Немного об Анне

      Анна откидывается на спинку кресла и, жмурясь, потягивается.       — Если на всех работах так же скучно, как на этой, то я понимаю повальный побег выпускников в кругосветку сразу после получения дипломов, — выдыхает, расслабляясь, и осматривает кипы документов, перебранных еще час назад, и цифру «ноль» в списке задач к выполнению.       Огромная компания, множество сотрудников — Анна кидалась к телефону всякий раз, когда ей звонили, и надеялась, что что-то свалится в «безумно-срочном» количестве, но то была, в основном, бабушка и просто интересовалась, как у нее дела.       «Делать нечего!», — и получала лишь усмешку и короткие гудки в качестве удовлетворительного ответа.       — А чего ты хотела? — Эна устраивается на столе, двигая стопку «прям-важно-срочно-сделай-пожалуйста», до которой уже больше часа нет никому дела, и ведет плечом. — Ты сидишь в офисе, перебираешь бумажки за копейки, как среднестатистический человек.       — И жалуюсь точно так же, — Анна фыркает, вставая со стула. В белой блузке и черной юбке-карандаше — она похожа на обычного офисного клерка, не отличающегося от миллионов других. — Но я проходила столько тестов, что показалось, будто меня возьмут на более серьезную должность, нежели простое просиживание определенных точек в кабинете.       — Ты сидишь в компании своей бабушки. И какой бы крутой ни была, никто в здравом уме не будет подвергать тебя опасности лишь потому, что ты привыкла размахивать косой и надирать кому-то задницу, — вроде бы логично, но Анна все равно недовольна.       Она считает себя заточенной здесь — в маленьком кабинете с одним столом, заставленным компьютером и бумагами, с огромным экраном позади стула и дверцей, ведущей в маленькую каморку со всеми «уютными» принадлежностями офисного планктона — кофеваркой, кулером и шкафчиком для вещей.       Анна сидит так третий день и все еще надеется, что она привыкнет к отсутствию тяжелых тренировок, восьмичасовому рабочему дню (как и все выпускники после школы), но тщетно. Бабушка согласилась ее принять к себе только с условием полной безопасности, и то — с подачи Линдси, а поэтому ждать каких-то активных действий и опасности не приходится.       Она бросает взгляд на мобильный и опускается обратно на стул.       В ту ночь, три дня назад, Анна ревела, подобно маленькому ребенку. Едва вспомнив мать, ее отношение к ней, она слушала и слушала рассказы Линдси о собственном детстве, о папе, сестрах, которых давно не видела, и ревела. Это было тепло, прекрасно, это было настолько хорошо, что вспомнила она о Милли и Хао только когда Эна вернулась с не особо внятным рассказом о произошедшем в прилеске.       Слишком странное поведение обоих, недвусмысленные слова и ожидание худшего. Линдси тогда цыкнула, что они связаны по рукам и ногам — ни взаимосвязь Анны с Хао в союзе, ни обозначение статуса неприкосновенного не располагают к убийству и угрозам, а поэтому единственное, что им оставалось — ждать. Разумеется, Анна была против. Однако, как только ее смогли уговорить, а сама она поняла, что ждать вместе — веселее, Линдси поделилась своими планами на эти полгода, в корне отличающихся от ее.       «Я потеряла связь с вашим отцом больше года назад, и теперь отправляюсь на его поиски», — она поцеловала ее тогда в лоб, уехав после бессонной ночи утром. А Анна, смотря вслед уезжающему такси, впервые не думала, что ее бросают. Ведь теперь, стоит ей набрать телефон матери, она не будет отмалчиваться, не будет игнорировать — она поднимет трубку и с легкой улыбкой, передающейся в голосе выслушает все, что у нее на душе.       — Скучно, — поднимает глаза к серому потолку, точно зная, что пожалуется об этом матери чуть позже — где-то в обед, заодно поинтересовавшись, как идут поиски отца… она бросает хмурый взгляд на компьютер, собираясь на стуле. — Как, имея связи бабушки, можно не найти человека? У них спутниковое слежение, повсюду люди — шаманы, не-шаманы, профессионалы и высококлассные наемники — и ни один из них не смог найти за год его?       Она поднимает глаза на Эну, но та пожимает плечами.       — Даже в век высоких технологий можно затеряться так, что тебя не найдут. Главное — захотеть.       — Но что заставило его так бесследно пропасть? — она уже тянется к телефонной трубке, как фырканье Эны останавливает на половине пути.       — Ты хочешь вызваться в команду поиска? Все, лишь бы не сидеть в душном офисе и быть загруженной работой? — она приподнимает брови и усмехается, когда Анна отводит глаза, пойманная на правде. — После того, что случилось, Мэй никогда не подвергнет тебя опасности — это исключено. Ты и без того многое пережила.       — Но я могу! — Анна едва сдерживается от слов «Мне надо». Ей надо отвлечься и не думать о наивной влюбленности Милли, отвлечься и переждать окончание союза с Хао — ей нужна деятельность, чтобы время не отсчитывалось часами, когда проходит минута. Ей надо, чтобы она приходила домой убитая, только спать, и не сталкивалась с сестрой в коридоре, не зная, как и что ей еще сказать, чтобы до нее дошли мысли о плане Асакуры. Ей все это надо.       Вот только бабушка иного мнения.       «Анна!» — голос Мэй внутри головы сотрясает своей неожиданностью. Анна вздрагивает, касаясь виска.       — Только тебя вспо…       «Слушай внимательно!» — перебивает она и Анна напрягается. Бабушка взволнована, даже напугана.       Быстрый взгляд на телефон. Мэй до этого ей просто звонила, не пересылала мысли. Что произошло?       «Через приемную начальника отдела безопасности на третьем этаже есть черный ход, спустившись по которому ты можешь выбраться. Ключи находятся под столом ресепшена. Возьми их и беги! Здание оцеплено, я вызвала… подмогу… но они хотят… применить…»       — Бабушка! — Анна бледнеет, вскакивая со стула и не понимая, что могло довести расчетливую женщину до состояния паники. — Бабушка, что происходит?!       — Беги! — и голос в голове обрывается, ощущение чужого присутствия рассеивается словно наваждение, оставляя после себя горькое послевкусие страха. Киояма оборачивается, хочет словить непонимающий взгляд Эны, но кабинет пуст.       — Эна? — дух не откликается.       — Обыскать этаж! — глухой приказ за дверью и топот ног заставляет дрогнуть, сбросить оковы оцепенения и сорваться к маленькой коморке. Кто бы это ни был — свои или чужие — они заставили бабушку трепетать, а значит — дела совсем плохи.       Она закрывает за собой дверь, судорожно соображая, где можно спрятаться, мысленно спрашивая о том, куда смылась Эна в такой момент, и находит глазами вентиляцию. С горем пополам, сетуя на узкую юбку, Анна забирается по полкам шкафчика, цепляется за решетку пальцами и молится всем духам, чтобы… — да! — она поддается с первого раза.       Тихо радуясь собственной гибкости, она проскальзывает внутрь вентиляционной трубы и прижимается всем телом к дну, жмурясь и задерживая дыхание в надежде, что те, кто переворачивают сейчас с грохотом ее стол, распахивают дверь кладовой и осматривают все быстро, не найдут ее.       — Чисто! — восклицает бас, и Анна выдыхает. Дверь остается распахнутой, кто-то в чем-то еще копается, вытряхивает шкафчики, слышится ругань и приказ обыскать весь этаж. — Найти ее!       И Анна понимает, что они ищут именно ее. Потому бабушка была так взволнованна.       Остается только понять, кто и что должен был применить, и какого черта Эна пропала так внезапно?       Она оборачивается на трубу, мысленно радуется, что надела не каблуки, а простые балетки, создающие меньше шума. Отползает как можно тише назад, пятится, игнорирует два ближайших люка, опасливо выглядывая и высматривая людей, ищущих ее, но не находит ни их, ни сотрудников.       В коридорах — полнейшая тишина, прерываемая редкими перебежками людей… с оружием и в полном обмундировании.       — Что, черт возьми, здесь происходит? — высматривая очередной пустой кабинет, она инстинктивно тянется к медальону, который начинает по-странному мерцать. Отблик скрывается ее ладонью, однако страха и большей растерянности от того, что впервые за полтора года украшение ведет себя подобным образом, не уменьшается.       