***
Хана крутит головой настолько быстро и часто, что очередное ворчание столкнувшегося с ним человека уже не трогает. Он на автомате извиняется, мыслями находясь далеко и от этого мужчины, и от укоряющих взглядов Анны. Он осматривает все тщательно, ловит каждую деталь, а когда понимает что-то свое, тихо фыркает и переключается на другое. Анна взяла его с собой по настоянию Элизы, и уже поняла, что это было ошибкой — под пристальным взглядом сына многие съеживаются, беседа перестает быть непринужденной, информацию приходится вытягивать клещами, однако сколько бы она ни одергивала Хану, тот не прекращал. «Мне надо», — точка. Хана видел, как злость в ее глазах нарастала все больше, но не мог ничего поделать — ему действительно необходимо все узнать, все потрогать, посмотреть. Он же ребенок, как иначе? По крайней мере, этим Элиза утешала Анну, и даже более-менее успешно. Пока Хане не взбрело в голову начать спрашивать. «А это кто? А почему он с тобой? А зачем мы здесь? А почему? А чем они занимаются? А чем занимаешься ты? А зачем? Зачем? Зачем?» — Анна держится, честно пытается держаться, ровно до того момента, пока не приходит с важными документами в фирму по изготовлению мебели, а Хана не пользуется побегом секретарши. — И почему она так долго? — Хана задается тем же вопросом, что и она, но этот голос, эта наивная интонация доводят ее до дрожи. Она цепляется пальцами за стойку ресепшена и молится всем духам, чтобы эта мисс «Я приношу не только кофе» вернулась скорее. Элиза глубоко вздыхает, ласково улыбаясь, призывает всем своим видом к успокоению, и Анна почему-то повинуется. Прикрывает глаза, медленно считает до трех и отвечает сухо, но спокойнее, чем могла бы. — Документы предназначены главе компании — Масуэда Ите. И пусть там стоит пометка о том, что необходимо передать «лично в руки», они должны пройти через охрану, помощников и секретарей. Поэтому так, — на мгновение ей кажется, что Хана полностью удовлетворен ответом. Он кивает, погружаясь в свои мысли, и Анна выдыхает. «Наконе…» — А что за бумаги? Там что-то серьезное? — Эна видит, как ручка в руках Киоямы трещит, вот-вот сломается. Переводит взгляд на мальчика, будто бы издевающегося над матерью, но блеск в глазах говорит о неподдельности интереса. — Почему ты вообще что-то передаешь кому-то с мебельной фабрики? — Потому что работа, и закончим на этом, — держится из последних сил, не желая разговаривать о подобном. Сверкает злобным взглядом, но Хане ровно пополам. — А что за работа? — Просто работа! — повышение голоса. — Хана, хватит, — тихий шепот Элизы на ухо. — Тебе же вроде еще нельзя работать? По законодательству. Твой работодатель знает о том, что ты несовершеннолетняя? И то, что он может сесть в тюрьму. На кого ты вообще работаешь? — поток вопросов, и он все не останавливается. Хана отворачивается, загибает и разгибает пальцы, что-то подсчитывает, раздражает. — А почему… — Хватит! — выкрикивает Анна, впервые не задумываясь о том, есть кто-то в фойе из посторонних или нет. — Зачем ты это делаешь? Я тебе ответила несколько раз. Зачем вдаваться в то, что тебя не касается?! Мысленно проклинает секретаршу, смотрит на дверь, за которой она скрылась, и вновь возвращается к Хане, красная, злая, непонимающая. — Я хочу узнать тебя, — честный ответ, и ее лицо на мгновение искажается. Уголки рта вздрагивают, проскальзывает тень стыда. — И поэтому любопытно, чем ты занимаешься, чем живешь, где работаешь. Кстати о работе… И все начинается заново. — Пожалуйста, хватит, — сдавленно, шепотом. Она сжимает кулаки, а он все продолжает задавать чертовы вопросы. — Если эти документы так важны, то почему ты сама не отнесла их? Почему он не спустился сам? — Хватит, Хана! — вновь переходит на крик, не зная, как еще остановить это безумие. Зачем он продолжает?! — А как вы познакомились с тем вчерашним парнем? Он такой странный. Почему ты вообще его терпишь? Ее трясет. Она переводит взгляд на духов, но те молчат, не понимая, что происходит с мальчишкой. Анна судорожно глотает воздух, отсчитывает секунды, капли терпения, которого с каждым разом становится все меньше. — Вы работаете вместе? — три. — А что вы делаете? — два. — А зачем? — один. — А почему вы с Милли в ссоре? Слом. Хана вздрагивает от того, как громко и резко Анна бьет по стойке кулаком, и делает рефлекторно шаг назад. — «Почему»? Почему, черт возьми?! — делает глубокий вдох и… — Да потому что она влюбилась в чертового Хао Асакуру! Потому что наложила на него правило неприкосновенности и наивно полагает, что он заинтересован в такой маленькой и наивной дуре! Она не понимает, что Хао попросту не может испытывать никаких положительных эмоций, любить и уважать, но банально смеет меня попрекать в том, что я отказала тебе в поддержке и помощи, как только ты появился! — хрипло выдыхает, срывая голос, а в голове что-то щелкает. Она меняется в лице, будто бы успокоившись, подходит ближе и улыбается. Ехидно, настораживающе. — А я не хочу тебе помогать. Четко по слогам. Его зрачки расширяются, а рот приоткрывается. — Госпожа! — попытка одернуть проваливается. — Потому что я не просила тебя сваливаться мне на голову, а у меня и без того проблем полно. Хана раскрывает рот, пытается выдавить из себя хоть что-то, но мотает головой. Бледнеет, смотря на то, как спокойно Анна — родная мама — отворачивается к ресепшену, что-то буркает о нерасторопной девице, и жгучее чувство обиды растекается по груди, подкатывает к горлу. Он всхлипывает и тут же срывается с места, не реагируя на оклики Элизы, в неизвестном направлении. — Что ж… — Анна подцепляет солнечные очки с ворота белой рубашки и надевает на переносицу. — Вот и поговорили.***
