***
— И кто это будет? Вон тот? — Югай, противная на вид старшеклассница с темным каре, кивает на бездомного, ютящегося на лавке. — Или же тот? Аккуратный маникюр рассекает воздух, указывая на чудаковатого парня, уткнувшегося в «Фауста» и покуривавшего сигарету. — Нет, намного, намного лучше, — ядовито заверяет Урагири — стервозная блондинка, что шепелявит из-за новеньких брекетов. — Это — тот еще экземпляр. Они перешептываются прямо перед Милли — очередной жертвой, посчитавшей, что сможет добиться расположения старших и популярных, — и им совсем неважно, что она с незапамятных времен является частью их команды по баскетболу, что она все слышит, что ей может быть обидно. Зачем заморачиваться, если она сама напросилась? Согласилась на все, так пускай теперь и выносит это «все». Урагири широким жестом откидывает ветку куста, давно перемахнув через ограду парка, проходит мимо заброшенного здания и выходит к прилеску, отчего-то кажущимся до боли знакомым. — Я наткнулась на него вместе с Ли, когда гуляли, — Милли широко распахивает глаза, вспоминая, когда и с кем уже была здесь. — За полчаса он ни разу не пошевелился. Странный тип. У костра, один, без телефона и в странных шмотках. Она пропускает щебетание Урагири, то, как она морщит носик и откидывает кисть на запястье, и смотрит в упор… на Хао, что пусть и не повернулся к ним, то наверняка заметил. — Твое задание, мисс «Хочу популярность», — не реагируя на издевку в прозвище, Милли задается вопросом о том, во что это выльется и что он тут забыл в такое время? Добивается раздражительного щелканья перед самым носом — Урагири почти что в бешенстве от отсутствия реакции на себя, но желание увидеть, как она будет выполнять «испытание» дарит немного благосклонности в борзый нрав. — Подойди к тому парню и возьми у него номер телефона. Но у Хао нет телефона — это Милли знает. Равно как и то, что если не отвлечь Асакуру, не увести «чересчур наглых и шумных» отсюда, то все может закончиться печально. Не для нее, так для этих двоих. И делает уверенный шаг вперед. Слышит хихиканье в спину и издевательские ставки, но только передергивает плечами, набирая темп и едва не подбегая к нему. — Знаешь, когда ты, поинтересовавшись Королевством Шаманов, подумала о каше — я думал, что более глупого и нелогичного поступка ты не выкинешь, — его голос обволакивает, словно бархат. Спокойный, тягучий с нотками презрения. — Однако, завидев тебя с ними, я понял — планка еще не низко пала. — Это… — она запинается. — Это не то, что ты подумал. Мне просто нужно влиться в коллектив по баскетболу и… — Мне все равно, — отбривает он, а она понимает, что только что пыталась оправдаться. Перед ним, да еще и безуспешно. — Но раз ты здесь, то скажи своим подружкам, чтобы больше не беспокоили меня, иначе… — Оставь их, — резко перебивает она, но тут тушуется, втягивая голову в плечи. Хао поднимается с поваленного дерева. — Я знаю, что они недалекие, думают о глупых вещах, но они… неплохие. — «Недалекие», — пробует на языке. — Зачем же ты водишься с такими? Вопрос о том, где вездесущая Анна, раз Милли отчаялась до подобного общества, не произносится, но Милли чувствует почти физически, как он забирается в ее сознание, ерошит воспоминания о том, что сестра убежала еще утром с Оксфордом, оставив теплый завтрак и прохладное чувство одиночества. Его губы растягиваются в ухмылке, в то время как ее поджимаются. Она мотает головой будто это может помочь, но Хао выбирается из ее мыслей сам — больше там нечего делать. — Меня недавно перевели в сборную команду по баскетболу, — сдерживая дрожь, нарастающее чувство использованности и омерзения, она хватается за плечо. — И я хочу узнать о жизни каждого своего со-командного, а также, по возможности, найти положительные стороны знакомства. В их случае это… — Популярность, — заканчивает он за нее. — Которой тебе не хватает. Уж лучше быть одному, чем бегать за подобными, — кивает в сторону старшеклассниц, вызывая писк и активное обсуждение. — Жалкое зрелище, — и обращается к ней. — И жалкие попытки скрыть то, что ты отчаянно к ним рвешься. — Довольно, — да, он прав. Он чертовски прав, что благодаря ним и их «проверкам» она надеется не только влиться в командный коллектив более плавно, чтобы смотреться органично, несмотря на разницу в возрасте и мировоззрении, но еще и расширить круг знакомств, завести друзей. — Как скажешь, — он невозмутимо пожимает плечами и возвращается обратно на дерево. — И не забудь сказать им, чтобы проваливали отсюда. Раз уж ты решила угодить всем. Словно