Немного об Анне

      — Хана, спрячься в комнате и не высовывайся, — серьезный тон Милли заставляет встрепенуться.       — Ты с ума сошла?! Вайолет только этого и добивается! — он хватает ее за края футболки, пытается вразумить, но логичный вопрос о безопасности Анны сбивает спесь. — Мама…       — Я знаю, ты волнуешься, — она присаживается перед ним на корточки, поправляет светлые волосы. — Но у нас нет времени на неуверенность. Я найду ее и обязательно верну домой.       Он запинается, после чего меняется в лице. Становится серьезным — выхода другого нет.       — Вайолет копирует чужую фуреку, после чего с точностью до йоты повторяет атаки. Бороться с ней — все равно что бороться с зеркалом, и чем дольше будет длиться битва, тем выше ее шансы победить, — лишь проговорив это вслух, Хана понимает, как ей удалось разрушить медальон Эны.       Защищенный от посторонних атак, он не приспособлен отражать давление владельца. И для Вайолет, ставшей в какой-то момент времени для него Анной, это стало отличной лазейкой. Проблема только в том, что без медальона Эна не ощущает физического состояния Анны, ее местоположение, оставляя ее практически без защиты. И Вайолет об этом наверняка уже знает.       — Еще не дай себя коснуться. Неизвестно как, но она может уничтожать души с одного удара, — он видит, как Милли удивляется, тень сомнения в правильности поступка мелькает на лице, но она тут же отбрасывает всю неуверенность — на кону жизнь сестры.       Выбегает из дома, кидая косой взгляд на каменную дорожку и тень, неестественно формирующуюся под самыми ногами. Хмыкает, понимания, что бесполезно: как бы она их ни недолюбливала, как бы они ни были почтительны к Мэй — тени, которых приставила к ней бабушка, ни за что ее не оставят.       Кулаки ее сжимаются, а волосы, подхватываемые ветром, воспламеняются. Кожа светлеет, приобретая теплый желтый оттенок, а повседневная одежда сменяется легким белым платьем. Милли взмывает в воздух огненной стрелой и осматривает город с высоты птичьего полета.       Мельтешащие люди-мошки, множество машин и выхлопные газы. В час-пик в Токио, во время давки и бесконечного столпотворения, найти кого-то не представляется возможным — слишком много путей, слишком мало времени.       Милли рыкает — так она Анну не высмотрит — и приземляется на одну из крыш высоток, уже успев, наверняка, своим присутствием озадачить нескольких зевак. В руках рождается вспышка света, что разделяется, рассыпается по городу в приказе хозяйки.       — Найдите ее! — а сама она чувствует, как к ногам, преданные и бесполезные, кандалами жмутся тени.       — А меня в известность поставить — нет?! — ревет она, скалясь на Анну. Такую же злую и отчаявшуюся втемяшить ей в голову хоть сколько-нибудь логики. — Как это понимать вообще?       — Так и понимай. Они наблюдают за Хао…       — Так пусть и липнут к нему! — перебивает она. — Я-то тут при чем?! Я планы на мир не строю! — дергается, пытаясь стряхнуть с лодыжек неприятное жжение, обуславливаемое едва различимыми цепкими пальцами.       — Ты прекрасно понимаешь, что это ни к чему не приведет — он сожжет их! — она пресекает выпад «Я тоже могу их сжечь» жестом и направляется на выход из комнаты. — Если ты действительно ничего не имеешь против нашей семьи, то не тронешь их. А также заставишь не тронуть их и его.       Разумеется, Хао их не тронул. Фыркнул, что слова «о ее безопасности» являются собачьим бредом, безуспешной попыткой контролировать ситуацию, с чем Милли была безусловно согласна. Однако им пришлось смириться — не без скандалов и ругани, но пришлось.       В конце концов, тени не так уж и мешали — невидимые, не имеющие собственного мнения, не высказывающие ничего — они были одинаковы безразличны.       И даже сейчас, когда Милли направляется на поиски особо опасной девушки и Анны, пропавшей без вести, они безразличны — ведь дана установка «наблюдать и докладывать», а не «содействовать в защите», и, пожалуй, это бесило больше всего.       Контрастно-черные зрачки победоносно расширяются — одна искорка, забравшаяся в самые глубины Токио, все же уловила слабое тепло Анны и сейчас призывала поспешить. Вновь загораясь, как душой, так и телом, Милли игнорирует разинутые рты, удивление и ужас обычных людей, и пролетает сотни метров в мгновение ока.       