Хана распахивает дверь мужского туалета и заламывает руки, не зная, что делать. Поток мыслей заставляет метаться из угла в угол, то и дело бросая взгляд в зеркало и фыркая с бледного и растерянного вида. Отворачивается, рыкая от безысходности, и хватается за голову, судорожно соображая. Мама… ее поведение… ее духи… отношение к нему и ко всему вокруг… слишком странно. — Слушай, — Эна появляется в дверях, а он только усмехается. Не мама — не та, что должна утешить и прижать к груди, а она — от которой веет смертью и бесконечным холодом — пришла, беспокоясь за него. — Не принимай близко к сердцу. Ты, конечно, тоже молодец — довел ее до белого каления, но она… — Да плевать, — слишком просто выдает он, а она поражается — маска миловидного и наивного мальчика разбивается. Хана вновь на нее смотрит тем глубоким, осмысленным взглядом взрослого человека. — Меня волнует не это. — «Не это»? — хмурится, в то время, как он барабанит пальцами по губам. — Меня волнует, почему Милли с мамой поругались уже сейчас, если до Турнира еще несколько месяцев? Почему она отказалась от привычных бус, и сейчас размахивает косой, как шаман, а не медиум? Почему с ней не армия духов, не весь загробный мир, а лишь два хранителя, один из которых имеет отношение к предыдущей Королеве Шаманов? Смотрит пристально ей в глаза, ловит удивление во взгляде и немой, логичный вопрос. Откуда этот пацан знает о ней? — Меня волнует, почему здесь нет отца. Почему они живут не с ним, а в каком-то новомодном пентхаусе, — он понижает голос, а до Эны постепенно начинает доходить. — Ты доводил ее специально, — и усмешка говорит сама за себя. — В доме творится чертово безумие, а ни она, ни Милли не хотят об этом говорить — ни причин, ни следствий. Только опущенные взгляды со стыдом! — Хана глотает такое ожидаемое «А меня это не устраивает» — и переключается на сегодняшний день. — Я расспрашивал ее обо всем и надеялся услышать хоть одно знакомое имя — папы или еще кого — но все не то. Она не пересекается с ним, она его не знает, и это странно, почти невозможно! Ведь, я точно знаю, что моя мама к этому моменту уже жила с ним. Выпаливает и чертыхается, пряча в ладонях горящее лицо. Он явно что-то упускает — что-то, что лежит буквально на поверхности. В миллионный раз прокручивает в голове всю имеющуюся информацию и проводит черту между образами будущего и прошлого: внешность одна, а вот внутреннее наполнение — эмоции, чувства, поведение и характер — абсолютно разные. Эмоциональность и холодность. Безрассудство и осторожность. Вспыльчивость и сдержанность. Ни одного пересечения в знакомых, и действия, которые он никак не ожидал бы увидеть. Что бы он ни спрашивал, что бы нынешняя Анна ни делала — все отличается в корне от того, как бы поступила Королева, его мать. — Моя мама… — шепчет, пробует на вкус. Почти дошло. — Моя… мама… другая. Вспышка осознания, и он вскидывает голову. — Моя мама другая! — дыхание перехватывает, и Эна, ожидающая итога монолога, вздрагивает. — Вот, почему все так! Почему Милли влюбилась в Хао раньше, почему вместо бус у нее коса. Вот, почему вместо отца и каких-то духов из потустороннего мира у нее ты — ты, с которой невозможно расстаться до самой смерти! Это все объясняет! — Стой, что объясняет? — не понимает Эна, пытаясь жестом успокоить взбудораженного мальчика, но того распирают эмоции. Грудь ходуном, глаза мечутся, прыгают по кабинкам, раковинам. — Хана! — Мне необходимо с ней поговорить! — бросает он и уже направляется на выход, как шум за дверью и низкие голоса заставляют дернуться, заскочить за кабинку. Двое охранников, переговариваясь между собой, разделяются — один хлопает дверью кабинки, а второй отходит к раковине, включая воду. — Ты чего заныкался? — хмыкает Эна, смотря на то, как аккуратно Хана балансирует в груде ведер и химии. Странные рефлексы — прятаться, когда нечего скрывать. — Ну, не знаю. Она не похожа на кого-то опасного, — слова гулко отлетают от картонных стенок кабинки, и Хана втягивает голову в плечи, вслушиваясь. — Выглядит молодо, вся какая-то худющая, хилая. Такой хочется сказать: «Детка, иди домой — здесь работают серьезные дяди». — Вероника сказала, что она пришла с ребенком, — добавляет второй, смывая пену с рук и вспоминая жгучую брюнетку-секретаршу. — Ребенок с ребенком? Ну и чем это закончится? — слышится звук слива воды и лязг ремня. — Понятия не имею, но у шефа свои причуды: хочет грохнуть — пускай. Но проще было бы просто припугнуть… — Это они о маме? — он поднимает глаза на Эну, хмурую и напряженную. — А есть в фойе другие «худющие и хилые с ребенком»? — Надо ее предупредить, — сжимает ладонь в кулаке, надеясь, что они поскорее закончат, уйдут, и он успеет добежать до мамы раньше, предупредить. Но Эна хватает за запястье быстрее, он не успевает вздохнуть. Звуки мгновенно отдаляются, волна тьмы проходится по внутренним органам, а дымка, окружившая их в мгновение ока, рассеивается, представляя взору уже не тесный угол мужского туалета, а коридор. Злой и напуганный, Хана срывается в сторону фойе, не видя того, как двое охранников переглядываются между собой и чему-то усмехаются.***
— Вот и поговорили, — Анна отворачивается обратно, а Элиза раскрывает рот. Конечно, бесчисленное количество вопросов выдержит не каждый, Хана тоже неизвестно чего добивался подобным поведением. Но, по ее мнению, Госпожа била абсолютные рекорды по необоснованной агрессии и злости в отношении ребенка. Она словно специально присела, заглянула в глаза и разделила первую и вторую половины своего ответа, чтобы скандал достиг высшей точки, и Хана убежал. Отвратный поступок. И все же, пусть и наивно, но Элиза не может поверить, что за чем-то подобным не стоит ничего. Как раз-таки наоборот. «Анна себе на уме, но она не безумна», — вспоминаются слова Эны будто бы в подтверждение мыслей, и она всматривается в затылок Анны пристальнее, щурится. После чего, вдруг что-то осознав, расплывается в снисходительной улыбке и опускает плечи. — Госпожа, можно вас спросить? — Еще одна, — стонет Анна, закатывая глаза и хватаясь в раздражении за ручку на веревке. — Тебе не кажется, что вас слишком много, любопытных? — И все же, Госпожа, — продолжает настойчивее Элиза, улавливая в этих дерганных чирканьях некоторое волнение. — Скажите честно… вы боитесь, что Хана повторит судьбу Милли? Ручка замирает на клочке бумаги. — Ты же в курсе, что я не обязана тебе отвечать? — нарочито спокойный тон. — Не обязаны, однако даже подобный уход от ответа дает почву для размышлений, — продолжает Элиза, а Анна понимает, что та не отстанет. — Я прокручиваю ваши действия вновь и вновь, и более логичного ответа не нахожу. Да, вы не приняли его, испугались — это было неожиданно и внезапно — ребенок свалился с неба. Попытались увести в полицию, но даже когда он не согласился и на вас сорвалась Милли, обставили все