пощечина. Милли давится от обиды, резко разворачиваясь, и направляется к старшеклассницам. Пересмешки и шепотки обрываются, но все трое делают вид, что в этом нет ничего такого. Югай переплетает пальцы за спиной, раскачиваясь с пятки на носок. — Ну что? Взяла? — Урагири активно налегает, хочет знать подробности. Грязные, интимные. — Вы с ним так мило и долго щебетали, что нам уже стало неловко. Хотели вас оставить наедине, да только побоялись, что наделаете делов. — Он пожирал тебя взглядом! — поддакивает Югай. — Таким странным неотрывным, пожирающим взглядом. Так нормальные люди не смотрят! Милли хочет сказать, что нормальные люди — нет. Но так смотрит Хао, когда переворачивает твою душу и, находя необходимую информацию, выскальзывает из тебя, оставляя премерзотное послевкусие. Что примешивается сейчас к желанию отплеваться. — Да какой там «нормальные»? — Урагири вскидывает светлой гривой. — По нему же видно, что псих! Сидит себе на дереве, пялится на огонь… Милли ощущает, как температура воздуха начинает вдруг повышаться, иссушается. Хао все слышит — через нее или духов вокруг, и он злится. — …разговаривает с кем-то невидимым, придурок какой-то, — дует губки, не замечая, как маленький огонек появляется рядом с короткой клетчатой юбкой средней школы, но изгибает бровь, когда Милли вдруг натягивает на себя широченную улыбку. Через обиду и поднимающуюся панику, она прижимает руки к груди, переполняясь наигранной влюбленностью глупой девчонки, и немного хмурится. — Хао не такой! — чем вызывает удивление всех, включая самого Асакуру. Огонек замирает в воздухе. — Он — достаточно умный, интересный и начитанный человек. Пока мы болтали, он успел мне рассказать парочку увлекательных историй, и уже в этот четверг мы договорились встретиться. Урагири и Югай переглядываются, явно сомневаясь в ее психическом здоровье. — Ты серьезно? — заправляя прядь за ухо, Урагири изумляется. — Серьезно сделала это? — Да, — без тени стеснения врет Милли. — И я больше не хочу слышать ничего плохого в его адрес. — Ну ты даешь! Пришибленная! — прыскает блондинка, в открытую хохоча и запрокидывая голову. — «Дурного»! В его адрес! В адрес этого больного! Ой не могу, Киояма! — С тобой явно не все в порядке, — заключает Югай и уходит вместе с подругой. Милли вздыхает тихое «Пронесло» и понимает, что первое впечатление у этих двоих провалила с треском. Как бы она ни хотела, а играть по чужим правилам, чтобы втереться в доверие, сложнее, чем со сверстницами. Ставки высоки, и сейчас они — против нее. Она бросает выразительный взгляд на Хао, который он перехватывает, и отворачивается. Огонек пропал — и это главное. «Теперь они будут обсуждать твою невменяемость. О популярности можно забыть», — насмехается в ее собственной голове. Она встряхивает рыжей гривой, но ощущения присутствия кого-то еще не уходит. Милли цыкает. — Уж лучше так, чем ты их сожжешь заживо, — лепечет она под нос, чтобы вернувшиеся вдруг Урагири и Югай не разочаровались в ней окончательно. Хотя, кажется, поздно — они весь сезон будут это обсуждать, расскажут остальным, посмеются вместе с ними, и только появляющиеся теплые связи общения, дружбы, раскрошатся. Обида подкатывает к горлу вместе со слезами. И спасает лишь осознание, что, хотя бы так она сбила их интерес к Хао. Ведь скажи она, что не взяла телефон, попроси их просто к нему не подходить — они бы удавились собственным любопытством, начали бы его доставать. А так — под видом ее друга — они будут интересоваться у нее, пусть и в ехидной форме, о том, «как там этот псих с окраины?». И она будет лгать им. Лгать о том, что они болтают по телефону, которого у Хао в принципе нет. Лгать о том, что встречаются, пересекаются, влюбляются — лгать до тех пор, пока смешки не закончатся, дурные головы не заполнятся новой темой для обсуждения, а она вновь не окажется в дальнем углу стола общей компании. Она и хочет затравленно спросить о том, доволен ли он, но понимая, что это — ее личный выбор, только вздыхает, уходя следом за девчонками и не замечая, как Хао наблюдает за ней. Настороженно и хмуро. Наблюдает и вспоминает, что уже однажды видел подобный взгляд — броский, гордый и непоколебимый. Но отбрасывает мысли о ней и возвращается к созерцанию пламени и размеренному треску костра. Они расходятся по разным углам, а где-то сверху судьбой выставляется дата. До точки невозврата — восемьдесят встреч.32. Воспоминания Милли. Об одиночестве и встрече с Хао
13 декабря 2017 г. в 13:45
Милли об этом никогда не говорила, но ей всегда было одиноко.