По виску Анны стекает капля холодного пота, а в горле пересыхает. Мерцание ускоряется, после чего потухает, золото тускнеет в ее руке, а темная энергетика Эны полностью выветривается. Больше, кроме полного одиночества, она не чувствует ничего.       — Эна? Эна! — крик шепотом, но сколько она ни молит, тьма тени вентиляционной шахты остается тенью — ни едкой усмешки, ни холодящих кожу рук. Ее сердце колотится как бешенное, настолько громко и быстро, что, когда человек под ней — в темной форме, грозный и на вид жестокий, — останавливается под вентиляцией, осматривает все тщательно, ей кажется, что он слышит этот стук. Слышит, но не может понять, откуда он доносится.       Она вновь вжимается в стенку, вновь жмурится и прижимает руки к груди — лишь бы не услышал, не понял. И выдыхает, почти задохнувшись, когда он возвращается к сослуживцам.       — Этаж чист! — доносится до нее, и слабая надежда на то, что она сможет все-таки добраться до черного хода и позвать на помощь, поселяется в душе.        — «Через приемную начальника отдела по безопасности на третьем этаже», — шепотом бормочет под нос, понимая, что ей придется пройти ни много ни мало — четыре этажа. Четыре этажа, наполненных вооруженными людьми, что ее разыскивают, и ни одного, кто хоть как-то может ей помочь.       «Хотела боевых действий — получи», — если б Эна была рядом, она бы сказала именно так.       Анна открывает решетку, соскальзывая внутрь кабинета, и выглядывает из-за стола — пустота. В коридоре — огромном зале, утыканном столами и шумящими принтерами, ни души. Как они смогли за столь короткий промежуток времени бесшумно и без возражений убрать свыше трехсот человек? — неизвестно.       Как они смогли застать бабушку врасплох? — и того сложнее вопрос.       Не поднимаясь с корточек, она тянется к телефону, пытается вызвать полицию, но в ответ раздаются лишь короткие гудки. Линию передач перерезали заранее, мобильный остался на столе в кабинете. Она отрезана от мира, и то, каким образом бабушка успела позвать на помощь, Анне не может понять.       Бабушка… мысль о том, зачем им она, сама бабушка, и что они собираются делать, доводит до мелкой дрожи. Выглядывая из кабинета, Анна разрывается между двумя вариантами — побежать по приказу Мэй на выход, в безопасность, либо же подняться на несколько этажей и попытаться вызволить ее самой.       Анна фыркает, понимая, что все это похоже на тупой голливудский фильм, однако именно они дают подсказки в поведении — вести себя тише воды, ниже травы, не пытаться геройствовать и думать прежде, чем делать шаг.       Объявление о том, что этаж зачищен, никто не был найден, заставляет испариться всех амбалов. Анна выскальзывает в коридор в полуприсяде, превратившись в слух, и осматривает сосредоточенным взглядом все вокруг. Разбросанные вещи, недопитый кофе — люди будто по команде поднялись со своих мест и ушли — и от этого становится дурнее.       Почему вместе с ними не затронуло и ее? Хотели сделать отдельное приглашение? Перехватить по дороге? Подразнить бабушку?       Миллион предположений и одно знание о том, что пожарная лестница находится через поворот. Анна осматривает лифты, искусственные цветы в напольных вазах, грязные следы от ботинок и идет дальше, замирая и вжимаясь в стену, стоит только заметить, как один из них стоит у железной двери, пытаясь закурить.       Размеренное чирканье зажигалки и благой мат — он отстал от товарищей специально, точно зная, что «беготня за малолеткой» затянется надолго, а собственное отсутствие можно скинуть на более тщательный осмотр кабинетов.       Мужчина — как две Анны в ширину и на голову выше ростом — зажимающий между губ сигарету и иногда встряхивающий нерабочую «зиппо». И Киояма, точно знающая, что иначе она не спустится. Один на один.       Она замечает огнетушитель ровно в тот момент, когда делает безрассудную попытку пойти безоружной на вооруженного врага. Замирает, вновь припадая к стене и прислушиваясь с долбящей кровью по вискам в очередное проклятье «изготовителей дешевой спички на раз». Как можно медленнее и незаметно подбирает огнетушитель у вазы с цветами — кто вообще оставил его здесь? — и начинает наступать.       Один шаг. Второй, третий. На четвертом мир расплывается и одновременно становится таким четким, будто кто-то издевательски играет с резкостью. Темные пятна всплывают все чаще, адреналин в крови зашкаливает, а руки дрожат, влажнеют от пота.       Анна таит дыхание, мысленно целясь в висок, и заранее уже прощается с жизнью. Одно неверное движение, одна секунда спешки, и пуля в лоб ей обеспечена.       Тень мелькает сбоку, привлекает внимание, и мужчина замирает не с целью вновь разразиться руганью, нет. Тень маленькая и крадущаяся — усмешка ползет на лицо, а руки берутся за автомат — точно по описанию девчонки.       Они совершают выпады одновременно. Он — в развороте и наставлении оружия, а она, мысленно съежившись от страха, бьет не как задумывалось изначально, а по переносице днищем.       — Ах ты черт! — он матерится, падая на спину от неожиданности, а Анна, подобно маленькому зверьку, подбегает и бьет наотмашь чисто из инстинкта самосохранения — так громко проклинает ее, так сильно горит желанием убить.       Глухой звук — наемник расслабляется на полу, а с виска и носа стекают струйки крови. Анна отшатывается в сторону — ударная доза адреналина спадает, а за ним приходит страх. Страх, что услышали, страх, что таких — вооруженных и желающих ее убить — еще много.       Она прижимает руки ко рту, всеми силами стараясь сдержать истерику, и жмурится. Слезы собираются в уголках глаз. Она не хочет в этом участвовать! Зачем ее втянули в это? Бабушка же обещала, что она будет в безопасности!       Только по прошествии десяти минут ей удается унять себя. Утерев краем рубашки слезы, она шмыгает носом и понимает, что никак иначе ей не выбраться. Эны нет, бабушки тоже, подмога неизвестно, когда придет, и придет ли вообще. Ей необходимо справиться самой, и неважно, что тренировки изначально были нацелены на взаимодействие с духом. В жизни всякое случается, и она должна быть к этому готова.       Аккуратно, будто он неожиданно может вскочить, она подходит к мужчине ближе, осматривая — бронежилет, тяжелая защитная куртка, не хватает разве что каски. И замечает, как от небольшого автомата тянется ремень, сдернуть который — одно движение. Резкое и нервное — ей не удается с первого раза, со второго. Она не контролирует собственные пальцы, и, только вздохнув, успокоившись, выдергивает оружие, падая на пол и тихо ойкая.       Ощущения, отличные от косы. По весу почти одинаковы, но вот обхват, впечатления и эмоции, приливающие к щекам и мозгу, разные. Это — не оружие ближнего боя, не холодное, не режущее, как ее привычная коса. С автоматом она может устранять цель издалека, не заботясь о том, что кто-то воспользуется замедленной реакцией от страха и отберет оружие.       Она прижимает его к себе плотнее, хватается за ствол и чувствует, как смертоносная тяжесть давит на плечи. Сколько Анна ни говорит себе, что убивать никого не будет, что будет стрелять только по ногам, леденящее кровь ощущение, что из этого автомата людей убивали пачками, давит на сознание.       Она поджимает губы, явно неготовая идти с таким оружием дальше, но все же делает шаг в сторону лестницы. Неудобно — юбка сковывает движения.       Возвращается к офисным столам в коридоре и канцелярским ножом разрывает ткань на бедре. Ей нужен полный размах в ногах, если вдруг кто пойдет в рукопашную. Ей нужно еще одно секундное отвлечение, чтобы идти дальше.       Дверь пожарной лестницы. Анна выходит на прохладный сквозняк, замечая над головой камеру, и вжимается опять в стену. Жмурится до тех пор, пока до нее не доходит, что, следи они за ней с самого начала, то не стали бы разыскивать вооруженной артиллерией по зданию, нет.       Всматривается — лампочка не горит — камера выключена.       «Вместе с телефонной линией вырубили? Глупо», — тихо фыркает и спускается по лестнице вниз. Шестой этаж — очередной наемник. Не курящий, сосредоточенный на своем, но все еще прислушивающийся к происходящему.       Он замечает ее почти сразу, но виду не подает. Замирает, прикидывая, что она будет делать дальше, и усмехается тому, как глупо, нерационально… она наставляет на него автомат.       — Кто вы и что вам нужно? — выросшая на геройских боевиках, эта детка не знает, чем обычно заканчиваются такие ситуации в настоящем мире. Он поворачивается по ее команде медленно, однако усмешка с лица не пропадает.       — И это тебя-то нам надо притащить? — он оценивает ее быстрым взглядом, смотрит на дрожащее оружие в ее руках, и брови насмешливо ползут вверх. Наивная девица.       — Я спрашиваю: кто вы и что вам нужно от Мэй Киоямы? — но в ответ тишина. — Что вы сделали с остальными людьми?       Голос сипит в представлении возможного. Горло сдавливает ком, а на выдохе Анна хрипит. Пальцы цепляются за ствол сильнее, в плечо упирается до болезненного спазма приклад. Она все еще думает, что сможет вытянуть из наемника, стихшего и наблюдающего, хоть что-то, чтобы прояснить ситуацию.       Но нет.       Резкий выпад вперед. Анна не успевает среагировать, как мужчина, перехватывая дуло, резко тянет на себя, заставляя кубарем скатиться со ступенек. Она шикает, чувствуя, как грубо и жестко с нее срывают автомат и грозно нависают с веселой усмешкой.       — Ты серьезно думала, что сможешь этим меня напугать? — он крутит в руках оружие, небрежно откидывает его в сторону. И наставляет на нее пистолет. — Вот это — оружие.       Кажется, его называют «Дезерт Игл» в боевиках. Крутые мачо вечно хвастаются, что «ухватили самую классную пушку», но то бутафория — легкая, игрушечная. Сейчас же на нее наставлен настоящий, устрашающе огромный пистолет, от которого бросает в мелкую дрожь.       Когда он взводит курок, ее глаза заполняются слезами, а он наклоняется ближе.       Она нужна им живая — она этого не знает. Также никто не знает, в каком именно состоянии он нашел ее. Так что, если ее чуть-чуть припугнуть, а потом заставить проползти на коленях до пятнадцатого этажа, где ждет босс, никто и не заметит лишних царапин и ссадин. В то время как он сможет прочувствовать животный страх смешанный с потом, адреналин и кортизол — ядреную смесь, от которой замирает сердце дикого садиста.       — Ну-ну, — улюлюкает он, когда она шмыгает носом и вновь вздрагивает — оружие вычерчивает в воздухе круг, и Анна пристально за ним следит, отсчитывая секунды, что ей остались. Останавливается на ней, мужчина смотрит в прицел, а она втягивает голову в плечи, накрывая ладонями лицо и отворачиваясь, будто это может помочь. — Детка, а, детка? Посмотри на меня?       Вместо ответа только дрожь.       — Я сказал: смотреть! — грозный выкрик. Анна дергается, распахивая глаза насколько может и смотрит ему в лицо — злобное и ожесточенное. Террористам нельзя смотреть в глаза — это она знает. Но что делать, если невротичный, злой и непредсказуемый человек с пистолетом приказывает обратное? — Умница.       Он присаживается на корточки, отставляя пистолет в сторону — так, чтобы она видела, но не смогла его отобрать — и хватает ее за лицо, притягивая к себе ближе.       — Как бы я ни хотел посмотреть, как ты корчишься от боли, ты нам нужна живая, — шепчет он, смотря, как она пытается отстраниться. Пальцы впиваются в щеки сильнее, царапают ногтями, и всяческое сопротивление пропадает — срабатывает инстинкт самосохранения. — А поэтому сейчас ты… на коленях…       — Хотелось бы, но нет, — знакомый тон, и извращенца отметает в сторону. Он взвывает, врезаясь в стену, и огромная лапа из огня добивает, резко ударяя по груди. Стон повисает в тишине, а мышцы расслабляются — наемник не подает признаков жизни. Как и Анна, до которой постепенно доходит, что произошло и кто пришел ей на помощь.       — Ну у тебя и вид, Киояма, — Хао протягивает ей руку, но она не принимает. Поднимает голову, всматривается в его лицо — непроницаемое, с отсутствием всякого омерзения, — и зрачки ее расширяются.       — Уходи отсюда! — но вызывает просьбой лишь недоумение. Она порывается встать, оттолкнуть его, чтобы убрался поскорее, но сияние — почти неразличимая энергия фуреку — собирается в груди и выходит через выдох. Повисает в воздухе огоньком, пресекая восклицание Хао о ее хамстве, и рассыпается, давая понять, что предположения оправданны — кто-то применил что-то, что отменяет шаманские способности.       Поэтому нет Эны, поэтому связь с Мэй оборвалась так внезапно, поэтому медальон погас.       — Какого черта? — он пытается вызвать Духа Огня, создать на ладони пламя, но мелкие искры — максимум, что удается извлечь. Тело опустошается, становится непривычно легким. — Киояма, куда ты опять влезла?       Она хочет ему ответить, но не знает. Может только предположить, что произошло, но кому и зачем это нужно — неизвестно.       — Бабушку взяли в заложники какие-то люди, и они почему-то разыскивают меня. Камеры, телефоны не работают, духи исчезли, фуреку использовать невозможно. Что-то происходит, но почему все так — я не знаю, — она поднимается на дрожащие ноги, еще не отойдя полностью от нападок притихшего извращенца, и задирает рукав рубашки. Как и ожидалось — печать больше не горит. — Ты пришел потому что…       — Потому что печать горела красным, — добавляет Хао, снимая с правой руки перчатку и смотря на чистое предплечье. — А сейчас — ничего. Наш союз дезактивирован.       Осматривает стены, потолок, пытаясь понять, куда его перенесло.       — Но разве люди могут использовать подобные техники? Разве у кого-то есть столько сил, чтобы лишить несколько сотен человек шаманской энергии?       — У шамана — нет. Некоторые реликвии обладают подобной силой, но найти таковые, активировать правильно и при этом не погибнуть — дело тонкое. Тот, кто затеял это, явно все спланировал заранее, — Хао пытается связаться с кем-то мысленно, но в голове тишина. — Впрочем, меня это не касается. Помогать Мэй я не горю желанием.       — Но ведь ты должен…       — Ничего я тебе не должен, — шикает, спускаясь по лестнице вниз, не заботясь о том, стоят там люди с автоматами или нет.       Треск в динамиках заставляет их остановиться. Приглушенные крики Мэй — Анна узнает их сразу — и голос, вроде бы знакомый, а вроде и нет:       — Анна Киояма, где бы ты ни была, я знаю, что ты меня слышишь, — она узнает в этой слащавой надменности заместителя бабушки и стискивает зубы. Предательство на предательстве. — Мои люди оккупировали третий этаж, а поэтому до черного хода, как-то посоветовала твоя дражайшая бабушка, тебе не добраться, — можешь даже не пытаться. Я знаю, что моя дражайшая босс дала тебе доступ к хранилищам на минус первом этаже, а поэтому спуститься туда не составит трудности. Принеси мне копье Осириса, иначе от твоей дражайшей бабушки не останется и мокрого места.       — Мерзавец! — вспыхивает Анна.       — Отпусти ее! Не трогай! — разносится гулко голос Мэй, и отчего-то осознание, что этот горе-помощник припрятал кое-что еще, свинцом заливает тело.       — Ах да, чуть не забыл! — ангельским голосом произносит заместитель. Слышится треск микрофона, кряхтение и тихое «Отпусти!». У Анны перехватывает дыхание, а зрачки сужаются. — У меня тут есть довольно нежданный, но приятный гость.       — Что бы это ни было, не неси ему ничего! — голос Милли сотрясает обоих.       — Копье Осириса, — он отталкивает ее от себя с громким вскриком и жестко проговаривает каждый слог. — У тебя ровно час.       И все в момент стихает.       — Это же шутка? — Анна нервно усмехается, смотря на динамики. — Шутка, да?       Обращается к Хао, но тот не отвечает.       — Все не может быть настолько… как в дешевом фильме, — она трет виски, наворачивает круги по лестничной площадке и ловит на себе непонимающий взгляд. Хао смотрит на нее, как на дуру, а она вспоминает, что еще вчера Мэй задержалась не просто так. — Мы не сможем достать это копье. Потому что еще вчера бабушка его уничтожила.