таким образом, чтобы мальчик остался в безопасности. Под моим надзором, под Эной — неважно. Вы пытались делать отчужденный вид до последнего, огрызались и хамили, но пришли на помощь в нужный момент. И сейчас ваше поведение не вяжется — вы стараетесь оттолкнуть его как можно дальше, но я верю, что вы не такая — вы чуткая и добрая, вам несвойственно огрызаться. — В последнее время мне слишком много говорят о том, что мне что-то несвойственно. Кто вы такие, чтобы решать, что мне свойственно, а что — нет? — сверкает злыми глазами, но Элиза все так же спокойна. — Госпожа, вы не ответили, — и стон ей в ответ. — Ну что? Что ты хочешь от меня услышать? — давление светлых глаз. — Что, несмотря на ваши притирания, его необузданное поведение, вы не отвернетесь! — подходит ближе, напирает, проговаривая все четко и предельно громко. — Что, когда ему вновь понадобится помощь, вы его не бросите и постараетесь помочь, не ссылаясь на несуществующие проблемы и дела! — Нет! — выпаливает она, и неожиданно становится легче. Элиза выдыхает, а Анна снимает очки, протирая глаза. Напряжение из голоса выветривается, оставляя после себя только сожаление и стыд. — Разумеется, не брошу. Но лучше так — лучше пусть он не приближается ко мне, считает законченной стервой, — нежели будет в постоянном одиночестве. Как и Милли когда-то. — Госпожа, вы же не думаете… — Я могу хоть тысячу раз обвинить Хао в его обаянии, Милли — в ее инфантильности и влюбленности, могу триста раз понадеяться на то, что бабушка применит силы, и все их «отношения» закончатся. Но главный факт от этого не поменяется — именно я виновата в том, что произошло между ним и Милли. Я бросила ее, посчитав свои дела важнее ее комфорта, и Хао был прав, называя меня эгоистичной дрянью — я ценю только свой собственный мирок, и плюю на других. И пускай Хана будет меня ненавидеть, но так я буду точно знать, что он при людях — в безопасности опеки или где-нибудь еще. Где угодно, где нет отвратительной меня, что каким-то словом или делом, постоянной занятостью, разрушит его жизнь. Откидывается устало спиной на ресепшен и возводит глаза к потолку. — Я отвратительна, да? — тихий голос, а в нем — надежда. — Отвратительно вы вели себя вчера и немного сегодня, — выдает Элиза и сразу тушуется за чрезмерную фривольность, примирительно поднимает руки. — Впрочем не мне судить, и вас можно понять, но все же, Госпожа… вы должны понимать, что с детьми это не так работает. Ваша мама вас бросила — небеспричинно, прошу заметить, — но кому от этого стало легче? Разве от слов бабушки о том, что «так будет лучше», вы перестали думать о том, почему это случилось, искать причину в себе? — Нет, но… — Так же будет и с ним. Да, вы можете его оттолкнуть, но не навредите ли вы ему тем самым еще больше? Не будете ли вы винить себя позже, что могли поступить иначе? — Я не… я не знаю. Я слишком эмоциональная, вспыльчивая и агрессивная, я совершаю необдуманные поступки, о которых впоследствии жалею, я ужасная, — раскрывает рот, делает вдох и на выдохе, смотря хранителю прямо в глаза, задает самый важный, терзающий ее вопрос. — Что я могу ему дать? Элиза, будучи выше ее на голову, подлетает все с той же улыбкой ближе и оглаживает плечи невесомым касанием полупрозрачных рук. — Госпожа, — а в глазах столько нежности и вернувшегося благоговения. — Вы увидели во мне хорошее, когда я душила тринадцатого по счету человека. Вы не дали меня уничтожить и помогли обрести себя, позволяете находиться рядом, хоть и не обязаны. И поэтому скажу, что вы можете дать этому ребенку человечность и сострадание — а этого уже достаточно, чтобы из него вышло нечто прекрасное. Под стать собственной матери. — «Тринадцатого по счету человека»? — Йо вздрагивает, пугаясь, как миловидная внешность, кротость характера Элизы не стыкуются с ее прошлым. — Мы не были бы теми, кто мы есть, без ошибок, и это факт. Но, пожалуйста, не совершайте непоправимое — не бросайте этого мальчика. Ведь ему так же страшно, как и вам. И единственный способ развеять этот страх — просто поговорить. Хана — умный мальчик, и я уверена, что стоит вам поведать о чувствах, и он обязательно это поймет. — Или вновь закидает вопросами, — фыркает Киояма, а в глазах стоит стыд. — А вы не думаете, что и за его поведением может что-то скрываться? Новая обстановка, неизвестные люди. Возможно он просто боится попросить о помощи, и таким образом старается обратить на себя внимание, — Анна открывает рот, но тут же его закрывает. — Я об этом даже не подумала. — Так может не стоит больше ничего скрывать друг от друга? Не лучше ли вместо ссор и ругани, купить по баночке мороженого и обсудить то, что волнует? Я уверена, Хана будет только за. — И откуда столько понимания? — У меня был младший брат. И пусть я его искренне ненавидела временами, но всегда любила. Впрочем, и сейчас люблю, — вздыхает, предаваясь мимолетным воспоминаниям о прошлом, и опускает взгляд на Анну. — Так, что скажете Госпожа? Дадите ребенку шанс? — Куда уж деваться? — отходит, улыбаясь. — Как только закончим тут, можно будет отдохнуть и… — Мам! — резкий выкрик Ханы, и Анна оборачивается, напрягаясь. Мальчишка несется к ней со всех ног, бледный и напуганный. Сгибается пополам, пытаясь отдышаться. — Беда! — Ита — предатель, — добавляет Эна, хмуро скрещивая руки на груди. — Приказал убить тебя. — Невозможно, — ахает Элиза. — В этом мире все возможно, — Анна закусывает губу, быстро составляя план действий, и обращается к Эне. — Мне нужно забрать эти документы — с подписью Иты или нет, но они нужны Мэй. — Но это опасно! — противится Хана, хватая ее за руку, оттягивая вниз. — Лучше позвать полицию, на помощь — кого угодно, но не идти туда! Тебя убьют! Откровенное волнение и взгляд глаза в глаза, который выбивает весь кислород из легких. Анна присаживается перед ним на корточки, без презрения и агрессии, и берет его лицо в свои ладони. — Мне необходимо с этим разобраться, — мягко поглаживает большими пальцами щеки. — Я с тобой оставлю духов — они смогут отразить нападение, в случае чего. И перенесут тебя отсюда как можно дальше, если ситуация выйдет из-под контроля. — Но…! — Без вопросов и возражений, — отрезает Анна. — Я разберусь со всем здесь, а потом мы поговорим и о твоем поведении, и о