Немного об Анне

      «Ты должна поверить в него!», — мелькает вновь в скопе мыслей голос Ханы, и Анна непроизвольно морщится. Навязчивое пожелание сына становится чересчур таковым уже через два дня, прожитых под Асакуровской крышей, и наблюдением за его туда-сюда пошатывающейся от усталости спиной.       Не то, чтобы Анна не понимала, что без всех этих охов-вздохов невозможно, что мышцы сами по себе не привыкнут, что они попросту дуреют от такого количества пусть и слаженных, но упорных тренировок, или что ее это раздражало, нет. Вернее, да, но раздражало больше то, что на тренировку Йо бежит с опозданиями; пусть не отлынивает, но смотрит на нее немного дольше положенного, наверняка в надежде (Элиза не подтверждает догадки), что она освободит его.       А вот с Мантой встретиться после школы или сходить в закусочную от нее же втайне — за милую душу. И нет, он вовсе не обязан действовать под ее указкой, а она не обязана этой указкой размахивать, но…       — Ты сейчас захлебнешься ядом, если не сглотнешь, — хмыкает Нина, когда Анна продолжает смотреть из окна их спальни на внешний двор, откуда Йо убежал еще с минут пятнадцать назад.       Анна выразительно сглатывает, и Нина закатывает глаза.       — Довольна?       — Что тебя так бесит? Все же было нормально: вы мило общались, даже, слышала, успешно позанимались историей… не то чтобы меня это прям волновало, но ты серьезно похожа на фурию, которой клеймит нас Манта, — на последней фразе лицо Анны становится чересчур пугающим, но Нину, кажется, это вовсе не трогает.       Старшая из сестер все еще ждет ответа на поставленный вопрос. И даже спустя некоторое время, когда Анна не знает, как сформулировать (просто не хочет) ответ, и в конечном счете рыкает от безысходности, Нина продолжает смотреть пристально.       — Не знаю, — врет. — Просто в свое время я относилась к тренировкам иначе. И нет, дело не в том, что какая-то неизвестная девушка внезапно появилась в его жизни и начала им руководить, — перебивает она сразу, завидев поднятую ладонь Нины. — Дело в том, что его так или иначе отправят на Турнир Шаманов от имени семьи, и он должен понимать, что это — не уличная драка, а серьезное испытание, в котором, дай Дух, выживает один из десяти.       — Это все из-за слов Ханы, да? — дослушав до конца, Нина спрашивает, чем доводит молниеносно Анну до взвинченного состояния.       — Нет, — отрывисто, на выдохе. — С чего ты взяла?       — С того, что Хана пристыдил тебя, указал на то, что раньше ты не считала за недостаток, — спокойно поясняет Нина, а Анна опускается на стул, вымещая всю свою злость в стиснувших дерево пальцах. — Ты будто витала в собственном мирке, где не было вероятности подобного, хотя та же Вайолет на него глаз клала. И теперь, когда тебе сказали, что врагов будет много, их будет не один, и кое-кто уже попытался напасть (пусть и не на него лично, и вообще не за ним), ты наконец увидела, в какой он форме. И тебя начало это раздражать. Потому что поняла, что тебе придется откладывать дело за делом и действительно сидеть при нем, пока Йо не наберется сил, чтобы называться хотя бы минимально способным шаманом.       Нина складывает руки перед собой в замок и отклоняется корпусом назад, тогда как Анну передергивает в некоторой злости и даже отвращении.       — Я лет в двенадцать выполняла его нынешнюю норму и не ныла, — заключает она жестко. — Да и в целом умела больше.       — Тобой двигала месть, Анна, — строго напоминает сестра. — Ты потеряла меня, искала силы, пошла с Эной на контракт, заложив душу. Ты делала все назло миру, пререкалась с Милли, не подпускала к себе никого и периодами ненавидела окружающих тебя людей, в том числе и Оксфорда, который имел, ну, просто железные нервы!        Нина неопределенно крутит кистью и приближается к сестре, впиваясь в острые коленки.       — Асакура же не видел смерти близкого человека. Его максимум — это одиночество, непонимание со стороны сверстников и отсутствие хороших друзей. Он вряд ли знает о Хао, вряд ли знает, каково это — быть старшим в семье: считать деньги, готовить еду, убирать, стирать, проверять младшую непутевую сестру, быть за все ответственным, за всем постоянно следить. Он не знает того, что переживала все эти годы ты вместе с Милли, он парень полегче, чем ты, я, да все семейство Кияом в целом! А теперь вспомни все свои эмоции, пожелания и ненависть в тот момент времени и ответь мне на вопрос: ты действительно хочешь, чтобы он был, как ты?       В ответ Анна лишь дергает головой, мрачно усмехается и как можно сильнее, до белых следов, впивается в собственные плечи, закрываясь как физически, так и морально. Агрессия по отношению к нему — все, что он видит в ней, ее позе и чувствах.       Однако Нина словно вовсе не замечает этого, либо же наоборот — замечает то, что скрыто, и спокойно продолжает.       — Я знаю, чего ты пытаешься добиться, — Анна облизывает пересохшие губы, отчего создается впечатление, что ее поймали с поличным. — Но честно могу тебе сказать: твои психи ничего не решат. Во-первых, это непрофессионально, а во-вторых, таким образом ты только сильнее заставишь его обособиться от Турнира. Иными словами — прибавишь себе геморрой.       — Ты предлагаешь его отпустить так же, как и Хана? — спрашивает тоном, граничащим с надменным, пресекающим любые положительные ответы.       — Я предлагаю тебе не сношать ему мозг, потому что для этого у него есть семья, которая все так же давит долгом, тем, что он что-то кому-то там должен: поучаствовать, победить, сразить, — в ее голосе звучит скептицизм напополам с презрением. — Могу поспорить, что он и половины своей значимости не улавливает, поэтому считает Турнир легкой задачей, поэтому не тренируется так усердно — нет цели, нет мотивации расти.       Она пожимает плечами, мол как-то так, и, немного погодя, продолжает:       — И к каждому это осознание приходит в свое время. К тебе оно пришло раньше, и ничего хорошего из этого не вышло. Быть может, Асакуре повезет, и он осознает это самостоятельно, без каких-либо травм, психологических или физических. А пока мы должны…       Она прерывается, изгибая бровь на клуб черного дыма, появившийся посреди комнаты и обдающий пробирающим холодом даже ее мертвые нервные окончания. Эна ведет плечами, будто стряхивая с них все витки, все изогнутые кольца, постепенно рассеивающиеся на серой коже, и даже не здороваясь обращает взор к Анне.       — В лаборатории Мэй кое-что узнали об особенностях вендиго, который напал на тебя пару дней назад, и им необходимо твое присутствие для сопоставления данных, — та вся напрягается, отчего венка на шее пульсирует куда быстрее, но все же поднимается со стула, протягивая ладонь.       И будто бы вспоминает о наличии сестры, мысленно съеживаясь, стараясь как-то подобрать слова тому, что она все грозилась смотреть за Йо, а в итоге сейчас же и убегает по первому зову.       — Элиза следит за Асакурой везде, где позволяет скромность, — и эту заминку Нина подхватывает сразу, ровно поясняя как свое хладнокровие, так и равнодушие к ее необходимости уйти. — Так что, если что-то случится, то ты узнаешь об этом первой.       Анна кивает.       — Не думаю, что я надолго, наверняка — пара тестов, — и все же желание оправдаться сидит в ней плотно, еще с детства. Нина не реагирует, и через мгновение сестра с Эной пропадают во вспышке тьмы, а она задерживается в комнате, что-то мурчит себе под нос, барабаня пальцами по подбородку.       И обращается к почти невесомой, облегчающей ауре.       Элиза.       — А так и не скажешь, что тебе плевать на Йо, — звонкой трелью проговаривает она, приятно удивленная подобным откровением и пониманием старшей из сестер. Все прошлые разы Нина только и делала, что отрывалась по полной, оправдывая себя нелюбовью к живым, а тут обошлась так красиво и галантно, даже без садистических ухмылок.       — На Йо мне плевать, — выделяет она, поправляя светлые волосы, будто те могут пощекотать невосприимчивую кожу. — Но одно дело ненавидеть всех, другое же — срываться исключительно на одном человеке из-за каких-то предрассудков. Мало мне было одного оболтуса, так еще и вторая подтянулась!       