Немного об Анне

      — Ну что? Что теперь ты мне сделаешь? — Хао не добивается наводящими вопросами ничего существенного, отчего сильнее скалится и допускает ошибку — поворачивается к мальчишке спиной.       Откинув сомнения и инстинкт самосохранения, Хана бросается на Хао с кулаками, но тот перехватывает его за шкирку и перекидывает через себя, укладывая на лопатки. Предплечьем Хао вдавливает ему шею в пол, однако даже так Хане не становится страшно: в его глазах бушует ярость, гнев, обида. Он защищал Хао перед Вайолет! Перед самим собой, вспоминая все то, что успел увидеть в своем мире, и проецируя на этого Хао, оправдывал, а он?!       — Смирись, — ледяным тоном Хао громыхает над немного изменившимся, но оставшимся прежним юнцом. Никчемный, неумелый мальчишка! — Тебе никогда не выиграть схватки со мной.       — О да? — вместо страха — сарказм и широкая ухмылка. Хао чувствует, как что-то упирается ему в бок — оружие? — отвлекается и получает лбом в нос. Точный удар, Хао ругается, хватаясь за переносицу, тогда как Хана, пользуясь замешательством противника, перекатывается назад и вскакивает на ноги.       Детское тело ушло, теперь перед Хао стоит подросток равного с ним роста и телосложения. Браслет с изумрудными камнями на запястье Ханы светится-переливается — мальчишка не уверен в выбранном возрасте и сколько фуреку будет уничтожено за этот короткий бой — тем не менее встает в боевую стойку, стискивает перед собой кулаки.       — Сколько ни бодались с тобой, каждый раз срабатывает, — распоясавшаяся насмешка.       — «Сколько ни бодались»? — повторяет Йо, недоумевая. Разве Хао с Ханой вообще до этого вступали в открытые конфронтации?       — «Каждый раз»? — Хао же по самолюбию бьет другая часть предложения, вынуждая стиснуть от отвращения зубы. Насколько же он слаб — был или является — в их чертовой вселенной?!       — Мгхм, — но болезненное и натужное мычание Милли, ее шевеление на диване отвлекает обоих. Хана опускает руки, не представляя, куда звонить в первую очередь — пра-ба или медикам? — в то время как Хао бросает на него неоднозначный взгляд.       — Ей сейчас нужно не это, — произносит, почти выплевывает, исчезая в языках пламени. — Позаботься о ней.       Перемешивает карты своим отношением, уходит, когда необходимо остаться, помочь.       — Сукин сын, — злобно выплевывает Хана. Очередное шевеление Милли вынуждает забыть о поведении одного и вернуться к самочувствию другой. Он огибает диван, сбрасывая с лица Милли кудри и открывая больше пространства для глотка воздуха, закидывает одну ее руку к себе на плечо, готовясь поднять. — Давай, отвезем тебя к пра-ба.       — «Пра-ба»? — она смутно понимает, кто это вообще от лица Ханы, а когда вспоминает генеалогическое древо, тут же отпихивает от себя. — Нет, к кому угодно, только не к ней!       Милли забивается практически под спинку дивана, подтягивает ноги к груди; волосы все еще мешают обзору, взгляд рассеян, поэтому, когда она вскидывает немного ошалело подбородок, трансформация Ханы кажется не более, чем галлюцинацией после заклинания.       Подобному ответу, ноткам страха, промелькнувших в нем, Хана изумляется. Почему «к кому угодно, только не к ней»? Что пра-ба сделала такого Милли, из-за чего она боится идти к ней после такого? Не хочет очередного скандала? Хао ведь только что стер ей память, и неизвестно сколько раз это происходило «до»! Что вообще случилось бы, не рискни Хана выйти из кухни пораньше?!       — Ты хоть представляешь, как он мог этим воспользоваться?! Воспользоваться тобой! — он едва ли не задыхается от негодования, крича и размахивая безотчетно руками. Хана надеется вложить в голову Милли хоть немного мозгов и здравого смысла, но она лишь отдаляется, сцепляет челюсти настолько сильно, что проступают желваки, а губы кривятся.       — Он мной не пользуется! — болезненное, кровоточащее. Милли сжимает кулаки, на мгновение перед глазами встает белый кабинет с ослепляющим светом, запястья сковывают невидимые железные браслеты, а надменная усмешка, напротив, доводит до внутреннего крика. Нет! Хао хороший! Хао не делает ей ничего плохого!       «В отличие от вас».       — У тебя нет доказательств, — выпад Милли заставляет понизить тон. Распаляющиеся кончики волос, способные устроить пожар при случайной истерике или отчаянном намерении, нервируют, Хана впивается ногтями в ладони, наверняка оставляя на них следы-полумесяцы. Надежда прямиком из его мира и ближайшего будущего шепчет на ухо: «А если она права?» — тем не менее он мотает головой, откидывая ее как можно дальше. — Вряд ли вы путешествовали или занимались своими делами в присутствии третьего, кто мог бы подтвердить твои слова и снять с него подозрения.       — Но они есть, — также перейдя на спокойный тон — «Хана ни в чем не виноват, он ничего не знает. Может быть, ему рассказать? Ей так надоело в этом всем барахтаться одной» — Милли тушит волосы усилием воли и не ждет, что Хана ей поверит.       — Люди, которых он мог бы подговорить? — и разумеется, он ей не верит. Пусть его губы кривятся в ироничной усмешке, ладонь мягко опускается на ее колено и не говорит о категоричности. Без слов и с огромной эмоциональностью, бушующей внутри, желанием двинуть Хао да посильнее, он заверяет ее в безопасности, возможности довериться и намерении защитить, в какую бы беду она ни попала. Милый, очаровательный Хана — ее маленький рыцарь.       — Не люди, — поэтому она продолжает, позволяет углубиться в то, о чем никто даже не догадывается. Все еще слабая, Милли поднимается с дивана, немного пошатываясь, ловит поддерживающее и заботливое «Аккуратнее» — Хана осторожно берет ее под локоть — и идет с ним к лестнице.       Хана внимательно за ней наблюдает: за ватными коленками, подгибающимися чуть сильнее обычного, за тем, как пальцы впиваются в перила, чтобы не упасть, а небольшие каблуки у черных балеток звонко стучат по ступенькам, выдавая неуверенность шагов Милли, — он готов схватить ее в любой момент и смягчить удар своим же телом, если потребуется.       Но ничего не происходит. Они заходят в комнату Милли, на удивление Хана попадает сюда впервые, отмечая лиловые оттенки обоев и приглушенность света, переключателем которого щелкает Милли. Для Йо здесь ничего не меняется с тех пор, как Маркус — приспешник Хао — стоял у постели на коленях, пытаясь воскресить «Госпожу», а Хана не без любопытства оглядывает кресло в углу комнаты с огромным плюшевым медведем (об этом пылесборнике Хао говорил с утра?), стол возле стены, шкаф с книгами, на верхней полке которого почти голова на голове ютятся мягкие игрушки, и рядом же находится кровать, под самым подоконником с воодруженными на нем плюшевыми зайцами, медведями, котами. Одежды Хао — ни его привычной, ни той, в которой он сегодня гулял по Парижу, — нигде не наблюдается; скорее всего он взял ее с собой. Также Хана находит на столе небольшой полароид, хмуро припоминая сетования Милли сегодня с утра, что не захватила фотоаппарат.       Однако насущный вопрос не задает: Милли сгребает в охапку мягкие игрушки с верхней полки — несколько падает на ковер и под ноги — и сбрасывает водопадом на постель, возвращается к шкафу, пока Хана поднимает за лапы ежа и собаку, возвращает их к собратьям, она достает небольшую коробку без каких-либо обозначений. Лишь взгляд Милли, полный нежности и благодарности, дает смутное предположение о ее содержимом.       — Мои воспоминания, — шепчет она, открывая крышу и вытаскивая на свет несколько пачек с фотографиями. Каждая из них перетянута резинкой, а последним лежит письмо с помеченной датой.       Хана мельком оглядывает — они датированы с апреля и, он находит, до прошлых выходных. С ее позволения снимает резинку и, будто бы стесняясь вторжения в чужую жизнь (ведь, по сути, так оно и есть), рассматривает фотографии, сделанные тем самым полароидом и на обычную пленку, помеченные той же датой, что и на конверте. Они были в Италии — по крайней мере, Хана исходит из вида позади счастливой Милли: кучка маленьких цветастых домиков, расположенных на горе, внизу раскинуто бушующее море с их белесыми волнами, а у самого угла фотографии виднеется чужая ладонь, которую Милли и не думает отпускать. Хао.       Хана перелистывает на другую — на ней действительно изображен Хао в желтой футболке, он держит два одинаковых напитка, пока Милли с вытянутыми руками пытается сфотографировать их обоих. Они улыбаются, выглядя абсолютно беззаботными и счастливыми наедине друг с другом.       — Заклинание по стиранию памяти можно обратить вспять в первые восемь часов, — тихо произносит Милли, с каким-то сожалением наблюдая за фотографиями в руках Ханы. — Это болезненный процесс, но если человек сфокусируется на том, что происходило, с большой долей вероятности он вспомнит. Поэтому обычно мы с Хао не разговаривали до этого срока: я фотографировала, оставляя проявку фотопленки на потом, а он писал мне письмо с перечислением всех событий, которые мы переживали.       — Но зачем? — не находя других слов, он поднимает на нее глаза. Если она делала снимки, если Хао действительно не предпринимал попыток к свершению чего-то плохого, тем более — участвовал в наполнении ее памяти прошедшими событиями, то зачем тогда вообще необходимо стирание?       Милли молчит, как будто бы решаясь, после чего тяжело вздыхает, опускаясь на постель, поправляет подол обгоревшей юбки. Разговор предстоит долгий.       — Потому что его попросила я.       — Зачем?! — повторяется Хана, запоздало извиняясь за повышенный голос. Милли морщится, шевеля пальцами для снижения тона — ее голова сейчас пребывает не в самом лучшем состоянии, поэтому резкие крики и перенапряжение будут отдавать наковальней по вискам.       