моем, хорошо? — легкое касание до светлой челки сына, откидывает с темных глаз. — Все будет в порядке. Будучи против, Хана все же кивает. Анна ловит в затылок сентиментальный «ох» и фыркает, закатывая глаза. Поправляет на плече маленький светло-розовый рюкзак и направляется за стойку ресепшена — в дверь, за которой скрылась секретарша еще полчаса назад. Чемодан, в котором находятся документы для подписи, имеет трехуровневую защиту. И одним из этих уровней является отпечаток пальца доставщика — Анны. При несовпадении узора или же попытке взлома системы безопасности, содержимое ящика обливается кислотой и, соответственно, растворяется. Ита знает об этом, а поэтому, будучи человеком аккуратным и осторожным, не станет рисковать. Ему проще привести саму Анну — живой — чтобы заполучить бумаги, показать неприличный жест Мэй и уже потом начать всех расстреливать. Зачем же тогда торопиться? — Опять двадцать пять, — ворчит Анна, понимая, что вокруг нее слишком много предательств. Вне зависимости от деятельности и людей — буквально каждый кого-то предает, и это порядком начинает бесить. — Не могут придумать ничего получше? — Госпожа… — Элиза всплывает рядом неожиданно, отчего Киояма, сосредоточенная на монотонном диалоге двух сотрудников в «тройке» за углом, вздрагивает. — Я, кажется, говорила, что оставляю Хане двух хранителей, — крик шепотом. Хмурые брови и поджатые губы, Элиза виновато втягивает голову в плечи. — Я вас не оставлю, — Анна открывает рот, чтобы высказать ей, но охранники расходятся в разные стороны, и она льнет к стенке, прижимается сильнее. Делает глубокий вдох, вслушиваясь в мерные шаги, дожидается, когда они раздадутся у самого угла, и… Резким движением локтя, Анна разбивает парню нос. Пользуется замешательством, не слышит громкого мата, обхватывает руку своими двумя и перекидывает тушу через себя, доводя невидимого для нее Йо до шока. На вид хрупкая и слабая, она крепче хватается за мужское запястье, дергает в сторону, и пытающийся встать, приподняться на локтях, парень обмякает на полу. Анна смахивает несколько прядей со лба и осматривает коридор на предмет слишком любопытных, но все тихо. — Раз ты здесь, то кто, где, как — полная оценка ситуации, — оттаскивает за угол парня за ногу и, отдышавшись, закатывает рукава рубашки, снимает шпильки и продолжает путь по коридору уже босиком. Постоянно оглядывается, заглядывает в кабинеты с напряженным ожиданием, что сейчас кто-то вскочит со своего места, наставит на нее пистолет, но все заняты бурной деятельностью. Лишь немногие обращают на нее внимание — бросают вопросительный взгляд и возвращаются к бумагам. Будто и нет предательства вовсе, а о приказе шефа слышали единицы. — Ита на пятнадцатом этаже, — Элиза пролетает за Госпожой сквозь стену к пожарной лестнице. — Из людей — шесть человек: трое на пролете между восьмым и девятым этажом, один пытается покурить на одиннадцатом за фикусом, и еще двое находятся у самого кабинета Иты, единственные вооруженные. Анна вскидывает брови, а дух пожимает плечами. — Все просто, Госпожа. Они же люди — им необходимо дышать, — Киояма хмыкает, стягивая рюкзак, запуская в его недра обе руки, и достает… пистолет. Зрачки Йо расширяются, рот приоткрывается, в то время как Анна тихо и быстро перескакивает ступеньки и радуется тому, что трое из шести человек — не самоубийцы, и решили скрыться до того, как она их настигнет. «Да я сама — почти что полиция», — вспоминается ее выкрик, и Йо не может понять, кто все это время спал за соседней стенкой. — Что ж, — бормочет Анна, слыша обрывок разговора по телефону, и взводит курок. Она опускается на ступеньки, выглядывает в проем между лестницами, прикрывает один глаз, прицеливаясь. — Спокойной ночи. И звук выстрела бьет по ушам.***
Анна ушла всего десять минут назад, а Хана не только побелел до цвета мела, но и переломал все карандаши, ручки, что находились в пределах досягаемости. Нервозность в движениях, мимике и походке — он наворачивает сотый круг по фойе, в котором все так же нет людей. Ни секретарши, убежавшей неизвестно куда с какими-то документами, ни посетителей, ни банальных работников. Казалось, все скрывается за дверью позади ресепшена — куда задумчивая Эна не пустит его даже под угрозой уничтожения. — Успокойся, — вторит который раз ему она, но он не слышит. — Нужно что-то сделать. Позвать полицию, отца… да кого угодно! — заламывает пальцы, а Эна понимает, что у мальчишки странные не только рефлексы, но и страхи. Ни секунды на месте с того момента, как Киояма ушла, ни мгновения без безотчетного страха в глазах, рыскающего по предметам в поиске поддержки. Его взгляд все такой же глубокий, его характер все такой же необъяснимо взрослый, но вот иступляющее чувство нарастающей истерии, паники и нескрываемого ужаса доводят до мыслей, что все совсем не так солнечно и радостно с ним и в его мире, как он то хотел показать. — Нужно позвать на помощь, — холерично повторяет он, словно в бреду. Его глаза широко распахнуты, а руки в мандраже щелкают недоломанной ручкой. — Нужно… позвать… На его лице мелькает тень. Ужасающая тень воспоминаний, от которых сводит челюсть, а плечи приподнимаются. Хана дергается в сторону, хватаясь холодными руками за щеки и пытаясь привести себя в чувство, но безуспешно. — Эй, не стоит так переживать, — Эна меняется в лице, подходя ближе, но тот не реагирует. — Хана, спокойно. Ты же доверяешь матери? — Доверяю, но какой в этом толк? — вспышки света и тьмы. Красное на белом. Его дыхание сбивается, в уголках глаз начинает щипать. Эне становится действительно не по себе — Хана увядает, съеживается в комок. Образ сильного и уверенного в своих силах человека разбивается — перед ней лишь мальчишка. Со страхами, что едят изнутри. — Какой толк в том, что я буду ей доверять? Какой толк убеждать себя, что она со всем справится, что «с ней Элиза», если это не отменяет факта, что она одна? Он оборачивается с горящим взглядом к Эне, а та не знает, что сказать. — Если ты не пускаешь меня следом, потому что я мальчишка, не могу использовать шаманские способности, то позволь позвать кого-нибудь на помощь, — смотрит прямо в душу. — Пожалуйста, я обязательно расскажу и тебе, и ей, почему все так. Почему я так болезненно реагирую на это, но сейчас… — голос