***
Йо держит обещание: когда они встречаются в коридоре, за закрытыми дверями гостиной Хоро-Хоро с Рю продолжают баталии на несущественные темы, а до них нет никому дела. Правда, когда он указывает не на главный выход, а на задний двор, становится понятно, что никто, в общем-то, и не в курсе их ухода, поэтому любопытных носов из-за углов не видно. — Предлагаешь сбежать? — Анна щурится, не понимая, по какой конкретно из причин хочет его треснуть. В ответ же Йо протягивает ей ее обувь, захваченную из прихожей. — Зато так за нами точно никто не увяжется, — доля правды в этом есть. Анна принимает неудобные гета, которые при определенных обстоятельствах и известных фактах променяла бы на шпильки или кроссовки, и спускает сначала одну ногу с помоста в траву, затем другую, ловит голыми плечами порыв вечернего, уже не такого теплого и ласкающего как днем, ветра и расправляет белую кашемировую кофту. Без молнии и на размер больше — еще пару лет назад, когда Эна настаивала на обновлении гардероба, Анну волновало удобство при всей привлекательности наряда, а что может быть удобнее чем завернуться по уши в кофту, при этом хорошо смотрящуюся с чем угодно? Вот и Милли думала так же, беря ее свитер без спросу, потому что иначе Анна не сняла бы с плеча кудрявый рыжий волос. — Ух ты, — не удержавшись, Йо касается пальцем до ткани, оказываясь чуть выше Анны ростом. Мягкая и наверняка теплая материя. — Ни разу тебя не видел в нем. Недавно купила? Наверное именно здесь ему бы задуматься о том, откуда у Анны деньги — самому Йо на пропитание высылают мать с бабушкой — ей же могут отправлять родители, о которых он ничего не знает и самое время спросить. Но что-то грохает в доме, на втором этаже загорается свет, а в окнах, выходящих на задний двор, мелькает тень. Йо с Анной переглядываются, отбрасывая разговоры, и тихо, едва ли не на полуприседе добегают до угла, прячутся под самой стеной. У Анны неожиданно подскакивает адреналин, сердце разгоняется в ритме, и мир кажется четче обычного, травинки выделяются на фоне товарищей. — Я же говорил, тебе показалось! — Хоро, обыкновенно бестактно и не обращая внимание на довольно позднее время, кричит куда-то вглубь комнаты, напоследок еще раз оглядев двор на наличие не приглашенных гостей (мало ли, Тао лишь задумали показаться добродушными, а в итоге посадили им врагов на хвост?), и закрывает окно. Йо с Анной синхронно выдыхают, после чего она обрабатывает и понимает произошедшее совершенно иначе, давая себе возможность на него зло — и одновременно не зло — шикнуть. — Мы должны красться и убегать из собственного дома?! — кричит шепотом, чтобы не дай великий Дух кто-то не подумал заглянуть. — Самая глупая из всех твоих затей, Асакура! Но он лишь улыбается шире, откидывая непослушную челку назад: — Не злись, — слово, которое в любой другой ситуации любым другим тоном могло бы взбесить еще больше. Его смешинки, ощущение неизведанного и тем не менее будоражащего передаются ей, пусть Анна всеми силами сдерживает их внутри, не показывая. Как давно она так куда-либо кралась? Случай месячной давности, когда она пробиралась мимо Тамао со взрывом на макаронной фабрике вместо волос, не считается. Впрочем, все остальные так или иначе относятся к «Ревилу» и имеют опасную подоплеку, азарт тут не столько из-за того, что тебя застукают, а непременно убьют, и, пожалуй, именно невозможность умереть делает ситуацию проще и несколько комичнее. По крайней мере, пока он не надевает школьный пиджак в качестве теплой кофты, забыв про плащ. — По пути обратно я в чем-то испачкался, да и вечер в Токио не сравнится с холодрыгой в горах Китая, — Йо отмахивается, продолжая идти, то и дело прислушиваясь к звукам и призракам, витающим вокруг. — А так ты выглядишь, словно сбежал с построения, — шикает она, после чего добавляет уже тише. — Нужно будет тебе что-нибудь купить. Он разворачивается так резко и неожиданно, что они едва не сталкиваются носами. Анна улавливает в слабом свете пролета между окнами его карие глаза, на каком-то подсознательном уровне высматривая в них солнечные лучики-крапинки, и отстраняется с запозданием. Йо же поражается вероятности обзавестись связанным ею свитером и отнекивается, говоря, что и так ему замечательно. Анне хочется фыркнуть, что он слишком лестно отзывается о ее способностях швеи, но молчит, и разговор сам собой, стоит им оказаться перед домом, не попавшись, перетекает в тему тренировочного костюма. — Я ведь так и не поблагодарил тебя, — вспоминает он, вытягивая шею и пытаясь взглянуть из-за высокого ограждения на верхний этаж дома — Амидамару должен прикрыть их, если кто спросит об отсутствии. Правда реакция его была какая-то странная: стоило Йо с ним поделиться планами на вечер, он весь встрепенулся, смутившись, прочистил горло перед тем, как ответить, да и в целом фраза получилась какая-то скомканная. На «Да, конечно» у него ушло слов десять. — Да ладно тебе, — она ведет плечом, не собираясь вспоминать, как этот костюм пришел ей на ум, какую головную боль принес и почему она вообще решила отдать его Йо. Приподнятые брови говорят о том, что фраза получилась не совсем нормальной для человека несведущего. — Я не могла позволить тебе ходить в тряпье или использоваться в качестве боевого костюма всякое… — указывает на школьный пиджак, за порчу и потерю которого явно сдерут кругленькую сумму, — в общем, всякое. Она отворачивается, обрывая диалог, а Йо, еще немного понаблюдав за чертами ее лица в свете поднявшейся луны — за длинными ресницами, в профиль кажущимися еще длиннее, тонким носом и приоткрытыми губами, которые в разговоре приобрели влажный блеск, — поворачивается к пункту назначения. — Я тут видел небольшое озерцо неподалеку, — произносит уже обычным голосом, не боясь быть застуканным. — Ты же в курсе, что от воды тянет холодом, и твой пиджак тебя не спасет? Свитером делиться не буду, — ей хватает Милли с ее вечным шмоном по гардеробу: несовпадение по объемам в бедрах растянуло ей юбки и несколько брюк, благо с грудью у них ровно наоборот, но и это не спасло нечто белое и кружевное от пристального взгляда сестры. Йо же в том, как Анна плотнее кутается в кофту, видит совершенно иное, и это иное теплой каплей падает в душу, пуская