Заканчивает обреченно, поднимая глаза к потолку, а Элиза хмурится.       — Но Госпожа не глупая!       — Не глупая, — соглашается Нина. — Но стоит ей потерять равновесие, как она начинает творить неадекватные вещи, ее штормит из одной крайности в другую. Пусть она оставляла Йо под твоим и моим присмотром, но она виделась с Ханой, — загибает первый палец. — Успевала приглядеть за Милли, потратить кучу нервов с Вайолет, о которой Хана будто бы забыл, да и в целом, как мне кажется, вела вполне сбалансированный образ жизни. Сейчас же она понимает, что скоро прощаться с сыном, рвется к нему, но совесть и гордость не позволяют — она не может оставить Йо, и от этого начинает сильнее раздражаться.       А стоит прибавить ко всему этому ее неспособность засыпать при чужих людях, попытки две ночи забить бумажной волокитой, на которую днем обычно не хватает времени, недосып, повышенное раздражение и бесящий собственный почерк, так все становится вообще печально в представлении Элизы.       — И зачем Хана вообще ляпнул это? — задается в пустоту вопросом, помня, что и самому мальчишке (может ли она его так называть после их откровений?) не по себе от их ссоры.       — Это же очевидно, — но Нина преспокойно находит ответ и на это. — Его так же вывели из равновесия, и он пошел на крайность. Весь в мать, — нотка снисходительности, пропадающая под тяжелыми ресницами. — И сейчас все, что нам остается, это содействовать тому, чтобы эти два маятника настроения все же смогли найти баланс, иначе оболтусов станет трое, а этого моя нервная система не выдержит.       Мрачно заканчивает она, скрещивая руки на груди, а Элиза понимает, что Нина предлагает наилучшее решение из всех. Чуточку сгладят там, перекроят мнение здесь, сойдутся на том и сем, и в итоге все придет в норму… до тех пор, пока Госпоже не придется расстаться с Ханой, а там… остается только гадать, что будет «там».       — Твоя нервная система выдержит многое, потому что не теряет нервных клеток, — и все же шутливо не поддеть Элиза не может, не после всех нападок и черного юмора, которым отличается старшая из близнецов. Элиза улыбается ей, и чуть погодя, уголки ее губ опускаются ниже обычного. — Но ты понимаешь больше, чем кто-либо другой, и это здорово.       В голосе слышится горечь и легкая обида на саму себя, что при всех попытках Элиза не может так же объяснить поведение Госпожи, хоть и очень того хочет.       — А порой я вообще ловлю себя на мысли, что ты знаешь обо всех событиях наперед, словно из будущего, как и Хана, — а когда находит себя заунывно теребящей ниточку на кофте, то тут же всплескивает руками, прогоняя все лишнее, возвращая привычную солнечность, точно Нина может ее увидеть. — Но это же бред! Так не бывает!       Заканчивает — как отрезает, роняет несколько забавно-натяжных смешков и выскальзывает в коридор. Тогда как Нина остается неподвижной, о чем-то размышляющей.       — Ну, не обо всех, конечно, — растягивает слова, ощупывая пряди. — Но кое-что знаю.       И словно обращаясь к кому-то конкретному, она мимолетно вскидывает подбородок и усмехается, но почти моментально возвращается мыслями в мир живых, сгребает с аккуратно сложенного матраца розовую сумку с красным платком и выходит из комнаты, не видя, как Йо пристально смотрит ей вслед.       Вслед единственной, кто посмела пойти наперекор Хао, кто в открытую ему посмела угрожать и даже напугать, кто предупредила Анну еще там, в офисе, что опасность близка и ею не является сам Асакура, — Йо только сейчас задумывается о том, как обычная умершая душа может обладать информацией, которая неизвестна никому другому, и ловко ею шантажировать? Что, а главное, откуда эта информация взята?       И что, если все ее ходы, все ее наставления и действия (вплоть до обозначения Нины-Анны как его невесты, назначения этих самых тренировок) это не просто так, не с потолка взято, а выстроено по вполне четкому плану?       