надламывается в горле. — Эна, пожалуйста, сейчас… позволь мне позвать полицию. Столько мольбы, отчаяния. Он хватается за ее холодные руки, переплетает пальцы, сжимает и быстро выпускает. Пытается натянуто улыбнуться, склоняет голову на бок, а дыхание сбито — тяжелое, рваное. Эна хочет настоять на своем, отказать, но резкая перемена мальчишки заставляет задуматься — о причинах, поступках. Секунда. Решение. И она выдыхает, раскрывая кулак и заставляя тьму переместить из маленького рюкзака Анны мобильник. — Полиция здесь не поможет. Вызывай Рурка — он со всем разберется, — и замечая, как он облегченно вздыхает, расслабляется, а на лицо возвращается краска жизни, Эна понимает, что мальчишка скрывает в себе множество, бесконечное множество секретов. Хана раскрывает «раскладушку» и, закусив губу, быстро листает список контактов. Десятки имен от А до П. Он просматривает их, не узнает даже близко, но, когда доходит до Р, неожиданно вздрагивает. Одно совпадение. — Рурк, — напоминает Эна, возвращая в реальность. — Да, точно, — будто вспоминая, зачем вообще отобрал телефон, он пролистывает еще несколько имен и нажимает на кнопку вызова. Монотонные гудки, сиплый голос. — Р-рурк? Это Хана… ты работаешь с моей мамой… Он съеживается, слыша короткий ответ, и набирает в грудь побольше воздуха. — Маме необходима помощь. Она попала в беду, — тишина растягивается на секунду, две, три. Хана ощущает, как у него вновь начинают дрожать руки, а желание закричать возмущенное «Ты что, не слышал?!» сдавливает глотку. Сердце стучит в ушах, а пальцы тянутся нажать кнопку отбоя, выкинуть к черту телефон и пойти разбираться самому. — Сейчас буду, — но внезапный ответ и короткие гудки дают понять, что помощь скоро придет. И неизвестно как, с чем и почему, но он поможет его маме.***
— Эхо раздалось знатное. Даже удивительно, что никто не сбежался посмотреть, — Анна затягивает на бедре ремень и щелкает креплением. Элиза молча кивает, все так же смотря на растянувшегося по полу парня, на его умиротворенное лицо, немного неестественную позу, и щурится, улавливая что-то, одно ей известное. — Ты чего? — В отличие от остальных, дыхание этого человека восстанавливается медленнее обычного. Это странно, — слышит тихое фырканье Госпожи и провожает ее взглядом до лестницы. — Все зависит от особенностей организма. Кто-то реагирует быстрее, кто-то — медленнее. В любом случае, у нас нет времени осматривать каждого. Пошли. Короткое «Да, Госпожа», и она не видит, как впивается взглядом в нее Йо, не веря, что Анна смогла так просто выстрелить в человека, хотя еще месяц назад зареклась вытворять нечто подобное, всячески избегала крайних мер. Да и в принципе, как ему казалось, ценила человеческую жизнь. Пятнадцатый этаж. Двое охранников, одного из которых она привлекает банальным шумом упавшей вазы. Выглядывая из-за угла, она хватает его за руку, перекидывает через себя, шипя от ощущения грубой хватки на собственном горле, упирается ногой ему в живот и резко дергает. Не стреляет, не размахивает пистолетом, а разбирается со всем тихо, опасливо посматривая туда, откуда может прибежать и второй, когда поймет, что напарника нет довольно долго. Выходит быстро, наставляет оружие, почти не прицеливаясь. Спускает крючок, выстрел. Тело падает на красный ковер, а она проходит до двустворчатых дверей, мысленно удивляясь тому, как все это не похоже на предательство. Тот же Тошигава заморочился: нанял дополнительную охрану, угрожал, шантажировал. Здесь же все иначе — тишина, относительное спокойствие. Всем в офисе будто наплевать на блондинку, что шатается по служебным помещениям, вырубает охрану на раз-два и идет прямиком к боссу. Разумеется, есть вероятность, что ее заставляют расслабиться, потерять бдительность, и в кабинете Иты находится армия… но что-то как-то не верится. — Будь рядом, — проговаривает тихо, опуская позолоченную ручку двери до упора, и тянет на себя. Огромный кабинет, обставленный дорогущей техникой и произведениями искусства, источающими запах формалина. Красное с золотой отделкой — чистый драгметалл, никакой подделки, редкостная красота. И Ита — толстый мужичонка в костюме не по размеру — стоит в самом центре комнаты, около дубового стола. Чемоданчик вскрыт, а важные документы зажаты пальцами-сосисками. Он улыбается ей, размеренно покуривая сигару, а она осматривает углы. Ни вооруженных ребят, ни человека, что вскрыл «трехуровневую защиту и прочее бла-бла». — Рад приветствовать вас, мисс Киояма, — и выдыхает сизый дым и жестом предлагает войти.***
Хана кусает пальцы до крови. Сдирает заусенцы, оттягивает кожу до жжения, ноющей боли, шипит от вида красных капель и сплевывает железистую горечь. После чего — переключается на другой палец. Он игнорирует ворчание Эны, что селфхарм — занятие не из полезных, и отсчитывает секунды с того момента, как Рурк бросил трубку. Он обещал прийти, помочь. Время, конечно, не оговорил, но прошло уже чертовых восемь минут, тридцать пять… тридцать шесть… — Да где его… — Всем лежать! Никому не двигаться! — внезапный приказ и колени Ханы подгибаются. Он прижимает руки к голове, оборачивается на шум в стеклянных дверях и вздрагивает. В полном обмундировании спецназа — черные штаны и футболка, бронежилет с множеством карманов, забитых под завязку, с автоматом на перевес — Рурк опускает оружие и сквозь темные очки осматривает пустынное фойе. Тишина, и только малец жмется к полу. — Эй! — подлетает быстро, резко вздергивает на ноги и заглядывает в глаза. — Где она? Но вместо ответа — тупой вопрос: — Ты один? — Хана хочет заорать о том, какой он идиот, что надо было все же позвонить в полицию, а не понадеяться на парня, который самонадеянно решил, что справится и так. — Нет, — поднимается с колен, двумя пальцами указывая куда-то на дверь, и в фойе забегают еще двое — парень и девушка. Слишком тощий и темнобородый, блондин в одной майке и шортах осматривает надменно диваны, картины, шкафы и цыкает. — Ну и отвратный вкус у дизайнера, — щелкает жвачкой, дулом небольшого пистолета Макарова почесывая висок, и опускает серый взгляд на Хану. — Вызывали? А в голосе столько самодовольства и надменности, отстраненности и нежелания заниматься чем-либо, что Хана фыркает — уж лучше один странный придурок крутится