***
Линдси обрывает свой рассказ, не видя пораженных лиц дочерей. В пальцы настойчиво требуется хоть что-то, на что можно отвлечься, и теперь она понимает частоту пагубной привычки Мэй. Занимая себя сигаретами, мозг отдыхает хоть чуть-чуть, может переключиться и расслабиться. Она же — застыла и не шевелится. Как и Анна с Милли, как и Эна, казалось бы, пережившая многое, но ужаснувшаяся, что такое бывает. Что такое происходит не сто-сто пятьдесят лет назад, а сейчас — когда семейные устои почти ничего не значат, когда на все есть правила и приказы, правительство. Эна кидает быстрый взгляд на Анну. Бледная, потерянная, она прижимает холодные руки ко рту, скрывая, как губы дрожат, а глаза полны слез. Все эти годы она ненавидела мать, но не знала, даже не могла предположить, как той тяжело. Как, пусть имея редкое общение с бабушкой, все это время она была вынуждена оставаться в одиночестве без возможности выговориться, скинуть груз с плеч, поделиться с кем-то. — Тогда впервые, — горько усмехается Линдси, разбивая напряженную тишину. — Я не стала корчить перед Хао мину отчаяния и злости на мир… Она вспоминает, как к ней, запачканной грязью от копания могилы, облитой кровью Наоми и ее собственной, он подсел на поваленное дерево. Попытался заглянуть в глаза, но увидел лишь полный вакуум и безразличие. — Тогда впервые он спросил… «Как ты хочешь отомстить Мэй?» — …что я буду делать дальше.***
Принимая стакан с водой и смачивая горло, Линдси собирает остатки воспоминаний, формирует в цельный рассказ, чтобы не осталось недомолвок. Больше вопросов ни Анна, ни Эна, ни поразительно молчаливая Милли не задают, и от этого только тяжелее — Линдси ищет, на что отвлечься, за что зацепиться, но все настаивает на продолжении истории. Тяжелый вздох, пальцы дрожат на стеклянной огранке. — Тогда мне казалось, что, как только я войду в круг доверия, все пойдет легче, но я ошибалась. Даже имея три здравые головы — мою, Мэй и Нины, что не принимала до конца этот план, — мы понимали, что один промах, и все вскроется. А поэтому следили даже за самыми незначительными деталями. Мэй переняла на себя полностью контроль над Эной, отобрала у меня мобильный, чтобы не было соблазна позвонить вам или Аске с Саталиной, сократила мысленное общение, и, даже когда я обращалась к ней, чаще молчала. Потому что понимала, Хао — не Наоми, и с ним шутки действительно плохи. Она полностью сосредоточилась на том, что творится в побочной ветке, отслеживала всяческие изменения в структуре, в выборе новой главы, так как-то, что произошло с Наоми было, своего рода, в новинку. Они грызлись между собой, да, но никогда дело не доходило до отсутствия кандидатуры — у Гвиневры не осталось ни дочери, погибшей во время родов, ни внучек. Нина цыкала каждый раз при виде Хао, ненавидела его, презирала. Фыркала, когда я с ним разговаривала или просто сидела рядом, но тоже понимала, что бросать меня одну — кощунство. А поэтому мирилась, иногда сбегала к тебе, Анна, — она кидает мимолетный взгляд на вздрогнувшую дочь. — Чтобы проверить твои успехи, и вновь возвращалась ко мне. К запутавшейся в собственной лжи и уже не отличавшей, что было на самом деле, а что — выдумано. Ладони впиваются в стакан сильнее, а на лицо ползет горькая усмешка. То, чего она боялась больше всего, настигло ее — и оттягивать дальше некуда. — Это я предложила Хао заключить с тобой союз. — Что?! — выпаливают одновременно Анна, Эна и Йо, которого никто не слышит. Анна делает шаг к матери, но отступает, мелко дрожа всем телом и понимая, что все это время, то, о чем она жалела, в чем обвиняла Хао и свою глупость, было делом чужих рук. — Как это понимать? Сиплый голос, злобный прищур. Эна кладет ладонь на ее плечо, призывая к терпению, но она стряхивает неосязаемое прикосновение. Линдси вспоминает о том, как Нина отреагировала почти год назад точно так же — она наступала на нее угрожающе, шипела о том, что «только попробуй втянуть в это ее!» и проклинала все на свете, когда начала осознавать, что выбора особо нет. — Твоя смерть все еще была необходима Хао, и