волны. По прошествии пары улиц озеро встречает их неприветливо. Из-за отсутствия каких-либо людей становится не по себе, а пронизывающий, порой доходящий до свиста в ушах ветер, забирающийся под всякую кофту и обдающий голые ноги Анны, и вовсе вынуждает поежиться, зябко повести плечами. Йо действительно собирается предложить уйти; в какой-нибудь кофейне поблизости, он уверен, обстановка такая же тихая и располагающая к разговору, а из плюсов добавятся тепло и горячий чай, но Анна уже идет к небольшой лестнице, ведущей до дорожки вокруг озера — бывалое место любителей бега и компаний, обычно располагающихся на разбросанных лавках. Фонари возле них светят тускло и по большей части нужны, чтобы не запнуться о какой-нибудь камень, после заката книгу даже в теплое время не почитаешь — проще выколоть глаза. Само озеро является искусственным водоемом, по форме напоминающим сдутый футбольный мяч — округлое по краям, с «впадиной» посередине, выполняющей роль небольшой площадки для любителей йоги или летних палаток с закусками; по всему периметру протянуты перила, любовь к которым у Анны идет из детства. — Анна, т-ты уверена? — Йо выставляет руки вперед, не зная за что ее ловить в первую очередь при падении, когда она одним ловким движением садится на перила, упираясь ногами в перекладину. Его волнение необоснованно и излишне, колет в самолюбие и переоценку собственных возможностей. — По-твоему, я свалюсь? — ущемленно спрашивает она, вынуждая одним сверкнувшим взором, точечной интонацией спрятать язык за зубами и молча встать рядом. Даже если она упадет, подумает только упасть, он успеет ее поймать — этим Йо и утешается. — То-то же. Она висела над пропастью, держась за дряблую веревку из последних сил, прыгала с крыш высоток, чтобы ее не подстрелил снайпер, неоднократно выполняла гимнастические трюки с перекладинами, что впору записываться на олимпиаду, а он… понятия не имеет, заботясь о ней так, как то может позволить себе скромный, неловкий парень за целеустремленной и самоуверенной девушкой, претендующей на звание его невесты. Подсознание неуместно подкидывает сравнение их вылазки с тайным свиданием, но Анна быстро отбрасывает действительно бесполезную мысль. Йо ставит локти на перила, наблюдая за темной гладью, расходящейся слабыми волнами при порыве ветра и спешащей обратиться зеркалом, пока ее не уличили в подмене. С его губ не сходит слабая улыбка. — Теперь, когда мы остались одни, может, ты наконец поделишься, что тебя волнует? — Так ты для этого меня вытащил? — впрочем, она и без него догадалась. Поездка в Китай была настолько изматывающей при всей ее красочности, что Анна сделала поблажку и на вечер отложила тренировки, а при всей любви Йо к теплу и сну сразу после плотного обеда только нечто важное и серьезное может выгнать его на холодную улицу при возможности поваляться и побездельничать. Йо кивает, замечая, как первый листок, сорвавшись с ветки, оседает природным корабликом на воду в озере, рассекает волны с невидимой маленькой командой. — Мне показалось, что в доме ты не смогла бы расслабиться, и откровенного разговора не случилось бы. Поэтому, — он пожимает плечами, одним движением обозначая окружающий их небольшой парк, — мы здесь. — С чего ты взял, что мне нужно откровенно поговорить? — она щурится, пытается уличить его на несуществующей лжи или как-то болезненно тюкнуть. Но Йо остается спокоен, волнение разве что можно заподозрить в том, как он касается кончиком языка верхней губы, подбирая слова: — При всей строгости, ты редко срываешься. Не кричишь из-за медленного выполнения поручения или глупого поступка, а именно срываешься, — незримо для него она пожимает в стыде губы. Неужели это было настолько заметно? Она задела его? Наблюдательный придурок… или не совсем придурок? — Поэтому я подумал, что тебя что-то беспокоит и ты хочешь этим поделиться. — Или у меня просто плохое настроение из-за критических дней, — она иронично хмыкает, припоминая фразу Хоро, и настает черед Йо изумляться. Он резко отрывается от созерцания кораблика, уставляясь на нее со смесью стыда и ужаса от возможных последствий. — Ты слышала? — Удивительно, как соседи не услышали его крики, — Анна ведет плечом, не собираясь рассказывать о вездесущей Элизе, не стерпевшей подобного отношения к «ее Госпоже». Любовь и преданность к ней до сих пор на должном уровне, и никакое совместное приключение, воспоминания не позволят убрать иррационально твердое требование в уважении к Госпоже. — Кстати, напомни, как мы вернемся, надрать ему уши. — Анна… — начинает он. — Нет, и не подумаю забыть, — перебивает она пренебрежительно. — Но Анна… — Я слишком долго терпела его выходки, чтобы спустить все на тормозах, — к голосу примешивается раздражение, костяшки пальцев белеют, сжимая перила. — Или ты считаешь, что он прав? — Анна. — Что? — она резко озирается, тогда как он оказывается предельно близко. Непоколебимый и стойкий, уверенный, твердый в природной мягкости, при этом не угнетающий, не заставляющий ее чувствовать себя виноватой ни в одном аспекте совместной жизни и целой страны разномастных тайн. Йо смотрит на нее так, как может это только он: открыто, с толикой любопытства, уважающей личные границы, и при этом с бесконечной благодарностью за честность, которую она вполне способна и не проявить. — Что тебя беспокоит? — неизменный вопрос, от которого ей становится стыдно. Йо не задает его громко, уподобляясь ей, или твердо, он окутывает ее незримой аурой поддержки и уюта, в которой хочется раствориться, прильнуть лбом к плечу и наконец дать волю эмоциям и чувствам, вывалить на него все, потому что нет никаких гарантий, что завтра они оба смогут спокойно дышать и продолжать жить, а опасные и психопатийные личности не сядут им на хвост, угрожая близким и друзьям. Ей хочется спрыгнуть с перил, поднять его за грудки и трясти, орать, потому что в какой-то степени он тоже является ее головной болью, хочется удариться в истерику, не случившуюся несколько часов назад, хочется кричать, ругаться матом, пугая округу, и вместе с тем реветь, потому что ей страшно, действительно страшно от того, чем для нее обернется завтра, завершенный союз с Хао и возможное нападение Вайолет. — Анна? Но очевидно, она