Безлюдье и затишье. Босыми ногами она опускается в блекло-зеленую траву заброшенного парка, осматривает поросшие сорняками кустарники, усыпанные листьями скамейки, а также высохшие деревья, кривыми корнями выбивающиеся из-под земли. Своей отрешенностью, безжизненностью место напрягает, появляется зябкое и склизкое ощущение, что ты как на ладони, за тобой беспрестанно наблюдают. Но сколько Милли ни крутит головой — живых, как и мертвых, не наблюдается.       Бледные ступни облачаются в балетки, а обычная одежда заменяет платье — пока нет врага, а жечь деревья не имеет смысла, ей лучше обойти все в нормальном, человеческом виде.       — Анна? Анна?! — кричит, приставляя руки ко рту, надрывает связки, а сама мысленно взывает к Хао. Но в ответ — тишина с двух фронтов. — Черт… Анна!       Искорка, обретшая вид маленькой феечки и направившая ее сюда, цепляется за одежду, оттягивает край куда-то в сторону, и указывает, указывает. Милли игнорирует закуток, куда хотела пойти прежде всего, и ускоряет шаг вслед за ней. Молниеносный бег, отдышка… и Анна, что, сидя на поляне, перебирает засохшие цветы.       — Анна! — подбегает, рывком поднимая с промерзлой земли. Встряхивает за плечи, зовет, но та лишь раболепно улыбается, не узнавая. Темные глаза без зрачков, стеклянные, подернуты поволокой. Взгляд не фокусируется, а пальцы, аномально холодные и белые, все тянутся к цветам. — Анна, очнись!       — Она не очнется, — насмешливый голос, и Милли оборачивается на девушку в темно-бордовом жилете и черных шортах. Аккуратную грудь прикрывает такой же черный топ, руки обтянуты светлой кожей перчаток без пальцев, как и ноги — сапогами. На одном из запястий сверкает кулон. — Она под гипнозом.       Вайолет умиленно склоняет голову на бок, когда Милли дергается от одного ее шага и закрывает собой Анну. Подставляется под удар, пусть и дрожит подобно кролику перед лисой.       — Как это мило. Даже несмотря на ваши ссоры, на то, что она тебе наговорила и чем угрожала, ты продолжаешь ее защищать, — перебирая немногочисленные воспоминания, Вайолет, накручивает прядь темных волос на палец.       Зацепившись еще в прошлом бою за поврежденную лодыжку Анны, она с легкостью проникла через рану в кровь. Оттуда — в мозг, распространяясь импульсно, с каждым ударом сердца.       Через десять минут Вайолет знала о нынешней Королеве все: страхи, желания. Она выпотрошила ее душу и сознание, перевернула в ней все, поблагодарив духов за справедливость хотя бы в этом мире. И пусть тех жалких обрывков воспоминаний не хватало для создания чистейшего и масштабнейшего кошмара, Вайолет не могла не обрадоваться деятельности демонов Они. Пробитая дыра после их извлечения — просто соблазн для психологического контроля.       Так Анна сама пришла к ней. Босая, хромая и израненная.       — Плевать на ссоры, — вырывает ее из воспоминаний Милли, подаваясь вперед. — Она все еще является моей сестрой, и я никому не позволю с ней так обращаться!       Она выпускает из объятий Анну, что только радуется возможности вновь зарыться руками в цветущих сорняках, и воспламеняется. Хана сказал, что Вайолет использует силу шамана против него самого, но Милли — не просто шаман. Она — пробужденный элементаль, которой в боевом состоянии никакая температура не помеха; она — чистый огонь.       А огонь на огонь — это пустая трата фуреку, сколько бы его ни было у Вайолет.       — Ты решила биться? — она осклабляется, скрещивая руки на груди и отводя бедро в сторону. Всматривается в Милли, пристально, испытующе, пока в ее ногах не замечает нечто, что веселит еще больше. — Что ж, дело твое, — буднично пожимает плечами. — Вот только я вижу, что тебе кое-что мешает…       Оскал становится безумным, и Милли, понимая, о чем она, резко опускает глаза. Две тени, примостившиеся у самых лодыжек, готовые передать об опасности Мэй, вибрируют, приподнимаются над травой.       И протыкаются насквозь темными кольями.       