около мамы, нежели целая толпа. — Максим, — опасно протягивает гласные девушка, одетая не безопаснее, чем парень. Встряхивает темной гривой, распахивая большие и влажные глаза, наливающиеся красным сиянием. Касается его плеча под недовольное «Ладно-ладно», и поток ветра взъерошивает волосы. От пальцев тянутся светлые нити, что множатся, утолщаются, обволакивают тело, создавая полупрозрачную оболочку, а Хана все больше находит себя на мысли, что они похожи на брата и сестру из голливудского боевика, нежели на каких-то безопасников. Но, если они точно так же смогут расправиться с предателями, то вполне не против потерпеть. — Анна находится на пятнадцатом этаже, — громко проговаривает Эна, точно зная, что эти двое ее слышат. После чего понижает голос, обращаясь к Доусону. — Но, Рурк, я не чувствую никакой опасности — ни моральной, ни физической. Такое чувство, будто они там чай попивают, а все это, — разводит руками. — Просто какая-то неудачная шутка. — И тем не менее, мы не должны доверять интуиции! — настаивает Хана, дергая того за жилет. — Я пойду с вами! Я хочу увидеть маму. На мгновение Доусон теряется, однако с легкой улыбкой начинает: — Малыш… — Мне плевать, — тверже заявляет Хана. — Я пойду либо с тобой, либо один. И если со мной что-то случится, то потом мама тебе отвесит таких щей за то, что оставил меня, что мало не покажется! На Рурка давить получалось сильнее и удачнее. Он открывает рот, не ожидая услышать нечто подобное, и обращается к девушке, что уже создала оболочку и вокруг собственного тела. — Тори, — и подталкивает Хану ближе. — Его тоже. — Э? — междометие и поднятые, слишком тонкие, брови. Максим явно не настроен на такой поворот событий, но красный взгляд девушки сбивает спесь. — Хрен с ним. Пусть только не лезет под ноги. Нежное касание, и просвечивающие ниточки сплетаются на запястье Ханы. Вибрация, отдающая по мышцам, — он вглядывается и видит, как оболочка словно дышит — пульсирует и расширяется, синхронизируется с ударами сердца. Тук-тук — руки, плечи, торс обволакивает матовая пленка. Тук-тук — ползет вниз и вверх, после чего, смыкаясь над макушкой, становится прозрачной. — Готов? — в ответ ему — усмешка. Рурк подцепляет рацию с кармана и проговаривает четко, через редкое шипение. — Полная боевая готовность. И мысль о том, что Доусон пришел один, рассыпается. — Всегда готов, — Максим запрокидывает голову, опустошая легкие и с хлюпающим звуком начинает делиться. Из-под кожи проступает слизь — мутно-зеленая, отсвечивающая — стекает по рукам и ногам, отделяется, становясь с каждым мгновением все больше и больше похожим на настоящего Максима — с той же усмешкой, оружием и защитной оболочкой, полученной от девушки. Слизь заливает пол, доводит до омерзения и рвотного позыва. Хана сгибается пополам, подавляя спазм, а когда возвращается вновь к Максиму, то видит вместо двух парней — четыре, восемь. Когда Хана насчитывает тридцать два одинаковых тела, он сглатывает и не сразу слышит собственное имя. Тори, смотря на него теми же красными и светящимися глазами, переплетает свои холодные пальцы с его и призывает идти поодаль. — Максим расчистит дорогу, — голос немного смягчается, но желания сбежать, выдернуть руку и заорать от необъяснимого трепета, это не умаляет. Хана натянуто улыбается, а она хмыкает, привыкшая к подобной реакции. — Не волнуйся. Что бы ни случилось, — прижимаясь к стене, Рурк тихо открывает дверь за стойкой ресепшена, кивает настоящему Максиму, и отдает команду к наступлению. — С Анной все будет в порядке. И тридцать две копии срываются с места.***
Анна не может понять, в какой именно момент ее умудрились надуть — то ли когда она зашла в здание мебельной фабрики Иты, то ли когда приняла «сверхважные документы» от Мэй, от которых, по сути, одно название. Буквально. Пометка «важное» в центре листа, и ничего больше. Пожалуй, если бы не довольная и широкая улыбка Иты — мужчины, оказавшимся галантным и очень даже почтительным, как к ней, так и к Мэй, — она бы развернулась и ушла. Но он протягивает ей руку, заявляя, что она, как никто другой, подходит на роль актрисы в его «маленьком спектакле» через неделю, и от извинений становится легче — она старалась не зря. — Приятно с вами… — фраза тонет в грохоте выбиваемой двери. Анна заводит руку с пистолетом за спину, а сама рефлекторно встает между источником шума и Итой, прикрывая последнего. Однако напряжение спадает быстро — когда толпа, состоящая из множества одинаковых надоедливых морд, вваливается в кабинет и протяжно стонет, даже в конце пути не найдя засады или какой-то маломальской угрозы. — Да что б тебя! — Максим рыкает. Анна, мило стоящая с толстым мужиком, опасливо выглядывающим из-за нее, говорили явно не о том, что здесь беда, опасность. — Пацан, ты мне должен выходной! И тут же разворачивается на пятках, соединяясь с копиями и пропуская Рурка вперед. — Анна! — он подходит ближе, не отпуская автомат, а она находит цель для крика. — Какого черта?! — визжит, зная, что подобные выходки, ложные тревоги, с Максимом оборачиваются проблемами в виде гаденьких ухмылочек и перманентных напоминаний о том, как «Помнишь, ты меня…». Погорела на незнании почти месяц назад — до сих пор припоминает. И спохватывается, оборачиваясь к Ите. — Простите, пожалуйста. Я… я не знаю, что… — наклоняется в извинительном жесте, а Ита поднимает раскрытую ладонь. Добродушная улыбка пропадает, однако он остается все таким же спокойным. — Ничего страшного, — голос сухой. Анна закусывает губу, надеясь, что это никак не повлияет на заключение сделки, и жмурится. — Когда спуститесь на первый этаж, скажите Веронике, что необходимо починить дверь — она вызовет мастеров. До встречи через неделю. После чего возвращается за дубовый стол, усаживаясь в кожаное кресло, а Анна выразительно цыкает, давая понять, что кому-то сейчас не поздоровится. — Ну?! — топает ногой уже в коридоре, представляя, как Рурк сгорает заживо. — Я требую объяснений! — Потребуй их с мальчишки. Он позвонил мне с твоего телефона и сказал, что ты в беде, — огрызается ей в тон Рурк, но после, чуть успокоившись, устало выдыхает. — Я дернул всех, кто был свободен. И, поверь, Максим — не самая наша большая проблема. Когда Иви узнает, что день ее отпуска прошел в никуда, она нас живьем сожрет. — Черт, — стискивает зубы Киояма, уже представляя эту картину, и неожиданно вздрагивает. — Где Хана? — Мам! — спрыгивая с рук Тори, он впечатывается носом ей в грудь и обнимает за пояс. Ее будто встряхивают, краска смущения покрывает щеки, а руки, повисшие в воздухе, не решаются опуститься на маленькие плечи. — Прости, я виноват. Я не знал… я беспокоился! Путается в словах, часто дышит. Анна немо обращается к Элизе, но та только разводит уголки губ пальцами в стороны, призывая к улыбке, и вздыхает, прикрывая глаза. Ладони падают на чужие плечи, чуть сжимают. — Ничего страшного. Ты просто волновался, — повторяет она, опускаясь перед ним на корточки и заводя руку с оружием за спину — он не должен видеть. Убирает светлые пряди с аккуратного личика, касается нежно до щеки, видит утвердительный кивок. — Но уши я тебе все равно потом надеру. И вызывает скромную улыбку.***