этого не сделает. Уже идет по иной дорожке, ускользая от зрительного контакта, смотря куда-то в звездное небо, на тусклые фонари, и сжимая ладони на перилах вплоть до судороги. Йо улавливает потерю, тихо вздыхая. — Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной абсолютно всем? — но не сдается. Ей хочется хмыкнуть — так иронично, на границе с издевкой, чтобы уколоть да побольнее: это ему-то она может обо всем рассказать?! Бред! Анна никому ничего не может рассказать — ни одна живая душа не знает целиком и полностью о ее тревогах и страхах, если только духи, Хана, Рурк и немного Милли вдруг не решат собрать их диалоги вместе, вычленив необходимое. Анна справлялась сама — со всем и всегда! Вот только… есть ли в этом смысл? Есть ли смысл хранить в себе до победного наболевшее, гордиться непробиваемостью, если она все равно не смогла ничего сберечь, и то единственное, последнее, что у нее получалось, забрали, под конец отбрив: «Ты больше не одна из нас»? Анна хотела защищать людей: Милли, Хану, теперь и Йо пополняет список неудавшихся проектов и стремлений — зато молодец, так никому и не пожаловалась. Духи, как же она скучает по вечной суете «Ревила». Может, если Анна чуть-чуть приоткроет завесу, ей станет немного легче? По крайней мере мозг освободится от постоянного обдумывания и сможет заняться решением проблем? Она так хочет поделиться… — На меня просто накатила хандра, — прогресс, который он никак не комментирует, боится издать хотя бы звук. Анна на него не смотрит, и Йо уважает ее выбор, не уставая надеяться на возобновление зрительного контакта. — А что если в Турнире победит какой-нибудь амбициозный кретин? Что с нами случится тогда? Разумеется, она не скажет ему ничего — как и любому другому, волнующемуся за нее человеку, — однако и этих неаккуратно произнесенных слов хватает, чтобы Йо подавился и раскрыл глупо рот, не в состоянии закрыть обратно. — Т-ты… и я это слышу от тебя?! — в ответ она выстреливает настолько волчьим взглядом, что язык отнимается сам собой. Йо страшится от теней, попавших на ее лицо, а все ее выражение так и говорит: еще слово, и она утопит его в озере, вернется домой в одиночку и прикинется, что отродясь не знала такого человека как Йо Асакура. Сглотнуть удивление дается тяжело, Йо приходится напрячь всю силу воли, а также подкрепить ее словами Рю: Анна — тоже человек, и ей не чужды плохое настроение с упадническим подтоном. В конце концов Йо сам неоднократно размышлял, что случится, если вдруг он вернется с поражением, — Манта, да и он тоже, шутил, что ему проще тогда вообще домой не приходить, затеряться где-нибудь в лесу и остаться там жить, нежели принести Анне дурные вести. Однако победителем станет только один, да и раз уж Анна начала… — Прости, это было неожиданно, — наконец он исправляется, потирая шею и двигая плечами — постепенно холод сковывает его, но внутренний жар, стойкая душа не дают замерзнуть от такого пустяка. Анна хмыкает, отводя глаза: знаки, которые он воспринимает и читает иначе — даже если ей видится отрицательный исход, не поддержать ее он не имеет права. — А разве мы сможем что-то сделать? В смысле, сила Короля Духов это ведь не последний уровень в игре — это, по сути, сила Бога, с которым не поборешься ни один на один, ни все против одного. И если победителем окажется некто, полный эгоистичных целей, то у мира будет два варианта развития событий: либо человек его уничтожит, перестроит под себя, либо оставит как есть. — И это я слышу от тебя? — возвращает ему она не без тени иронии. На самом деле Анна удивлена, что Йо не пестрит слепым оптимизмом — быть может, причиной тому проигрыш Фаусту, их последующий диалог и полное осознание, что победителем может стать не абсолютно безгрешный и светлый человек, здесь рамки «достоинства» размываются как нигде, и победит не «достойный силы», а тот, кто в определенный момент окажется сильнее всех. Причем эта сила может быть как постоянной, так и следствием череды случайностей, которую тоже нельзя списывать со счетов. — Удивительно, да? Ни дня без чего-то новенького, — продолжает он, инстинктивно шмыгая носом. «Не заболеть бы», — думают оба, и ни один не встает со своего места. — А развивая тему: в случае уничтожения нам остается проживать остаток дней как последние, ибо переживать просто бессмысленно — мы ничего не исправим, а в случае продолжения жизни — жить как раньше, с опытом, приобретенным на Турнире и до него. Правда я не особо понимаю, как это — перестать жить сражениями, ведь меня, да и не только меня, всех участников Турнира, готовили к нему, можно сказать «затачивали», и в одночасье отказаться от всего магического и потустороннего как-то… — он поджимает губы, по большей части имея в виду их отношения с Амидамару. С каждым годом взрослея, друзей на этой почве будет находить все труднее, если вообще возможно; многие из тех, кого с ним связывала тематика Турнира, исчезнут с горизонта, а новые уже не будут им так одержимы, будут относиться как к чему-то произошедшему, чем он, собственно, и будет. — А зачем переставать? — Анна встречает его немой вопрос в глазах спокойно, пожав плечами и едва ли не закинув ногу на ногу от простоты собственного итога. — Это — часть нашей жизни, наша сущность, и ее игнорирование не приведет ни к чему хорошему — ни в моральном, ни в физическом плане. — Да, но доктор О сказала, что мир не готов к публичному проявлению шаманских способностей, — Йо забавно морщит нос, припоминая диалог у больничной койки. У Анны же от воспоминания последствий и запаха медикаментов внутри все съеживается, она поводит плечами безотчетно, сбивая оцепенение, будто налипшую грязь. — Но при этом сама она является доктором не на окраине города, ты попал к ней официально, как пациент со сложными травмами, а вышел здоровеньким на следующий день. Думаю, мне не стоит объяснять, что фиксируют записи одни люди, а лечат — другие, и если бы о ее способах лечения не знали ассистенты на операциях и руководство, то статистика и, как говорят врачи, картина лечения привела бы в замешательство сначала их, а затем и все медицинское сообщество. Йо задумывается, обрабатывая информацию, после чего поднимает указательный палец. — Она ведь поэтому лечит не всех подряд