Милли не успевает ахнуть, как вместо темных пятен, сдавленные, появляются человеческие тела. Они напрягаются, пытаются вырваться, но стоит Вайолет повести рукой еще раз, как колья со свистом разворачиваются в воздухе и раздирают мышцы вновь. Тени растопыривают пальцы, крючатся, издавая нечеловеческий рык, и расслабляются, больше не подавая признаков жизни.       Милли бледнеет, зажимая рот. Мышцы пробивает судорога, а в голове бьется мысль о том, что так нельзя — сколько бы она ни ненавидела этих ребят, безмолвно вторгающихся в ее личное пространство, ни фыркала и ни причитала, нельзя так просто лишать их жизни!       И это отражается во взгляде. В решительно сжатых кулаках и том, как быстро загораются ее волосы. Что бы ни случилось, нельзя допустить, чтобы Вайолет коснулась ее или Анны. Темные колья распадаются дымом, заставляя с глухим звуком умерших упасть в траву, а Милли — почувствовать, как подгибаются колени.       — О, надеюсь, ты не против, что я выступлю с магией тьмы? — Вайолет издевательски приподнимает брови, растопыривая пальцы, меж которых растягивается знакомая черная слизь. — Твоя сестра — отличный источник фуреку, пусть и Королева из нее никудышная. Даже жалко, что после тебя она сдохнет следующей.       — Я не позволю тебе ее даже пальцем тронуть! — кожа наливается теплым белым светом, а ноги отрываются от земли. — Во что бы то ни стало, я защищу ее!       И это отчаяние, самопожертвование и вызов дают Вайолет понять, что лучше поступить по-другому.       Разумеется, возможность убить Милли самостоятельно принесла бы ей свою долю наслаждения — момент всевластия над малышкой, трепыхающейся под тобой из последних сил, очаровательно непередаваем. А уж вид Королевы, что потеряла сестру, — Вайолет едва не скулит в предвкушении зрелища!       Но, она не может не признать, что лучше обычного, физического убийства, — убийство моральное. Когда неизбежность накатывает настолько сильно, буквально сносит тебя цунами, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. И это состояние — состояние полной апатии, потерянности от раздробленного мирка — она способна вызвать одним лишь осознанием страшного. Не без помощи той, что так отчаянно жаждет защитить сестру, что «не даст поставить и царапины».       — Ты меня умиляешь все больше, — щелчок пальцев. Анна позади Милли немного неуклюже встает с колен. — «Защитить, не дать погибнуть»! Впрочем, так даже лучше…       Милли слышит, как Киояма шипит, хватается за израненный бок и, чуть ссутулившись, направляется к ней.       — О нет, — глухо стонет, понимая.       — Анна, дорогая, — подпирает кулачком щеку Вайолет, довольно наблюдая, как в руках Киоямы без всякой Эны и медальона появляется темный меч. — Доставь мне удовольствие — убей свою сестру.       — Нет! — в попытке остановить приказ, остановить Анну, наставляющую на нее оружие, Милли подается назад и мысленно проклинает все на свете. Одно дело — выстаивать против самой Вайолет, на которую наплевать, которую можно ранить, избивать до полусмерти, обжигать. Но другое… — Анна, пожалуйста!       Свист воздуха, и Милли огненной вспышкой отлетает в сторону, чудом избегая удара.       — Анна, очнись! Это просто наваждение! Она управляет тобой! — и с каждым разом, с каждой обрывочной фразой атаки становятся быстрее, жестче. Киояма разрубает дерево пополам, в то время как Милли задевают обломки, тут же опаляющиеся и падающие в траву почерневшими угольками. — Анна!       — Бесполезно, — Вайолет забавляется лишь больше. — Она тебя не слышит, полностью под властью моего контроля! Демоны Они сделали с ней просто потрясающую вещь!       — Давай же, — Милли облетает Анну со стороны, заставляет ту отступить, выставив перед собой угрожающе меч. — Анна, борись! Ты выше этого!       — «Выше»? — но вместо нее отвечает Вайолет. — О нет, она уже под властью этого!       — Ты лжешь! — выкрикивает она, опасно поворачиваясь спиной к сестре. Зло смотрит, прожигает взглядом и распаляется сама. — Анна намного сильнее, чем ты думаешь! Да, у нее есть слабости, но для того и существуют друзья, любимые, чтобы прикрыть их. И сейчас… — температура воздуха повышается, влага испаряется. — Я прикрою ее!       