Йо же безмолвно смотрит на Милли из будущего, но та не отвечает и никак не комментирует происходящее. Прикрывая веки, она сдерживает слезы, норовящие скатиться по щекам влажно-болезненными дорожками. На горло давит ком.       Милли вновь прерывается, волнительно проводя языком по нижней губе, скрещивает лодыжки и будто бы пытается сделаться маленькой, незаметной для мира. Хане это не понравится — никому вообще это не понравится, если узнает в подробностях.       — После выпускного Анны, на котором я поцеловала Хао и все вскрылось, бабушка не обрадовалась, — впрочем, Анна тоже не обрадовалась, однако Милли не уточняет, скрывая агрессию и панику сестры, их последний день нормального общения, за короткой усмешкой. — Наученная горьким опытом с нашей мамой, она не стала надеяться на то, что все «рассосется само собой», чувства, какими бы они ни были — внушенными или настоящими — пропадут, и я не «влезу в беду покрепче». Она пригласила меня в «Ревил» на разговор, и если в первый раз нас прервали, захватив здание, то во второй успешно отвела на медицинский этаж.       У Ханы проносится холодок по спине. Неужели, и ее?..       Милли хмурит брови, а пальцы находят утешение в плюшевом зайце, пряча за немного дерганными движениями тревожность и самый настоящий ужас того момента. Когда родной человек, обещавший защищать, поворачивается к тебе спиной и приказывает своим сотрудникам делать с тобой «все, что посчитают нужным».       — Не знаю, рассказывала ли тебе Анна, но на медицинском этаже происходит всякое, хорошее и плохое, но также там есть мистер Эбизо — психотерапевт, занимающийся тестированием сотрудников, и его команда из шести человек, один из которых умеет пробираться в мозг.       О нет.       — Он представился Бисе, и первое время был милым, спросил, знаю ли я, почему бабушка привела меня сюда, а когда я отказалась отвечать, попросила выпустить, вколол какой-то препарат, — маленький, практически незаметный, больше похожий на щипок, поведший за собой полную отключку и тяжелую голову по пробуждении. — Я проснулась в кресле, прикованная железными браслетами, Бисе сидел напротив и усмехался. Он повторил свой вопрос.       — Как думаешь, почему ты здесь? — игнорируя ее мольбы отпустить, нарастающие страх и панику, он подкатывается на стуле ближе, словно жаждет впитать этот сочный аромат, насытиться и стать сильнее. Его узкие очки сверкают под светом яркой потолочной лампы, не позволяя заглянуть в глаза, хоть Милли и знает, что ничего хорошего, человеческого в них не увидит. — Потому что сделала кое-что плохое, и моя задача это исправить.       — А потом начались пытки, — она вздрагивает, крупная дрожь ползет по плечам, опускаясь на руки и грудную клетку с заходящимся под ней сердцем. Сейчас Милли не разделяет и сотой доли эмоций, какие у нее были тогда. Хана в ужасе не может вздохнуть. — Но Бисе пытал не физически: пробираясь в мозг, он перебирал воспоминания так, как будто просматривал кино на быстрой перемотке. Сначала бегло, ничего не записывая, а потом придвигался и начинал говорить: о том, как я подвела семью, как это унизительно — знать и жить рядом со мной, что мои чувства — плевок в сторону настоящей любви, и ни Хао, ни я не достойны того, что мы называем «любовью, влюбленностью, заботой и желанием добра».       — Какой урод, — только и может выдавить из себя Хана, содрогаясь от закипающего гнева напополам со ступором. Его тело не двигается, приросло к полу, нутро подсказывает, что это еще не все, и дальше будет лишь хуже.       — Он рассуждал о подобном с целью выявить слабые места — даже без подключенных аппаратов, внутри моего мозга, он знал на что надавить будет больнее, а главное — к каким воспоминаниям я прибегу, чтобы защититься, доказать самой себе, что он ошибается. Он называл это «утешиться».       — Ты говорила об этом пра-ба? Маме? Хоть кому-то? — Хане становится противно от того, как последний вопрос звучит жалобно жалко — с надеждой, что кто-то смог постоять за Милли в тяжелый момент.       Но она отрицательно качает головой.       — Нет, — и дело не столько в том, что она боится гнева Мэй, ее неодобрения или принижения моральной силы, силы духа.       Милли не обращалась к бабушке, поскольку боялась услышать, что именно такое поведение Бисе, его безнаказанность и своеволие, оскорбления — результат ее одобрения, ее приказ. Неопределенность в этом случае порождала за собой надежду, что бабушка ни о чем не догадывается, а значит, еще есть шанс, что она вступится за нее, тогда как при четком отказе у Милли не останется моральной поддержки, она поймет, что бабушка и, возможно, мама больше никогда не встанут на ее сторону, им проще сжить ее со свету, нежели принять безобидные чувства к Хао, который не сделал ей ничего плохого.       — А Хао? — тем не менее Хана цепляется за него как за, кажется, самого адекватного человека в этой ситуации. Духи, что же они творят?! Что творит пра-ба? Почему мама стоит в стороне?! — Ты не ответила про маму.       — Потому что она, как и он, ничего не знает. И, я надеюсь, ты им тоже об этом не расскажешь, — прежде чем он успевает возразить, она хватает его за запястья в отчаянной мольбе. Игрушка валится ей в ноги, и Хана не спешит поднять, затерявшись в двух алых омутах, сгорающих изнутри от невыносимой боли. — Хана, пожалуйста, они убьют его.       — И поделом скотине, — выплевывает он, не чураясь грязных слов при Милли.       — Но подумай об Анне? Если она кое-как смирилась с убийством Вайолет, то что с ней станет после убийства Бисе? Ей и без того сейчас тяжело, — заключает Милли, смиренно опуская ресницы и выражая тем самым попытку оградить Анну и, возможно, Хао от новой крови на своих руках. Поэтому она не дала Хао переместить их в антикварном магазинчике? Чтобы он не убил кого-то еще? — Хао знает о том, что бабушка прочитала мою память до выпускного, однако спустя уговоры и истерики нехотя согласился стирать мне воспоминания при помощи заклинания, найденного в семейном Кодексе.       Ведь если бы он пошел прямиком к Мэй после рассказанного Милли, побочная ветка встала бы на ее защиту, началась бы бойня, которой Милли всеми силами пытается избежать.       — Он думает, я стираю себе память, чтобы мы могли с ним разговаривать на любые темы, — если этого не делать, бабушка увидит его слабости через меня и не преминет ими воспользоваться, а я не хочу… не хочу стать причиной его смерти или каких-то серьезных проблем, — Милли опускает резко голову, глаза наполняются слезами, и как бы она ни пыталась их остановить, слезы обжигают кожу, стекают солоноватым ручьем.       — Но ведь ей наверняка докладывают, что каких-то воспоминаний не хватает? И где должен идти диалог зияет черная дыра? — спрашивает Хана, не вынося влаги на ее щеках. Он мягко высвобождается из цепкой хватки, отмечая неестественную прохладу ее ладоней, поднимает утешительную игрушку и смахивает пару слезинок.       — Бисе видит все… — мрачно сообщает она, дергая краешком рта.       — Знаешь, невозможно подпитываться одним лишь прошлым, — в который раз напоровшись на отсутствие каких-либо воспоминаний, Бисе упирается локтями в раздвинутые колени и рассуждает небрежно, как если бы они были друзьями в кафе. Звон наручников прерывает его слова, однако они проникают, разносятся грохотом в ее голове. Милли почти не сопротивляется — сломленная девчонка. — Стирая свежие воспоминания, ты только размазываешь предыдущие. Поначалу это помогает, да, но вот проходят дни, и ты тщетно и глубоко безнадежно цепляешься за то, что твой мозг уже не в состоянии воспроизвести дословно. Может, этого никогда и не происходило? Может, ты все выдумала, чтобы оправдать собственные чувства, нехватку любви в детстве, и на деле ни Хао, ни кто-либо другой тебя не любит?       Заключение, бьющее по самооценке, вере в окружающих ее людей. Милли немо кричит и молит о помощи, спасении, однако толстые стены и звуковой барьер, не позволяющие докричаться до небезразличных, обрекают попытки на провал.       — …тем не менее он не может восстанавливать воспоминания, а, натыкаясь каждый раз на дыру, Бисе все сильнее терял самообладание, а в какой-то момент даже решил, что я прячу от него воспоминания, и перешел на оскорбления: «подстилка», «прилипала»… «собачкой» называл, — немного погодя Милли дополняет список, давая Хане под дых. Вот почему она так резко и жестко отреагировала на его, казалось бы, ничего не значащее сравнение.       — Духи, прости, я не… — стыд давит на внутренности, Милли мягко касается его лица, огладив по скуле.       — Я знаю, и извини, что сорвалась на тебя тогда, — она давит на вину, сама того не осознавая. Хане хочется прокричать: «она не виновата, просить прощения, ползать в ногах должен совершенно иной человек»! — Но кое в чем Бисе оказался прав: долго на одних и тех же воспоминаниях годичной давности не протянуть, они постепенно выветриваются. И в последний раз он заронил во мне сомнение: не сохранить ли мне еще какое-нибудь воспоминание, чтобы было легче?       — «В последний раз»? Оно продолжается? — спрашивает Йо, однако стоит ему обратиться к Милли, как ужас и беспомощность парализуют. Ее губы дрожат, и пальцы, вжимающиеся в них все сильнее, не могут этого скрыть.       Духи, что она пережила? Что они обе пережили, имея связь с Мэй и «Ревилом»?       — Однако после Бисе снова открыл рот, — она ухмыляется, в Милли перемешиваются надменность, издевка, сарказм, и все это в настолько сочном, кричащем коктейле, отраженном в мимике, радужке глаз, что становится страшно. Насколько сильно нужно сломать солнечного и радушного человека, чтобы он стал так отзываться о других? Насколько сильно нужно быть тварью и гнидой?       У Ханы не хватает слов.       — И я лишь крепче убедилась, что лучше уничтожить эти счастливые воспоминания самостоятельно, нежели позволить какому-то последнему… — рваный вдох, игрушка скрипит под натиском рук до тех пор, пока ее ладонь не перехватывает Хана. Утешительно поглаживает, морально поддерживает, больше он ее не оставит одну. — Я не позволю ни бабушке, ни кому бы то ни было еще поливать мои чувства и память грязью. Как бы ей ни было стыдно: внучка пошла по иному пути, «скопировала мать, не имея желания защитить семью» — она отчасти сама виновата во всем. Она дала мне семейный Кодекс Киоям, а там это заклинание… план родился сам собой — оставалось лишь убедить Хао в его необходимости.       Его лицо было страшным в тот момент. Нейтральное, больше отрицательно, чем положительно, отношение к семье — обеим веткам — резко скакнуло в «красную зону». Хао не скромничал на выражения, он открыто ненавидел их, кричал и грозился убить, потому что «нельзя так поступать с людьми!». Он обещал уничтожить их всех, оставить Милли одну, чтобы «начать род Киоям заново, построить все с нуля, где не будет ни Кодекса, ни убийств за провинность». Милли ему не ответила — главное, что он стерпел и согласился. Ради нее.       А потом все стер, пересказав вкратце, «специально для Бисе».       — К слову про «использовать меня без моего на то согласия» — заклинание не работает при сопротивлении одной из сторон, это его главное условие, и оно нерушимо. Человек, которому хотят стереть память, то есть я, выбирает самостоятельно временной отрезок, и именно он удаляется — ни секундой больше, ни меньше, — она переводит взгляд на рабочий стол, потрепанный полароид. — По этой же самой причине я помню, что не взяла фотоаппарат, так как забыла купить к нему пленку, картридж с краской, — переключается на Хану со слабо очерченной улыбкой, — и помню, что с нами был ты.       — А тогда, когда ты вернулась из путешествия с Мэй? Ты рассказывала о поездке на какие-то острова, и так подробно — это тоже вычитала из письма? — его сердце сжимается от осознания, сколько счастливых моментов она уничтожила. Милли мотает головой.       — Нет, обычно я определяю это в процессе прогулки. Если происходит нечто из ряда вон или мы с Хао затрагиваем тему, которая может впоследствии ему навредить, я прошу его по окончании стереть мне память, подавая сигнал — фразу.       — «Я люблю тебя», — проговаривает за нее Хана. Именно эти слова он услышал от Милли, после чего магический шарик-воспоминания оказался в руках Хао. Он прикрывает веки, горько усмехаясь и вынуждая Милли недоуменно нахмурить брови. — Это самый отвратительный план, который я когда-либо слышал.       — Хана, — оскорбленно начинает Милли.       — Нет, ты только подумай, — но он ее перебивает, донося мысль. — Ты преподнесла это все как защиту интересов Хао, хотя на самом деле, если взглянуть с его стороны, просто используешь его. Ты тянешь нить доверия одного из самых опасных шаманов на Земле, вызывая в человеке, у которого и так в прошлых жизнях было неоднократное количество бед с головой и чувствами, прочную ассоциацию: «Она говорит «Я тебя люблю» — значит нужно стереть ей память, где я был с ней и у нас все было хорошо»!       Милли в растерянности раскрывает рот, наверняка об этом не задумываясь, тогда как Хана эмоционально всплескивает руками.       — Беру свои слова обратно: у Хао есть все основания ненавидеть Киоям, и главная причина сидит передо мной, — после чего широким жестом указывает на Милли, запоздало прикидывая, не обидят ли ее его резкие и правдивые слова, как было с мамой вчера. — А при учете, что это тянется… сколько? Выпускные устраивают в конце марта, сейчас у нас август, а значит… четыре месяца?       — Немного больше, — поправляет Милли тихо, опустив подбородок. Неужели она пользуется Хао?       Хана потирает лоб — он точно выскажет все и маме, и пра-ба. Есть в этой семье опасная и страшная для психики черта — они не умеют разговаривать, предпочитая решать все проблемы в одиночку, а после либо загибаются где-то по углам от полученных психологических травм, либо не выдерживают, бросившись с моста.       — Удивительным остается только то, что он до сих пор не разнес обе ветки в пух и прах, — проговаривает Хана, невидяще скользя взглядом по лежащим на постели игрушкам, подолу сарафана Милли, самой Милли.       — Он не может, — недоумение Ханы обрывается ее вздохом. — По крайней мере, в текущем состоянии, пока не получит душу Йо. Это сложная и запутанная история, я вряд ли припомню все подробности — о них рассказывала мама несколько месяцев назад.       Если же вкратце, то поначалу Хао счел забавным, что кто-то посмел ему перечить — Мэй не смогла смириться с влюбленностью Линдси, однако подстроенная ею свадьба, оказавшаяся пассивно-агрессивной заботой, его взбесила, подорванные эгоизм и самолюбие наложились непоправимым отпечатком на личность последней в их повторную встречу. Линдси рассказала ему, что это был план Мэй, она поступила ужасно, но Линдси по-прежнему любит его и хочет быть подле (не «рядом», а именно «подле» — у его ног) и неважно, как он будет на нее смотреть. А Хао и не смотрел — ему была противна Линдси: она бросила семью, несовершеннолетних детей из-за глупой влюбленности, никчемная мать. Позднее Хао поведал Милли, что у принятия Линдси обратно была своя цель — да, проверка на преданность, подвержение опасности Нины, роль которой изначально должна была сыграть сама Линдси, однако в последний момент Хао изменил решение, и необходимой жертвой хотел обозначить дочь. Любую из выживших.       И если бы Линдси хоть на миг задумалась: «Да, мой Господин» — он бы убил ее. Опыт прошлой жизни не позволил бы видеть и знать о существовании столь жалкой, падшей матери, которую сложно назвать таковой в принципе.       К счастью Милли появилась в его окружении до свершения последнего пункта, и на вопрос «Почему ты не злишься на нее?» ответила так, как он даже не подумал бы.       — С чего мне злиться? У нее наверняка были причины так поступить. Проблемы в семье были и раньше, однако мама исчезла именно в ту минуту, в которую, вроде как все было хорошо. И исчезла не только она: исчез отец, Аска, Сати, остались лишь мы с Анной, — Милли притягивает колени к груди, сидя на холмистом обрыве, смотрит на ярчайшее зарево заката, чуть сморщив носик. — Можно было бы, конечно, предположить, что семейная жизнь угнетала ее с самого начала, она не любила отца, не любила нас, можно было бы обвинить бабушку в вынужденной свадьбе, рождении ребенка, но… тебе не кажется это странным? Родить не одного-двух детей по неопытности, а пятерых от нелюбимого человека? Родить, воспитывать, быть рядом, чтобы исчезнуть не при первых же трудностях, не в младенчестве во время одной из бессонных ночей, а когда малышки подросли и уже не так сильно треплют нервы. Нет, пожалуй, я все же склонюсь к теории, что у нее была серьезная причина исчезнуть, и поэтому я верю в ее скорое возвращение, живой и невредимой.       Именно после этих слов Хао назначил за Линдси слежку, и предположение Милли сбылось. Он взбесился: его обвели вокруг пальца, убедили в необходимости союза — но, одновременно с этим, Хао поделился одной темной, откровенной ночью, ему стало спокойнее — Линдси оказалась не последней дрянью. Лживой, двуличной с ним — возможно, но «семья» для нее не была пустым звуком, и это отчасти обрадовало Хао, у которого ее не было по понятным Милли причинам.       — У Хао действительно тесные отношения с нашей семьей, — заканчивает она, нащупывая в очередном плюшевом зайце торчащую нитку и теребя ее. Нервозность постепенно сошла на нет, и Милли вернулась к ровному, немного хриплому на гласных тону. — Тем не менее я не считаю это адекватной причиной для ненависти или массового геноцида даже тех, кто с ним не связан.       — Не думаю, что он считает маму «не связанной» с происходящим, — говорит Хана, мрачно вспоминая обвинения, оскорбления, которыми он сыпал в сторону Анны, его злость, ненависть и бурлящую ярость. Пусть Хао не знает о происходящем в кабинете Бисе, он наверняка считает Анну причастной, способствующей и и всячески одобряющей, тогда как сама Анна понятия не имеет, и вряд ли бы стала терпеть, рискни Милли выложить ей правду.       — Хао ненавидит Анну, но, по большей части, не из-за того, что она что-то делает или не делает. Он видит в ней Мэй — Мэй, которая по каким-то причинам не отвечает на его агрессию, не придумывает различных планов. Если так посудить, то бабушка — единственный человек, который приложил так или иначе руку ко всему произошедшему ранее и происходящему сейчас, и ее убийство — будто бы идея-фикс. Хао не успокоится, пока с ней не будет покончено, а для этого ему нужна душа Йо, и вот мы возвращаемся к тому, с чего начали.       Милли невесело ухмыляется, в то же время Йо, наблюдая за всем со стороны, вспоминает: еще до выпускного, в редкие встречи с Анной, Хао называл ее по имени, тогда как после перешел на фамилию. Он словно специально стирал различия между ей и Мэй, ровняя под одну гребенку и тем самым фиксируя в себе пометку уничтожить «всех, без разбора».       Интересно, жива ли сейчас Мэй? Узнала ли она о травле Бисе? О сложностях у Анны? Или решила на все закрыть глаза — без нее годами справлялись, справятся и тут?       Йо сглатывает вязкий ком в горле. Впервые отвращение в нем к кому-то выделяется так явно.       — А что насчет травли? — раз уж диалог повернул в нужное ему русло, Хана прячет ладони в карманах, решив утолить любопытство. Милли криво улыбается — что, об этом тоже рассказать? Ладно, пусть так.       — Это была не совсем травля, да и ела я в коридоре наравне со всеми, так как столовую проверяли на тараканов, а учитель закрыл кабинет раньше, чем мы узнали, — Милли закатывает глаза от того, насколько Хао переврал ее слова. Она ведь говорила, что они тут не при чем! И все же… — Как ребенок, брошенный на попечение Анне, я понимала, что она устает от постоянного надзора за мной. Несмотря на заверения Анны и Оксфорда, Сенсори, я не хотела превращать посиделки со мной в нервотрепку; это были ее друзья, ее отдых — я хотела завести своих. А попав в женскую сборную по баскетболу, я встретила Югай и Урагири, и цель «обрести немножечко славы» стала чуть ближе, — она зажимает ладони между бедер, и ее лицо окончательно принимает кислое, ироничное выражение.       — Они воспользовались твоей добротой? — выдвигает предположение Хана. Искать девчонок сейчас бессмысленно — после выпускного они могли отправиться куда угодно. Впрочем, на их след мог напасть Хао в момент особого желания поразвлечься с ненавистными людьми.       — Не то чтобы прям «воспользовались». Все-таки в знакомстве с ними было кое-что хорошее: например, любовь к кофе…       — Не назвал бы это хорошим, — скептично комментирует мальчишка, припоминая ее поведение от переизбытка кофеина. Милли оттопыривает нижнюю губу — она неоднократно слышала это от Хао. — А что насчет плохого?       — Урагири сказала: «Если хочешь быть популярной, рискуй и заводи знакомства со всеми».       — Звучит не очень.       — Они привели меня в не самый благоприятный район Токио и сказали взять номер у того, на кого они покажут пальцем, — тараторит быстро, чтоб не успел расслышать.       — Милли! — увы. Хана выпаливает, от неожиданности перейдя на крик, а за ним и Йо в будущем. Они ведь могли указать на бездомного, маньяка или любого другого человека, гарантирующего неприятности. — Только не говори, что ты послушалась!       — Я бы не стала слепо следовать таким приказаниям, — она оскорбленно надувает щеки, а затем тише, опустив ресницы, добавляет. — Но они указали на Хао, и мне пришлось. Я не знаю, как они его нашли, но понимала: если он рассердится, то и горстки пепла не оставит от них. Поэтому я попросила его уйти, он конечно же меня не послушал, и я, не найдя ничего лучше, прикинулась влюбленной дурочкой, тем самым окончательно поставив крест на возможности завести друзей в лице Урагири и Югай.       — И скатертью дорожка, — фыркает Хана, переполненный обостренным чувством справедливости. Видя его сомкнутые губы, скулы, подернутые легким румянцем, всклокоченную макушку, Милли успокаивающе гладит по волосам, сбивая спесь.       — Я делала вид, что убегаю после тренировок на встречи, придумывала темы возможных разговоров, потому что Урагири было жуть как интересно и она могла внезапно спросить обо всем. Дошло все до того, что я перечислила в блокноте его черты характера, хорошие и вредные привычки, любимые цвета и даже список хобби, — она загибает пальцы, улыбаясь тому, насколько серьезно подошла к собственному плану, и как катастрофично он в итоге провалился. — К слову, его недавно нашел Хао, и так стыдно перед ним мне еще не было.       Не сдержавшись, Хана прыскает. Милли понимающе молчит — комичная физиономия Хао, ее извинения и попытки вернуть блокнот обратно, при этом не выглядя как тринадцатилетняя девчонка, сочинившая не один десяток рассказов про себя и известную поп-звезду. Прибавить ее неумение нормально рисовать, кривые почеркушки, которые она чертит-обводит всякий раз, когда предстоит длинный телефонный разговор и вуаля! Услышав историю, Хао смеялся долго, гортанно и обидно.       — А потом он спас меня, — продолжает неожиданно, чем обрывает смех и вынуждает посмотреть на себя с тревогой. Ни тени былой радости и легкости — Милли надевает непроницаемую до эмоций маску, иссушает звук своего голоса. — Взяв за привычку выбираться поздно вечером или даже ночью за кофе, я наткнулась на двух парней и… не знаю, чем бы все закончилось, если бы не появился Хао.       Звук расстегиваемой кофты грязными лапами режет уши — Милли так и не смогла ее надеть с того раза. Имя в списке Анны обязывало его прийти к ней на помощь, но Милли также неоднократно задумывалась: что, если бы на ее месте оказалась совершенно другая девушка? Стал бы защищать ее Хао? Услышал бы? Как он вообще оказался в том районе, если предпочитал малолюдные парки, а никак не жилой сектор?       — Он привел меня домой, Анна так и не вернулась с репетиции, и это стало первым шагом на пути к злости на нее, — впоследствии их становилось все больше, и, Милли никогда не отрицала, что зачастую сама порождала их, не понимая или не до конца понимая содеянное. — А на следующий день мы столкнулись уже при других обстоятельствах: когда он подкармливал бездомных кошек.       — Кошек? — Йо удивляется в самом лучшем из смыслов, тогда как для Ханы, кажется, она не сказала ничего нового.       — Животные были в плачевном состоянии, и я предложила обратиться к Мисато, — имя, уже мелькавшее в их небольшом путешествии ранее, — она держит приют для животных и имеет образование ветеринара, поэтому могла помочь. Хао упирался, злился, даже припомнил мне этих двух парней, которые хотели изнасиловать меня…       — Придурок, — выдыхает Хана. Сегодня он уже был свидетелем его вспыльчивости и возобновленной обиды на людей, однако это не повод ставить в упрек одних, когда речь заходит о других. Или он побоялся, что Мисато — извращенка и собирается покуситься на животных?       — Но в итоге сдался, и мы провели замечательный день в роли кошачьих прачек, затем еще один и еще. Мне начало казаться, что он привыкает к Мисато, их общение смахивает на дружеское… пока на моих глазах приют не взорвался, — она прикрывает смиренно веки. Отвратительный, ужасный день, который Милли никогда не забудет. Ее беспомощность, скрип и скрежет раскаленных деревянных брусьев и железной арматуры, старенький домишко, арендованный под приют, буквально обнажил свой скелет перед ней — пытающейся пробраться внутрь, спасти. Милли игнорирует потрясение Ханы. — Коты погибли, Мисато попала в больницу с серьезными повреждениями — даже накрыв собой животных, она не смогла их уберечь.       «Пожалуйста, Хао! Я не хочу повторения ситуации с Мисато, тем более, что людей здесь может быть куда больше, чем одна. И не только людей», — попытка Милли в антикварном магазинчике убедить Хао не использовать магическое перемещение. Печальный опыт, разделенный один на двоих.       — Тогда я решила, что виной всему Хао. Ненавидела его, сорвалась, я кричала на него так долго и громко, что у меня заболело горло, напоследок обвинила в смерти тех, кто, казалось бы, был ему неравнодушен, но он все отрицал, — Милли помнит свои эмоции, едва ли не брошенную в него коробку с неподвижными в ней щуплыми тельцами, помнит, как исказилось лицо Хао, после чего он вовсе ушел. — Под конец я заклеймила его чудовищем, и пока думала, что подобных ему невозможно исправить, они могут только разрушать, ко мне подошел агент родителей Мисато и сообщил, что взрыв произошел по причине утечки газа. Хао был не виноват — да, они недопоняли друг-друга с Мисато, почти разругались, но он, как я думала, не стал ничего поджигать: кухня наполнилась газом, пока они были в ванной, и когда Хао вышел в коридор, искра от его перемещения долетела, и дом вспыхнул.       Хана хмуро морщит нос, и Милли спешит добавить, совершенно забыв, как они сами недавно попали в ту же ситуацию.       — Он не делал этого специально — тебе наверняка знакомы последствия его реальной злости и мощи. К тому же, — она запинается, переключаясь нервной дробью пальцев на коленку, — после нашей ссоры Хао привел в больницу Маркуса.       — Лекаря, который тебя воскресил? — припоминает Хана, на что Милли активно кивает головой.       — Да, а вместе с ним, когда Мисато спросила про животных, он перевернул коробку — все коты оказались живы. Хао воскресил и их и впоследствии помог быстрее пойти на поправку Мисато, они помирились.       Йо задумчиво тянет носом воздух. Он никогда не думал о брате в таком ключе, что что-то или кто-то могут заставить его переменить мнение, пойти на уступки — Милли была первой на его памяти, сумевшей выжить и выдержать властный, непримиримый ни с чем натиск, отстоять свое мнение и сохранить отношения. Как оказалось, до нее были и другие. Коты — мягкие, ласковые при послушном характере и неконтролируемые, упрямые в необходимое им время — все то, что Хао ненавидел в людях, он принял с теплотой и откровенным чувством в животных. Какие еще секреты он скрывает ото всех?       А главное, не пожалеет ли Йо, когда узнает больше?       Милли поджимает губы: перед глазами восстает коридор больницы, Маркус и его слова: «Это дает надежду, что он все же сможет понять: настоящий мир более светлый, чем о нем думает Господин. И однажды его сердце успокоится», — фраза, запустившая цепочку встреч и ее чувства к Хао. Благодарна ли она ему за напутствие, переменившее жизнь, хочет ли вернуться в прошлое, заставить Маркуса смолчать?       — Неожиданно для себя мы стали общаться. Я рассказала Хао о своей неудавшейся попытке затесаться в ряды его приспешников — думала, смогу обмануть Величайшего, ага, как же — еще не зная тогда планов мамы, и попросила его поделиться своим видением мира — без Турнира, магии и всего того, что его бесит. У нас было мало общего — в конце концов разница в возрасте составляет почти тысячу лет — но всякий раз, когда Хао открывал рот, я пропадала: он выдавал одну за другой истории, поверья, какие-то мелочи жизни, о которых не напишут в учебниках; мы путешествовали по священным местам, напоминающим ему о прошлом, в свою очередь я просила его перенести нас на каждое из Чудес Света и рассказывала вкратце, как люди их возводили самостоятельно или же отдавали эту роль всевышним богам своих религий. Мы встречали рассвет на верхушке Великой пирамиды — я знаю, это запрещено законами Египта, и нас едва не поймали, но это было потрясающе, — Милли глубоко вдыхает, на секунду возвращаясь в страну песков, падающей на закате и возрастающей с рассветом температуры, пыли и караванов, кажущимися такими мелкими с высоты птичьего полета. Она все боялась свалиться оттуда кубарем, часто говоря про это Хао, и не заметила, как в одном его «Не свалишься» промелькнуло слишком много. — Я искала общение с Хао, стремилась к нему без задней мысли и… в какой-то момент начала обманывать Анну: что у меня игра, что я не могу или не хочу идти вместе с ней и ребятами в торговый центр или на концерт. Тем не менее ему я никогда не врала — я открыто говорила: Анна пошла туда-то и туда-то, умалчивая разве что о своем отказе пойти с ней. У меня и в мыслях не было, что я делаю что-то неправильное — мы не разговаривали о Турнире и противостоянии Хао с бабушкой, он не раскрывал мне никаких планов по порабощению или уничтожению мира, не рассуждал про убийство Нины, мы обсуждали прошлое, и с этими обсуждениями я…       — Забывала настоящее, — добавляет за нее Хана, и Милли кивает. Кровавое прошлое, ненависть, месть — на неопределенное время Милли вычеркивала из памяти все плохое, окружавшее ее и ее близких, и оставалась с человеком, с которым впервые могла быть откровенна.       — Именно, — горько произносит она. Румяные щеки тянет ироничная усмешка. И как все обернулось? — Где-то между объявились Урагири и Югай: из-за случая с Хао меня поставили в атаку — по крайней мере, ходил такой слух, — и она жаждала отомстить. Урагири всячески пыталась испортить мои отношения с остальными участницами команды, мешала играть, принижала, и в конце концов моя злость… позывы огненного элементаля становились сильнее, мне было трудно их сдержать.       — Поэтому ты мочила руки? — в голосе Ханы появляется забота, тревога за состояние Милли и ее неспособность кому-либо рассказать.       — Однажды, будучи ребенком, я причинила вред девочке, с которой дружила, — безотчетно, Милли сжимает на коленке ткань платья, произносит через боль, подавшись вперед. Жилка на шее быстро пульсирует — детский страх перед кроваво-алым цветом жизни, желанием разрушать все еще тлеет внутри. — И я не хотела, чтобы пострадал кто-то еще. Хао сказал, что я занимаюсь дурью.       — И правильно, — Хана не удерживается разок ее ткнуть, пусть не специально. — Ты пошла с этим к нему?       — Он… меня застукал, — фактически, это она ворвалась на кухню с горящими руками и волосами, Хао лишь сидел на барном стуле, мирно попивая чай. Милли закусывает губу от того, как это прозвучало, и решает дополнить поскорее. — Перекрыл магией воду в кране и предложил наплевать на запреты, пробудиться.       — Но? — обязательно должно быть какое-то «но».       — Загвоздка состояла в том, что огненные элементали пробуждаются либо от окрыляющей любви, либо от сжигающей ненависти. Вредить Урагири, какой бы дурной и себе на уме она ни была, я не собиралась, а если бы попыталась выплеснуть гнев на Хао из-за убийства Нины, побочная ветка быстро бы меня нашла и наказала за возобновление завершенного спора. Долгая история, — заключает Милли, видя замешательство Ханы относительно их разборок. — Если кратко: это та причина, по которой Анна не смогла открыто отомстить Хао еще год назад и из-за которой началась и тянется до сих пор канитель с шаманским союзом.       — Стой, — он неожиданно прерывает, кое-что припоминая. — Разве она не может ему отомстить не потому, что ты наложила на него статус Неприкосновенного? Мама рассказывала.       Милли удивляется, очевидно не ожидав таких познаний, и качает отрицательно головой.       — Неприкосновенность была наложена на выпускном: тогда я побоялась, что Анна кинется на него с кулаками, и тем самым спровоцирует побочную ветку, но все обошлось. Я сняла с Хао статус следующим утром — Хао счел его оскорбительным, а я не стала настаивать.       В конце концов это могло бы привести к скандалу, а после их разговора о прочтении памяти Милли обрадовалась, что сделала так, как было велено. Иначе чаша его терпения переполнилась бы окончательно.       — Понятно, — коротко отзывается Хана, позволяя ей вернуться к монологу.       — Хао придумал другой план: в одной из прошлых жизней он узнал про мифическое существо, испокон веков помогавшее шаманам обрести свою магическую сущность, — гидру. Место ее заточения тоже не было для него секретом, поэтому, взяв меня под руку, Хао переместил нас куда-то в сторону Греции: там, под толщей песка, если спуститься по дорожке у самого водопада, а затем потревожить ее сброшенным в воду камнем, можно встретить ее. И столкнуться либо с величайшим открытием в своей жизни, либо со смертью.       Она прекрасно помнит, как удивительное место, поражающее природным хрусталем в виде сталагмитов и разбросанных по земле камней, полу-разрушенными колоннами со множеством рисунков, потрясающее сознание диссонансом из-за количества воды, не приносящей никакого вреда, и волшебной музыки, отталкивающейся от стен, — помнит, как это самое место в одночасье из потрясающего стало ужасным, стоило огромному монстру, от лап которого погибла не одна сотня самодовольных смельчаков, показаться и возвыситься над ней неотвратимой погибелью.       — Просто представь семиметровое чудище с тремя головами, сплошь сотканное из воды, которое стремится как можно быстрее тебя сожрать за непрошенное вторжение… и Хао бросил меня ему на съедение, — она добивается красноречивой реакции Ханы. Это сейчас пересказ дается легко — можно сказать, с усмешкой, но тогда Милли впала в панический ступор, абсолютный шок. Если бы элементали седели, как все, то она бы вышла из подземелья сплошь белая. — Мне стало страшно, и с перепугу обвинила Хао во всех грехах: что он притащил меня туда, что мне это не нужно, а он просто взял, оскорбившись, и исчез.       «Так значит, театральное перемещение в языках пламени в критический момент это своего рода привычка, Милли уже неоднократно сталкивалась?», — хочется ляпнуть Хане, однако мальчишка быстро одергивает себя: восемь часов нельзя напоминать Милли о случившемся в Париже. Телевизор бы — особенно новости — ей тоже не смотреть.       — Я впала в ужас, злость, думала, сойду с ума! Никто понятия не имел, где я нахожусь, я не взяла телефон, никакой еды. На моих глазах гидра завалила вход, и я решила: «все, конец», — она кивает, слепо смотря перед собой и видя потерянную надежду, страх больше никогда не увидеть Анну, бабушку, после чего на лице возникает ироничная усмешка. — Разумеется, это был план. Хао не исчез — все это время он был рядом, а когда начала угрожать реальная опасность, появился как рыцарь на белом коне… старания которого я не оценила.       Звонкая пощечина и ее крик на ультразвуке. Милли была просто вне себя.       — Я думала, утоплю его там же в озере, но ему, казалось, было мало: он подначивал, злил…       «Ненавидишь меня? Ненавидишь?!» — его голос, почти бас, разрезавший животное рычание гидры, треск кристаллов и шум бушующей воды.       — Он добился от меня громогласного «Да!», а потом… — она осекается, поджимая губы. Хана готов поклясться, что увидел румянец на ее скулах, но Милли быстро приходит в себя, возвращая прежнюю улыбку. — Я пробудилась. Перехитрив гидру, мы смогли ее утихомирить, и вернулись домой в целости и сохранности.       — Да уж, — присвистывает Хана, точно зная, что она недоговаривает. — Насыщенные у вас были приключения.       Милли беззаботно пожимает плечами.       — Они не всегда были такими. В основном мы довольствовались разговорами по душам, не без своеобразного юмора Хао, которым он сыпал всякий раз, стоило мне сделать какую-то глупость. Например, когда я пыталась написать песню на выпускной, он посоветовал выкинуть наброски и поджечь мусорное ведро, потому что с ее помощью можно было устроить «массовый суицид», — напоследок она фыркает, закатывая глаза под тихий смешок Ханы, и внезапно смолкает. Меланхолия ощущается на коже, забирается со вдохом вглубь. Милли вспоминает, что именно тогда Хао рассказал ей о маме, ее трагичной судьбе, и именно тогда, после неожиданного порыва обнять его, она впервые задумалась, что их встречи, диалоги привели ее куда-то не туда.       Хана в любопытстве наклоняет голову, не торопя.       — Я должна была догадаться раньше: наше общение больше не походило на общение людей, которые вынуждены прикидываться нейтральными по отношению друг к другу из-за каких-то там правил, его было много — даже слишком, и главная загвоздка была в том, что оно мне нравилось, я больше не представляла своего дня без хотя бы короткого, но разговора с Хао, и это… — она отводит взгляд, как если бы стыдилась собственных слов. — Это был конец. Я начала избегать его.       Как раз к тому моменту на нее свалилась куча обязанностей в связи с проведением церемонии выпускного вечера — многое нужно было купить, спланировать. Милли понадеялась, что это выбьет из головы мысли о Хао и ее чувствах к нему.       — Но оно оказалось сильнее меня, — она кривится в усмешке над самой собой, принимая с благодарностью и безмолвием поддержку Ханы в лице теплого соприкосновения ладоней. Знай она тогда, чем все обернется, поменяла бы свое решение? Повернулась бы по его просьбе? — Добил тот факт, что вместо Амаи мне пришлось бы танцевать заключительный вальс, а партнер исчез и перестал брать трубку. Я была в отчаянии — настолько, что следующей ночью Хао застукал меня вальсирующей в гостиной с подушкой.       Хана с Йо напару позволяют себе умиленно улыбнуться, в то время как эмоции Хао тогда были куда ярче, насыщеннее — они были открыты.       «Нет-нет, я не должен был мешать. Развлекайтесь!» — его смех теперь кажется иным, привлекательным и бархатистым. От него бросает в легкую дрожь, а голова кружится в настойчивом желании пробуравить взглядом пол. Именно там, стоя с подушкой в руках, в самом глупом положении из всех возможных, Милли понимает: он больше не называет ее язвительно по фамилии — как ту же Анну, например. Он зовет ее по имени, и от поразительного осознания под кожей пробегает электрический заряд.       — Но он даже не припомнил этого после — так, посмеялся в издержке характера — а когда услышал историю, предложил помочь, — она прикрывает глаза, проглатывая горькое «лучше бы не помогал». — Хао сказал, что наблюдал за Эной и поэтому имеет общее представление о вальсе, однако я ему не поверила тогда и не особо верю до сих пор. Он стал моим шансом не провалиться на виду у сотни людей, и я им воспользовалась.       Ладонь в ладони, она по-прежнему на него не смотрит. И он решает это исправить.       — Знаешь, до того вечера он почти всегда бессовестно и без спросу пробирался в мои мысли, пытался выявить второй смысл у фразы или хотя бы первый, стоило мне ее как-то криво озвучить, а тут… абсолютная тишина. Когда я мысленно кричала ему уходить, язык просто отказывался слушаться, — она поднимает подбородок, и Хана вздрагивает — на длинных ресницах блестят слезы, но то слезы не огромной печали или горя. Милли улыбается, продолжая дергать мягкую игрушку за пресловутую нитку. Нет, она бы ничего не стала менять, даже под угрозой смертной казни Милли осталась бы преданной своим чувствам — к себе и Хао. — Мы вальсировали до тех пор, пока ему не надоели прятки.       Спина к груди, она чувствует его дыхание, а сердце колотится от того, как резко, неожиданно и близко Хао притянул ее к себе.       «Может, ты хотя бы сейчас на меня взглянешь?» — просьба, которой она не может отказать, даже если бы вывернулась наизнанку.       Милли облизывает нижнюю губу, последний рубеж.       — Мы оказались слишком близко друг к другу, разница в росте сыграла со мной злую шутку, — тихо хмыкает, а у самого зрачка разливаются отголоски первой влюбленности, впоследствии переросшей в первую любовь. Милли смотрит перед собой, не решаясь взглянуть на Хану, увидеть в нем осуждение, потому что, она уверена, оно в нем будет. — Он спросил, можно ли меня поцеловать… и я сказала «Да».       Хана тихо охает, а картина в сознании Йо окончательно переворачивается.       «Потому что не могу тебя убить», — намеренно брошенная в Париже фраза разлетается на кусочки, их больше не собрать. Йо не может понять, почему Хао так отчаянно ото всех — даже от самой Милли — пытался скрыть собственные чувства (если не брать в расчет желание врагов найти его слабое место и в итоге убить Милли), однако это не похоже ни на коварный план, которым грезят Анна с Мэй, ни на забавную игру человека с полным отсутствием эмпатии.       Он поворачивается к Милли из будущего, и та впервые за продолжительное время, держа себя за предплечья, не молчит, омраченная. В ее глазах все те же слезы, а на лице печальная улыбка:       — Я же говорила: это не то, чем кажется, — коротко отзывается, тем самым давая понять, что их чувства тлели, согревали их не только до Турнира, но и впоследствии, на его протяжении. Что же случилось? Почему вдруг Хао оттолкнул всех и решил заполучить Корону? Почему Милли не встала на его сторону?       Или, может, все-таки встала?..       — Но ведь в поцелуе нет ничего плохого? — Хана предпринимает попытку ободрить, срывая нестандартным поведением очередной шаблон. Милли поначалу удивляется, а после возвращается в состояние легкой меланхолии. Если бы дело было только в поцелуе. — Разумеется, если только Хао не отвратительно целуется — тут уж ничего не попишешь.       Вызывает смешок. Какой же он все-таки очаровательный, малыш Хана.       — Нет. Нет, это было потрясающе, я никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Поистине невероятное ощущение, — и по тому, как она наклоняет голову чуть вбок, как приподнимаются в иронии ее брови, Хана понимает — треклятое «но» присутствует и в этой сказке. — Но вместе с тем это было, как словно то, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, случилось, и весь мир — его надежды, доверие и вера в тебя — оборачивается против, ты чувствуешь разочарование дорогих сердцу людей, и его не смыть никаким душем или желанием искупить вину. Ты действительно считаешь себя виноватым за свои чувства.       И именно это давит на горло Хане. Неприятный, твердый комок, от которого хочется закричать: «Это же неправильно! В этом нет ничего такого!», но он молчит.       — Я убежала в истерике, считая себя последним предателем на земле, и надеялась больше никогда не увидеть Хао, но он неожиданно пришел на выпускной, ужаснув тем самым Анну и меня. Томми одолжил ему костюм.       — Бариста из кофейни? — Хана припоминает утренний диалог и восхваление какого-то умелого парня во французской пекарне; на удивление Хао не вспылил ревностью и никак это не прокомментировал, а значит, вряд ли имел отрицательный опыт общения с ним. Милли кивает.       Выходит, Хао появился на выпускном не чтобы побесить Анну? Он пришел ради Милли, возможно — ее песни, поддержать, несмотря на обилие обычных людей, которых на дух не переносил. Йо хочется извиниться перед ней.       — Своим появлением он вызвал у меня приступ паники: я не знала, что делать, мне казалось, все стало только хуже! Однако Хао и впоследствии Амаи успокоили меня. Она пришла на помощь, извинившись за отвратное поведение Урагири, которая «явилась чисто посмотреть», а заодно и посмеяться, потому что прекрасно помнила Хао, Амаи поселила во мне надежду, что все не зря, — забившись где-то за сценой, тогда у Милли будто прорвало плотину, и она вылила подруге все-все, сумев определиться и принять решение, изменившее в корне ее жизнь. — Хао предупреждал — еще там, на выпускном, что все не будет как прежде, что я «поставлю на себе клеймо» — но мне было так наплевать. В тот момент, когда песня отыграла, а он не отказался от всего того, что у нас было, о чем мы разговаривали и что видели, мне казались мои действия единственно правильными. Я бы ни за что не забрала свои слова назад.       Заканчивает она, окончательно убеждая Хану в их сложнейших и тем не менее прекрасных отношениях. Даже не будучи заядлым романтиком, он проникся этой историей, она вызвала смех, умиление, грусть и раздражение от того, как сложились в их семье обстоятельства, мальчишка про себя проклял видение Хао, из-за которого ему пришлось убить Нину, и начался весь этот абсурд. Нине же комфортно быть призраком, какие могут претензии? Почему нельзя отпустить прошлый опыт во благо живых?       Пожалуй, если бы все было настолько просто в человеческой психологии, то большинства войн удалось бы избежать.       — Знаешь, что я об этом думаю? — наконец подает голос Хана. — Ты должна рассказать маме.       — Что? — но Милли определенно не улавливает логики. Усмешка, прикрытые веки — это полный абсурд! — Может быть, ты забыл, я напомню: Хао убил ее сестру, сестру-близнеца, у нее на глазах, чтобы исполнить какой-то неразумный план по геноциду всего человечества! Это не просто «дернул за косичку», здесь не получится договориться.       — И тем не менее ей придется, — Хана настаивает, не видя ничего серьезного или дико сложного. — Она все равно не может открыто ему противостоять, спор по поводу Нины был закончен несколько лет назад, и если побочная ветка почует связанное с этим желание — а что-то мне подсказывает, она почует это, даже если ничего такого не проявится, — то ее ждут неприятности и поджог пороховой бочки, которой, по сути, является вся ваша семья. Милли… — он смягчается, замечая напряжение в ее плечах, обострившуюся боль, укол совести во взгляде, — она боится не твоих чувств к Хао, а того, что он причинит тебе вред, и это понятно.       Пожалуй, кое-какой опыт все же невозможно отложить на полку и двигаться дальше. По крайней мере, в случае с Анной. Хана потирает шею, нужно выразиться иначе.       — Она считает, что сделала что-то не так, пока вы были вдвоем, что твоя влюбленность — любовь, называй как хочешь — следствие ее недосмотра, хотя все, о чем ты рассказала мне, больше свидетельствует о каких-то «Ромео и Джульетта» в японских реалиях, нежели о запудривании мозгов, — он поднимает голову, мельком оглядев потолок, и чертыхается. Ко всему прочему, сейчас Анна убеждена в своей никчемности, и это играет огромную роль в ее нежелании отделять душу от тела во время тренировок шаманского альянса. Если она узнает, что ни в чем не виновата, если сама Милли ее в этом уверит, расскажет начистоту, как все случилось, то у них может наметиться прогресс, а, как следствие, и скорая победа над Вайолет.       Он слишком долго пробыл в этом мире, и как бы ему не хотелось свести родителей, проконтролировать, чтобы отец снова не напортачил, как это умеет, Хане необходимо вернуться в свою вселенную, исправить совершенные ошибки и воскресить наконец родную маму.       — Почему ты такой? — внезапно Милли задает вопрос, заставляя в удивлении приподнять брови. Она смотрит прямо, немного хмуро, не мигая.       — Какой «такой»? — он забавно морщит нос в непонимании, однако Милли опускает напрашивающийся комментарий.       — Такой спокойный. Бабушка с Анной рвут и мечут, пытаются не допустить наших встреч с Хао, тогда как ты не только не разделяешь их раздражения, опасений, так еще и поощряешь! И я говорю не только про сегодняшнее посещение Парижа — еще тогда, когда я вернулась из Изумо и рассказала тебе о небольшом отпуске с ним на острове, ты не удивился. Духи, да даже Элиза больше возмутилась, чем ты!       — Было бы лучше, предпочти я упреки поддержке? — встречный вопрос, от которого разит резкостью и некоторой холодностью. Он пытается наладить контакт, сделать так, чтобы они наконец научились говорить словами через рот, использовать язык не только для ругани или забавных песенок, но еще и смогли построить будущее, которое не будет шататься от одного дуновения ветра или чьего-то неугодного мнения! А вместо благодарности Милли…       Она опускает голову, волосы ссыпаются на лицо кудрявым водопадом, вводя мальчишку в ступор. Только не это…       — Прости. Я просто так долго слышу обвинения в свою сторону, что я позор семьи и лучше бы мне было беспрекословно следовать настояниям бабушки, — Милли всхлипывает, неловко вытирая хлынувшие слезы тыльной стороной ладони, отчего в Хане ненависть к Бисе мешается с жалостью к ней. Насколько нужно быть сволочью, чтобы сломить человека, который даже не сделал тебе ничего плохого?! — Да и Хао… его настрой против нашей семьи, скоро союз с Анной заканчивается… я так боюсь не успеть его переубедить… наша семья этого не заслуживает, в нас есть что-то хорошее, просто он не хочет увидеть, и Ан-на…       Она икает от того, как неожиданно Хана берет ее за щеки и поднимает, заглядывает в глаза. Взгляд его серьезный, отдающий нервозностью и не особым желанием касаться этой темы.       — Ты веришь в то, что у Хао есть к тебе чувства? — спрашивает строго, сбивая с толку. Милли глуповато опускает ресницы — она не помнит их разговора у озерца, как Хао объяснил его заинтересованность в ней невозможностью убить из-за списка Анны, как вспылил в кофейне, решившись по просьбе Милли взять ей дополнительное пирожное, а в итоге наткнулся на назойливого кассира.       — Ты хочешь одновременно сладкое, соленое, политое шоколадом и посыпанное перцем, при этом обязательно банановое, но такого здесь нет, а на «не то» стопроцентно расстроишься, — проскакивают нотки агрессии, Хао практически рычит на подошедшую к нему Милли, — а между тем все названия и состав на французском, еще этот стоит здесь и спрашивает, чего хочет моя…       Он осекается, вызывая мгновенную тишину. Не поворачиваясь к ним, Хана хлопает себя по лбу с категоричным «Идиот», в то время как Милли выбирает какой-то пресный на вид чизкейк, тыкая пальцем в витрину, и определенно режет по ушам француза неправильным произношением, Конфликт исчерпывается, не получив продолжения или объяснения со стороны Асакуры.       Он так и не дал ей определения — девушка, невеста, приспешница, а она не стала настаивать на скором решении. Милли забыла обо всем, однако это не значит, что подобных диалогов не происходило раньше. Вполне возможно, Бисе настолько сильно исказил ее восприятие реальности, что такие романтические мелочи, как танец на одной из площадей, или внезапный поцелуй в качестве небольшой уловки, уже не расцениваются в качестве проявление чувств.       Милли горько кривится, подтверждая теорию Йо.       — Мне столько раз говорили, что я нужна ему только ради какого-то плана, что я уже и не знаю, чему верить.       — Поверь мне, — но Хана разбивает сомнения железобетонной уверенностью. Он переключается с щек, преднамеренно смахнув с них назойливую влагу, и берет за дрожащие плечи, впитывая в себя их дрожь. — Отбрось все то, что этот кретин тебе наговорил, я с ним еще разберусь. Никаких «но»! — пресекает попытку вразумить и снизить гнев на того, кто дал клятву лечить людей, а вместо этого пользуется положением во благо садистских фетишей, — Милли, кроме тебя никто — никто, слышишь? — не сможет привести Хао в чувства и подарить ему надежду на этот мир.       — С чего ты так уверен? — насмешливо хмыкает она, очевидно не разделяя его упорства. Убежденность других сильнее ее собственной. Видит великий Дух, Хана оттягивал момент до последнего.       — Потому что в нашем мире ты уже провернула нечто подобное, — он выдыхает в улыбке на ее шокированное «Что?» и продолжает. Была не была. — Вы с Хао женаты в моем мире сколько я себя помню, у вас есть дети.       — Хао жив? — неверяще спрашивает она, и ресницы ее распахиваются от положительного ответа, тогда как Йо прикладывает ладони ко рту. Он убил Хао несколькими месяцами ранее, а значит, все то, что Хана сейчас скажет и во что поверит Милли, вспорхнет с новыми силами, не претворится в жизнь.       — Прости, — вырывается из него быстрее, чем мозг успевает обдумать последствия.       Йо буквально раздирает на части от убеждения, что другого выхода попросту не было: Хао сошел с ума, повредил Короля Духов, убил его — и злости на самого себя: он ведь всегда был против насилия, и даже к распоследнему пропащему и потерянному человеку находил свой подход, основанный на выслушивании, понимании и дальнейшем прощении. Так было с Реном, Лайсергом, многими другими на Турнире — когда, казалось бы, в них ничего, кроме злобы и отчаяния, желания пройти по головам ради победы не осталось, Йо находил немного тепла и света для каждого, освещая их дальнейший путь и свой в частности. На Турнире он даже не подумал о чем-то таком: убеждения Судей и всех вокруг в необходимости жертвы — убить одного, чтобы спасти всех, — перебили его натуру и заглушили крик.       Когда нужно было просто молча подойти и выслушать его историю, ведь, как оказалось по рассказу Милли, в ней были и светлые пятна тоже.       Ненавидит ли она его? За то, что сотворил.       В качестве ответа Милли аккуратно касается его плеча, прикосновение кажется немного обжигающим — несмотря на прошедшее время, эмоции не утихли, однако далеки от тех, на какие он успел подумать.       — Не стоит. Поверь, не тебе извиняться и раскаиваться в произошедшем на Турнире, — не говорит об именах и мотивах. Ее лицо становится на секунду непроницаемо-жестким, и этой секунды хватает, чтобы задуматься: Хао ее предал? Все обернулось не так, как хотелось бы, не по вине Милли? Или в этом также поучаствовала Мэй?       Висок простреливает боль от умственного перенапряжения. Сколько всего он узнал за сегодня и сколько предстоит узнать еще…       — В разгар финальной битвы ты выбежала на поле и попросила не убивать Хао, так как была от него беременна.       — Что? — изумляется Милли, едва ли не поднимаясь с кровати. Йо теряет дар речи.       — Вы познакомились на Турнире: из-за постоянной занятости моего отца, ты пошла искать на задницу приключений, а нашла Хао, — Хана пожимает плечами, не видя смысла скрывать. Тон его голоса простой, как если бы он описывал поход за хлебом в магазин.       — Почему Анна не остановила меня? — логичный вопрос, от которого он раскрывает рот без возможности ответить. Нет, об этом он ей не скажет.       — Ну… э… ей пришлось остаться на какое-то время в Токио, и она прибыла лишь к заключительной части, — витиеватые фразы, Хана неоднозначно крутит кистью в воздухе, тогда как Йо вспоминает его разговоры с Элизой: ему было семь месяцев, когда Турнир закончился, и Король с Анной вернулись домой; скорее всего она не могла вырваться из-за беременности, родов и послеродового ухода, которые вряд ли доверила бы семье — тем более, Киоямам, если конечно Мэй или Линдси в другой вселенной не совершенно иные, без каких-то личных и амбициозных проблем. Другой вопрос, почему Милли оказалась на Турнире, пока Анна была в Токио? — Ты поехала с отцом на Турнир в качестве зрителя, и он малость не доследил за тобой, вследствие чего ты и Хао… — Милли краснеет, коленки плотнее прижимаются друг к другу под джинсовым платьем. — В общем, именно из-за этого я считаю пару поцелуев, которые проморгала мама, ерундой, так как в нашем измерении…       — Проморгали вещь куда серьезнее, — заканчивает за него Милли, касаясь низа живота. Подумать только: она беременна от Хао! И будоражит не сколько осознание того, что она подарила ему детей — не одного ребенка, Хана сказал именно «дети», во множественном числе — но еще и что им предстоит вдвоем…       Она стыдливо жмурится. Нет-нет-нет! Им слишком мало лет для подобных мыслей! По рассказу Ханы им должно быть не сильно больше, но то — другая вселенная, другой опыт!       Милли рвано выдыхает, а когда находит в себе силы разлепить веки, на нее как-то опасливо и настороженно смотрит Хана.       — У вас же ничего такого не было, да? — вкрадчиво интересуется, чувствуя, как припекает уши. Милли же, с опозданием осознав, о чем конкретно он спрашивает, заливается краской и практически устраивает пожар на голове, вновь спрятав лицо в ладонях, буквально вжав их в лоб, нос и подрагивающие губы.       — Н-нет, — еле давит из себя, задыхаясь от смущения. Почему вообще они должны разговаривать о чем-то подобном?! Хане на вид лет семь, а ей… а Милли просто стыдно! — И давай мы вернемся к Турниру, пока я не умерла со стыда, хорошо?       — Согласен, — не являясь фанатом копания в чужом нижнем белье, Хана в облегчении прочищает горло и перебирает события на предмет недавней остановки. — Никто не ожидал подобного заявления, однако сыграли на руку твои отношения с моим отцом — он души в тебе не чает, поэтому изначальный план убийства пошел под откос. После коронации и объединения с Королем Духов, отец лишил Хао шаманской силы, оставив разве что способность видеть духов, и переместил вас обоих на Землю, а сам вместе с мамой занялся Королевством, которое в то время оставляло желать лучшего.       — Нас сослали? — придя в себя и опустив руки на колени, Милли куда серьезнее смотрит на Хану, тот ведет плечом.       — Фактически, да. Сама понимаешь: то, что ты за спиной отца встречалась с Хао и нашла в нем что-то хорошее, не умаляет опасений относительно его намерений, — она уныло кивает головой. Даже там Анна не смогла примириться с ее чувствами к нему, что уж говорить про сейчас? — Зато спустя ряд событий, о которых я не могу сообщить по понятным причинам, вы оба реабилитировались в глазах королевской семьи, и до сих пор проживаете вместе с нами. Впрочем, как и другие неугомонные личности, хотя речь не о них.       Фыркает, напоследок отмахиваясь, как если бы отгонял назойливую муху, после чего с большим энтузиазмом переключается на Милли, кулаки упираются в бока.       — Речь о том, что несмотря на явные разногласия и непонимание, Королева предпочла отношения с тобой в настоящем печальному прошлому. Да, это было тяжело, да, вы еще неоднократно ругались на этой почве, однако все это было следствием волнения, о котором мама, ввиду характера, редко высказывается прямо, — он подходит к ней ближе, вновь беря за уже не дрожащие руки, проводит аккуратно большим пальцем по выпирающей косточке и наклоняет голову вбок, ободрительно улыбнувшись. — Она приняла твои чувства, начала относится к ним с уважением и впоследствии оказала содействие в организации свадьбы, которую ты ждала с тех самых пор, как взялась за исправление Кодекса Киоям.       — Постой, — от неожиданности она даже отстраняется, смотрит с недоверием и расцветающей надеждой. Хана делает вдох — последний рывок. — Неужели ты хочешь сказать, что я…       — Ты — Асакура, Милли, и одновременно с этим являешься главой обеих веток семьи Киояма, — сердце Йо саднит и окончательно сжимается.       Он потирает лицо в отвращении и не знает, что сказать. На ум просится вроде бы безобидная шутка «Теперь мы родственники, да? Всегда мечтал о младшей сестре» — если бы не одно «но» в лице убитого Хао. Касание на плече становится тверже, осязаемее, Йо оборачивается на Милли, и в ней все так же нет ни намека на упрек или злобу, скорее — скорбь и светлая грусть по умершему любимому.       Оставался ли Хао до последнего с ней хорошим человеком?       — Нет, это невозможно! — Милли вскакивает на ноги, начиная безотчетно ходить туда-сюда по комнате. В голове не укладывается, она и обе ветки! Да побочная ей этого никогда не позволит, скорее задушит, чем допустит мысль перелопатить Кодекс, а главное — первые три правила, которые не просто так зовутся «вечными».       — Тем не менее, это правда. Не говорю о том, что это было легко и быстро, тебе потребовалось порядка шести лет и помощь Короля Шаманов, чтобы тебя восприняли всерьез, но ты справилась. Вы оба справились, и без вас сейчас довольно трудно представить работу Королевства в принципе.       — Хочешь сказать, Хао сотрудничает с Королем? — в ее интонации сквозит рациональный скептицизм. Чтобы Хао и стал работать рука об руку с тем, кто победил его и стал Королем вместо него? Да ни за что на свете!       — Он является одним из приближенных советников отца, — но Хана разбивает и эту убежденность, как если бы мечты Хао ни капли не противоречили мечтам его отца, и он вполне мог от них отказаться. Милли едва ли не давится воздух. — Именно Хао помог ему пережить предательство недоброжелателя и потерю тысячи шаманов после войны.       — Хао? — выдыхает Йо. Звучит как что-то из области фантастики.       — Также он — один из тех, кто обучал меня, поэтому все его проклятия, оскорбления и «Если ты сейчас же не встанешь, я скажу твоему отцу, что у нас появилась новая половая тряпка», — игнорирует тихое «Ауч» от Милли, впрочем, это вполне в репертуаре Хао, — обычно пролетают мимо, а некоторые могу процитировать почти дословно. Для твоего успокоения скажу: он не всегда знакомил меня с полом, и в последние полгода мы с ним вполне на равных выступаем в бою на мечах и кулаках…       «Сколько ни бодались с тобой, каждый раз срабатывает», — вот, к чему была эта фраза! Соревнуясь с Хао постоянно, Хана мог выявить слабые места и то, на что он обращает или не обращает внимание в определенный момент. К слову, бить лбом наотмашь в нос, как сделал Хана, не есть хорошо и наверняка болезненно.       — В отместку я называл его «дядей», отчего он приходил в бешенство, ну, не нравилось ему: сначала просил называть по имени, потом требовал, в итоге смирился, потому что «чем больше ты тролля кормишь, тем агрессивнее он становится». А я в свои семь лет был далеко не ангелом, — Хана хмыкает, с некоторым содроганием вспоминая себя-малолетнего и удивляясь, как у людей вокруг хватало нервов или не хватало злобы придушить его и спрятать труп где-нибудь в кустах. — Так вот, к чему я это? Поговори с мамой — если ты расскажешь все как есть, она выслушает и, скорее всего, поймет.       — Или запрет в каком-нибудь подвале, посадив на цепь, ведь у нас нет под рукой Короля Шаманов, чтобы на добровольных началах вытащить из Хао силы и отправить нас вдвоем домой, — выдвигает свою теорию Милли, определенно не будучи уверенной в успешности затеи Ханы. — К тому же ты говорил, что твой отец пожалел Хао только из-за его привязанности ко мне, а я, — она обводит взглядом комнату, — не вижу никаких парней, претендующих одновременно и на престол Короля, и на сердце Анны.       Хана открывает рот, чтобы съязвить или ляпнуть какую-то глупость, но вовремя его закрывает. Не хватало подавать идей и намеков, он и без того уже рассказал достаточно.       — Даже если ты не видишь, это не значит, что их нет. К тому же, они могут появиться в будущем, — добавляет быстрее, чем она успевает задать наводящий вопрос. Хана хочет чертыхнуться, что следом за Милли использовал множественное число, и это может ее насторожить, однако она ослабляет интерес, переключаясь на бескрайний простор ковра перед собой.       — Все равно это не даст гарантий, что будущий Король меня послушается. Для него в этой вселенной я — никто, мы не проводили с ним детства, да и не давал он обещаний перед Анной присмотреть за мной, — лишь немногие готовы поступиться общественным мнением, желанием большинства и выбрать веление сердца близкого человека. Вполне возможно, именно дружба с ней сыграла на руку жизни Хао, однако сейчас… Милли даже не хочет думать, как разойдутся в стороны будущее их, казалось бы, параллельных вселенных. Тем более, что главный и наиболее весомый аргумент так и не случился.       — Отцу это не важно, — перебивает ее Хана резко, лишь с задержкой поправив настойчивый тон. — В смысле ему не важно, сколько времени он знаком с человеком, он видит глубже остальных и понимает, насколько серьезны его мотивы, мечты, цели. Он понимает оскорбленных, душевно раненых, к каждому находит подход, до которого бы вряд ли кто-то додумался, он… — он выдыхает, отмечая, как быстро кончился кислород в легких, стоило ему распалиться об отце. Хана уныло чешет затылок и опускает подбородок, прикрыв глаза. — Он потрясающий, и не прошло ни дня, когда бы я не был горд за то, что он мой отец. Я очень хочу стать похожим на него.       Милли завороженно слушает, по кусочкам собирая в голове информацию-образ будущего родственника, и по тому, как загораются восторгом ее глаза, можно понять, что она всецело одобряет выбор Анны. Дальнейший план рождается сам собой.       — Наверное здорово было бы с ним познакомиться, — выдыхает она, поддерживая общий настрой. Хана кивает несколько раз, не особо слушая и улавливая намек. — Да и тебе было бы неплохо увидеться с ним, обнять.       — Пожалуй…       — Значит, ты не будешь против, если я его найду?       — Не… стоп, что? — он в изумлении таращится на нее, тогда как Милли остается такой же спокойной, хранящей надежду на успех пришедшей в голову затеи. — Зачем?!       — Как это «зачем»? Ты сам сказал: это потрясающий человек, и я очень сильно хочу, чтобы Анна с ним встретилась, познакомилась, и у них родился ты, — на самом деле, Милли немножечко лукавит. Появление будущего Короля Шаманов в их окружении означает не только рождение Ханы, но также и дружбу с Милли, последствием которой может стать более радостный итог для Хао, если вдруг все начнет рушиться без возможности остановить. Разумеется, это немного эгоистично с ее стороны, однако рассказывать Анне о Бисе, бабушке и их отношениях с Хао — как-то… в общем, это просто план Б, у каждого человека он есть, и Милли не исключение. — Не волнуйся, я обо всем подумала, тем более, завтра в «Ревиле» у меня встреча с бабушкой — скоротаю время.       Его лицо заметно белеет при упоминании ставшего запретным словосочетания, и Милли тут же взмахивает ладонями, уверяя:       — Ничего такого, мы собирались обсудить с ней мои поправки к Кодексу, — Хана смаргивает тревогу, пусть Милли и без того понимает: он не верит. Причем, не конкретно ей — бабушке, тому, что все произошедшее с ней не является какой-то жестокой шуткой, за которую дать бы по рукам. Сама того не осознавая, она меняет в нем категоричное «Нет» на не до конца уверенное «Может быть».       К тому же без него у Милли будет недостаточно данных для поиска — даже используя неведомые, нарушающие всяческие законы конфиденциальности информации базы «Ревила», она вряд ли сможет найти отца. В случае с тестом на материнство с Анной у нее было ДНК Анны и его, оставленное на стакане — здесь же ничего такого нет. Разве что она найдет экстрасенса, прорицателя или еще кого, наделенного даром «видеть», наверняка имевших достойное применение в охранной организации и трудности, чтобы к ним так просто попасть.       План Милли обречен на провал.       — Попробуй, — тем не менее он не отказывает. Самодовольно скрестив руки на груди, он хмыкает, чем подрывает ее встать с постели увереннее, чем была до этого. — Только вряд ли тебе это удастся.       Милли отмахивается, беззлобно фыркая.       — Мне предстоит взять на себя обе ветки нашей семьи, такая мелочь как выяснение будущего мужа моей сестры не должна быть для меня проблемой, — энергично упирает кулаки в бока, окончательно заражаясь воодушевляющей идеей, тогда как Хана считает это даже полезным — если Милли отвлечется от Бисе, сделает что-то во благо семьи, то пра-ба с мамой наверняка это заметят, а там и до открытого диалога останется недалеко. — Обещаю, что в следующие двадцать четыре часа я узнаю, кто является твоим отцом.       И от ее напора, уверенности Йо становится тяжелее дышать. Под челюстью начинает приятно сводить в предвкушении, а пальцы то и дело сжимаются от ощущения трепета под кожей. Он поворачивается к Милли с волнительным и сокровенным:       — И получилось?       На что она лишь хмыкает, розоватые губы оттягивают щеки широкой улыбкой. Милли вскидывает горделиво нос.       — Да.       А значит, уже совсем скоро узнает и он.