***

      В какой-то степени, Мэй была готова к предательству абсолютно любого члена организации. Ее работа предполагала многочисленное контактирование с людьми — заключение различных контрактов, собеседование, консультирование, а также подбор персонала для тех или иных целей высокопоставленных лиц. В ее задачи, как главы компании, доставшейся от второго мужа — отца Линдси — входило определение истинных мотивов человека, распознавание его личности — даже больше «личины» — на что он способен в плане измены и надежды для организации.       Она знала о слабостях, вредных привычках большинства сотрудников. Знала о том, как зарождаются те на рабочих местах и как влияют на процесс, а поэтому делать прогнозы о том, что человек становится продажной крысой, с годами становилось все легче. Быстрая статистика, и несколько человек катились вон — Мэй была готова расстаться с самыми ценными кадрами.       Но вот предательство первого помощника, заместителя, ее правой руки — и множество других привилегий и должностей — Тошигавы Тано ее удивило. Будучи соратником ее мужа, поднявшего организацию с колен, Мэй считала его неподкупным человеком. Однако, когда он позволил ворваться банде с автоматами в ее кабинет и начал злостно ухмыляться, она сначала растерялась, а потом поняла — неважно, имеет человек все или не имеет ничего — в определенных моментах жизни у каждого есть цена.       И сейчас определилась цена Тошигавы.       Сверля спину верзилы взглядом, она ловит в очередной раз дутые губы Милли со стороны и невольно фыркает. Закатывает глаза, понимая все и без способностей медиума.       — Ну давай, скажи это, — выдыхает Мэй, а Милли театрально вскидывает брови, будто бы не понимая. — Серьезно? Будто за этими взглядами, бесконечным ерзаньем ничего нет?       Охранник напрягается, вслушиваясь.       — А разве самой непонятно? — встряхивает огненной гривой внучка, и в голосе ее слышится надменность и чувство обостренной справедливости, наплевав на то, каким путем та была достигнута. — Все возвращается бумерангом: предала ты — вот предают и тебя. Все просто, и не стоит делать вид, что…       — Так! — охранник подходит к ним ближе и грозно размахивает автоматом. — Что за черт?       — Моя бабушка, — начинает Милли, игнорируя все «Помолчи» сбоку. — Бабуля, что сидит справа от меня, не хочет поверить в то, что я умею менять людей. В детстве она только и делала, что говорила мне, как я могу сильно влиять на людей, как «моя улыбка заражает» и прочее. Однако на деле оказалось, что все совсем не так, и это только потому, что мой парень — духи, как звучит-то! — обманул сначала мою маму, а потом нечаянно убил сестру…       — Нечаянно?! — вспыхивает Мэй, поддаваясь телом вперед и ощущая, как затекли ноги, сидя на полу. — Ты применяешь к Хао Асакуре такое слово, как «нечаянно»?! Мне казалось, ты умнее!       — А с чего бы мне быть глупее, ты вообще…       — Стоп! Прекратить! — ревет мужчина, наставляя дуло автомата на Милли и довольствуясь тем, как она вздрагивает, стихая. — Прекратить разборки и сидеть смирно! — разворачивается и отходит к напарнику дальше, чем стоял до этого, сетуя на женскую эмоциональность и дурость. Их взяли в заложники, лишили какой-то там шаманской энергии, вокруг главенствует псих в очках и с сигаретным перегаром, а они отношения обсуждают. — Черти что!       — Не думала, что сработает, — тихо шепчет Милли и, когда мужчины, переговариваясь между собой, кидают на нее взгляды, демонстративно отворачивается от Мэй, кривя рожицу.       А тем временем пальцы, удерживающие невидимку, сгибают ту в надежде, что она влезет в замок наручников.       — В фильме казалось легче, — бурчит она, делая самый отстраненный вид из всех возможных. Но Мэй не реагирует, сосредоточенная на своем. — Бабушка?       Милли надеется, что Мэй не поняла ее выкрики буквально, но подсесть ближе обратно не может — иначе образ надутой и глупой внучки рассеется.       — Они не шаманы, — вдруг говорит она. — Тошигава набрал их специально, точно зная, что артефакт, отбирающий шаманскую силу, не разбирается в «своих»-«чужих». А поэтому физическое преимущество, владение оружием, было решающим в подборе команды.       Точно зная, на что способен высококлассный медиум, Мэй предполагает, что мстит он и желает показать, кто здесь главный, ей одной. Ему, расчетливому и в некотором роде истерично-трусливому не нужны лишние жертвы, скандалы в СМИ — он пресытился ими за годы службы. А поэтому, скорее всего, Тано заблаговременно проник ко всем в мозг, заставив покинуть здание, после чего активировал артефакт. С теми же, кто имеет сильную защиту, справились по-другому, но при учете того, что охранники скалятся, озлобленные, приказ «Никого не убивать» был четким и доходчивым.       Осталось только понять, чья охранная компания пошла против нее и чем он так подкупил их. Зачем ему копье Осириса, ведь он… в курсе его силы.       — Черт! — тихо ворчит Милли, чувствуя, как шпилька ломается в замке, а наручники все еще сковывают руки.       — Вы идиоты! — истошный крик и благой мат. Исправно прилежный и расчетливый на работе, Тошигава рвет и мечет, когда видит их без пристального надзора, и подлетает к ним. Раскрасневшийся с сигаретной аурой, заменившей шаманское нутро. Он дергает Милли за руку, чтобы та села ближе к Мэй и осматривает их обеих каким-то затравленным взглядом.       В то время, как она спокойно выдыхает, решая что-то про себя и поднимая на него глаза:       — Копье Осириса нужно не тебе, ведь так?..

***

      — Копье Осириса было найдено около десяти дней назад китайским археологом, Каэдэ Кусанаши, и привлекло внимание бабушки, когда число жертв достигло десяти, — Анна вспоминает об истории, рассказанной Мэй еще вчера. — Тогда она отправила свою команду, но вернулся лишь один — тот, кто не касался его. Разумеется, даже хранить нечто подобное было опасно, а поэтому Мэй предпочла уничтожить копье. Тошигава прилетел в Токио только сегодня утром, однако уже знал о его силе.       В последних словах сквозит непонимание. Анна хмурится, запинаясь.       — Зачем ему такое оружие, учитывая, что копье высасывает душу из носителя при разрыве прямого контакта? Он будет держать его перманентно? — но даже когда она поднимает глаза на Хао, тот все еще изучает план этажа, шепча что-то одними губами. — Хао?       — Мне плевать, — спокойно отвечает он, пропуская историю мимо ушей. — Я хочу забрать Милли и убраться отсюда. Где находится кабинет Мэй?       — Ты так и не понял? Копья больше нет! И как только они это просекут, неизвестно, что начнется! У нас нечего им противопоставить — нет шаманской силы, нет духов и…       — Беги, если хочешь, — такое отстраненное, а в глазах его омерзение, насмешка и скепсис. Это ее-то считал он опасной?       — Что? — не понимает Анна.       — Я говорю: беги, если хочешь. Если считаешь, что не справишься, если думаешь, что так сохранишь свою душонку и худощавое тельце, — беги. Не прикрывайся только просьбой бабушки при этом.       — А что мы можем? — в вопросе тонет непроизнесенное «А что я могу?».       То, к чему она так стремилась — сила, что может превзойти силу Хао, победить его, — оказалась ей доступна лишь отчасти. Она все еще зависима от Эны, и случись что подобное на поле боя, примени сам Хао нечто подобное, то она вновь останется беспомощной.       Разумеется, можно долго надеяться на силу Линдси, Мэй и остальных, но будет ли в этом толк? Не погрязнет ли она в собственной никчемности и перманентном перекладывании ответственности на плечи других? Не будет ли ей мерзко смотреть на себя в зеркало от этого трусливого, жалкого побега, за которым последует череда других?       — Что мы можем против толпы вдвоем? Нужен план, — не дожидаясь ответа, дополняет она. А у самой в голове образ Милли, чья влюбленность определяется наваждением Асакуры.       Ей необходима сила, чтобы убить его, чтобы вытащить сестру из кокона, в который сама же и позволила окунуться. Ей нельзя сидеть сложа руки, необходимо расти.       Хао закрывает рот, уже готовый к едкому замечанию. Однако вопрос логичен.       — Все-таки, ты не совсем потеряна для мира, — усмехается и наблюдает за тем, как развернувшись на пятках, вполне спокойная и неистеричная, она поднимается по ступенькам вверх.       И как ее резко скручивает в спазме.       — Киояма!