Бесполезно — и опасно — атаковать Анну, когда ею управляют, — Милли только потратит силы, физические и моральные, на борьбу со следствием, в то время как необходимо бороться с причиной. Создавая на ладонях огненные шары, она чередой швыряет их в Вайолет, позволяя мутировать в широкую, искрящуюся волну, готовую снести… как Киояма возникает на пути.       — А! — коротко вскрикивая, Милли едва успевает превратить огонь в поток теплого, иссушающего кожу, воздуха. Светлые волосы взметаются вверх, но Анне будто все равно.       — А-а-а, — разделяет Вайолет, журя пальцем. — До меня тебе не добраться.       Милли чертыхается. Вайолет права — Анна действительно мешает, не позволяя подлететь поближе, но убивать, как того она хочет, она не будет. В конце концов, есть масса других способов удержать человека на месте.       — Могу ли я сделать так, чтобы мой огонь не приносил вреда людям? — задает она как-то вопрос Хао на одной из прогулок. Тот поднимает брови, но тут же хмурится, вспоминая о возможностях элементалей.       — В принципе, можешь. Но для этого тебе необходимо добиться эффекта «холодного огня» — постоянно регулировать температуру внутри потока, чтобы она, достигнув отметки в сорок и выше градусов, не начала жечь человека заживо, — видит, как загораются алые глаза, как они кричат «Научи, научи», и качает головой. — Это — достаточно тяжелая практика. Эмоционально ты должна быть готова к любому исходу — вплоть до смерти.       Тогда она заверила, что постарается, что будет достаточно практиковаться, и целый месяц они действительно посвятили тренировкам. Но Милли бы никогда не подумала, что первой, на ком придется испытать эту технику, окажется Анна.       Милли соединяет вместе кончики пальцев, сосредотачиваясь на энергии внутри себя, выравнивает дыхание, отсчитывает удары сердца и чувствует, как сквозь тонкую кожу просачивается немного жалящая, но такая живучая и искрящаяся энергия. Резко разводит руки в стороны, и бесконечное множество нитей тянется друг к другу — белые-белые, ослепляющие.       Уровень фуреку заметно падает, но Милли не обращает на это никакого внимания — полностью сосредоточенная на том, как в нетерпении «кукловода» Анна срывается на нее, замахивается мечом — удар! — и одно запястье сестры перехватывает белесая нить.       Анна шипит, но больше от рези, от жгучего ощущения и обиды Вайолет. Она чертыхается, пытается содрать, но нитка не рвется, только раздирает кожу, растягиваясь при каждой попытке отбежать дальше. Одна есть — осталось три.       Вайолет кривит губы, дергает рукой с кулоном и приказывает — истерически вопит — взять ее, схватить, убить, уничтожить. Но Милли это только на руку. На руку Анны, которую она перехватывает в момент атаки и дергает на себя, стягивая ниткой лодыжку. Невесомая цепочка мертвым грузом жмет к траве. Анна сгибается, не в силах выдержать с ранами от прошлого боя подобного напора, выпускает из рук оружие и зло шипит.       Но нити только сильнее обволакивают тело, множатся, расползаясь по коже, под одеждой. Теплой волной они обхватывают ее горло, заставляя притянуть к нему запястья и взвыть. Сестра ее провела, немыслимо!       Милли наблюдает, как с пальцев ниточки пропадают, полностью поглощенные удержанием, и чувствует, как внутри все начинает потряхивать — из страха за резкий скачок температуры, из неопределенности дальнейших событий. Лишь одно она знает точно.       — Я не отдам тебе ее, — и делает уверенный шаг вперед. — Сними контроль по-хорошему, иначе я за себя не отвечаю.       В подтверждение тому, в ладонях появляются два сгустка огня, тусклее обычных, и, не давая времени на размышления, на привычную усмешку, Милли подлетает к Вайолет, совершая первый выпад. Уворот, и ответная атака.       Милли выскальзывает из-под темных кольев, и вновь нападает. Сгибается пополам, охая, когда кулак разбивает солнечное сплетение, а от него проходится цепочкой спазмов по органам. Она хватает ртом воздух, на мгновение теряясь в пространстве, но, когда слышит очередной свист воздуха в атаке, через всяческое «не могу», отлетает в сторону. И напрягается — нити начинают накаляться. Она теряет контроль.       