Йо понимает, что Нина — одна из немногих темных лошадок в этой истории, которая так же, как и Хана, придерживается одной цели в долгосрочной перспективе — «защитить сестру», но в краткосрочных лавирует по ситуации настолько, что об истинной мотивации остается только догадываться. Вот и сейчас: ее попытка расположить к нему Анну, смирение гнева и воззвание к рационализму, — что это? Ничем не подкрепленная прихоть или же?..       Она застает его в предбаннике, сидящим на полу и застегивающим на лодыжках грузы. В ее лице ничего не выдает эмоций — сплошной мрамор, мертвый и холодный, в отличие от сестры.       — Ух ты, эти гири тяжелее, чем я давала, — произносит она, а Йо сознает, что бесцветность голоса и какое-то излишне натянутое удивление ему тогда не померещилось. Нина действительно не вовлечена ни в его прогресс, о котором продолжает говорить, ни в диалог, который был, скорее всего, нужен, чтобы прощупать почву.       Его отношение ко всему этому, и ее заметка относительно того.       — Новые ноги, — вздыхает чересчур тяжко он в прошлом. Нина хмыкает и, будто не помня перепалки относительно его безопасности с Анной, подходит к зеркалу, завязывая на затылке красный платок.       Йо помнит, что она тогда ему сказала.       — Ты ведь понимаешь, что я мучаю тебя не из собственного удовольствия, — смешок Элизы как знак ее лукавства. Как бы Нина себя не позиционировала сейчас правильно, уж она-то видела, как загораются глаза старшей Киоямы, когда она чувствует безграничную власть над человеком. И тем не менее, Элиза не может не согласиться, что, если бы не просьба Госпожи, если бы не вся эта ситуация с Ханой, Вайолет и прочими, Нина действительно нашла бы чем заняться в мире духов.       Звук затягиваемой в узел ткани — вжух! — и Нина смотрит на него через отражение.       — Это необходимо, потому что это — единственный способ помочь тебе достичь совершенного единения с твоим духом, — наравне с Анной, за которой она наблюдала долгие годы, отслеживая прогресс и взаимосвязь между развитием физической подготовки и единением, от которой последнее дается слаженнее, сильнее раскрывает как шамана, так и его хранителя, позволяя познать собственное нутро и нутро каждой отдельной частицы внешнего мира.       Амидамару достаточно сильный хранитель, это подтвердила даже Эна, вот только загвоздка в том, что Йо не достаточно приспособлен к этой силе, физически слаб, и это необходимо исправить.       — Надеюсь, ты права.       Они расстаются за воротами, Йо убегает на тренировочный кросс, а Нина, облепляемая солнечным светом, медленно бредет в обратную сторону, размышляет о том, чем можно заняться в мире живых, чтобы не нарваться на людское скудоумие, не взбесить саму себя еще больше, прикидывает варианты и то, как наверняка будет сердиться Анна за то, что она оставила его.       И будто бы не замечает черный фургон, припаркованный у самого дома.       Настораживающий, примечательно холодный, даже, можно сказать, ледяной на вид. Нина незримо ведет плечами, сбивая наваждение, которое так и тянется щупальцами с эмалированной поверхности, обдает неприветливостью в спину, которая, будь живой и тонко чувствующей, покрылась бы мурашками или липким потом. И слышит, как точно по какому-то сигналу, машина трогается с места, даже не дожидаясь пока она завернет за угол или исчезнет восвояси, словно вовсе наплевать на излишнее внимание.       — Нина! — Элиза вспыхивает волнением за них обеих. Прижимает руки к груди и наверняка пронзительно, умоляюще смотрит.       — Да, я видела, — тихо отвечает она, чем сбивает вспыльчивую спесь. Элиза удовлетворяется тем, что не ее одну покоробило это появление, за сомкнутыми губами сдерживает дрожь.       — На водительском месте какой-то странный человек, будто бы мертвый, марионетка, — проговаривает сбивчиво она, все еще подрагивающая от этого ощущения безысходности, которым разило от впалых непроглядных глаз, от мертвенно-серой кожи и полного отсутствия дыхания. — А на лице — печать.       