***

      — Копье ведь нужно не тебе, верно? — повторяет Мэй, вглядываясь в темные узкие глаза. — Они — рабочая сила, с помощью которой ты проворачиваешь только половину из задуманного.       Его верхняя губа дергается, после чего он поправляет очки на переносице.       — Мне обещали миллионы за это копье, а так как я — единственный из них, кто знает о его «побочных» эффектах, то способ перевозки надо было определить заранее. Они думают, что копье перепадет им, что я гонюсь лишь за твоим креслом, Мэй, но правы лишь отчасти.       Голос его сиплый, едкий, почти на ухо. Он точно знает, что расскажи они наемника правду, никто не поверит — слишком все прельщает, слишком все обосновано. Тупые люди не станут заморачиваться, если перед их носом повести волшебной палочкой с безграничной силой. Они видят цель, идут к цели, не замечая ничего.       — В тот момент, когда копье достигнет своего заказчика, в живых останутся единицы, которые не смогут ничего противопоставить. А твое место действительно станет моим, ведь, лишившись внучки, принесшей копье сюда, ты встанешь перед выбором потерять еще одну, — быстрый взгляд на Милли. Он тянется к ней, чтобы погладить ее по щеке, но та дергается в сторону. — Или же назначить меня главой. Я знаю, что вместе со своими семейными правилами, какими-то устоями, ты передашь ей и компанию, однако не для того я терпел твоего мужа, не для того терпел напыщенную тебя, чтобы терпеть еще и малолетку, оставшись ни с чем.       — Бабушка, — Милли не верит. Не верит, что помимо семейных неурядиц, на ее плечи падет еще одна клоака с предателями в виде правых и левых рук руководства. Не тем она хочет заниматься по жизни. — Бабушка, отдай ему все, что он хочет. Пусть Анна ничего не трогает!       Что-то в ее голосе, в этой заботе кажется ей странным, но переключаться на разговоры о сестрах, о Хао и прочем в данный момент неразумно. Сейчас важнее эта едкая ухмылочка предателя, решившего, что он умнее и круче нее. Но не знающего одной маленькой, но очень весомой детали.       — Это все, конечно, здорово придумано, — она встряхивает светлыми волосами, ощущая непреодолимое желание покурить. — Но что, если твой заказчик узнает, что копья больше нет?

***

      Анна сбивает колени о ступеньки, падая и корчась. Пальцы цепляются за ткань рубашки, а мышцы сводит от жгучей боли.       — Спина горит, — шипит она, чувствуя, как холодный пот проступает и стекает меж лопаток. Медленно, так же обжигающе и слишком… густо?       Белая блузка влажнеет, темнея, и опасения Хао начинают подтверждаться. Пресекая возражения, он просит ее снять рубашку, а когда видит, как вместе с татуировкой дракона, через поры выходит темная слизь, он понимает, что у них нет и часа.       — После того, как Эна ввела тебе свою кровь, она стала связующим звеном в мгновенном исцелении травм. Протекая по венам вместе с твоей кровью, она цепляется за поврежденные мышцы и кости, сцепляя те вместе и создавая иллюзию, будто травмы нет. Боль и шок поглощаются ей же, однако полного исцеления кровь не приносит, как бы то ни пыталась усовершенствовать Эна, — он ощупывает слизь меж пальцев, в то время как Анна напряженно слушает. — Кровь поглощает небольшое количество фуреку каждую секунду, чтобы оставаться свежей в живом организме, однако теперь, когда твое фуреку выбили в ноль, а Эны рядом нет, она начинает потихоньку гнить и разлагаться. Внутри тебя.       — И что теперь? — дыхание сбивается, прерываясь скулежом, когда тело вновь обжигает изнутри. — Я умру?       — Умрешь, если мы не вернем Эну и шаманское нутро, — она надевает рубашку, деревянными пальцами застегивает пуговицы и пытается встать, но ее ведет, и Хао подставляет плечо. — По-хорошему, у нас есть около получаса, чтобы обмануть и этих товарищей, и слишком умного главаря. В противном случае твои мышцы начнут разрываться, и все те травмы, которые ты получила раньше, прочувствуешь вновь, но без анестетика.       — О черт, — стонет Анна, не зная, отчего больше: от того, как скребущееся ощущение прокатывает по позвоночнику вверх, или от представления, что ее ждет. — Час от часу не легче.       — У тебя были серьезные травмы? — вдруг серьезно спрашивает он, а она понимает, что если умрет от болевого шока, то, после истечения действия артефакта, он погибнет точно так же. И при этом вопрос кажется каким-то глупым.       — Очень умно спрашивать у человека, потерявшего память, о том, какие травмы он получал, — она на мгновение поникает головой. — Милли говорила, что Эна надо мной издевалась, но что именно она вытворяла, я не знаю и даже особо знать не желаю. Только…       Она хмурится вдруг, ощущая холодок в подушечках пальцев, и тут же дергается, широко распахивая глаза.       — Нет-нет-нет! — сжимает руки в кулаки, осматривает, как под бледной кожей, по синей карте вен начинает расползаться нечто черное, и тело ее охватывает тряска. — Я же не могу… Я же не могу вновь лишиться руки?       — Что? — не понимает Хао, в то время как Анна, облизывая пересохшие губы, вспоминает свои тренировки. Те, что были после введения крови — задействованные на магии тьмы.       Эна называла их самыми «эффективными»: шаман ограничен во времени, напряжен и сосредоточен на одном. Тогда Анна была уже на многое натаскана, немногому бы удивилась в жизни. Но когда после чересчур смелого «Давай!», ее вдруг взяли за шкирку и подняли на высоту в несколько сотен метров, она поняла, что ее дух способна и на больший садизм.       Она отпускала ее неожиданно, говоря о чем-то отвлеченном, ловя в глазах страх загнанного в угол кролика. И ловила ее в метре над травой, камнями, чем угодно так же внезапно, иронично усмехаясь, что кто-то чему-то обучился намного раньше, и опускала на землю. Запуганную, дерганную, сжимающуюся в комок и уже распрощавшуюся с жизнью.       После чего все повторялось вновь, но с постепенным уменьшением расстоянием носа до земли. Анна не знала, насколько такая тренировка полезна для сердца, выдержки и здравого рассудка. насколько она эффективна в качестве шаманской практики, но ее мысли действительно были об одном — «Лишь бы не умереть».       — Эна меня обучала перемещению в пространстве. В какой-то момент я отвлеклась и упала на землю с оторванной рукой, — на словах пальцы вновь сжимаются, как бы проверяя, чувствует она еще конечность или нет.       — И много тебе оторвало? — она показывает пальцем на сгиб локтя, а Хао чертыхается. Даже если не от болевого шока, то от потери крови она умрет точно. — Твою мать.       Анна хочет хныкнуть, забиться в угол и замотать головой, спросив себя и всех вокруг, за что это происходит именно с ней, но вместо этого переминается с ноги на ногу, чувствуя, как постепенно тьма Эны натягивает каждое нервное окончание, словно струну.       — Необходимо что-то придумать.       — Они не знают, что ты со мной, — удивленный взгляд. Она поясняет. — Камеры выключены — не знаю, насколько они профессионалы, но они умудрились дернуть вместе с телефонной линией еще и видеонаблюдение. А поэтому одно преимущество у нас есть.       А сама давит в горле жалобное и жалкое: «Я не хочу умирать!». Сглатывает комок нервов и вновь переминается.       — Нам нужно копье, чтобы отвлечь их. В то время как они будут заняты тобой, я прокрадусь, разобью нос этому придурку, а также разрушу артефакт, чтобы вернуть силы, — он не добавляет, что согнется в тот момент точно так же, как и Анна, пока Эна, оклемавшись, не залечит ее раны.       — Хранилище находится на минус первом этаже. Там много всего, и, скорее всего, будет нечто вроде копья. Даже если он видел его по фотографиям, мы сможем выиграть время на выяснении причин, — немного согнувшись, прижимая руки к груди, она разворачивается к лестнице вниз и делает осторожный шаг. — Мы должны успеть.       Ведь теперь на карту поставлено гораздо больше жизней, нежели изначально.