С самого детства, когда все старшие сестры делились на пары — Нина с Наной, Аска с Саталиной — и еще попутно ограничивали себя каким-нибудь увлечением, ей, «маленькой рыжуле», оставалось только послушно сидеть на коленках у матери и наблюдать за происходящим. Наблюдать, как Аска с Сати, давно забросив куклы, — ведь они «уже достаточно взрослые» — обсуждают поведение мальчишек, липнущих к старшей сестре. Наблюдать как Нина с Наной вновь готовят какую-то шалость и почитывают в укромном уголке дневник Аски, беспечно оставленный без присмотра. Наблюдать за всем этим и завидовать.
Ведь ей не с кем было поговорить.
С тех самых пор, как в ней пробудилась частичка огненного элементаля, как Миса Тамаки ни с того ни с сего разозлила ее, а после — упала, обожженная волной пламени, Милли осознанно (хотя какая осознанность в шесть лет?) прекратила контактировать с кем-либо.
Родители уговаривали ее, подводили насильно к ровесникам и тем, кто постарше, говорили, что ничего плохого не случится, приводили аргументы. И вздыхали всякий раз, когда она наотрез отказывалась.
Милли сменила несколько школ, успела побывать на домашнем обучении несколько месяцев, и однажды, чисто случайно, во дворе встретила мальчишку, с которым все же сумела найти общий язык. Огненно-рыжий, вспыльчивый и эмоциональный — он заставил ее вернуться в привычный ритм жизни, вдохновил на общение с другими детьми, а также подвести к мысли, что он — такой же, как она. Что именно ему она сможет рассказать, что с ней произошло — почему мир вокруг стал кроваво-красным, а злость сдавила горло — и он поймет ее, обязательно поймет.
Но когда она начала свой рассказ, запинаясь и волнуясь, он вдруг убежал. Почувствовал что-то и убежал. Оставив Милли одну. Снова.
Пожалуй, единственным, с кем общение продлилось достаточно долго и кто был к ней по-настоящему добр — был Йо. Послушный на виду у родителей и тот еще шутник наедине с самим собой — он шушукался с ней о призраках, происходящих событиях и прическе собственного деда так, словно они были знакомы не два дня, а всю жизнь. И постепенно это расслабляло. Настолько, что Милли даже не сразу заметила, как в семье стало на одну сестру меньше.
А потом Нана упала, захваченная демонами, и все резко поменялось. Оно было незаметно для остальных — для взрослых, что носились с ней и причитали, для сестер и даже для Йо — только Милли видела это — как в мир одиночества швырнуло еще одного человека. Причем, если она сама была в нем с самого начала, то произошедшее с Наной было в разы хуже.
Помня тепло сестры, ее заботу и то, как она поступила, Нана вся тряслась от гнева и ужаса — никто не понимал ее и ее чувств, всем «было просто наплевать». И, заметив это состояние, Милли стало тоскливо и… страшно. Страшно, что, не выдержав натиска и давления изнутри, она сорвется, и родители познают еще одну боль утраты.
Нана кричала тогда, что слабая, что неспособна справиться с банальным, не замечая, как все эти выкрики складно ложатся на вопросы в огненно-рыжей голове. Милли не спала по ночам, все теребила кролика Мистера Бабблза за длинные уши, глядела в потолок и пыталась понять, что значит быть сильным в данной ситуации.