Хмурится, вспоминая иероглифы не японского происхождения, символы, выведенные чем-то закоростенело алым, и, отбрасывая все предположения о крови и ей подобным субстанциям, вновь обращается к Нине.       — Хана же рассказывал о чем-то подобном — о людях с прошитыми конечностями, в странной униформе и с повязками, — и взгляд цепляется за небольшое надгробие в сумке Нины, как выяснилось ранее — невосприимчивое к звукам и событиям извне. Как и хранитель Йо, заточенный в нем. — Это наверняка за Йо.       — Ну, он же с кем-то умудрился поцапаться? — флегматично замечает Нина, чем вызывает незримое удивление. — С каким-то парнем. Возможно, возмездие не за горами.       И ощущая, как ее опаляет аура из негодования, из невысказанных претензий и обвинений о том, «как она может так?!», готовых вылиться в крик, она добавляет:       — Ты же можешь связаться с Анной? — и Элиза выдыхает, словно выныривает со дна бассейна. Все возмущение, раскрашивающее щеки в красноватый оттенок, рассыпается, и она, перебивая остатки злости, стараясь успокоиться и сосредоточиться, касается висков.       Прикрывает веки, что-то нашептывая себе под нос, отмеряет время: «раз, два…». Большой палец поднимается в знак установленной связи, но когда Нина не реагирует, Элиза добавляет очевидное:       — Готово.       — Я, конечно, понимаю, что «ты отошла ненадолго», и втайне радуешься, что наконец не видишь его рожи, — начинает она, будто над Йо не висит опасность, будто он не имеет никаких шансов застать в будущем этот диалог воочию. — Но конкретно сейчас один, а может и парочка врагов хотят надрать Асакуре задницу…       Мгновенный эффект.       — Где…? — Анна не успевает даже выбраться из тумана, хлебает несколько витков, отчего срывается в кашель. — Где Йо?       — Кто кому еще тогда задницу надрал, — и все же не буркнуть обиженно Йо не может. По-детски надувая щеки, он зарывается руками в подмышки под тихое хихиканье Милли.       И выпадает в осадок, когда Анна вскрикивает:       — Да ты в своем уме?! Его зажмут в переулке, а ты предлагаешь на это просто смотреть?       — Как раз потому, что его маршрут — один сплошной проулок, я и предлагаю его сменить, — неожиданно спокойно отвечает ей Нина, а Йо поражается. Тогда ему казалось, что духи, следящие за его тренировками, изменили направление, подслушав разговоры с Мантой, а оно оказалось…       — Нет. Слишком опасно, — безапелляционно заявляет, на что Нина хмыкает. Безнадежно.       — Но Госпожа, — и встревает Элиза, все еще помнящая изменившееся лицо Ханы при рассказе о Йо, их уроках, его веру и искренний восторг, его надежду стать таким же. — Разве это — не шанс посмотреть, что он может в бою против реального противника? Так как мы не можем составить ему компанию в поединке ввиду особенностей истории, то, возможно, именно эти люди-марионетки и раскроют его потенциал ему самому и откроют вам… — «глаза», так и вертится на языке, но сглатывает. — Откроют вам путь как его тренеру, куда двигаться дальше.       — То, что он может, вы вполне увидели в больнице в вашу первую встречу, — парирует, закипая. — Различные растяжения, больничная койка… никаких «А может?», я иду к нему.       И, круто развернувшись, она направляется исполнять задуманное...       — Я изменила маршрут! — как Нина выпаливает откровенную ложь, заставляя остановиться. Прямая спина напрягается, а платье спереди, старшая из сестер уверена, натягивается. Вулкан вот-вот взорвется, но она остается хладнокровной. — До того, как попросила Элизу сообщить обо всем тебе.       — Что? — Анна сипит. Горло мгновенно оцарапывает жажда.       — Так что, фактически, ты не знаешь, где на данный момент находится Асакура и его возможные противники, — продолжает Нина, замечая, как медленно, почти хищнически, поворачивается к ней сестра. — Ты можешь попросить об этом Эну, но какова вероятность, что не найдешь его где-то на окраине уже избитым, ведь его драгоценный хранитель, который обязался его защищать, находится постоянно при нас?       