при помощи магии? — бинго, Анна кивает. — Я больше чем уверена, что она лечит только тех, в чьих шаманских способностях и способностях его или ее родственников так или иначе успела убедиться или хотя бы прочувствовать. Вряд ли это решается за операционным столом, а значит, деление на шаманское и нешаманское лечение принимаются заблаговременно. — В машине скорой помощи или на стойке регистрации, на первичном осмотре, — добавляет Йо, Анна же готова назвать его умницей. — Шаманские силы необходимы и пользуются спросом в намного большем количестве мест, чем ты можешь себе представить, — подытоживает Анна, возвращая на его лицо улыбку. — Тогда вообще не вижу смысла беспокоиться по поводу того, чем мы будем заниматься после Турнира, — и что-то в его расхлябанно-оптимистичном тоне ей не нравится. — Только попробуй отлынивать от Турнира из-за сегодняшнего разговора, — грозно начинает Анна, но его мягкий смех, постепенно перекатывающийся из тихого в громкий, заразительный и беспечный, уже не остановить. — Йо! — Прости-прости, — он утирает невидимую слезинку в углу глаза, выводя из себя. — Я просто представил, как Хоро будет разрываться между посадкой плантаций кувшинок для коропоккуру и созданием каких-нибудь снежных площадок для сноубордистов, выслушивать бабушек, что «ей и внучатам нужна горочка поменьше». Пожалуй, при должном воображении это может быть смешно. — Пусть скажет спасибо, если его примут на такую должность, а то с его чувством прекрасного и систематически провисающей логикой быть ему всю жизнь переносным холодильником, делающим лед для коктейлей, — Анна фыркает, добавляя в голос яда. Женская обида за отпущенный комментарий насчет критических дней будет серьезной, долгой и беспощадной. — Пирика бы пилила его за лед неправильной формы, а по выходным училась бы кататься на сноуборде, если не умеет до сих пор. — Рю бы открыл свою парикмахерскую, — поддерживает Анна, чуть отклоняясь на перилах назад, чем неосознанно вызывает напряжение в Йо. Не падает — все в порядке. — Несмотря на его любовь и умение готовить, вряд ли бы Токагеро смог помочь ему с этим. — Самый быстрый нарезальщик овощей для фунчозы, — пропевает Йо, и в боку начинает щекотать от представления большущей горки стеклянной лапши, политой фирменным соусом «Умемия», названным в честь автора, и посыпанной кунжутом. Его «собирательные» блюда отличались раздельной подачей, поэтому те, кто не особо любит морковь или сладкий перец, могли бы их не класть в тарелку, а смешивать лапшу с другими овощами. Черт, как же хочется теперь лапши… а ведь они буквально только что наелись от пуза. — А что ты скажешь о Манте? Друзей становится все меньше. — А чего о нем говорить, он ведь не шаман? — Анна хмурит брови, перебирая возможные профессии. — Впрочем, он что так, что эдак станет каким-нибудь профессором или ученым. В конце концов его мозгами мир можно заново открыть. Она небрежно встряхивает волосами, слишком поздно замечая тишину со стороны Йо. А стоит повернуться, как лицо его виднеется чересчур хитрющим, одновременно радостным за друга и то, что Анна вполне адекватно признала его умственные способности. — Только попробуй ему сболтнуть — завтра не проснешься, — деланно-опасно щурится она, угрожая пальцем. — Еще не хватало, чтобы возгордился и посчитал себя слишком важным для домашних дел. — Ладно, — тянет Йо и наклоняет голову набок, хитринка не спадает целиком. — Скажу послезавтра. А что? Завтра же я проснусь, а там уже и наказания не будет. В отместку Анна легонько ударяет его по плечу ладонью — в сравнении с ее пощечинами и ударами в рукопашном бою, увиденными за сегодня, словно касание пера — она вызывает в нем больший смех. — Эй, не дерись! — А нечего паясничать, — отбивает она без какой-либо серьезной угрозы или злости. Анна могла бы ударить его еще и еще, в конце концов Асакура превысил уровень наглости за сегодня на добрый десяток дней вперед, но он неожиданно становится ровно, в упор глядя на нее. — А что насчет тебя? — вопрос, от которого она осекается, смаргивает пелену из мимолетного веселья и крепче сжимает перила. А что насчет нее? Она уже пробовала себя в фирме, ратующей за использование магических способностей во благо человечества, однако из-за обстоятельств и настойчивости бабушки — по совместительству, ее босса — продержалась относительно недолго. Хотя, стоит ли винить в произошедшем Мэй? Так или иначе это ее прошлое, ее поступки — Анна лишь встретилась с запоздалыми последствиями, и если кто и повинен, то только она сама. — Думаю, из тебя получился бы неплохой учитель, — по изменившемуся выражению лица улавливая упадок настроения, Йо перенимает эстафету предположений, выбивая ее из размышлений. Анна переспрашивает, не ослышалась ли, а он кивает. — Ага, побоюсь назвать в качестве предмета физкультуру, иначе школьники выйдут просто образчиками победителей Турнира Шама… ай! Она хлопает его по плечу. Скрывая ироничную усмешку, едкий комментарий к их же с Ниной работе, Анна шлепает его по рукам, плечам и предплечьям, удивительно не сваливаясь с достаточно тонких и скользких перил, едва не дотягиваясь до затылка. — Я научу тебя ценить мой труд! — он не убегает из-под натиска, не переставая смеяться. Йо сгибается пополам, не отходя от нее ни на шаг, по-прежнему контролируя ситуацию и то, как ее ноги упираются в перекладину, позволяя удерживать равновесие, и ловит все шлепки смиренно и чуточку нагло. — Я ценю, ценю! — и как бы между делом добавляет, потерев подбородок. — Или, может, стала бы менеджером какой-нибудь… рок-звезды? С такой хваткой ты бы точно протолкнула меня на вершину музыкального Олимпа! — И столкнула бы с нее, чтоб долго катился! — выпаливает она горячо, от чистого сердца. К щекам приливает кровь, а холод и пронизывающий ветер, от которого у любого другого бы уже застучали зубы, не кажутся такими страшными и повсеместными. Анне тепло, горячо, ей жарко, что впору снять и кашемировую кофту, да только понимает: если она окажется на земле, Асакуре не жить. Она его утопит — за эти фразочки, за эту наглость и постоянный интерес! Утопит, да, определенно! Йо распрямляется, оказываясь немного ближе, чем был, и невозмутимо потирает под носом, а-ля эксперт. — Как тебе «Йо супер»? По-моему, отлично