— «Сильным»? — в воспоминаниях бабушка с приподнятыми бровями — не каждый день к ней подходила шестилетняя внучка с серьезными вопросами. — Быть сильным — это значит не прогибаться под ударами судьбы, никогда и ни за что не опускать руки и идти дальше.
А на фоне монолога — новости, в прямом эфире которых человек бросается с моста, как и логичный в воздух вопрос.
— Потому что был слабым. Сильные люди знают, что из любой ситуации есть выход, и любое препятствие или проблему используют как возможность, — дальнейшую фразу о том, что вся их семья — сильная, они со всем справятся, она уже не слышала. Под коркой мозга плотно осело одно — слабые всегда оканчивают жизнь самоубийством.
И пусть это было неправильно, излишне преувеличено — так думать. Но Милли ни с кем не делилась, а поэтому узнать менее трагичную правду не могла. Все, что ей оставалось, — это молча переваривать, с каждым разом чаще и дольше наблюдать за тем, как теперь-уже-Анна кричит о том, как она слаба.
И желание помочь пришло как-то само. Нахлынуло внезапно, что даже первого «Тебе-то чего?» Милли не заметила. Она просто сгребла ее в охапку и подумала, что таким образом — через объятия — сможет передать частичку своей силы или хотя бы привычку одиночества.
Но ее оттолкнули и тем самым укоренили в «милой рыжуле» стойкое намерение доказать обратное. Анна сильная. Ведь прошел уже месяц со смерти Нины, а она все еще дышит, живет.
Милли начала читать книги про сильных личностей, перерывала биографии, даже забыла о привычных плюшевых чаепитиях, что устраивала каждый четверг, — полностью сосредоточилась на Анне и ее проблеме. Но когда ее поймали, мама опасливо задвинула книги подальше, что-то вздохнув о «еще одной стремящейся», а, словив напыженно-серьезный взгляд, и вовсе закрыла библиотеку на ключ.
Тогда Милли поняла, что взрослым не обо всем нужно знать. В том числе и о том, зачем она читает эти книги — все равно либо не поверят, либо перевернут по-своему.
Лишенная книг, она увлеклась людьми. Той информации, что она успела зацепить, разумеется, не хватало, однако список «личных критериев для определения» неплохо ее занял на несколько месяцев. Она выписала его аккуратно на листочек, везде ходила с ним, сверялась и проверяла всех на «силу». В него попали бабушка, мама, бабушка Йо, подойти близко к которой не позволял безотчетный страх, а также сам Йо и Анна.
И пусть в ней не было «стрессоустойчивости» — или как там было в книге? Милли написала слово с ошибкой — но был волевой дух, желание двигаться дальше. О причине подобного движения Милли не догадывалась и даже не задумывалась — больше ее охватывало непонимание: что еще Анне не хватало для того, чтобы понять очевидное? Она сильная, она сможет это выдержать. «Во что бы то ни стало», как любил говорить Йо.
Разрыв, с которым случился так внезапно, что с неделю Милли ходила потрясенная. Только-только ей начало казаться, что она не одна, что у нее есть единомышленник, который не боялся полыхающих кончиков волос, который предлагал ей поджарить на них зефир, и на полном серьезе почти сделал это… как им пришлось распрощаться.
Не без последней фразы — тонкой и глубокой, вернувшей в одночасье ко всем размышлениям и желанию быть полезной.
— Ты никогда не будешь одна. Ведь у тебя есть Анна, которой так же одиноко. А одиночество, как это ни печально, обычно сближает крепче всего, — и черт бы побрал эту девичью память, когда уже через год она забыла этого умного не по годам мальчишку.
Ведь именно с его фразы и началось то, что в корне изменило их отношения с Анной — совместное одиночество и попытки сблизиться. Милли казалось, что, лишившись родителей, оказавшись в стрессовой ситуации и вытерпев ее, Анна наконец поймет, что сильнее. Но отчаянные выкрики о том, что она слабачка, лишь заставляли злиться все больше. Милли в это не верила — больше нет, не после того, что она пережила, и осталась в живых, не поставила жизнь под угрозу.
И это дало волю, злость и некоторую обиду к противостоянию Эне, а также бесконечное вдохновение самой Анной — ведь Милли, она была точно уверена, ни за что не пережила бы такое сама.
