       В то время как он — в Мексике.       Анна отходит от стены, перешагивая через куски мусора, какие-то балки, доходя до обрыва в соседней комнате, до скола пола, через который проникает прохладный ветер летнего вечера.       Присаживается на край, свешивая ноги, и переводит очарованно-разочарованный взгляд на огни жилого района.       — Потому что не могу, — спокойно отвечает Анна, когда Эна оказывается рядом. Хранитель вскидывает брови, уже хочет возразить, что Милли с ее выкрутасами можно сдать Мэй, но Киояма продолжает. — И нет, дело даже не в Милли. Она — лишь одна из причин.       Она зажимает ладони меж бедер, как бы говоря о том, что о сестре хочет думать сейчас, сегодня, меньше всего — и пусть целый мир сгорит.       С шумом втягивает в себя воздух и усмехается, прикрывая глаза.       — Тебе покажется это глупостью.       — Пусть так, — она пожимает плечами, сгибая в колене одну ногу и обнимая ее руками. — Я все равно хочу знать.       И вспоминает, как еще три года назад не хотела знать о ней ничего, считала слабой и безвольной. А теперь ей интересна любая деталь, и не потому что это необходимо знать духу о шамане, а потому что искренне того хочет. Наивная, привыкшая.       Эна закатывает глаза, но Анна не обращает внимания.       — Я не могу с ним спать, — и тут же дух хмурится, дергаясь и перечисляя в голове все моменты, когда уединение Анны и Оксфорда могло из морального наслаждения мутировать в сексуальное. Понимая, что Эна поняла ее неправильно — уж слишком явен этот мыслительный процесс — Киояма смущается в попытке оправдаться. — В смысле… нет…       — Я поняла, — перебивает ее спокойно Эна. — На одной кровати. Но почему? Ты боишься, что он тебя тронет?       И обе сходятся на мысли, что это невозможно: каким бы взрослым ни был Оксфорд, он бы никогда не тронул девушку. Тем более — спящую.       — Нет, не в этом дело, — Анна заправляет прядь за ухо, шмыгая носом от холода.       — Тогда в чем?       — У меня нет с ним чувства защищенности, — говорит она, а Эна вскидывает брови. Как это так — с человеком, которому ты доверяешь свои самые сокровенные секреты, с которым ты проводишь почти все свое время, и нет… — Я ему всецело доверяю. Он — отличный друг и хороший парень, но, когда мы после тренировок или выступления, измотанные, оказывались в моей комнате, я понимала, что не могу… спать с ним рядом.       Она вдыхает, задерживая воздух в легких ненадолго, и опускает голову.       — После смерти Нины я не могу расслабиться и отдохнуть, если человек рядом слабее, спит или расслаблен. Я должна быть бодрой, чтобы, если что-то случится, могла постоять за себя и за него, — стискивает толстовку. — Я верю в силу Оксфорда; верю, что он многое умеет, но не знаю…       — Сможет ли он защитить тебя в нужный момент? — Анна кивает, а Эна понимает, что тот случай в переулке год назад наложил свой отпечаток, пусть и незримый.       — Милли готова была за меня отдать жизнь, постоянно препиралась с тобой, сдерживала твой натиск, когда мы еще враждовали. И поэтому я к ней относилась спокойно — потому что знала и доверяла ей, — горько отмечает про себя, что говорит о доверии к сестре в прошедшем времени, и отмахивается от навязчивых мыслей. Все постепенно, по мере поступления катастрофы. — Но Оксфорд… не знаю, почему, но я… не могу…       — Может, это просто нервное или ты вовсе не хотела спать? — пожимает плечами Эна.       — Я засыпала в коридоре трижды — и только тогда, когда за ним закрывалась дверь.       — Ого, — округляет глаза хранитель. — Совпадением не назовешь.       — И всякий раз, когда в моей голове проскальзывает вопрос о том, не полететь ли мне следом, не бросить ли все, я понимаю, что даже если он меня примет, то я не смогу спокойно засыпать рядом с ним. Что что-то постоянно будет мешать: в груди, в голове — где угодно, и от этого не избавишься, — она закрывает ладонями лицо, с нажимом проводя. — И даже если я попрошу Оксфорда тренироваться до посинения, никто не даст гарантий, что все пройдет.       