Это не похоже на обычное единение с духом-хранителем. Анна уверена: это вообще ни на что не похоже, но обязательно уточнит у Эны. Единение шаманского союза, созданное в полной мере по ее желанию, разве что схоже с игрой, где ты должен забраться в гигантского робота, управлять им из кабины, переполненной мониторами и кнопками, думать за двоих (хотя вряд ли Хао ей позволит), при этом являясь единым целым. Оно ощущается мощной, непреодолимой силой, от которой трепещет душа и, Анна уверена, подушечки пальцев Хао, которые она чувствует как свои.
Она чувствует Хао всего: его дыхание, сердцебиение, отличное от размеренного и тихого, его настроение — злое, раздраженное, Хао нетерпелив, и при этом в нем мелькает надежда, что эта ночь продлится как можно дольше, ведь иначе… Хао не хочет об этом думать!
Ему хватает уже того, что отвратительная и бесхребетная Киояма вдруг выкинула нечто из ряда вон и Хао вновь приходится расхлебывать, цепляясь за жизнь всеми возможными способами. При этом внутренне ощущения не кажутся какими-то неправильными — Хао не ощущает ее как инородный организм, создание, способное взять над ним контроль, подобно случаю в одной из прошлых его жизней; Анна вошла как влитая, и оттого лишь сильнее бесит.
— У нас есть минут двадцать, — сообщает то, что и без нее давно известно. Хао стискивает зубы и все равно не препятствует естественному порыву Анны прикрыть свое тело, выставить их обоих на первый план, так как силы Эны в бесплотном состоянии намного ниже, чем у любого другого духа. Считай — без медальона почти бесполезна.
Но тут происходит нечто, отчего всех троих парализует: мобильный, на удивление выживший после череды крупных и серьезных атак Вайолет и Анны, подает сигнал. Анна чувствует, как внутри Хао все цепенеет, кровь в жилах на краткий миг обращается в лед, и спешит заверить:
— Будильник выставлен за пять минут до полуночи, — тревожным, подрагивающим голосом она заполняет его разум, остужая и тем самым немного обнадеживая. Он слишком долго не шел на призыв печати, слишком долго Киояма упиралась, борясь за возможность остаться и добить их обоих разом, и слишком мало времени, по иронии судьбы, им оставили боги, чтобы сейчас бросить все, схватить тело и сбежать. «Скрыться», — хочет поправить Хао, однако Анна упорно исправляет на «бегство», ущемляя его эго.
Что бы он ни задумал, их мысли проносятся в едином потоке, мышцы отвечают единым сигналам, и если раньше Хао мог ее грубо схватить и потащить, то теперь скорее она его грубо схватит за нервную систему и заставит стоять на месте.
Чтоб ее.
— Оставила время попрощаться с родственничками? — скалится он, возвращая себе невесомое чувство превосходства, одаривая надменностью и немного жалея, что не может посмотреть на нее прямо. Хотя, наверное, оно и к лучшему — времени не так много, чтобы из одной ссоры и препирательств влетать на полном ходу в другую.
— Знала бы, что все так обернется, заложила бы время еще и на твоих, — Анна вторит ему в тон, крепче перехватывая его ладонями рукоятку меча и ментально разделяя острый вопрос на двоих: что с ними станет, если она не вернется по истечении срока обратно в тело? Союз продлится, или же высшие силы обвинят Хао в несоблюдении условия безопасности союзника, и его лишат шаманских сил? Нет, это уж слишком роскошный и невероятный вариант, Анна не может на него рассчитывать.
Впрочем, как и на то, что те же высшие силы не покарают ее за сумасбродство, умышленный вред, грозящий вылиться в траурный конец для них обоих. Опасность в лице Вайолет все еще велика, и если Хао решит вытолкнуть Анну из своего тела, то через пять минут он вполне сможет расквитаться с ней самым жестоким из возможных способов — двое на одну, и если Хао лелеет эту мысль, возводит ее в абсолют, почти благоговея, то вот Анна невольно пускает под коленями дрожь. Она не отпустит его тело так просто — Хао может не сомневаться — и именно в ту секунду, когда он порывается в сторону, она тормозит.