Но в новой школе, новой обстановке Милли вдруг вспомнила, что все так же одинока. И сколько бы она ни попадалась на глазе Анне, сколько бы ни пыталась вывести на контакт, ничего не менялось — они обе варились в том, что могли исправить.
Выкрики Эны, давление и нескончаемые тренировки становились все чаще, все жестче, и в какой-то момент Милли показалось, что вот-вот Анна окончательно признает себя слабой, что одиночество, к которому она даже спустя время не привыкла, погубит ее. И решила действовать.
В апогей катастрофы, грозившийся перерасти в неконтролируемый кошмар, сквозь страх быть отвергнутой и ужас от возможной потери сестры, перебивая нескончаемые «Проваливай!» и «Лучше сдохнуть, чем быть с тобой!» и сжимаясь все больше от битья стекла, Милли решилась на главное. На то, что в дальнейшем перевернуло жизнь ее и Анны, — откровение.
— Я знаю, что для тебя мои слова ничего не значат, — спиной к двери, дрожа на гласных. — Но ты сильнее, чем думаешь, — сильнее, умнее, ты со всем справишься. Возможно сейчас тебе кажется, что ты одна, а весь остальной мир против тебя, но это не так. Всегда были и есть люди, которым ты небезразлична. И пусть мамы с папой нет рядом, но зато есть я, что поддержит в трудную минуту, выслушает и постарается помочь. Ведь ты мне дорога, действительно дорога.
Тишина, длившаяся вечность, и Анна, смотрящая сквозь слезы и надежду. Тогда Милли не могла поверить, что у нее получилось — получилось пробить стену из непонимания и отчуждения, наладить контакт, и несмотря на невзгоды, они все же смогут стать семьей.
Которой действительно стали. Со своими недостатками, мелкими конфликтами и перманентным желанием Милли подпалить несчастную кухню. Ей все казалось, что одиночество позади — все в прошлом…
Но появился Оксфорд. И Хао. В Милли полыхнула ревность и какая-то детская обида, что у нее отбирают единственного важного человека. Но осознание, что Анна наконец почувствовала себя счастливой, нашла хорошего друга, постепенно стирало обиду. Милли была искренне рада за сестру.
Оксфорд заставил ее забыть о прошлом, открыл в ней то, что было закрыто под семью печатями, — страсть к танцам, движениям. В то время как Асакура своей ехидной улыбочкой тянул обратно ко дну.
Он обманул Анну, обманул маму, Эну и многих других. Заманивал дьявольским обаянием и историей, граничащей с невероятной, и сколько бы Милли ни пыталась понять, что может быть такого в «Мире Шаманов», чего нет в мире реальном и что невозможно было бы создать, она так и не смогла. Сердилась на саму себя за то, что, казалось бы, не может уловить банальную логику (остальные же ведутся). Сердилась на Хао — потому что так открыто противостоять Мэй, так подло выставить все ловушки относительно их собственных правил и побочной веткой — это надо быть отпетым гадом и злодеем.
И, наверное, именно это и сподвигло ее пойти к нему, — интерес и желание узнать, что скрывается за его историей. Бесстрастно, без желания вступить или поучаствовать, рассудить и найти подоплеку, все подводные камни и ударить по слабым местам. Милли знала, что проницательнее сестры, что может почти безошибочно предугадать, на что способен человек.
Вот только забыла, что ей всего тринадцать, а Хао — почти что божество, умеющее читать чужие мысли.
«Почему именно шаманы? Чем плохи обычные люди? Кто попадет в эту элиту? По каким критериям? Возможен ли бунт?.. Мм, каша с малиной», — оскорбленность на лице Хао бесценна.
Он смотрит на нее несколько секунд с сомнением — возможно, просто показалось — однако, когда ловит еще одну мысль о еде и еще, цыкает, подрывая удивление уже в ней.
Халатность, наглость и неприкрытое мысленное хамство относительно его детища — он видит в ней все, но вместо ожидаемого крика, лишь сжимает гневно кулаки. Подавляет бурю эмоций усилием воли и остается предельно сдержанным даже когда она глупо взмахивает ресницами и задает бессмысленный вопрос. Надменно клеймит ограниченной и… отпускает.
Милли уходит, понимая, что отделалась малой кровью. И пусть по плану итог вечера у каждого должен был быть свой, они сходятся на том, что никогда и ни за что больше намеренно не столкнутся.
Однако не всегда все идет так, как хотелось бы.