Которая пропадает почти сразу, заменяясь множеством вопросов: о Рурке, об Ите, о том, чем Анна занимается, и что действительно произошло в офисе. Он кидает косые взгляды на Анну, что так же сидит неподвижно на травянистом склоне, и пытается найти ответы сам, предположить, угадать, но не вяжется. Конкретно — все. Открывает рот, но закрывает, не зная, с чего начать. Да и можно ли? Он доводил ее весь день вопросами, пытаясь выяснить, что происходит, а сейчас — когда действительно нужно понять, какого черта, Хана не знает, как Анна отреагирует. Вскрикнет, вспылит, фыркнет и попросит забыть? Она накрывает его ладонь своей, отчего обоих бросает в дрожь, и заглядывает в глаза. — Для начала я должна извиниться за свое поведение. Я не должна была на тебя кричать, вымещать злобу. Не должна была говорить о том, что ты — проблема, — поглаживает его подушечками пальцев, старается отвлечься. — Я так не думаю, правда. Просто, ты должен понимать, что ты так внезапно свалился на голову, и я… я не ожидала… этого всего… — Да, я понимаю, — на мгновение Хана опускает взгляд, криво усмехаясь. Если бы он мог, он бы появился в ее жизни иначе. — И я тоже должен извиниться. Этот мир — он такой странный и не похожий на наш. Да и ты… ты совершенно другая, отличная от моей матери, поэтому я хотел узнать о тебе все: чем дышишь, живешь. — Ты спрашивал обо всем подряд, — буркает Анна. — Потому что ты не говорила ничего стоящего — одна поверхность, без капли деталей! — выпаливает Хана и тушуется, понимая, что сболтнул лишнего. — Я расспрашивал тебя обо всем, бесил специально. Иначе бы все то, что творится у вас в доме, так и осталось загадкой. — Но ты же из будущего — ты должен знать, что у нас творится, — жестче, чем хотела, произносит Анна, облизывая пересохшие губы. Где-то под ребрами скребется осознание, что Хана мог подойти и нормально спросить. Мог, но продолжал делать назло. — Не совсем, — тихий ответ. — Когда в нашем мире я открывал портал, я думал, что наша вселенная ограничена одной прямой — от пункта к пункту — однако оказалось иначе. Существует множество, огромное множество параллельных вселенных, отличающихся, казалось бы, маленькими, но значимыми деталями… Запрокидывает голову, смотря в небо, наливающееся сочным оранжевым. — …и в одну из которых я и попал, — откидывается на ладонях назад. — Фактически, я сын, но не тебе лично — тебе из параллельной вселенной, Королеве, которая жила почти с самого детства с моим отцом и тренировала его для получения короны. — То есть, — запинается, находя себя на мысли, что отрицательный ответ ее не устроит. — Есть вероятность, что ты не родишься? Он удивленно поднимает брови, а она отводит глаза. Привыкла. — Нет, — и облегченный выдох, как подтверждение. — Иначе бы я не смог появиться в вашем мире — просто не пустило бы. Он пожимает плечами и затихает. Анна подтягивает колени к груди, кладет на них голову и смотрит на Хану, улавливает в нем свои черты и прокручивает в голове одну-единственную фразу, зудящую со вчера. «Я — сын Короля и Королевы Шаманов». — Значит, возможно, что в этом мире я не стану Королевой? — Хана не понимает, что слышит в ее голосе больше — надежды или страха — но даже от его удивления странный блеск в ее глазах не пропадает. — Ты так не хочешь ею быть? Почему? — Я… не знаю. Наверное, нет, — проводит рукой по лбу с нажимом. — Эна говорит, что это — самое неблагодарное дело из всех существующих, а я… я просто не считаю себя способной заботиться о целом мире, когда даже банально не могу позаботиться о себе или же собственной сестре. — Что между вами произошло? — одними губами шепчет, понимая, что вот оно — долгожданное откровение. — Я уже говорила: она влюбилась в Хао, наложила на него статус Неприкосновенного, в то время как я решала проблемы, считая себя «самой лучшей сестрой на свете», — горькая усмешка. Анна поддевает ногтем затяжку на штанине и крутит меж пальцев. — Сейчас же она игнорирует все предостережения и отчаянно верит в то, что он ее любит. Я тешу себя мыслью о том, что бабушка готовит против Хао заклинание, и ко второму раунду Турнира все закончится, но убеждения не всегда помогают. В какой-то момент времени ты понимаешь, что твоя надежда — простой самообман, и тебе проще занять себя чем-то до упора, чтобы не осталось сил ни думать, ни дышать. — Чем ты занимаешься? — Формально — подрабатываю у бабушки в качестве помощника по работе с клиентами, — усмехается. — А на деле — являюсь одним из ее агентов, вместе с Рурком выполняя задания по охране людей, а также предотвращении краж в особо крупных размерах — бриллианты, произведения искусства. — Агентом? — смотрит скептично, не веря. — Мэй все ждет, когда я совершу какую-нибудь ошибку, сорвусь или оступлюсь — тогда ее «шанс», как она сказала, испарится, и я «смогу, наконец, пожить как все нормальные дети», — передразнивает, жмуря носик. — Но я назло ей справляюсь, и даже сегодня — в эту чертову проверку справилась. Ита — не предатель, просто имеет своеобразные методы определения, подходит ему человек или нет. Если бы я спокойно понадеялась на то, что чемоданчик зальет кислота, уничтожив документы, он бы понял, что я убегаю при любой непредвиденной ситуации и не имею стойкости духа к противостоянию. — Но разве это не называется безрассудством? Одна на неизвестное количество людей. — Возможно. Но ведь, по