звучит, — и когда он ждет от нее очередной шпильки, что «Супер» еще надо стать, а начинают люди вообще-то с «Нормально», она на удивление не выдает ничего. Словно застыв и смотря прямо на него, на его черты лица, которые в любой другой момент она бы защипала до синяков, потому что аргх! Бесит!.. но не сейчас. — Анна? — Я хотела стать адвокатом, — поджав губы, как если бы это было чем-то постыдным. Она прикрывает веки — ну вот, сказала — и слышит «О» в качестве ответа. Но то не удивленное «О», не упрекающее и тем более не подразумевающее «Ты? Не ожидал». Одним звуком Йо выражает готовность выслушать и поддержать вне зависимости от того, почему Анна говорит о мечте и планах на будущее в прошедшем времени. Может, именно поэтому она и сболтнула? Вот так внезапно решила открыться? Потому что Йо не из тех, кто предает или даже мельком думает о чем-либо подобном? Он принимает распоследние недостатки и потаенные скелеты человека, с которым общается и решает подружиться, относится к ним с уважением, при этом не напрягая ничем своим. Хотя откуда бы его скелетам взяться? Слишком солнечный, позитивный и миролюбивый — Анна удивляется тому, как стоически он пережил отчуждение сверстников, преодолел непонимание и нехватку общения в юном возрасте, войдя в подростковый период таким, каким не каждый может остаться. На краткий миг она даже задумывается, что он сильнее ее, — не физически, не в шаманском понимании, но в духовном, моральном, психологическом. Йо — как Хана, никогда не унывает, всегда найдет о чем рассказать, поддержит диалог в каком бы настроении ни был, а также имеет шутку, носовой платок и воодушевляющие помпоны про запас, используя по ситуации; с ним интересно, приятно находиться рядом, уютно, и никогда, ни при каких обстоятельствах — Анна не может себе даже представить — ты не посмотришь на него сверху вниз или пренебрежительно. Он этого не заслуживает, он заслуживает уважения, и это чувство в Анне искренне по отношению к нему. — Хотела защищать невинных, спасать их от тюрьмы, — одна из причин, по которой она пошла в «Ревил», не считая сложностей с Милли. Работа адвокатом у смертников или социально незащищенных слоев населения, бедных не является чем-то опасным, хоть и не идет ни в какое сравнение с агентом специального назначения по срокам достижения цели. — И что мешает им стать? Думаешь, не поступишь? — То, что людям вряд ли это нужно, — пренебрежительный хмык. И если Йо из прошлого ловит небольшой диссонанс — ведь к адвокатам обращаются как раз-таки за помощью, — то Йо из будущего понимает: Анна имеет в виду без прямых слов инцидент в переулке, реакция невоспитанной девушки ее сильно задела. Однако она чувствует замешательство Йо и добавляет смутно. — В том смысле, что я уберегу от тюрьмы или смертного приговора один раз, а они не только не оценят, но еще и повторят. Неоднократно. Назовут нестабильной психопаткой, посоветуют запереться где-нибудь в больнице. — И это ты мне говорила, что всех спасти невозможно, — произносит Йо без второго смысла и тут же осекается, поймав уничтожительный взгляд, поджатые губы, за которыми скрываются не только красноречивая обсценная лекция, но и зубы, способные вонзиться в сонную артерию и разодрать в клочья. С другой стороны об этом ему говорила Нина. В этом плане Анна с Йо похожи: оба стремятся помочь, с разницей лишь в том, что она защитой и спасением других компенсирует собственные слабости и комплексы, тогда как он делает это по доброте душевной, из чистоты характера. Духи, неужели она все-таки лицемерна? — Впрочем да, сейчас ты говоришь о другом, — Йо поправляется, запихивая свои наблюдения куда поглубже. Вполне возможно, они поговорят о разнице позже. — Ты бы вряд ли уехала в другую страну, пересекла горы, да и не одни, чтобы спасти кого-то, как это было у меня с Реном. Ее губы против воли складываются в ироничной усмешке. О, она и не такое вытворяла, Йо мало представляет себе ее отчаяние и безбашенность в этом вопросе: прыжки с высотных зданий, ловля пули, предназначенной подзащитному, выход один на один против врага, неоднократно превосходящего ее в размерах и силе. — Я все еще не могу поверить, что вы сделали это, — отвечает хоть что-то, просто чтобы он не счел ее беспричинно улыбающейся дурой. — Да, но никто не даст гарантий, что его семья вдруг не передумает и не запрет их с Джун снова в подвале. Как и на то, что сам Рен не вернется к прежней жизни, состоящей из злобы и кровопролития, — Йо находит чуть рассеянным взглядом лист-кораблик, доплывший до конца озера, прибившийся к таким же кораблям — сгнившим, уже никогда не познающим морской прогулки, и потирает ладони, уперевшись локтями в перила. Холод, напуганный их весельем и беззаботными шутками, взялся за них вновь. — В этом и состоит сложность отношений: чужая душа для нас — потемки, и сказать со стопроцентной вероятностью, что какой-либо человек воспримет твои советы и благоразумие, никто не может. Результат не определить. — И есть ли смысл биться заведомо впустую? — Анна смотрит на его профиль, на чуть вздернутый кончик носа, тонкие, изредка поджимающиеся губы, не источающие больше жизнерадостную улыбку, поднимается до глаз, где не светит личное солнце в крапинках, а теплый карий цвет сменился почти непроглядным черным. Анна знает ответ на свой вопрос — он остается таким же, из-за чего она раз за разом бралась за дела людей, на лицах которых так и бегало табло: «Ничему не учит жизнь, с граблями на ты», однако она хочет послушать Йо. — Смысл есть всегда. И здесь он заключается в необходимости сделать все от меня зависящее во благо человека. Я банально не мог бы спокойно спать, зная, что у меня была возможность, пусть наперекор тебе, поехать в Китай, и именно поэтому я сделал это, невзирая ни на что. Мы преодолели огромное расстояние, скалистые горы, боролись с толпой загипнотизированных зомби, в конце концов встретились с его отцом — просто гигантом на первый взгляд, пусть из-за странной иллюзии: перечисляя все это, можно начать с того, что нас банально могли не пустить внутрь, запереть двери, наслать ниндзя и убить… но этого не случилось, — добавляет напоследок, чтобы не шокировать Анну и совсем не отрезать себе дальнейшую возможность отправляться