единственное, что его сдерживало — отсутствие сил к полноценному противостоянию Мэй и семье Киоям, если вдруг он переступит правило о завершенных спорах. Хао злил тебя поначалу, надеялся, что если не собственноручно, то с помощью побочной ветки разделается с тобой. Однако мое отчаянное желание отомстить Мэй за невозможность расторгнуть брак, грозящееся стать одновременно кошмаром тебе и ей, подтолкнуло его к согласию на заключение союза. Он решил подождать, насытиться отвращением и осознанием полной безнадеги — ведь с того момента абсолютно все, что он делал, доводилось до Мэй. Его эго и самолюбие трепетало перед ее невозможностью отомстить, заставляя забыть о том, что даже вернув себе все силы раньше срока, он не сможет тебя убить. — Сложная многоходовочка, — цокает языком Эна, видя, как Анна кивает, медленно переваривая. В сравнении с планами матери, ее собственный по обману Хао был прост, как йена. — Так мы выиграли время, пока Хао не увидел, как союз оканчивается для него благоприятно, — на этой фразе Анна бросает быстрый взгляд на все еще молчащую Милли. — И пока побочная ветка не избрала новую главу, тем самым дав понять, что старые долги забыты, однако новых они нам не простят. Твоя ненависть к нему росла, грозясь стать опасной не столько для Хао, сколько для тебя самой, а поэтому было решено перенять твою злость с него на меня. Хао швырнул в тебя обрывочным фактом жизни, а Нина добила, добавив, что мы не влезаем в завершенные споры. Анна усмехается, вспоминая свою театральную истерику и то, что на самом деле не испытывала ненависти. Должна была, но нет. Настоящую она ощутила позже — когда увидела воспоминание с отцом и игрой на фортепиано. — И тем не менее, Нина позволила себе лишнее, — на этот раз взгляд обращается к Эне, заставшей этот момент. — И единственное, что спасло ее от «Божественного провидения» по его приказу, это список Анны. Список лиц, которых Хао не может тронуть до окончания союза и в котором она числилась первой. Анна вздрагивает, потерявшая воспоминания о таких деталях, и с шумом втягивает в себя воздух. Хоть где-то она не совершила ошибку, поступила правильно. — Ей было приказано убираться вон, и только угроза твоей жизни заставила ее смолчать. План все еще действовал — я все еще находилась возле Хао, была идейным вдохновителем и медленно, но верно черпала его фуреку, — она вспоминает, как пыталась незаметно, по чуть-чуть, вытягивать из него силу. Как при малейшей ошибке он вздрагивал, не понимая, что происходит, а внутри нее все переворачивалось, тело цепенело, покрываясь холодным потом. Как на одной силе воли заставляла себя бормотать что-то о кошмарах и том, что аура вокруг нестабильна. Дух Огня принимал Линдси как свою, а поэтому не возникал. Пыхтел, смотря на нее зелеными, злыми глазами, как и обычно, ощущая какие-то волнения, но расслаблялся, когда она выпускала фуреку хозяина в желании усмирить хранителя. Невидимое и мимолетное — Хао ощущал только собственную ауру, а поэтому манипуляции Линдси были почти незаметны. Благодаря «Зеркалу» — заклинанию из Кодекса, она заменяла свое фуреку чужим. Это было опасно, как физически, так и морально — с каждым днем она становилась все злее и агрессивнее. Уже через месяц удачных вечеров она могла свободно расшвыриваться ветками и камнями в его приспешников и не бояться, что он посмотрит на нее как-то не так. Наверное, Линдси интуитивно понимала, что нужна ему не просто так. Что, помимо ее мести, у Хао есть какой-то план поверх, заставляющий терпеть ее выходки, а поэтому, даже после грандиозной истерии, она могла спокойно его обнимать и ощущать его поглаживания по голове, слышать слова о том, что «ничего страшного — приспешники поймут». Ведь в его мыслях она уже давно сгорала заживо на костре, а его люди действительно понимали, что Властелина Огня лучше не злить. — Все шло хорошо, пока Хао не начал пропадать на целые ночи, — проговаривает Линдси, чувствуя, как Милли позади вздрагивает. — Ссылался на дела. По утрам витал в облаках, о чем-то думал. А совсем недавно вернулся и настойчиво