И она достает из розовой сумки маленькое надгробие в подтверждение собственных слов. Холодный камень по температуре почти не отличается от температуры ее тела, ловит мутные солнечные блики. Отражается в глазах Анны красной тряпкой.       — Ты можешь побежать следом за Асакурой, выпотрошить всех за него и долго потом орать, что он ничего не может, что он бездельник, и далее по списку. А можешь дать ему хранителя и прикрыть спину в случае чего. В обоих случаях ты будешь частично права, а частично нет. Вопрос лишь в том, в каком из вариантов ты пожалеешь больше?       Их взгляды сталкиваются. Нина горделиво вскидывает подбородок, тогда как Анна его опускает, смотрит исподлобья в ответ на хладнокровное спокойствие. Губы Анны поджимаются, она подцепляет зубами нижнюю, кусает ее до отрезвляющей боли, от которой хочется зажмуриться, и…       — Амидамару, дух бесплотный! — ревет Йо и уворачивается от атаки, от второй и третьей. Перекатывается по земле, хватаясь за тонкую трубу, оставленную кем-то, и нападает в ответ.       — Воу! — не сдерживается от восклика Элиза. И если ее восторг неприкрытый, выражается в раскрытом рте и пристальной слежке за каждым его движением, уворотом и ударом, которым до цели не хватает считанных миллиметров, то Нина не выдает абсолютно никаких эмоций, то и дело поглядывая в гущу листьев дерева рядом, где, если присмотреться, сидит…       — Что думаешь? — Анна подается вперед на крепкой ветке, щурится, напряженными пальцами цепляясь за края идентичного сестринскому черного платья и ощупывая пряжку ремня, когда трое марионеток с подачи неслышимых команд нападают все вместе, и едва заметно расслабляется, когда атака проходит мимо.       — Это еще ничего не значит, — тихо произносит она, и в этом слышится угроза вперемешку с кипящим раздражением. Вокруг становится душно, и почему-то Нине кажется, что не из-за битвы или обещанного синоптиками дождя.       Йо отбегает от нападавших как можно дальше, но внезапно останавливается и, собирая всю свою мощь физическую силу, которую духи не могут не прочувствовать, рассекает трубой воздух, разрывая все три талисмана подконтрольным разом. Противники рассыпаются прахом, а он все еще стоит, медленно осознавая, что он победил.       Однозначно победил троих в одиночку.       — А так и не скажешь, что он настолько далеко продвинулся, — делится впечатлением Элиза, поглядывая то на Нину, то на Эну, всплывающую рядом, то на Госпожу, что ловко спрыгивает с ветки. — Он — молодец.       Искренне хвалит она, и Йо не может не улыбнуться в ответ на скромно приподнятые уголки губ и слабые овации.       — Ну, «молодец» — это ты, конечно, громко сказала, — хмыкает Эна, упирая кулак в бок и слыша, как Анна уходит, не проронив ни слова. — Но, в целом, этого и следовало ожидать от частички Хао.       Трава шелестит под обувью Анны, щекоча замершие лодыжки.       — Что ты сказала? — в интонации неразборчивый коктейль эмоций.       — Разве Хана тебе не сказал? — Эна спрашивает как можно удивленнее, будто Хана действительно должен был ей это сказать. — В этом перерождении Хао просчитался, и часть его души со всеми вытекающими попала в Йо, этим обуславливается его быстрая обучаемость, а также неспособность Хао использовать несколько своих мощнейших техник.       — Где ты это узнала?       — Значит, Хао все же придет за Йо? — Анна перебивает логичный вопрос Нины и не замечает за собственным возбуждением мимолетную заминку Эны и ее нежелание рассказывать о диалогах с Мэй. Как-никак Эна предлагала убить мальчишку еще полгода назад.       Интересно, кого бы Хана стал защищать тогда?       — Когда-нибудь, да, — ее ответ, словно мел, высветляет лицо Анны, оттеняет бессонницу синевой нижних век и несколько лопнувших капилляров в уголках глаз. Эна хочет съязвить на это тупое выражение — раскрытый рот, осознание какого-то досадного бессилия — спросить, не все ли ей равно, подколоть, но Киояма сжимает ладони в кулаки и решительно вскидывает голову. Эна знает, что она хочет спросить. — Но не думаю, что Хана соврал, и он нападет на первом этапе. Зачем заморачиваться, отлавливать и убивать несформировавшуюся частицу, чтобы потом тратить собственные силы и нервы на ее раскачку? На месте Хао я бы дождалась, пока малец достигнет своего максимума, а после — выжала бы из него все.       