Разумеется, первой реакцией Эны должно быть фырканье, фраза о том, что «это — ерунда», и стоит только притереться ближе — стать больше, чем просто друзья морально и физически. Но что, если нет?       Анна пережила несколько нервных срывов, потерю части нервной системы, и пока неизвестно, восстановится ли она полностью, чтобы они могли в полной мере бороться со страхами и комплексами. Стоит ли давить на нее в надежде на то, что может произойти, а может и нет?       Стоит ли давать Оксфорду ложную надежду на счастье с Анной?       Да, Эна видела его кольцо, она знает, что он чувствует к Киояме и что положит к ее ногам весь мир, но будет ли честно и справедливо по отношению к нему, если Анна будет уходить всякий раз в другую комнату, а может даже и в квартиру, лишь бы просто выспаться?       Эна кладет руку на плечо Анне, заглядывая в глаза и отчего-то криво улыбаясь:       — Не волнуйся. Еще появится в твоей жизни человек, которому ты сможешь полностью довериться.       — Спасибо, — выдыхает Анна, только сейчас замечая, что Эна впервые за долгое время полупрозрачная, и виновато втягивает голову в плечи. — Прости, что оставила медальон. Мне необходимо было побыть одной, да и вообще… Милли…       — О, мы уже успели поругаться, — понимая, что Анна более-менее способна вновь говорить о сестре, Эна отмахивается. — Не понимает девочка, что он просто пользуется положением, и наивно верит в светлые чувства, пытаясь убедить в них и всех вокруг.       — Она дома? — настороженно спрашивает Анна, а Эна отводит глаза.       — Была. Вот только тебя пошла искать, как мне было брошено: «с помощью Хао или без». Я бы прицепила к ней часть фуреку, да только одна особа оставила меня бесплотной, — язвительно усмехается, но, когда видит, как Киояма опускает голову и что-то буркает под нос, сбивает собственную спесь. — Впрочем, неважно. Возьмем дома медальон и найдем ее вместе.       — А может, не стоит пока? — Анна подтягивает колени к груди, утыкаясь носом в расстояние между ними. — Я пока не готова кричать, пытаться убедить ее — все мои аргументы разобьются о тридцать пятое правило, а эмоции только навредят. Я не хочу срыва, как вчера.       Эна понимает и потому не настаивает, кивая.       — Ладно, я поищу ее сама, но домой тебе все равно придется вернуться — не ночевать же тебе здесь, — но не слыша возражений, она хмурится, возвращая менторский тон голоса. — Это даже не вопрос — вставай!       Взлетает, уже забывшая, каково это — не опираться на материальные руки, чтобы подняться самой, не вздернуть шаманку на ноги для ускорения процесса возвращения домой. Неприятно и непривычно — Эна передергивает плечами, утешая себя, что как только Анна наденет медальон, ощущение физической оболочки вернется.       — Не верю, что говорю это, — Анна отряхивает штаны от пыли, забирая сумку из соседней комнаты и направляясь к лестнице вниз. — Но надеюсь, что ее нет дома, и я смогу проскользнуть сразу в спальню. Доберусь до кровати и засну на недельку другую. Быть может, тогда это кошмар закончится. ***       Но вместо тишины гостиной их встречают голоса двоих, один из которых явно принадлежит Милли. Недовольной и удивленной, почти перешедшей на крик.       Собирая волю в кулак и прижимая к себе ближе сумку, Анна уже хочет проскользнуть мимо сестры, как та поднимает на нее потерянный взгляд.       — Анна! — обращается к ней растерянно и в той же степени облегченно, прикладывает дрожащие руки к груди.       В то время как неизвестная персона встает с кресла, медленно поворачиваясь к ней лицом и поднимая ворох воспоминаний со дна души.       Светло-рыжие волосы, синие глаза.       Сумка выскальзывает из пальцев, а дыхание Анны замирает в горле. Она смотрит во все глаза, не веря в то, что это не бред и не иллюзия.       — М-мама?       И Линдси Киояма действительно вернулась в семью.