расспрашивал о том, что я чувствую к вашему отцу, бабушке, пытался проникнуть в мысли. Я не позволила, и это подкосило его доверие — он понял, что я что-то скрываю, что что-то стоит за моими побуждениями, однако виду не подал. Она вспоминает его взгляд, бывший секунду назад испытывающим, ожесточенным, но переменившийся на задумчивый. Тогда его вздох ей показался странным, облегченным, хоть и множество мыслей отягощали его ауру, затемняли глаза. Он отошел от нее, перестал грозно нависать, а она наивно подумала, что на этом все кончилось — что ей удалось провести его и в этот раз, но нет. Приспешник-прилипала и неделя слежки. Линдси не знала, как, но ее мысли были перехвачены. Простой вопрос к Мэй о выпускном Анны — он дал невообразимых масштабов взрыв. Вернувшийся с ночи, уставший, Хао рвал и метал, когда узнал о предательстве, а ей уже не было смысла скрывать своих намерений. Ее сил хватало, а поэтому… — Неужели, ты думал, что я действительно брошу своих детей и примкну к твоим рядам?! — восклицает она, а он жалеет о том, что не придушил ее еще тогда, когда она впервые упала перед ним колени. Кадры прожитых мгновений пролетают перед глазами: ее слезы и отчаянное желание отомстить, ее шепот и попытка быть сильной, когда за душой ни капли смелости, — все оказалось ложью, предательством. Планом, который он не заметил, которому позволил случиться. — Ты об этом пожалеешь! — и неважно, что он сам — не лучше, что хотел заставить ее страдать немногим позже. Важно то, что он доверился этой женщине вновь, и она вновь его предала. — Дух Огня! Но ни злобное выражение его лица, ни огромный хранитель за его спиной не пугают ее — худосочную женщину без бус и какого-либо другого оружия. Она просто стоит на склоне, смотря пристально на него… и чему-то улыбается. Плечи ее подрагивают, во рту пересыхает, и смочить его не удается. Линдси переводит взгляд с Асакуры на духа и обратно, судорожно вздыхает и понимает, что вот оно — то, к чему она стремилась долгих три года. Наоми убита — она не представляет больше угрозы. И сейчас ей осталось, если не убить, то показать Хао, на что способна. Чтобы больше никто не преследовал ее семью, чтобы она смогла вернуться к своим девочкам. Кулаки сжимаются, а голова наполняется согревающими, побуждающими представлениями о том, как она обнимает все семейство разом. И плевать, что рук не хватает. Главное — вновь. Услышать. Заветное. «Мама». На кончиках пальцев разгораются светло-голубые огни фуреку, смешиваются с огненно-красными, формируются в энергетический шар на ладони. Разгорающийся все больше, сияющий все ярче, Линдси подносит его к груди, а Хао презренно фыркает. — Банальное единение и против меня? Ты провернула слишком сложный план, чтобы окончить так глупо, — и именно последняя фраза заставляет его напрячься — за техникой скрыто что-то другое. — «Зеркало», — тихо шепчет она, и огненно-красное фуреку, перемежаясь со светло-голубым, растекается по телу, соединяется с ним, всасывается в кровь. И распадается спазмом, бесконечным жжением проносится по венам. Линдси вздрагивает, едва удерживаясь на ногах и хрипло выдыхает — боль резкая, бьющая и выворачивающая мышцы. По спине стекает пот, а с губ слетает отчаянный стон. Слишком больно. Пальцы скрючиваются, дыхание сбито. Ее зрачки сужаются, доходя до размера маленькой точки, а мир вокруг начинает опаляться красным. Трава тлеет в искрах огня, земля мертвеет под ее ногами, и только воспоминание о родных детях держит в сознании. — Нападай и узнаешь, на что способно это «банальное единение», — она давит из себя усмешку, хватаясь за плечо, а Хао не нужно приглашать дважды. Взмах руки, и лес вокруг них вспыхивает в огне, который она… Фокусирующийся взгляд. Улыбка. Может контролировать. Линдси останавливает пожар силой мысли, ощущая почти физически, как часть фуреку Хао выходит из нее, и телу становится немногим легче. Будто вдох чистого кислорода после спертого воздуха– легкие перестает сжимать, а тяжесть с их дна выветривается. Голова легчает, но ненадолго — Хао нападает вновь, и Линдси необходимо напрячь