***

      Боль накатывает все сильнее, Анну сжимает все чаще. Они доходят только до первого этажа, не останавливаемые никем, а вены на ее ногах, руках и шее уже имеют неестественно-черный цвет. Они проступают сильнее, выпирают из-под кожи и пульсируют, заставляя ее согнуться и вновь стиснуть зубы. Ногти впиваются в ладонь, оставляют на нее кровавые лунки, но ощущает полноценно боль она лишь в одной руке — в левой.       Подушечки пальцев на правой руке невосприимчивы, Анна даже пыталась их прикусить до крови, но, кроме черных бисеринок ничего не было — ни боли, ни неприятных покалываний — ни-че-го.       Она не может сжать кулак, кожа постепенно начинает сереть, доводя до дрожи и представления, что еще чуть-чуть, и рука у нее отвалится, кровь хлынет рекой.       На теле постепенно проявляются царапины, она шипит от появления новых-старых ожогов, но, несмотря на тупой зуд продолжает идти, не видя того, как взгляд Хао позади меняется. Любой другой бы отказался идти еще на этаже третьем, но Анна, крепко хватаясь за перила, уверенно спускается на минус первый этаж.       Сканирование сетчатки глаза и ввод шестнадцатизначного пароля. В первый день Анна посчитала это охраной, достойной Форт Нокса, но сейчас, понимая, что не только копье, но и что похуже — если такое вообще существует — может храниться за железной дверью с огромными замками и механизмами.       В помещении светло и холодно. С губ срываются клубки пара, мурашки рассыпаются по плечам. Анна, чуть сгорбившись, исподлобья озирается по сторонам в поисках чего-то менее опасного и более похожего на копье Осириса.       — Как в старинном музее, — она осматривает вазы, гигантские статуи с потухшими глазами, банки с затемненным формалином и надеется, что у того, что им понадобится, будет какая-нибудь визитка или карточка с описанием. Схватить что-то похуже и потом еще от этого же и пострадать как-то не хочется. — В очень старинном и пугающем музее.       Хао юркает в соседнюю комнату, проходя мимо стеллажей с оружием — уже чем-то похожим на приманку, и всматривается в лезвия, рукоятки, украшенные камнями. О чем-то он слышал ранее, что-то видел в прошлых жизнях, и немного странным было видеть это здесь — спустя сотни лет под землей в офисе женщины, что планирует его уничтожить.       — Мэй владеет таким разнообразием, но пользуется только собственными силами, — он касается золотого клинка с пестрым изумрудом у основания и усмехается. Это маленькое оружие, почти не значительное на первый взгляд, может разрушить с подачи любого слабака целый город. По факту — безделушка в их условиях, но в перспективе… — Глупая женщина. Ни себе, ни людям.       С другой стороны, так даже лучше — подобное не разбросано по свету, сконцентрировано в одном месте, у женщины, что выжидает и что опоздает, если он получит силу раньше срока. Статус неприкосновенности ограничивает ее бессрочно, а гордыня и желание расквитаться лично не позволят раздать оружие нуждающимся. А значит, склад, каким бы масштабным и чудовищным по силе он ни был, против него — ничто.       В этом состоит главная глупость Киоям.       Короткий вскрик и в главной комнате он видит Анну, лужу крови на полу и оружие, которое она нашла. Она шипит, ухватившись за лодыжку и чертыхается — на боль, на импульсы, посылаемые сгустком тьмы по венам, на потерянную память, на Эну, что не напоминала ей каждодневно о том, что «Хэй, тебя однажды проткнула ветка. Не знаю, как не знаю, почему, но помни это».       Ей хочется разодрать собственную ногу, отгрызть кусок, избавиться от этого шипящего и всеобъемлющего, которое, только пошевелись, и скрутит тебя так, словно это не лодыжка, а сердце, желудок, вывернутый наизнанку.       — Больно, — она игнорирует протянутую руку Хао, пытается собраться на полу, подняться на колени, но волна боли вновь пронзает не только лодыжку, но и тело — меж лопатками.       — Так, давай, времени почти нет, — он хватает ее за запястье, под локоть и тянет наверх. Она расслабляется, боль отступает, и встает на одну ногу, в то время как со второй сочится нечто черное, не похожее на кровь обычного здорового человека. Хрипит на выдохе, взгляд блестит. — Лучше? Идти сможешь?       Анна не отвечает. Хочет самоуверенно кивнуть, но, оперившись на болезненную ногу, тут же шипит, хватаясь за полку и сшибая что-то на пол. Хао шумно выдыхает, поднимая копье с лиловым наконечником и протягивая то Киояме, а сам, не веря, что делает это вообще, разворачивается к ней спиной, чуть приседая.       — Ты что? Нет, я не сяду, — противится она, слабо краснея и ощущая, что из дешевого боевика все свалилось в еще более дешевую недо-романтику.       — У нас нет времени. Еще немного, и тебе начнет рвать мышцы, хочешь ощутить все прелести? — вопрос ребром и Анна понимает, что выбора нет. Овивает его шею почти полностью почерневшей рукой, а здоровой удерживает оружие-приманку и позволяет подхватить себя под коленями.       Хранилище закрывается за ними автоматически, а Анна думает о том, как они будут подниматься по лестнице и, что самое главное, как она привлечет всеобщее внимание в подобном состоянии.       — На четырнадцатом этаже ты меня отпустишь, а сам, по коридору и резко направо, поднимешься по другой лестницу, — Анна бурчит тихо, ощущая ауру и твердость, непоколебимость духа даже в отвратительной ситуации. Почему он так спокоен? Почему предлагает помощь? Из-за Милли?       Пальцы сжимаются на копье сильнее.       — Будем надеяться, что людей там не будет, и все сбегутся посмотреть на меня. Мы не знаем, как выглядит артефакт, отобравший силу, и если он при этом психе — а я почти уверена, что это так, — то с его уничтожением возникнут сложности.       — Разберусь по ситуации, — тихий голос. Хао не запыхается даже когда проходит пролет восьмого этажа. Размеренное дыхание, сосредоточенность на чем-то своем.       — О чем ты думаешь? — она догадывается, как звучит этот вопрос со стороны, но осознание, что в девяносто девяти процентах случаев он думает о Милли, сосет под ложечкой.       — Тебе не кажется, что это немного… некорректно так интересоваться? — он останавливается, хватаясь за нее крепче, и продолжает идти.       — Некорректно? Мне кажется, вся наша ситуация выглядит некорректно. Ты убил мою сестру, использовал мою мать, спорил с бабушкой, а вместо ощущения чувства непоглощающей ненависти, я сижу на тебе верхом и спрашиваю о собственной сестре, влюбленной в тебя по уши, — она фыркает.       — Ты сейчас опошлила ситуацию дальше некуда, — чуть погодя выдает Хао, даже не зная, усмехаться такому исходу событий или биться головой о стену. Все это странно — вплоть до его собственного поведения.       — Ты изменился, — подтверждает она его догадки.       — Не надейся, — отбривает он, а она находит себя на наивной мысли, что и это может все оказаться простым планом: что Хао на самом деле не злой, что Милли смогла его изменить настолько, чтобы страдания всех вокруг прекратились. Но потом вспоминает Нину, ее жестокое убийство, расправу над Наоми в качестве простой «проверки на преданность», и волна, пусть не яркая, приглушенная после демона Они, из злости и неприязни накатывает на нее, заставляя сглотнуть ком.       Как бы ни была наивна и мила Милли, как бы она ни влияла на людей с помощью улыбки, Хао — остается Хао, жестоким убийцей и психопатом, желающим покорить мир. Ему не нужна Милли — в этом она почти уверена. Он просто использует ее, и, несмотря на сегодняшнее их взаимодействие, они остаются врагами, заточенными в союзе. Ни больше, ни меньше.       