Вайолет это видит, однако не подает вида. Лишь нападает чаще, отчаяннее, грязнее. Подставляет подножку, пытается вывихнуть плечо, задеть лицо — и все, сквозь жжение кожи о чистый огонь. Ей словно все равно на раны, на возможные ожоги и шрамы — она хватается с каждым разом все крепче, притягивает все ближе. Пока не впечатывает Милли в землю, нависая опасной угрозой.       — Все, на что ты способна? — ядовито выдыхает, чувствуя, как края одежды тлеют от соприкосновения, а в воздухе повисает запах гари. — Похоже, не только Королева слабее в этом мире, но еще и ты — что возомнила себя повелительницей времени.       Милли хочет огрызнуться, что они еще слишком малы, что у них все впереди, но беглый взгляд на Анну, на нити, ставшие совсем желтыми и опаляющими школьную форму, тонкие запястья, вынуждает забиться в нарастающей истерике.       — Как иронично: хотела защитить, а в итоге сама же ее и убьешь, — в подтверждение — стон Анны и вздрагивание Милли. Она пытается пихнуть Вайолет коленом, скинуть с себя, но та, словно скала — неподвижная, тяжелая.       Милли чувствует, как огонь злобы, раздражения и страха разгоняет температуру до критической отметки. И она не может вернуть ее в прежнее состояние — слишком боится, слишком напряжена, слишком много слишком, сдавливающих со всех сторон. Она трепыхается, отбивается от цепких обожженных рук и вдруг замирает, победоносно усмехаясь, чем вызывает искреннее удивление.       — Никогда и ни за что, — нити рассыпаются, стремятся прямиком к ней, соединяются, образуя вокруг них — Милли и Вайолет, попавшей в ловушку, — огненную сферу. Ни разбить, ни убежать — чистый огонь сожжет ее заживо прежде, чем она успеет что-либо сделать.       Пользуется секундным замешательством, и перекатывается со спины, вдавливая в траву уже Вайолет, хватая ту за запястья и сжимая до хруста, треска, до запаха паленой кожи. Бесконечно злая и решительная.       — Повторяю еще раз: отпусти Анну! — смотрит пристально, проникающе, желая выжечь изнутри. — Отпусти! Ты в ловушке, тебе некуда бежать…       — Серьезно? — вздергивает бровь Вайолет, веселясь, кажется еще больше. Она осматривает эту сферу, Анну, замершую в забавной и неестественной позе, вспоминает об оружии из тьмы рядом с ней и усмехается шире. Безумнее. — Думаешь, что держишь все под контролем?       Черная сталь меча плавится, разбивается вокруг Киоямы и устремляется вверх тонкими, множеством тонких шипов, которые Милли, резко оборачиваясь, замечает слишком поздно.       — Нет, — слетает сдавленно с губ. Она выдыхает под буйный хохот, пытается дернуться, но руки перехватывают. Вайолет удерживает ее на месте, заставляя наблюдать, как темные линии рассекают воздух, как с громким писком, свистом, несутся прямо на девичью фигуру, готовые поразить.       Их колья заостряются, с кончиков капает темная склизкая энергетика, а Анна, согнувшись до поляны, наивно и недалеко перебирает цветочный прах.       — Анна! — кричит Милли, воспламеняясь сильнее. Щеки обжигают слезы, сдавливают горло неприятным комком, что разбивает истошный крик.       Жизнь отмеряет секунды.       Пять. Милли вырывается из хватки Вайолет.       Четыре. Анна улыбается шире оставшейся в живых ромашке.       Три. Истерическое «Ты не сможешь ее спасти!», бьющее по рассудку.       Два. Судорожное дыхание и попытка остановить неизбежное.       Один. Анна!       Ноль.       Милли взрывает ногами землю, тормозя, насколько возможно. Бледные, не желтые и не воспламененные пальцы хватаются за плечи Анны, наклоняя ту настолько, чтобы острия копий не задели затылок. Ее дыхание сбито, а где-то под сердцем тяжесть превращается в бесконечное ощущение полета и легкости. Облегчение.       — Анна, — слезы стекают по ее щекам. В голосе — только надежда и ни грамма упрека. Милли смотрит с нежностью, улыбается, ощущая, как мышцы под ребрами начинает обжигать, а органы скручивает в спазме. — Ради Духов… не оборачивайся… — голос слабый, сиплый. — Я не хочу, чтобы ты видела меня такой…       И время для них останавливается. Для Вайолет, безумствующей в победе. Для Анны, предавшейся забвению.       И для Милли, острыми шипами проткнутой насквозь.