факту, не было никаких людей, а если бы были… Ну, Рурк все равно пришел меня вытаскивать. — Мам, — фыркает Хана на подобную опрометчивость. — Рурка вызвал я, потому что беспокоился о тебе. Без этого звонка он бы никак не узнал о том, что нужна помощь. — Для этого есть духи. Пусть Рурк не выглядит как шаман, но он прекрасно видит Эну и Элизу, которые, если что, предупредят его, — пожимает плечами, после чего легонько ударяет себя в грудь. — И к тому же, я вполне могу самостоятельно вырубить парочку охранников, не сломаюсь. Он вспоминает о теле, у которого она оставила шпильки, и вздрагивает. — Ты убиваешь людей? — Что? — хлопает глазами. — Нет. Нет, те люди не мертвы — они в «спячке», как мы это называем, — Хана корчит рожицу, пытаясь сообразить, а Анна отмахивается. — Проще показать. И лезет в милый рюкзак, доставая небольшой пистолет, из него — обойму, а патрон сбрасывая на ладонь. Серебряный с отливом в голубой. Она придвигается ближе к Хане, но, как только замечает, что он тянет руку к оружию, откладывает дальше, в траву. Зажимает патрон меж большим и указательным пальцем и выставляет на просвет. — Видишь? — он щурится, замечая не с первого раза то, как, вместо обычной свинцовой пули, в гильзе переливается жидкость. — Это — тестовый образец «Сомниуса» — транквилизатора, отличающего быстрой всасываемостью. Одна пуля способна вырубить взрослого мужчину на три часа без последствий для организма. Гильза выполнена из материала с труднопроизносимым названием, который также растворяется в мышечных тканях, но дольше — от пяти до восьми дней, если не прибегать к медицинскому вмешательству. — То есть, уже через час с небольшим, эти люди смогут спокойно встать и пойти домой? — он переводит взгляд с Анны и обратно на пулю. — Они почувствуют слабость, вялость, возможно — головную боль и легкое головокружение, но без осложнений. По крайней мере, в моей практике такого не было, и, я надеюсь, не случится. — Можно потрогать? — тянет руку, но Анна перехватывает запястье. — Нет, — категорично, почти холодно глядя в глаза. — Рурк однажды сказал мне, что оружие меняет человека, и я с ним полностью согласна. Даже мимолетное ощущение власти искривляет картину мира, и я не хочу, чтобы ты марал руки. Он вскидывает удивленно брови, а она вздыхает, вновь придвигаясь ближе. — Ты меняешься, когда берешь пистолет в руки, и пусть этого не видно невооруженным взглядом, но в голове, — стучит пальцем по виску. — Что-то переворачивается. А когда работаешь с этим постоянно, то многим в нашей профессии начинает казаться, что люди им обязаны лишь потому, что они могут наставить ствол и отобрать жизнь, но это ошибочное суждение. Беря пистолет в руки, мы должны постоянно помнить о том, что наша ответственность в разы больше ответственности обычного человека, и что любая жизнь — ценна и важна. Наша работа — это постоянная борьба с собой, своими моральными принципами и видением мира, проигрыш в которой сулит не только увольнением, но и моральным разложением. — Но как же тогда Хао? Ты же хочешь его убить, — Анна запинается, а Хана склоняет голову на бок. — Мам? — С этим сложнее. Хао — не простой человек, совершивший одно-два преступления. Если честно, я не знаю, какое наказание подошло бы ему больше, чем уничтожение души. Считай меня лицемерной, но он убил множество — десятки, сотни, а то и тысячи людей — уничтожал деревни, сокрушал… — Так, так, так! — замечая, как мысли уходят в другое русло, Хана пожалел, что поднял эту тему, и падает грудью на ее колени, разряжая обстановку. — Я понял, не будем об этом. Ты — хороший человек. — «Хороший»… — она хмыкает, имея свои мысли этот счет. — Ты лучше мне скажи, почему ты здесь? Неужели, внезапное желание повидать прошлое родителей? А в ответ она видит, как его улыбка гаснет, что-то мелькает на его лице, и он вновь утыкается носом в ее колени, доводя до странной дрожи — страха с примесью волнения. — Давай об этом поговорим в другой раз? — очерчивает линии пальцем на бедре. — Я обязательно тебе расскажу… — но останавливается в попытке ровно вздохнуть. — Просто не сейчас… — Ладно, — она поджимает губы и ощущает, как он поднимается с ее коленей, маленькие ручонки овивают ее пояс, а немного острый носик утыкается в грудь. Тепло. Анна краснеет, не понимая себя, свое состояние, тело, которое тянется к этому мальчишке, и душу, что искренне жаждет помочь. Что-то нежное и светлое собирается под грудью, овивает солнечное сплетение и скручивает его, после чего отпускает, заставляя трепетать. Ее руки прижимают Хану к себе ближе, поглаживают по спине, а в пальцы будто бьют маленькие снежинки — немного колючие, но мгновенно тающие. Он жарко выдыхает и ее желудок делает кульбит. Она перебирает его светлые волосы, немного неуверенно, впервые задумываясь об ответной реакции, но Хана не реагирует, не льнет к ладони, но и не отталкивает. Он слышит, как сердце матери набирает обороты, как дышит сорвано, через раз, но мыслями сосредоточен на другом. «Какой толк в том, что я буду ей доверять? Какой толк убеждать себя, что она со всем справится, что „с ней Элиза“, если это не отменяет факта, что она одна?» — «Одна». Вспышка красного на белом слепит глаза. Хана жмурится, стараясь не дернуться, не подать виду, что страх из закрома души подбирается, душит, наливает тело свинцом и скручивает до невозможности мышцы. Подушечки пальцев начинает колоть, а ощущения жесткой рубашки одной заменяются шелковым платьем другой. Он помнит свое хриплое, судорожное дыхание. Как сердце сжималось и долбило по вискам, заставляя постепенно сходить с ума от осознания, кого он держит на руках. Дрожь и невозможность что-либо сделать, бесконечное отчаяние и скорбь, ненависть и саморазрушение. Самобичевание и обвинения в том, не успел вовремя, не смог защитить. Его раздирает. Он жмется к ней, хватает воздух жадно и резко поднимает глаза, сталкиваясь с ней, такой взволнованной, эмоциональной, непохожей ни на кого другого. Живой. И внезапно становится легче. Жар спадает, страх отступает, едва не задушив, а голос крепчает в горле. — Можно я сегодня буду спать с тобой? — и вместе со стеснением грудь пробивает стойкое убеждение, что хотя бы в этот раз — в этой вселенной, этой жизни — он не потеряет ее. И не позволит умереть ей вновь.