Резкий спазм, и пальцы правой руки растопыриваются, деревенеют. Кожа полностью чернеет и мышцы, скрученные и почти вывернутые, расслабляются так же неожиданно, как и сжались. Ладонь повисает, без способности к удержанию, хватанию. Нервные окончания погибают и все, что она чувствует, — тяжесть. Словно лишний груз, который она только видит, как нормальную ладонь, руку, но ощущает, как нечто лишнее.       Глаза наполняются слезами, а с губ срывается всхлип. Она дает мысленную команду сжать ткань рубашки, сжать пальцы в кулак, но рука, напряженная в плече, полностью безвольна от локтя и ниже. Поникает головой, ощущая, как Хао опускает ее на пол пролета между тринадцатым и четырнадцатым этажом. Выше слышится крепкий разговор мужчин, хвастовство и агрессия.       Одного только ее вида хватит, чтобы задаться вопросом о побочных эффектах копья.       Почти не опирается на правую ногу, держится за оружие, напирая на него всем телом. Руки, ноги испещрены царапинами, кое-где виднеются черные пятна — капилляры лопаются, создавая все более обширное внутреннее кровотечение. Дышит через раз, уже не облизывая пересохшие губы.       Кто бы ни были эти люди с оружием, что бы они ни видели в своей жизни страшного и доводящего до дрожи, проявление чумы в ее лице вызывает именно ту реакцию, которая им и нужна — шок, омерзение, брезгливость.       Когда она поднимается по лестнице, с хрипом и приглушенными стонами, они окружают ее, а потом, узрев всю картину целиком и то, как она цепляется за это чертово копье, отстраняются, не желая ни касаться ее, ни говорить с ней — «возможно, эта зараза передается воздушно-капельным путем». Кто-то демонстративно отворачивается, кто-то смотрит на нее — ходячий труп, побледневший и осунувшийся — с жалостью. Но никто, ни одна живая душа не помогает, когда силы предают ее, и Анна падает на ступеньки.       Звуки взводимых курков — они наставляют на нее автоматы, а сами мысленно размышляют о том, придется ли им сжигать форму, оружие после контакта с ней. В глазах читается страх, неуверенность. Они впервые видят такое, и ей это только на руку.       — Скажите начальству, — она демонстративно кашляет и видит краем глаза, как одного из них перекашивает от омерзения. Особо верующий перекрещивается. — Что мне нужно с ним поговорить…       Она даже не доходит до его кабинета, растекается по лестнице, не в силах идти дальше. А люди вокруг не смеют к ней подойти, подхватить на руки и лично отвести к шефу. Они боятся ее, и это подобие моментной власти дает какую-то уверенность, что все закончится лучше, чем она себе представляла.       Вспышка боли где-то в груди. Анна отворачивается и с хрипом, кашляет кровью — такой же густой и черной, как и на ноге, на руке. Она видит эти сгустки у себя на ладони, слипающие пальцы, и страх подкрадывается ближе — почти что конец — и мир начинает плыть. Капли становятся нечеткими, размываются, и Анна точно знает, что это не из-за слез.       А кашель накатывает вновь.       — Эй, Тошигава! — кто-то отбегает, лишь бы убежать от нее дальше, а ее скручивает. Желудок делает сальто, сжимается, в то время как легкие судорожно наполняются чем-то едким, горьким и склизким. Ей хочется разодрать себе грудную клетку, хочется, чтобы все прекратилось, но спазмы становятся все сильнее, все чаще. Мир теряет краски, и звуки, голоса, погрязшие в панике, становятся чем-то отдаленным.       — Она принесла копье! — восклицает парень, и лицо, агрессивное, злобное осклабляется в усмешке.       — И что ты на это скажешь? — задает Тано вопрос Мэй, меняющейся в лице, белеющей и не верящей. Она сама его уничтожила, сама видела, как же так?       Она хочет спросить, хочет встать и подбежать к внучке, крикнуть ей, что она все поправит, перепишет компанию на этого психа, лишь бы не трогали ее родню. Но Тошигава приказывает ей сидеть, и, веля «Останься и следи» парню, что, кажется, выдыхает облегченно, идет к Анне.       — Но ты же сказала, что… — начинает Милли. — Откуда она взяла?..       — Не понимаю, — наставленный на нее автомат пресекает попытки встать и посмотреть, что за скопление народа.       — Сидите смир… — его едкий голос прерывается ударом по затылку. Мэй вздрагивает, уже надумывая, что предательство Тошигавы раскрылось, но нет… фигура, стоявшая в проеме ее кабинета, намного хуже, чем план «Предательство на предательстве».       — Хао! — выдыхает в улыбке Милли, и в уголках глаз собираются слезы. Он хочет подбежать к ней, но резкий взгляд Мэй заставляет затормозить.       — Где артефакт? — он осматривает их наручники — пласты металла, не позволяющие освободить заложников без ключа. — У Анны почти не осталось времени.       — Что с ней? — Мэй обрывает свой вопрос на середине от одного красноречивого его взгляда, и судорожно соображает, где может быть то, что им необходимо. Чертыхается, вспоминая пустые руки Тошигавы с самого начала, и пытается вспомнить его действия, когда он только зашел в ее кабинет.       Едкая ухмылка, колючий взгляд. Он только сказал ей, что «безумно рад был на нее работать», после чего она успела быстро передать все Анне, заслышав обрывок его слов… обрывок слов…       — Мэй? — Хао вглядывается в то, как ее зрачки сужаются.       Чтобы активировать артефакт, он должен быть в поле зрения, достаточно близко, чтобы произнести заклинание — тем более полушепотом. А значит, он либо был на нем, либо возле него.       Она сжимает губы в полоску, вспоминая любые изменения во внешности, чертыхаясь за наличие карманов и возможность спрятать что-либо там, а потом проходится взглядом по кабинету. Тошигава стоял до победного в дверях, а поэтому взгляд ее падает на шкаф, полный различных безделушек, а также с новым набором ваз, который он подарил в день своего отъезда.       Разные по размеру, они стояли всегда от большей к меньшей, последняя из которых могла в себя вместить с полкило крупных яблок. Очаровательные — они сразу приглянулись Мэй, а поэтому изначально не вызвали подозрений.       Он коснулся тогда одной, будто бы невзначай, и усмехнулся…       — Вазы в шкафу! — выкрикивает она, а Хао оборачивается на бежевые, расписные сосуды с красивой лепниной на матовых крышках. Подлетает с колен и одним грубым движением сбрасывает их с полок, создавая невообразимый грохот и отвлекая людей от постепенно умирающей Анны.       Адреналин долбит по вискам, слышится топот ног. Хао захлопывает дверь, запирая ту на ключ, хоть и понимает, что этого не хватит против толпы бугаев, и судорожно опускает взгляд на осколки… среди которых на свету переливается амулет.       Дверь пытаются снять с петель двое, а он судорожно соображает, как с такими амулетами — расписанными китайскими иероглифами, старыми, каменными и облупленными по краям — необходимо поступать, если активирующий человек находится на другой стороне противостояния, и магия полностью выветрена из здания.       — Разбей его! — банально предлагает Милли, и Хао, что есть сил, швыряет каменную плитку об пол, в надежде, что это не даст обратного эффекта.       — Схватить их! — давится слюнями в крике Тошигава, и с десяток автоматов направляются на него. Взвод курков, последний вскрик Анны и жгучее ощущение на руке.       Его тело пронзает боль, а в ушах, между адреналиновой долбежкой крови, слышится звук десятков выстрелов.       Усмешка.       