все силы, чтобы увернуться и выстоять на дрожащих ногах. Ее немного ведет, мир плывет, а жар тела ломит кости, разваривает в собственной крови мышцы. Ей нельзя делать резких движений, нельзя показывать, как работает техника вблизи, но и стоять на месте она не может — ведь так он поймет все слишком быстро. Удар за ударом. Уворот за уворотом. Линдси, безоружная и на вид слабая, дрожащая, уворачивается от огромного Духа и в момент, когда его огромный кулак вот-вот ее расплющит, неожиданно и громко выкрикивает: — Стой! — и дух повинуется. Замирает, останавливаясь. Мелко дрожит и преобразуется в Духа Воды, заставляя небо над ними потемнеть, наполнить тучами, и мелким, моросящим и противным дождем потушить снопы огня вокруг. Ей кажется, что она всесильна. Что момент принадлежит ей, и даже Хао, сколько ни кричит, ни рвет и мечет, не может отобрать контроль над духом себе. Тот повинуется лишь ей, ей и никому больше! И когда она уже готова схватить лапой хранителя Асакуру, ее тело парализует, а сердце пропускает удар грязной энергии. Ноги подкашиваются, и Линдси падает на землю в невозможности вздохнуть. Грязь на теле смешивается с холодным потом и повышенной температурой. Мысли перемешиваются, а душа скребется между ребер, истошно верещит. Эмоции, чувства — ее, Хао, она не разбирает, — давят на виски, заставляют схватиться за голову и зажмуриться. Не увидеть, как Дух Воды рассыпается, оставляя их с Хао наедине. Она ощущает, что фуреку Хао в ней еще много, но не может понять, почему ожидаемая победа оказалась так далеко. Почему она не смогла контролировать хранителя и дальше. Резкая хватка на горле. Линдси давится остатками воздуха, чувствуя, как пальцы Хао сдавливают ее глотку, заставляя приподняться на коленях, задрать голову и посмотреть ему в глаза, в такие ожесточенные, злые, не терпящие и не прощающие предательства. — Ты… — облизывает сухие губы, скалясь. — Ты думала, что сможешь… так просто? Пальцы впиваются в адамово яблоко, царапают ногтями кожу, опаляют ее небольшим сгустком огня, напрягая нервные окончания до максимума. Он усмехается, смотря на жалкие попытки ослабевшими руками убрать его, сильные и властные. Как с каждой секундой она смотрит на него все меньше, как глаза закатываются все чаще, и через мгновение повиснет у него в руках еще одно тельце жалкой Киоямы — такой же прогнившей, как и весь их клан. — Сдохни! — выплевывает он под хрип и попытки вздохнуть. Руки Линдси тянутся от его ладоней по плечам и вверх, цепляются за пончо, но замирают, повисая вдоль тела. Мир теряет краски, размывается. Она уже почти не видит ненависти в его глазах, не видит самих глаз — только расплывчатое пятно вместо лица. По ногам бьет леденящий холод смерти, впивается в спину, но пошевелиться у нее нет ни сил, ни возможности. Одинокая слеза скатывается по щеке — беззвучная. Последний всхлип. Мысленное прощание с семьей. — Хао! — вскрикивает знакомый голос, который слышится ей на задворках сознания. Его отшатывает в сторону, позволяя Линдси хрипнуть в кашле, упасть в траву и попятиться назад. — Что ты творишь?! Визгливый, громкий. Линдси опаляет теплая волна фуреку, и только когда дыхание восстанавливается, она поднимает голову, видя раздраженного Хао и… столб огня, являющегося пробужденной… — Милли? — тихо спрашивает она, вызывая поворот головы дочери. Буйно-рыжие волосы-кудряшки горят живым огнем. Кожа ее светится, будто раскаленная лампочка, а белое платье слепит глаза. Линдси не может поверить и одновременно с тем безумно счастлива — подумать только, еще чуть-чуть и все, конец. — Ты пробудилась? Она помнит страх дочери перед использованием стихии огня после случая с Наоми, но не подумала бы, что так скоро, без вмешательства бабушки или ее, она его преодолеет. Такая взрослая… Слезы застилают глаза, но Милли не обращает внимания, оборачиваясь на Хао, что все еще стоит в стороне, не нападает. — Эта дрянь…! — рыкает он, заставляя дрогнуть обеих Киоям. Линдси ощупывает грудную клетку, все еще ощущая резонанс их эмоций, общей ненависти и животного страха, и тяжело вздыхает, пытаясь