— Не так быстро! — рычит он над самым ухом, а изначальная «кабина пилота», созданная единением союза, распадается, претворяется пустотой, в которой Анна, обнаженная во всех возможных смыслах, опускается чуть ниже и в следующую секунду жестко разворачивается. Хао.
Удерживает за запястья, стискивает так сильно, что и без тела ощущается дискомфорт — или это ее возрастающий перед ним страх порождает эфемерную боль? Хао возвышается над ней, смотрит надменно и зло; из всех возможных, раздражающих вариантов именно в последний вечер, практически ночь, она вытворила черт знает что, за которое теперь, скорее всего, они оба поплатятся жизнью.
Но Анна стискивает зубы — не бояться, не дрожать! Когда угодно, но только не сейчас!
— Можешь убить меня потом — мне будет плевать, — цедит со свистом, чтобы не было слышно дрожи, малейшего колебания. Хао не выказывает ни грамма удивления: разумеется, после смерти ей уже будет все равно на мир живых — это неоспоримая аксиома, с которой трудно бороться даже будучи шаманом, видящим призраков и прочих загробных порождений. — Но позволь убить сначала Вайолет, я не хочу, чтобы она причинила Милли боль.
— А что насчет той боли, которую ей принесли ты, Мэй, вся ваша семейка, чтоб она сгорела в Аду? — Анна вырывает запястья, пятится назад, но он снова настигает ее — словно хищный зверь, цунами, способное раздробить минимальным давлением. Она пытается перехватить его руки — как своеобразный символ власти, управления, однако чем больше пытается — проваливается, — тем больше со стороны, если бы кто-нибудь их видел, это походит на танец. Безумный, бесконтрольный и не желающий поддаваться этому самому контролю в принципе — ни ей, ни ему.
— Мы хотели защитить ее! — выкрикивает Анна, стараясь увернуться, поднырнуть под его рукой, но вздрагивает от изумления. Запястья скрепляются почти неразличимой цепью — если они сейчас не придут к какому-то решению, если Хао не согласится ей помочь, то оба погибнут. И она потащит его в Ад за собой, как обещала во время проклятого выпускного.
Хмурость бровей, пролегающая между ними складка немного смущает Хао. Рот искривляется в привычном презрении, тогда как ее возвышенное и не имеющее с правдой ничего общего заявление и вовсе заставляет ядовито прыснуть. Это они-то хотели защитить?!
— Не знаю, что она тебе наговорила и как, по-твоему, это выглядит со стороны, но я бы никогда в здравом уме не подвергла ее опасности!
— Кто сказал, что у тебя здравый ум? — щурится он, болезненно укалывая эго на пару с самооценкой. Анна проглатывает комментарий, в конце концов на заданиях в «Ревиле» некогда она сама шутила, что у нее не все в порядке с головой, так как демон Они, разбросанный каплями по мозгу, до сих пор доставляет неудобства. Но Хао — это другое, его слова бьют хлеще всяких пощечин, а неизменная критика, обвинения зазывают показать себя лучше, чем она есть на самом деле. — Вот именно, «лучше, чем есть».
Она и забыла, что их мысли теперь едины.
— Ты лишь пытаешься казаться той, кем не являешься, строишь всю из себя, а в итоге страдает Милли, которая какого-то черта считает себя обязанной помогать тебе и спасать, подставляться, тогда как умереть давным-давно должна была ты, — очередное обвинение. Воспоминание Хао, когда он нашел надрывающуюся Анну и погибшую от рук Вайолет Милли, с потемневшими волосами, не отзывающуюся на мольбы вернуться. Но ведь Анна ее и не просила подставляться! — Разумеется, никакого другого оправдания ты и не придумала. А как насчет реальных доказательств? Того, что ты и твоя семейка имели благие побуждения, что я ошибаюсь, и мои глаза меня обманывают, в чем я сильно сомневаюсь?!
У нее они есть. Где-то глубоко внутри, под коркой мозга и за грудной клеткой — растекаются, переливаясь из одного в другое, обрезанные по краям демоном Они и настоящим моментом; воспоминания, которые сполна могут показать и доказать, на что она способна и что делала все это время во благо той, которая ей дороже жизни.