На какое-то мгновение в ее глазах мелькает блеск былой распущенности, охотливой до страданий жизни, и ухмылка заставляет даже Нину скрестить в парализующем цепенении руки, но пелена быстро спадает. Эна переключается на темы позабавнее, смягчается, Нина ее поддерживает, и только Элиза замечает, как под тяжелыми ресницами Анны зарождается война.       — Госпожа…       — Мы не все успели закончить в лаборатории, — отрезает она дальнейшие расспросы и разворачивается куда шла изначально. — Эна, пошли. Нина, с сегодняшнего вечера все его грузы увеличиваются вдвое. Если он справился с этими марионетками, то значит пятнадцать кило для него будут мелочью.       — Но Госпожа, ведь он!.. — попытка заступиться проваливается. Элизу отшатывает в сторону, достаточно Анне развернуться и убийственно, на грани ненависти, посмотреть на нее. — Ведь он сегодня…       — Я сказала! — рыкает, заставляя резко замолчать, потупить взгляд и растеряться в испуге и откровенном незнании. Нина говорила, что Госпожа реагирует на все чересчур резко из-за того, что долгое время не виделась с сыном, что она попросту скучает и боится того момента, когда он вернется обратно в будущее, но… но разве это осознание способно в по обыкновении чуткой и доброй Госпоже вызвать такую реакцию?       Анна грузно выдыхает и исчезает вместе с Эной, оставляя после себя мрачную подавленность и тишину.       Элиза молча поднимается на дозорное расстояние, Нина молча спускается с холма, крикнув олухам чтобы поторапливались, «иначе она совсем здесь околеет». Они все вместе возвращаются домой, где Нина ошарашивает дополнительными километрами и усложнением программы, толкает вроде бы мотивационную, но все такую же, прощупывающую почву речь, а после ужина Йо все же решается подсесть поближе.       — Что, — она отставляет бокал с безвкусным чаем и заправляет прядь волос за ухо. — Два дня вокруг меня кружил, сверлил глазищами, а тут внезапно осмелел? Выкладывай, Асакура: чего хочешь?       Он вытягивается стрункой в позвонке, краснея от того, что так опрометчиво спалился, а она соглашается с сестрой — долгие взгляды действительно были. Только вот связаны они были с надеждой на отмену тренировок или же?..       — Только не думай, что из-за случая с историей я сделаю тебе поблажку, — перебивает она его, когда в приливе смелости он разлепляет сухие губы. Она обжигает колкостью нрава, безапелляционным тоном заявляя об отсутствии милости, но он, немного подумав и, казалось, осмыслив фразу, мотает головой.       — Нет, и не думал даже. Хоть сегодняшние грузы и могли бы быть полегче… — скатывается в бубнеж. — Но это необходимо для роста, я понимаю! — сдерживает дрожь в голосовых связках, как только видит напряжение со стороны. — И я не об этом.       Вдох-выдох.       — В общем, я хотел бы пойти с тобой на фестиваль! — произносит едва ли не в одно слово: быстро, вспыхивая, как от жары в пустыне или битвы со скорпионом, которым втайне ее видел. И, замечая ее неопределенное движение губ — не то хмык, не то удивленное «о?» — увлекается перечислением всего того, что по словам Амидамару и Манты, могло бы ее убедить. — Там будут фейерверки, цветной лед…       Но Нина даже и не думает его слушать. Подпирая кулаком щеку, она задумывается о своем: о сегодняшнем разговоре с Эной и открывшихся подробностях близнецов Асакур, о наивности Элизы, которая отчаянно надеется защитить обоих еще-мальчишек от гнева «Госпожи», а также о самой Анне, два дня талдычавшей, как ее бесит Асакура, как раздражает, как…       Неожиданно ее лицо озаряет неоднозначная ухмылка — смесь из надменности, превосходства и маниакального азарта, и ее белые зубы обнажаются:       — Согласна. Пойдем на фестиваль.