за друзьями куда-либо. Анна наблюдает за ним, и он поворачивается к ней лицом, мягко улыбается краешками рта. — Я сделал все возможное и горжусь, ведь мы вернулись в счастливый финал — по факту середину, потому что Турнир только начинается — и он куда важнее всяких «но» или «если». Он переводит дыхание, удерживая последующую мысль, тогда как ее испаряются, голова пустеет, оставляя лишь завороженно слушать и вникать. — Так же может быть и у тебя: да, неисправимых людей или тех, кто рано или поздно возвращается к старым привычкам, полно, и исходя из необходимости работать тебе придется лопатить их дела, собирать доказательства, добиваться оправдания и иногда видеть, как они посылают твои труды куда подальше, не поблагодарив. Но просто представь, скольких людей ты сможешь не спасти, если в один момент опустишь руки, и сколько из спасенных будут тебе благодарны, потому что их обвинили несправедливо и все, на кого они рассчитывали, бросили их или поставили крест? Неужели от осознания того, что ты вот этими самыми руками спасла человека и его близких от горя, жизни, запертой в клетке, тебе не становится хотя бы немножечко легче? Неужели ты готова сдаться от одного, двух поражений, неприятного комментария, несмотря на возможность сделать куда больше для небезразличных людей и мира в целом? — он ставит шепотом точку, отнимая у Анны способность дышать. Смотря на Йо во все глаза, она не может поверить: его уверенность, с которой он говорит правильные, а главное — необходимые в этот момент для нее вещи, с которой он убеждает ее, что она со всем справится, не будучи участником активных действий, его доброта, поддержка и тепло, с которыми непоколебимо верит… все это зарождает в ней нечто новое, трепещущее и необъяснимое — чувство, от которого в груди заходится сердце, а пальцы безотчетно разжимаются. Она тянется к нему душой и телом, подается вперед. — Йо, я… — как рука внезапно соскальзывает. Анна теряет равновесие, готовая оказаться под толщей воды, и зажмуривается — будет прохладно. — Анна! — но его руки вовремя хватают поперек талии, не давая упасть. Готовый в любой момент, Йо успевает схватить ее, перекинувшись через перила и одновременно с этим ощущая, как жестко и больно она сжимает коленками ему ребра. «Не отпускай», — зажмурившись, мысленно просит она. Волосы подхватываются ветром. — И не подумаю, — вслух отвечает шепотом куда-то в кожу. Йо едва не напоролся на ее острые ключицы носом, щекочет дыханием, отчего по позвоночнику разносятся незримые мурашки, замечает, как из-под выреза платья, несменных синих бус проскальзывает золотая цепочка и выглядывает небольшой медальон, о котором он обязательно спросит попозже, вдыхает аромат весны. Он поднимает глаза, встречаясь с ней взглядом, собираясь покрепче перехватить, а ее губы приоткрываются, не способные издать ни звука. — Готова? Она вряд ли уже его слышит. Чисто инстинктивно Анна хватается за его шею для большей надежности, обхватывает руками, притягивая к себе ближе, крепче, а стоит Йо из прошлого податься назад, вытаскивая их обоих из опасной ситуации, поставить Анну на ноги, продолжив с ней вот так стоять, обнявшись, ему из настоящего открывается полноценный смысл слов Мэй. «…и внезапно в тишине, от мелкого жеста понимают: все, они пропали», — суженные зрачки Анны, растерянность и невозможность объясниться с самой собой. «…вместе с тем это было, как словно то, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя допустить, случилось, и весь мир — его надежды, доверие и вера в тебя — оборачивается против, ты чувствуешь разочарование дорогих сердцу людей, и его не смыть никаким душем или желанием искупить вину. Ты действительно считаешь себя виноватым за свои чувства», — выражение ее лица стремительно меняется от потрясенного до испуганного, практически застывшего в гримасе отчаяния и страха. За какие-то доли секунды Анна проходит все стадии зарождающегося чувства, а Йо понимает, насколько глупым, порой неосторожным и инфантильным был с той, кто жил с ним под одной крышей и был намного взрослее психологически. Она влюбилась в него — сердце ударяется о ребра от одного предложения, осознания собственного идиотизма — и вместе с тем разум предательски подкидывает неизменный факт. «Не отец», — Йо способен прочитать на ее лице сожаление в последний миг, пока он в прошлом не делает шаг назад, поднимая вверх ладони. Шлеп! Она отвешивает ему пощечину, не желая ничего слушать, убегает как можно дальше и быстрее — от него, от себя и своих чувств, плюет на то, что Тамао застает в коридоре сначала ее, вбегающую по лестнице, а затем и его, отчаянно жаждущего схватить ее за запястье. — Анна! — ответом служит хлопок двери. Он не успевает, остановившись на пороге в абсолютном непонимании, что он сделал не так, ведь все шло хорошо, проводит с нажимом по лицу, ерошит волосы и обращает внимание на Манту слишком поздно, чтобы оставить ситуацию без возможного обсуждения в мужской компании и далее спустив ее на тормоза. Еще какое-то время он думает постучаться к ней в спальню, попробовать объяснить и объяснить все заново — пусть и не до конца понимает что конкретно, — однако ни через десять минут, ни через двадцать ему никто не открывает. Влетев пулей в комнату и перепугав духов, Анна бросилась к Эне с немой мольбой во взгляде, и она исполнила просьбу — переместила их как можно дальше — туда, куда ни она, ни целый мир не смогут осуждающе заглянуть. В Танцевальную академию имени Мартина Поджа. Там, в темной из-за выключенного света и прохладной из-за отсутствия окон комнате, Милли с Йо находят ее в стартовой позе — переодевшуюся в спортивный костюм, с наушниками в ушах, решившую порвать или примириться с тем, что открылось ей совсем внезапно. В представлении Йо танцы были всегда парным действием, мужчина дополнял женщину, они выражали единые чувства — романтичные и нежные в вальсе, буйные и бесконтрольные в танго, однако ранее все та же Анна на вступительных экзаменах, затем присоединившийся к ней Оксфорд, указали на его ошибку и показали танцы — хип-хоп и подобные направления — где все партнеры, а их число могло начинаться от одного, выступали на равных, и единственное, что было важным, это общий ритм, энергия каждого по отдельности