Новая волна страха рассыпается по сознанию, отталкивается от границ души, умножаясь сто крат и концентрируясь в груди — то, чего Анна ни за что не хотела допустить, нависает над ней разящим мечом, ведь если сейчас она смолчит, даст слабину или задний ход, то все они — Милли, Хана, Рурк, Йо — погибнут, и Анна себе этого никогда не простит.
— Я… — ее тело содрогается. Нужна лишь секунда. — Я…
Краткий миг, в который стоит ей приоткрыть завесу: Анна убеждает себя, что он не увидит сверх нужного и не воспользуется этим, не уничтожит морально, ведь Хао может — в ней хранится то, что на это всецело способно. К страху примешивается груз ответственности, давление, тянущее плечи вниз, Анна разрывает осязательный контакт, ее глаза опускаются, смотрят в белеющую пустоту, которая, она точно знает, не отражает реальной черноты души Хао, печать союза на предплечье разгорается белым пламенем, и горло берет крик.
— Не уж-то разобрались? — по крайней мере, Анне показалось, что она закричала. Однако судя по ухмылке Вайолет, она не только не издала ни звука, но и чем-то ее успела рассмешить. — Обрадуйте меня и скажите, что теперь вы сгодитесь хотя бы на подобие противника!
Ей только на руку тянуть время: ведь распадись союз у нее на глазах, даже вдвоем они не будут представлять для Вайолет никакой угрозы, — поэтому она лишь с тенью интереса, ожидания наблюдала за уворотами Хао — не нападавшего в ответ, а больше защищавшего тело несносной Королевы; им куда проще было убраться отсюда, но Вайолет их не винит за избрание сложного пути.
Ее издевка не остается не замеченной — Хао или Королева от его лица вскидывает подбородок, воззряясь со злобой и раздражением. Даже с огромного расстояния-пропасти между ними Вайолет различает в темноте глаз и ночи плещущуюся нервозность, подсчет оставшихся минут и привлекает внимание сильнее, указывая острием невидимого оружия в недо-объединенных недо-союзников.
— У вас не выйдет, — опасно, но без какой-либо угрозы. Голос Вайолет покрывает раскуроченное поле битвы чистейшей надменностью, ненормальным смакованием ситуации и абсолютной недоступностью принятия возможной собственной смерти; он проникает в каждый закоулок, в пустые окна-"глазницы» разрушенного здания с отметинами их «первого последнего» боя с Королевой, отталкивается от поломанной брошенной техники и цепляется за ступни Хао, обволакивает целиком и полностью тело молчаливой и неподвижной Королевы, затрагивая колеблющуюся душу ее хранительницы, выглядящей куда более жалко, чем обычно.
Кулон на запястье Вайолет вспыхивает ярчайшим светом, ослепляет, обдавая несметным количеством энергии фуреку, которую вряд ли вообще способен высвободить шаман, не иссушив себя до дна. Лезвие очерчивается в воздухе, захватывает в себя блики, отражается, переливаясь, но лишь на миг — а после Вайолет исчезает.
— Тормозишь! — чтобы мгновенно оказаться рядом, выбив белый меч из рук. Собственный же разбивается осколками, успешно сыграв роль отвлекающего маневра.
Вайолет переходит на рукопашный бой, нападая сначала точным хуком слева, но натыкается на блок. Она уворачивается от атаки Хао, резко пинает его под коленом, дает по ребрам, и в миг их роли меняются — Вайолет приходится отбиваться, уходить и защищаться. Она угадывает в ударах движения полумертвой Королевы, не забыв напоследок ухмыльнуться.
— Она тянет время, — произносит Анна, раздражая Хао дрожащим голосом и нервными оглядываниями. Наяву в теле Хао блокируя атаки, где-то в глубине его души она продолжает стремительно кружиться.
— Не беси, — цедит он, все еще удерживая ее за запястья здесь, тогда как там он вытягивает из предплечья очередной светлый, белоснежный мощный меч, нападает резво и натыкается на скрежетащую невидимую сталь. Выпаленные Анной слова никак не отразились ни на нем, ни на происходящем — их оказалось недостаточно, и в тот момент, когда до нее это доходит, в своей душе Хао резко разворачивает ее от себя, выдыхая на ухо не менее злобное. —
Не проси.