успокоиться, унять трясучку. — Хао! — одергивает его Милли, повышая голос, и смотрит на него настолько выразительно, красноречиво и говоряще, что Асакура только рыкает, бросая уничтожающий взгляд на Линдси. — Мы не закончили, — и исчезает в столбе огня, оставляя их наедине. Милли шумно выдыхает. Волосы ее становятся вновь кроваво-красными пружинками, тело принимает естественный оттенок, а легкое платье, босые ноги превращаются в повседневную одежду. Она прыгает в траву и оборачивается на мать — пропавшую, бросившую их — с недоверием и неверием, что вместо кого-то другого, она столкнулась именно с ней. — Милли, — Линдси тянется к ней, но в ответ получается лишь несколько шагов назад. Младшая дочь, обособившаяся, научившаяся справляться со всем и без нее, поднимает в некотором омерзении руки, и тут же их опускает, наверное, понимая, как выглядит этот жест со стороны. — Я не знаю, что у вас произошло, — голос ее кажется жестче, чем по отношению к Хао. — И даже не хочу знать. Но Анне необходимо узнать ответы на многие вопросы, и не думай, что сможешь, подобно Хао, так просто исчезнуть. Не в этот раз. Она силится не сказать «повторно», пусть и обе находят себя на этой мысли. И только Линдси дополняет, что «Нет, повторно из их жизни она не исчезнет».***
— Ты пришла ровно в тот момент, когда я сказала о предательстве, — сквозь слезы и отчаяние, невидящими глазами она смотрит на потерянную Анну, и судорожно всхлипывает, завершая историю. — Я знаю, что поступила ужасно. Что, не взвали это все единолично на свои плечи, расскажи мужу, бабушке обо всем, то все развернулось бы иначе, и не прошу у вас прощения. Мне просто хотелось, чтобы вы, пусть и слишком поздно, но узнали правду. Эна оборачивается к Анне, ожидая ее реакции, ответа на исповедь матери, к которой после всего не испытываешь ни ненависти, ни злости — только сожаление и бесконечную жалость. — Это… — Анна вздыхает, собирая в кучу мысли. — Это тяжело — вот так просто взять и простить. Она видит, как по лицу матери пробегает тень, как пальцы ее впиваются в платье, а голова склоняется в смирении. — Это — не дело одного дня и даже недели. Ты пропустила многое в нашей жизни, обо многом не знаешь, — быстрый взгляд на Милли. — Но это не значит, что эти знания нельзя восполнить, что отношения нельзя наладить и то, что творится в побочной ветке… Анна не договаривает, ощущая, как, резко поднявшись с дивана, мать овивает ее шею руками, и целует в висок. Прижимает к себе ближе и вышептывает в слезах тихое «Спасибо» и миллион извинений, которых ей так не хватало эти годы. В горле встает ком, и Анне необходимо несколько секунд, чтобы не разреветься вслед за матерью. Обнимает ее мягко за талию, а сама вдыхает запах грязи, недавней битвы и безопасности, которую может обеспечить только хрупкая, но твердая материнская спина. — Я скучала… мама, — не выдерживает и все же всхлипывает, ощущая, как становится на душе легче. Понимая, что теперь она не одна, не одинока, и теперь есть кто-то, кто не будет просить ее быть взрослой, кто будет помогать и советовать. С кем она вновь сможет стать обычным подростком, пусть и не в самой лучшей семье. Линдси выпускает ее из объятий, оборачиваясь к Милли, но та не реагирует подобно Анне. Молчит, кидая влажный, трогательный взгляд и противоречиво выдыхает. — Мне нужно идти, — оглядывается, будто бы в поисках сумки или чего-то другого, и, не дожидаясь реакции, вылетает из дома, оставляя после себя четкое осознание, что она — окончательно потерянный человек. — Даже после того, что ты услышала?! — вдогонку ей кричит Эна, возмущенная тем, как можно быть такой… такой… — Глупая девчонка! Рыкает, а Линдси понимает, что ее сомнения и догадки относительно спокойствия Хао в ее присутствии и его отлучки в последние месяцы связаны с тем, что… — Да, — коротко отзывается Анна, забирая со стола медальон и надевая на шею, позволяя Эне стать материальной и направиться на слежку за сестрой. — Мне тоже есть, что тебе рассказать, мама. — Я не могу тебя понять, — Йо качает головой, смотря на уже повзрослевшую