и всецелая — если вдруг группа танцоров планирует выехать на соревнования. Движения бывают разные, в зависимости от темпа играющей песни; тем не менее за ними всегда интересно наблюдать, а если в числе выступающих фигурирует Анна — тем более, почти невозможно оторвать взгляд. Вот и сейчас Йо практически пялится на плавные и при том динамичные движения бедер, рук, Анна поочередно всплескивает ими, и от них буквально искрит — эмоции, чувства, ей хочется выжать из себя максимум, устать настолько, чтобы не осталось сил даже подумать. Анна не смотрит на свое отражение в зеркале во всю стену, плавно подходит ближе, двигая бедрами, крутится вокруг своей оси, отставляя в сторону ногу и наклоняясь к ней, тянется руками, выгибая поясницу чисто по-кошачьи. Поддается вверх, в колени словно вставлены пружины, распрямляется и, вновь прокрутившись, напрягает оголенный торс, раскачивая в одну сторону, в другую, ладони оглаживают молодое тело в призыве чего-то прекрасного и наполненного гормонами, доходят до тонкой белесой шеи и вновь всплескиваются над головой. Анна резко вскидывает бок, поднимая голову с рассеянным взглядом — ей не нужно смотреть на себя, чтобы видеть ошибки, она знает танец наизусть — а песня в наушниках меняет ритм, набирая в темпе. Анна подпрыгивает на месте, и дальше начинается нечто, за чем почти невозможно уследить. Она вкладывает намного больше энергии, чем задумывалось изначально, это видно по немного дерганным, рваным движениям, и даже тогда, когда танец должен пойти на спад, мелкую передышку для танцоров и зрителей, она сохраняет прежнюю подвижность, пружинистость и вместе с тем резкость. Можно отследить по тому, как хмурятся ее брови, поджимаются губы в отсутствии вдоха, что подсознание затрагивает неприятные темы на обсуждение с самой собой, Анна не готова с чем-то мириться, а чему-то способна поддаться. И между тем продолжает крутиться. Анна отходит назад, сгибая колени перед собой на каждом шаге, проводит по изгибам тела ладонями сверху-вниз, не останавливаясь в бедрах, и тут же садится на корточки, вскакивает, распрямляя ноги, наклоняясь — Йо задумывается, что подобные танцы можно было бы использовать в качестве кардио-тренировок, так как задействуются практически все группы мышц, а сколько нужно повторений для заучивания — совершает последний поворот, после чего плавно опускается на пол. Выдох. Анна наконец вбирает в легкие немного воздуха, грудь сдавливает от своего рода пытки, рука подрагивает на поднятом колене от локтя до запястья, а волосы, никогда не собираемые ею даже при длине по талию, липнут к влажной шее. Она запоздало замечает тень в углу, но не вздрагивает от опасности, ее тело навряд ли вообще сейчас способно вскочить после передышки. — Легче? — Эна протягивает ей бутылку с водой. Анна раскрывает рот, чувствуя сухость, проводит по искусанным губам языком. — Д-да, — и приникает к приятной прохладе, делает поспешные глотки, пока Эна, чуть сощурившись, осматривает оставшуюся неизменной балетную комнату: огромное зеркало от пола до потолка во всю стену, бело-матовая краска, словно светящаяся в темноте, напольное покрытие а-ля «паркет», только не скользкий — не хватает лишь фортепиано, но его они с Анной месяц назад установили по просьбе Оксфорда дома в гостиной. — Я думала, они камня на камне здесь не оставят в первую же неделю, — делится удивлением относительно неторопливости рабочих. — Сначала у них были проблемы с документами, адвокаты Мартина нашли ранее не замеченную ошибку, — коротко вздохнув, Анна совершает рывок, поднимаясь с пола. Снимает с плеча небольшой плеер, вытаскивает из ушей стихшие наушники и бредет до брошенной толстовки — в этот раз не кашемировой и не белой, а зеленой и мягкой, принадлежащей конкретному человеку. — Затем новоиспеченный владелец прибыл сюда лично, когда рабочие уже разобрали одно крыло, и просил остановиться, пока не решит, оставить ему интерьер или выдумать какой-то новый. Странный тип. Она пожимает плечами, натягивая толстовку, которая по-прежнему ей велика, и запихивает плеер с наушниками в один из огроменных карманов. Эна щурится сильнее, подозрительнее. — Откуда такие подробности? — Я знаю, через кого проходила сделка. — Оксфорд тебе не звонил? — Нет, мы с ним больше не общались. Анна не видит смысла в подобной подозрительности, оставаясь чересчур спокойной, а Эне наскучивает допрос без особых признаков нервозности. Они обе покидают балетный зал, проходя через узкий коридор, до которого еще не дотянулась ничья загребущая ручонка с полным отсутствием чувства прекрасного, и останавливаются у входной двери; ключи Анна достает из заднего кармана штанов. Два щелчка, открыто. — Они даже не удосужились сменить замки за этот месяц, — презрительно фыркает. Закрыв ее уже за собой, Анна подбрасывает на ладони увесистую связку. На раздумья буквально секунда, после чего она приподнимает раму ближайшего окна и кидает их на пол, тем самым прощаясь, возможно, не только с чувствами к одному человеку, но и с воспоминаниями о другом, месте совместного их пребывания. Анна выходит на улицу, не поморщившись от ветра — ей все еще жарко, — а стоит подойти к перекрестку, поймать удивленный и больше недоумевающий взгляд мужчины средних лет, полностью закутанного в осеннее пальто, как Эна озвучивает общую мысль: — Вспотевшая, с голыми животом и шеей. Не боишься заболеть? — между тем Анна находит в другом кармане темные очки — потрясающее время, совершенно бессолнечное — и садит их на переносицу, двигает плечами, словно разминая. — В моей крови есть нечто пострашнее рака и прочих паразитов и бактерий, — спокойно произносит она, Эна выпячивает нижнюю губу под верхней. — Справедливо, — и не успевает пригрозить «профилактической простудой, чтобы не относилась к жизни так пренебрежительно», как Анна поднимает очки. Зрение не подводит, и в образовавшейся толпе на другой стороне пешеходного перехода действительно стоит скалящаяся Вайолет. Загорается зеленый. Теперь Анна уверена: холодно не будет никому.***