Никакой романтики, как это было с Милли когда-то, Хао жаждет стиснуть Анну настолько крепко, чтобы несуществующие в его подсознании кости хрустнули, треснули, вонзившись в легкие и мышцы адской болью, отрезвив и заставив догадаться: он не позволит ей коснуться его души. Слишком много светлых воспоминаний, слишком много мрачного прошлого, к которому ей нельзя притрагиваться — разрушит.
Анна разрушает все, к чему прикасается, имеет мало-мальское отношение: людей, их чувства, какие-то важные события…
— Но если мы не сделаем это, она убьет Милли! — именно в тот миг, когда он хочет завершить их танец, вышвырнуть ее из собственного тела, оставив разбираться с проблемами самостоятельно, наплевав на обещания, Анна вспоминает ту, кому эти обещания были даны.
Не менее резво, пользуясь замешательством, Анна поворачивается к Хао лицом, и настает ее черед наступать — так же агрессивно и уверенно, так же непрошибаемо и с итогом чьей-нибудь смерти.
— Из мести, из прихоти, потому что ей нравится убивать. Она не может иначе!
Проскальзывает под чужой рукой, выкручивая себе запястье. Анна приникает к груди Хао своей, сталкиваясь не только эфемерной душой, но и взглядом — злость, отобранная когда-то демоном Они из-за убийства сестры, не позволила бы ей этого сделать — пересилить себя и оказаться на полпути к цели, другая половина которого зависит от него: его желаний и…
— Я позволю тебе убить меня, — мечты с единственным препятствием в лице нее-живой.
Слова Ханы, вспышка мимолетного видения у Хао-призрака, последующий план со всем этим кошмаром, предательством Линдси, лживым шаманским союзом, невозможностью убить Анну, обманом, длящимся не первый год. Анна удивляет его: размышляя о последней ночи, Хао думал, что она предложит Вайолет убить себя, взять с нее обещание не трогать родных и близких, помочь с убийством его (что, в общем-то, абсурдно, если посудить) — но сейчас она ставит свою жизнь на кон, буквально протягивает ему на серебряном блюде, потому что… что?
— «Позволишь»? Ты слишком высокого мнения о себе, — нет, она же не может действительно заботиться о Милли? Не может забыть о своем эгоизме, жалкой душонке, когда сестра буквально готова напороться на шипы и тем самым ее спасти? Это какой-то трюк, обман и трусость в последние минуты жизни — побочная ветка не проникает так глубоко, она не слышит и никогда не узнает их слов, а поэтому когда все закончится, и Хао наконец сомкнет руки на ее шее, Мэй явится с бессчетной армией, уничтожит его, и Корона достанется Анне, Милли предадут суду. Нет, Хао этого не допустит.
— Тогда она потеряет нас обоих, — без угроз — сплошь констатация факта, хоть и на повышенных тонах.
На разные лады, не прерывая внешней борьбы, Анна ведет не менее отчаянную и сложную борьбу внутри. Она повторяет, настаивает на одном и том же, для себя уже решив — ей не быть Королевой, Анна не сможет стать и матерью, которой сын и возможная дочь могли бы гордиться; на девяносто девять и девять десятых процента для нее эта ночь — последняя, и каких бы сожалений Анна не преисполнилась от этой мысли, позволить себе спокойно уйти она сможет только после согласия Хао, одного-единственного момента, после которого их перестанет что-либо связывать.
— Ты должен…
В ответ он пронзает ее взглядом, пригвождая к полу, если бы в душе существовало такое понятие в принципе.
— Я тебе ничего не должен. Никому из вас, — цедит сквозь зубы, чеканит по слогам.
— А самому себе? — она щурится, ударяя по самолюбию, каким-то моментам из прошлого, которые вспомнить сейчас — означает поделиться ими с нею, и вновь делает шаг вперед. Анна не позволит ему все испортить, и в этот раз Хао не реагирует на вопиюще-дерзкую мысль. — Ты же делаешь это не просто так. У тебя есть цель, мечта, стремление, и если сегодня все полетит к чертям, то ничего из этого не свершится.