Милли. — Я не могу понять всю вашу семью, но тебя — в особенности. Что тобой движет? Ты слышала, как он обошелся с твоей матерью, как обошелся с сестрой, и все равно идешь к нему? Он вспоминает, во что вылилось противостояние Хао в деревне Добби, как он убивал и уничтожал людей, судей — всех, кто ему мешал. И не мог поверить, что Милли была предана ему все это время, не пыталась остановить. Милли скрещивает руки на груди, сжимая ладони в кулаки, и отводит взгляд. — Я знала, как это выглядит, — шелестящий голос, ей несвойственный: отстраненный, будто равнодушный к происходящему. — Но мне было плевать — я была в нем уверена. В нем и том, как он смотрит на мир.***
Она выбегает на выжженный участок леса. Место прошедшей битвы — деревья обуглены, вырваны с корнем и повалены на грязную, почерневшую и такую же безжизненную землю. Ветер промозглый, слишком холодный для весны, проникающий под кожу и холодящий пульсирующую в висках кровь. Милли оглядывается, точно зная, что он не мог уйти далеко. Выходит на поляну, только хочет окликнуть, как сзади ее хватают за шею и притягивают ближе к себе. Сжимают за челюсть, сдавливают горло и заставляют посмотреть в глаза, как еще недавно смотрела Линдси — затравленно, испуганно. Милли хватается за Хао руками, царапает ногтями кожу и пытается вырваться, но ощущает, как хватка становится лишь сильнее, а на мозг начинает давить. Он всматривается в ее искажающееся лицо, проникает в сознание, переворачивает воспоминания, потрошит душу — все пытается рассмотреть на просвет, при любом дергании действуя только жестче. Сопротивляется — значит есть, что скрывать. Губы его кривятся в омерзении, когда ее глаза наполняются слезами от боли, но не обиды. Воздух в легких кончается, а глоток нового сделать невозможно — он все еще контролирует ее тело. Ее сознание. Неудавшиеся планы Мэй, разговор с матерью, примирение ее и Анны — он видит все, в то время как она собирается с силами, чтобы всхлипнуть. — Х-хао… п-прек…ати… — першение в горле и метающиеся глаза. Ее ноги давно подкосились, а тело держится на железной хватке одной руки. — Зачем ты пришла?! — он шипит сквозь стиснутые зубы, щурится, пытаясь уловить любое изменение, как доказательство лжи. Пусть только попробует ему солгать, подобно Линдси. Предплечье обжигает печать — он вот-вот нарушит правило союза, нарушит безопасность лица из списка Анны, но ему плевать. Он обращает внимание лишь на то, как Милли провела это утро, вчерашнее и все предыдущие, цепляется за мелкие детали, стараясь выявить у них второй смысл — потайной, который он мог не заметить. Как и с Линдси. Рука вздрагивает, а вместе с ней и тело, обмякающее, оседающее на землю. Он цепляется за нее второй рукой, заставляет стоять, смотреть на него, дышать через хрип, и замирает от того, как даже с закатывающимися глазами, почти бессознательная, она ему улыбается. Тело трепыхается больше из непривычки — Милли не испытывает страха, не хочет дернуться, убежать. Она только смотрит на него теми глазами, которыми на него смотрела всегда, — радушными, добрыми. И слабо улыбается, вместо царапин и ссадин поглаживая его по рукам. Утешает. Потоки воспоминаний мелькают сквозь него, но теперь и это неважно. Она поняла, что он выискивал — малейший повод уличить ее в предательстве, и что, чем больше она будет дергаться, бояться, скрывать что-либо от него, тем сильнее он будет убеждаться, что она такая же, как и мать. Но она не такая. Хриплый вдох. Милли падает к нему в руки, втягивая с шумом и скатывающимися по щекам слезами воздух. Задирает голову, позволяя бледной луне осветить наливающиеся сначала белым, а потом и красным следы от удушения, и ощущает, как ее стискивают в собственнических объятиях. Сильных, мощных, приносящих больше боли, нежели удовольствия и чувства безопасности. Слабая и безвольная. — Потому что не предаю своих слов, — дыхание ее выравнивается, а голос перестает дрожать. Милли гладит его по голове, плечам, лицу, устремляет взгляд в ночное небо. И не видит того, как его глаза наливаются огнем. Огнем ненависти и жаждой отмщения.