Пули останавливаются на половине пути, пресекаемые огромной лапой Духа Огня, а сам Хао отходит дальше, позволяя хранителю расшвыривать напуганных и «не подписывающихся на это дерьмо» солдафонов в стороны. Крики, вопли. Тело Хао скручивает ровно в тех же местах, что и Анну, взгляд мутнеет в одночасье, и последнее, что он видит — как Милли, вспыхнувшая пробужденным элементалем и расплавившая наручники — подлетает к нему ближе, не позволяя упасть.       Вспышка темной энергетики и холодок смерти за нарушение правил союза отступает. Хао прикрывает глаза, точно зная, что разъяренная и оскорбленная Эна, заметившая слинявшего в страхе Тошигаву, прижимает сейчас его к стенке, силясь не сожрать душу заживо.       Анне становится легче в тот момент, когда сердце перестает биться, а последний вздох срывается с губ. Ее тело уже чувствовало отделение души, как черная непроглядная слизь, вдруг начала забираться через раны обратно в кровь. Это было больно, жгуче, она запрокидывала голову, ощущая, как вязкая тьма ползет через сердце по венам и артериям, прямо к вискам, и улыбается, когда через боль и агонию, все прекращается. Все мышцы расслабляются, все кости приходят в целостное состояние, а правая рука, светлея, вновь сжимается в кулак.       Она выдыхает холодный дымок и поднимается со ступенек, почти полностью расслабленная, и смотрит с нескрываемым довольством и радостью на то, как грубая, хамоватая, своевольная, но ставшая родной, Эна зажимает помощника Мэй в углу, высасывая из того страх и отчаяние. Тьма вокруг нее образовывает колья, и сколько тот ни щурится, желая подогнуть под себя хранителя, Эна не поддается.       — Что, против меня и моих сил выставить теперь нечего? — Мэй выходит из кабинета, смотря без жалости, с откровенной ненавистью на бывшего коллегу и хорошего друга семьи.       — Чтоб тебя! — только и рыкает он, ощущая, как Эна сильнее вдавливает его в стену, уже подбираясь к шее и открывая рот.       Анна обнимает бабушку, выдыхает тихое «Слава духам» и вздрагивает — в кабинете ведь есть еще одна Киояма.       — Милли, — на словах о сестре взгляд Мэй тускнеет, а Анна уже понимает — хоть и не верит до конца — что именно там увидит.       Полумрак кабинета, дубовые дорогие шкафы и множество осколков у самой двери. Она видит двоих, слившихся в поцелуе, и во взгляде сестры, брошенном невзначай, высматривает больше, чем того сказала ей за прошедшие дни.       Подавленность и тоска. Анна опускает плечи, а Милли, отвлекаясь на вопрос Хао о необходимости к разговору, вдруг отворачивается, четко проговаривая такое сокрушительное:       — Я не хочу с ней разговаривать, — и наивные мыли о том, что Милли, светлая и солнечная, все еще на ее стороне, не изменилась, не поддалась влиянию Хао, разбиваются на осколки. Они впиваются в нее, разрывают клетку ребер изнутри и заставляют сердце ныть, ощущать нечто, что к Хао испытывает лишь отчасти.       Ненависть.       Волну дикой неприязни и отвращения к сестре — к той, которой она отдавала так много, которой всегда дорожила, к той, ради которой поднималась сквозь боль и кровь.       К той, что только что предала все, что Анна для нее делала, чем жертвовала.       Они исчезают в столбе огня, а Анну скрючивает. Она стискивает зубы, чувствуя, как ее мелко трясет, а все то светлое, что было связано с сестрой, медленно чернеет.       — Как иронично, — вдруг возвещает ледяной голос из ниоткуда. — Что к собственной сестре за одну брошенную фразу ты испытываешь гораздо более сильную ненависть, нежели к врагу, убившего твою сестру, использовавшего твою мать.       Нина появляется рядом, полупрозрачная, отстраненная. Смотрящая не то с презрением, не то с апатией.       — Ты знала о них? Знала обо всем, точно так же, как и о плане матери? — она не верит, что еще одна сестра в какой-то степени предала ее — не рассказала обо всем заранее, чтобы не мучилась, чтобы поняла, что у нее есть надежда на светлое будущее и радостный конец.       — Я знаю ровно столько, сколько необходимо для твоей защиты.       — И ни о чем мне не говоришь. В этом состоит твоя защита? — язвит Анна, но тут же осаживается одним пронзительным взглядом.       — Как бы ты ни ненавидела Хао и Милли сейчас, это не повод разбрасываться слюнями в тех, кто желает тебе лучшего. Твоя главная проблема в неспособности к контролю эмоций. Да, после демона Они это тяжко — проблемы с нервной системой и прочее. Однако Хао будет не единственной твоей головоной болью. Скоро появится некто, посильнее и пострашнее него, а ты все еще как маленькая девочка — зависимая и неуклюжая, — Анна открывает рот, но Нина ее перебивает. — И если так пойдет и дальше, то ты загнешься быстрее, чем начнется Турнир Шаманов, и даже Хао с его полноценной-неполноценной силой тебе не поможет.       — Откуда ты знаешь, что что-то грядет? — откровенно не понимая, Анна видит, как полупрозрачный силуэт начинает распадаться. — Нина!       — Я не могу тебе рассказать все, но тебе необходимо стать сильнее морально — не физически, а именно морально, чтобы суметь противостоять не только непониманию сестры, но и еще множеству проблем, что встанут на пути твоего становления Королевой, — и рассыпается снопом искорок.       — Нина! — вскрикивает Анна, хватаясь за бледнеющие звездочки, и голова ее опускается. — Но я не хочу быть Королевой… Я просто хочу, чтобы все стало как раньше…       — У-у-у-у, начинается самое интересное, — Милли в настоящем, заставляя происходящее вокруг посереть и остановиться во времени, хлопает в ладоши. А Йо, уже не особо разбирающийся, кто, кого, куда, переводит на нее взгляд, находя слова не сразу.       — «Интересное»? То есть вот… — он указывает на толпу людей, разбросанных по лестничной площадке, на Тошигаву, все еще прижимаемого Эной, на Анну, застывшую в отчаянии от быстрого и непонятного послания Нины. — То есть вот это — еще «не интересно»? Ты поссорилась в хлам с сестрой, буквально предала собственную семью, оставила Анну и считаешь это…       — С Анной у нас было долгое противостояние, — вдруг она становится спокойнее, вспоминая с теплой и немного печальной улыбкой. — Зашедшее далеко и дальше, однако это — ничто в сравнении с ним.       — С ним? — Йо вскидывает брови, а Милли, только кивает.

***

      По кафельному полу с эхом отлетают шаги — тяжелые, мужские, и женские — быстрые, цокающие от тонких шпилек. Вокруг полумрак и отсутствие необходимой охраны.       Они оба напряжены, смотрят на светящийся портал и не понимают, как дошли до этого момента, когда все успели проморгать настолько, что выхода иного не осталось. Что сейчас все зависит от них.       — Ты уверен? — в черном платье, в противовес парню, девушка неуверенно его спрашивает, все еще надеясь, что есть пути отхода.       — Да, — парень кивает, кидая на нее последний взгляд и видя, как по щеке, красной и немного опухшей от постоянных слез, вновь скатывается соленая дорожка. Она утирает неуверенным движением, улыбается иронично, а сама пытается выровнять сбитое дыхание и дрожащий голос где-то в горле.       Он проводит пальцами по светлым волосам, точно зная, что за этой завесой — за этим светящимся порталом с безграничным количеством воспоминаний, событий и чужих эмоций — прячется их спасение и надежда на то, что мир не познает хаоса и катастрофы.       Делает шаг вперед, отдавая себя на растерзание духам-стражникам и уже не слышит того, как опустившись на пол, девушка тихо шепчет ему вслед.       — Удачи тебе, Хана.