Она силится не пригрозить ему «Обещаю», да и он без усилия угадывает пропущенное слово. Но вместо язвительного комментария, злости, лишь пристально смотрит на нее, недоверчиво сощурившись:
— Будто бы так мне кто-то позволит ее исполнить? Ты, Мэй, Линдси… — черт возьми, да та же Милли против геноцида и половины его плана по устройству мира, хоть в последнее время не высказывается вслух. — Я уже не говорю о клане Асакура и что будет на Турнире — против меня выступает все человечество, и ты вдруг решила, что одно обещание, один вечер способен переманить на твою сторону меня и твою жизнь, зависящую так же от меня? Что если я соглашусь на убийство Вайолет, то весь остальной мир примет «великого и ужасного Хао Асакуру» с распростертыми объятиями?
Его губы берет усмешка, Хао перехватывает контроль над танцем. Вайолет в реальном мире едва не попадает в цель, вспахивая землю магическим клинком.
— И это мы еще не вернулись к теме твоего любимого перекладывания
своей мести на других, — он не дает ей раскрыть рта. — Или ты уже забыла, что я убил Нину? Косвенно виновен в нападении демона Они, причинил столько боли тебе, Эне, еще неизвестно сколько причиню Йо и Милли, ведь ваши предположения относительно злодейского плана и моего использования ее могут оказаться верными.
Анна теряет дар речи. Страх, сомнения, ранее закинутые, заткнутые вглубь подсознания, тут же расцветают, прорывая защиту и эмоциональный барьер, затрагивают чистоту души, омрачая ее, делая серой, почти прозрачной. Запястья сковывает хватка Хао, в кончиках пальцев энергия гаснет.
— И ради этого ты хочешь пожертвовать жизнью? —
«И ради этого Милли готова была пожертвовать собой?».
Горечь.
Мимолетное дуновение, которое тут же гаснет и которое Анна едва успевает прочувствовать. Если раньше она не придавала этому значения, то сейчас, когда речь и мысли Хао вновь зашли о Милли, она смогла различить именно горечь среди множества других эмоций, связанных с ней: яркая злоба, проблескивающее раздражение, полное отсутствие снисходительности… и нечто светло-грустное, стоило вспомнить сестру.
«Он не так ужасен, как тебе и всем остальным кажется. Никто не знает его настоящего!», — давнишний упрек Милли в разгаре очередной ссоры, попытке Анны привести ее в чувства и «вставить мозги на место». И вот опять — возникает и тут же пропадает, наталкивая на все новые и новые мысли, которые Анна побоялась бы обдумать при других обстоятельствах.
Меж тем она вспоминает льющий в темноте дождь, струйки багровой крови на своих руках…
— Да, — и брови Хао ползут вверх. Ничуть не колеблясь, Анна вскидывает подбородок, пристально и твердо смотря ему в глаза. — Ты прав, я снова перекладываю ответственность за твое убийство на других, не смогу проконтролировать Милли, повлиять на ее будущее и защитить, какой бы убогой эта защита ни казалась тебе. Но пока есть шанс, что в жизни Милли и всех тех, кто мне дорог, уменьшится количество врагов, что я смогу уничтожить с твоей помощью или без нее хотя бы одного, да, я буду пытаться. Я готова пожертвовать собой.
«Чего бы мне ни стоило», — не успевает сорваться с губ, как тело Хао физически встряхивает — Вайолет резво бьет под дых ногой, а следом в ушах поднимается звон.
— Время, — Анну внутренне парализует, охватывает ужас: большие часы на здании торгового центра неподалеку звонят каждый час, на удар приходится по одной секунде, а значит, в их распоряжении есть… двенадцать секунд.
Пугающе-удивительно — у них было немного времени до полуночи, а теперь его не осталось совсем.
Одиннадцать.
— Стоять! — рыкает Хао, крепче перехватывая за запястья и не давая на этот раз выскользнуть из его тела непокорной душой.
Десять.
— Нет! — вскрикивает Анна, проваливаясь в попытке. Удар подкашивает всякую уверенность, Хао в реальном мире спотыкается на ровном месте, тогда как Вайолет прерывает животрепещущий, дробящий грохот безудержным смехом.
Девять.
— Я не дам тебе все испортить! — выпаливает он —
восемь — и…
Открывает глаза.
Подернутые темной поволокой, полные отчаянной решимости и стремления завершить ночь оглушительной победой.
Семь.
— У, какое страшное выражение лица, — хитро прищурившись, Вайолет забавно-злобно улюлюкает и направляет прозрачное, теперь уже настоящее-пренастоящее лезвие на них. — Но успеешь ли ты поймать меня?
И в противовес своим словам бросается вперед.
Шесть.
— Хао, это наверняка ловушка! — взывает к нему Анна, но он продолжает ее жестко кружить, цепляться, царапать ногтями в невесомой надежде добраться до крови и вен. — Хао!
Пять.
Наконец она вырывается, воззряясь со злобой и раздражением, пока его физическое тело борется с нападками Вайолет. Хао уворачивается от лезвия, почти слышит стальной лязг сквозь миллисекунду между-ударного грома, разрезаемый воздух, перехватывает крепче белоснежный меч, нападая следом. Их оружие скрещивается — равно как и взгляды.
Четыре.
— Хао… — беспомощно озирается Анна.
— Заткнись, — он не может на нее смотреть.
Три.
— Готов умереть за бесполезную? — хмыкает Вайолет и тут же отпрыгивает назад, но Хао не собирается ждать. Он резво сокращает дистанцию, приводя меч в боевую готовность и не замечая, как свет, исходящий от него, усиливается, а на лезвии пропечатывается рисунок. Птица и змея.
Два.
Они соединяются внезапно — неуверенные в том, кто первым сделал шаг, но ощущая одно на двоих — грядущесть неизбежного, возможную смерть, готовность умереть одной и жажду жизни другого. Анна кружится в вальсе, набирая темп до того безудержного, безумного танца, в котором кружилась с Хао раньше, и вместо жестокого порыва схватить ее вновь за запястья, горло или как-то иначе причинить боль, он внезапно прокручивает ее под своей рукой и в последний миг, словно передумав и все для себя решив… берет ее за ладонь.
Один.
— Это что за фокусы?! — усмешка Вайолет выгибается в обратную сторону, а первоначальная задумка атаковать в последние секунды их возможного союза с мыслью о невозможности кооператива обращаются против нее.
Все выходит из-под контроля: энергия фуреку Хао, целостность его меча буквально разрубает своей мощью полупрозрачный клинок пополам, а затем поглощает и Вайолет всю; охватывает со всех сторон, облепляет, покрывая кожу, проникает под, разрывая изнутри, и наконец выбивает истошный крик.
Хао отбрасывает в сторону, свет заливает разрушенное поле боя, озаряя ночное небо искусственным рассветом и привлекая внимание неспящих зевак, после чего резко потухает, а на улицы Токио опускается гробовая тишина.
Ноль.
***
«Ан-на… мисс Киояма?.. Вам нехорошо?..», — голоса, сваленные в невообразимую кашу, будто бы издеваясь, наполняют ее голову и давят на виски. —
«Мама!»
Пока внезапным криком сына не заставляют распахнуть ресницы. Пугливо оглядывается, ошарашенная — Анна видит над собой чернеющее небо без капли звезд и решает на краткий миг, что уже мертва. Но резкая боль в области живота, как последствие недавнего удара, доказывает обратное: Анна морщится, грузно охая, делает вдох, как если бы последние пару минут в этом не было необходимости… и поднимается, насколько хватает скорости и резкости.
Где-то неподалеку слышится шипение. Прохладный ветер, который Анна ощущает словно впервые за целый вечер и зябко передергивает плечами, вынуждая бежевое пончо каскадом развеяться перед ней. Хао.
Беглый взгляд на горящее предплечье — печать союза никуда не делась, и Анна смутно угадывает в этом причину ее еще не угасшего сердцебиения, возможности сидеть и встать.
— Анна, — к ней подлетает Эна — такая же непрозрачная и вполне осязаемая, как и все это время «до», а значит и их с ней контракт до сих пор действует. Но Анна не обращает на нее внимание; игнорируя хранителя, она с замирающим сердцем подходит к опустившемуся на одно колено Хао, перед которым иррационально и невероятно неподвижно, безмолвно… лежит Вайолет.
У Анны пересыхает в горле: что-то, что в других обстоятельствах могло бы выразиться через отчаянный вопль —
она убила человека! Снова! — здесь выражается крайней степенью облегчения, за которую Анне нет и никогда не будет стыдно. Она прикладывает холодные ладони ко лбу, потирает лицо, точно зная, что оставляет на нем грязь, и позволяет себе выдохнуть: «Наконец-то».
— Ты еще не знаешь этого наверняка, — сообщает Хао, будто хотел обрезать крылья и у этой надежды. Голос его звенит от перенапряжения и усталости, постепенно охватывающих и тело Анны, передающих от одной к другому и обратно все полученные раны, все увечья, деля боль в равной степени пополам. Как еще между союзниками. — Но да, посмею тебя обрадовать: стерва мертва.
Он опускает ее холодное запястье, через которое на протяжении долгой минуты пытался прочувствовать пульс, и поднимается с явной заминкой: Анна вновь морщится от болезненного ощущения в животе, Хао же проникает рукой под пончо, соприкосновение с поврежденным местом оба ощущают единовременно.
Недолго оба молча вглядываются в лежащее перед ними тело: такое же белоснежно-фарфоровое, каким было в лучшие и худшие моменты их злосчастного знакомства, никаких видимых повреждений, крови или царапин — создавалось напряженное ощущение, что стоит им моргнуть, как Вайолет воспрянет, возродится подобно фениксу, с новыми силами и с привычно-едким: «Ну что, ребятки, поиграем?» — и снова затянет их в бесконечно выматывающий, уничтожающий больше морально, чем физически бой.
Но она не встает. Ресницы ее не дрожат, щекочущие пряди, сброшенные на лицо, не убираются торопливо, не раздражают нервную систему. Вайолет не дышит дольше, чем на то способен обычный человек — пусть уже давно в их умах это понятие к ней не применяется, — а ее кулон в форме капли лежит рядом, разбитый.
Наверное им не хватит ни сегодняшней ночи, ни последующей, чтобы всецело принять: все кончено. Совсем.
— Не думай, что я сделал это ради тебя, — подает голос Хао, а стоит развернуться, шагнуть вперед, как Анну в испуге отшатывает. Слабое, не до конца вернувшееся в состояние живого, управляемого сознанием человека, тело ведет, взгляд ее полон недоверия и вспыхивающего ярко-ярко страха. Анна безотчетно облизывает губы.
Обещание.
— Расслабься, — но вместо ожидаемого нападения, Хао лишь ведет плечом. Что-то в нем переменилось — относительно нее и всей ситуации в целом — ну, или Анне так кажется, ей хочется, чтобы это было так. — Во мне осталось не больше фуреку, чем в тебе, а бить сутулых и обиженных жизнью голыми руками я не особо горю желанием.
Читая ее мысли, точно зная, что она не сдастся без боя, хотя бы потому, что инстинкт самосохранения периодически возникает даже в ее безмозглой голове, он небрежно оскорбляет и между тем направляется дальше. Каждый шаг, каждое прихрамывание и возрастающую слабость, ненависть к этой самой слабости, распространяющейся по его телу, Анна ощущает как свои.
— Хао? — и все же обращается к нему. Запоздало обработав мозгом собственные действия, она тупит взгляд в землю, проходится коченеющими пальцами по штанам, которые тоже уже не спасают от холода, и поднимает на него глаза. Она действительно это скажет? — Спасибо.
Тихо — настолько, что впору поверить в галлюцинации, и Хао поначалу сбрасывает это на шок, надежду на нечто, чего он не захочет ей дать, даже оглядывает ее мельком скептично:
— С тебя должок, — после чего напрягает все ее существо одной фразой, вкладывая в нее все возможное и ничего конкретного.
«Что за долг? Когда ей нужно будет его отдать?», — вопросы прокручиваются в сознании Йо, безотрывно следящего за последними событиями и едва не забывшего о необходимости дышать. Глаза все еще болят от яркого света финального удара, а воспаленный от бесконечных обдумываний, эмоциональных качелей мозг полнится пугающими мыслями: что сулит Анне завтра?
Этим же вопросом задается и Анна. Прижимая руки к груди, она не сразу замечает исчезновение Хао, а когда тело охватывает крупная дрожь, на плечи неожиданно опускается нечто мягкое и теплое — толстовка Оксфорда. Приподнятые в недоумении брови — Эна рядом не язвит и не болтает, лишь безмолвно смотрит на умершую Вайолет, ожидая последующих решений: можно расчленить ее и расфасовать по пакетам в качестве мести за полученную боль, можно отдать Хане для возвращения в их вселенную на растерзание Королю (кстати, судя по лицу Анны, она так и не задумалась, что смерть Вайолет — это не только освобождение от психопатки, но и окончательное прощание с сыном, ведь его миссия в этом мире теперь действительно окончена), а можно не делать ничего, из раза в раз приходить сюда и наблюдать, как медленно тело гниет на заброшенной стройке, где его никто не обнаружит и не захочет для него лучшей участи. Потому что именно такую, по мнению Эны, участь и заслуживает Вайолет.
Но у Анны оно другое. И поэтому Эна даже не удивляется, когда та медленно надевает толстовку, достает из широких карманов неубиваемый мобильник и, набрав заученный наизусть номер, прикладывает к уху.
— Мэй? — тихо спрашивает она.
И Анна отвечает ей:
— Да.
***
Несмотря на недавнюю ругань, Мэй не только вызвала команду чистильщиков, но и приехала лично. Позволяя специалистам выполнять свою работу, запустив руки в карманы длинного бежевого пальто, она молча наблюдала за Анной, ее поведением, беспокойством мыслей, которое не собиралась обсуждать при людях, имеющих те же способности к телепатии, что и она, лишь посоветовала придержать их до приезда в «Ревил», на что получила такое же молчаливое презрение напополам с непримиримостью неразрешенного конфликта. Всю поездку в машине Эна прожигала ее взглядом, предпринимая плачевные попытки задавить морально, но Мэй, будто бы не ощущая и не замечая ничего похожего на комариный писк, игнорировала ее, больше наблюдая за горящими фонарями, мельтешащими за окном.
Ни внучка, ни бабушка не произнесли ни слова вслух.
Зато позднее, уже закрыв дверь своего кабинета за Анной и наложив заклинание непроницаемости одним жестом, Мэй потребовала от нее объяснений: ведь не каждую пятницу или четверг ей звонит внучка и прямолинейно сообщает, что ей «необходима помощь с телом». Разумеется, у Мэй не было выбора —
не оставлять же Анну одну разбираться с этими проблемами? Ее реакция вызывает ироничную усмешку Анны, вспоминается недавний разговор, но явившееся перед ней мертвое лицо не только несколько ввело в ступор, который Мэй тут же разбила жестким самоконтролем, но и породило ряд вопросов, на которые Анне предстояло ответить.
И она ответила — рассказала все, почти все. Анна не сообщила лишь об участии Хао.
В свою очередь Мэй предупредила о занятости судмедэкспертов: в разных частях Японии планировались теракты, из которых два удались, и Сопрано с другими специалистами по горло в работе, — но тут же оборвала себя на полуслове, как если бы вдруг вспомнила, что месяцем ранее самолично отстранила Анну от «Ревила» и от информации о его текущей и предыдущей деятельности.
Анна чудом оставила фразу без комментария, а с учетом формальностей, советов обратиться на медицинский этаж, который снова чуть не привел к ссоре, и прочих не особо приятных мелочей появилась на пороге дома лишь к двум часам.
Погруженный во тьму, тихий и бесконечно спокойный дом; обитатели мирно спят и, приняв неоднократно горячий душ, Анна безуспешно пытается им соответствовать. Легкой поступью заходит в комнату, где на кровати, раскинувшись «звездочкой», спит Хана — мальчишка, прежде особенно чуткий к пробуждениям матери, этой ночью не реагирует ни на покачивание матраса, ни на слабый стук телефона о деревянную поверхность тумбочки.
Анна проскальзывает под одеяло, оставшееся холодным с ее стороны, и старается привести мысли в порядок, но бесконечно-назойливые и шустрые — они ускользают от нее быстрее, чем она успевает их поймать и затушить насильно. Слишком много неоднозначных событий, слишком много эмоций, не поддающихся ни контролю, ни пониманию.
Анна мучается долго, пока не сваливается в беспокойство сна без сновидений.
И если в этой вселенной Анна Киояма, сломленная отчаянием и усталостью, невозможностью больше терпеть, опускает дрожащие веки, то в другой, не менее фантастической и полной магии, преисполненная вновь обретенной жизнью и мечтой, Королева Шаманов, спустя три месяца после смерти,
впервые открывает темные глаза.