Анна пролетает метры над землей, напоследок перекатившись кубарем через себя. Ребра нещадно ноют, как и все тело — голова гудит, руки отваливаются — изначально признанная идеальной тренировка в танцевальном зале теперь вспоминается как нечто необдуманное и «лучше бы я этого не делала», вестибулярный аппарат играет против нее, а все попытки вскинуться и осмотреться обращаются головокружением, расплывающимся миром. У нее разбит висок, во рту чувствуется железистый привкус, а пальцы сбиты в кровь. — Может, пора вызвать Хао? — и тем не менее, когда Эна произносит проклятое имя, Анна стискивает зубы. Упираясь кулаком в перекопанную землю замороженной стройки — той самой, на которой «Ты вроде бы убила меня, да? Как же иронична бывает жизнь, Королева!» — она встает, пошатываясь и едва не заваливаясь обратно. Температура, близкая к минусовой, не располагает дышать открытыми шеей и грудью, однако как бы Эна ни настаивала на хоть чем-то теплом, Анна не смогла позволить Вайолет испортить толстовку Оксфорда. Да и, как она думала, холодно ей не стало до сих пор: адреналин подогревает жилы, к нему же подключается и страх финальной схватки, необходимость какого-то конкретного, последнего решения, которого у нее нет — вернее есть, но оно наверняка неправильное, не обойдется без последствий — время поджимает, приближаясь к полуночи, и уже совсем скоро Хао явится сюда не как возможный спаситель, пособник, вытаскивающий в миллионный раз из глубокой задницы, а как человек, не до конца отомстивший неизвестно за что. — Нет, мы справимся, — категоричное, нетвердое. Анна отталкивает от себя диалог с Йо, его веру в нее, и возвращается к тому, с чего начали их априори неудачные тренировки, ведь «говорить» это одно, а собственноручно дать врагу контроль над твоим разумом, душой — буквально последним, что у тебя останется с исчезновением физической оболочки, — совершенно другое. Велика вероятность не проснуться, и никакая Эна, Милли или кто-угодно еще не смогут дать гарантий на лучший исход. Тем не менее — Вайолет запрокидывает голову, откровенно хохоча — если Анна не сделает ничего сейчас, то «после» может стать намного хуже. Если вообще наступит. — Конечно же она не позовет его на помощь, ведь он подумает о ней плохо! — подначивает Вайолет и внезапно оказывается перед Анной, та не успевает ни преобразовать Эну в косу, ни сделать что бы то ни было еще. Она тянется к чужому горлу, переходя на шепот, пробираясь в чертоги разума и переворачивая там все. — Знаешь, как это называется? — Заткнись! — вспышка тьмы разделяет их. Анна отскакивает на добрый метр, Вайолет и того дальше, только в отличие от нее, Анну изрядно шатает. Самоконтроль — самый сильный из способов единения с духом — гаснет, она практически не чувствует присутствия Эны вокруг и внутри тела, но глупо и безотчетно волнует ее не это. Она не лицемерка! Как бы ни думал Хао, Хана, возможно Милли, Анна никогда и ни при каких обстоятельствах не ставила себя выше других, она из последних сил пыталась защитить, готова была пожертвовать всем. Почти всем. — Тормозишь! — сквозь толщу воды в ушах и крик Эны, Вайолет швыряет Анну через всю площадь, буквально вспахивает ей землю. Отчаяние не позволяет встать. Распластавшись, Анна даже не предпринимает попыток подняться. Чувствуя, как пронизывающий ветер сковывает голые плечи, распространяясь оцепеняющей волной по телу, она лежит неподвижно, устремив взгляд в чернильное небо, полное звезд и кучных туч. Совсем как тогда — еще чуть-чуть и заморосит дождь. Неужели она действительно требует многого? Чтобы в ее душу, мысли и чувства настойчиво не лезли, не осуждали просто так. Разве не все этого хотят?.. «Неужели ты готова сдаться от одного, двух поражений, неприятного комментария, несмотря на возможность сделать куда больше для небезразличных людей и мира в целом?» — слова Йо, отбрасывающие ее к прошлым победам в компании «Ревил». «Не знаю, что бы мы без вас делали!» — о, эти пижоны в отглаженных костюмах, неспособные и дня прожить без приключений. «Merci beaucoup», — поклон картавой французской девчонки с феноменальными паранормальными способностями. «Спасибо Вам», — шепот Элизы сквозь слезы облегчения, осознания собственной свободы от проклятья. «Нет, я настаиваю. Спасибо тебе!» — неумолимость Йо буквально за сегодня — благодарность за костюм для Турнира. «Ого, спасибо!» — восторг Ханы на новехонькие мягкие свитера, купленные в качестве сюрприза по причине хорошего настроения. Он всегда ей его поднимал. «Ты лучшая, спасибо!» — и, конечно же, поцелуй в щеку от Милли совместно с крепкими объятиями, от которых ребра хрустят — прямиком из того времени, пока они не начали делать вид, будто живут в одном доме из чистого принуждения, обнимали из искреннего желания или по просьбе другой. Тогда она ей с чем-то помогла — кажется, со школьным проектом, на который убила половину ночи, — и естественной, пусть неожиданной реакцией стал выброс эндорфина, чистейшая радость и обожание любимой младшей сестры. Анна ведь помогала им, всячески спасала, рискуя головой, а сейчас, когда наступил ответственный момент… они все могут умереть. И если на подзащитных «Ревила» Анне в общем-то плевать — Мэй о них позаботится, содрав тройную цену, — то остальные лежат ответственностью на ее плечах, она взяла обязательство следить за ними, оберегать. Выдержат ли они то же, что и она? Смогут ли, когда Вайолет и Хао, сбросив оковы времени и союза, ринутся их кромсать, выдержать натиск или в какой-то момент они сломаются, упадут, распластавшись на земле под дождем точно так же, как и она четыре года тому назад? Анна жмурится от представления красного на красном. Нет, она ни за что этого не допустит. Вайолет нависает над ней, в руке плещется ядовитая тьма. — Набиралась сил из воспоминаний о прошлом? — едкая усмешка, Анна открывает глаза. — Да. И подбрасывает Вайолет в воздух. Анна перекатывается назад, принимая помощь от Эны, и уверенно встает на ноги; струйка крови вперемешку с грязью стирается точным движением большого пальца. — Прости, адекватность вышла и не могла вернуться, — самоирония в рамках ответственного момента. Губы Эны тянет усмешка, а дух трепещет от многократного увеличения твердости и намерения в теле Анны. Давненько она не испытывала подобного. — Каков план? — Анна зло сверкает взглядом. — Поиграем ее головой в футбол, — и от всего сердца, всей своей мощи срывается в бой. Количество выбрасываемой энергии фуреку увеличивается, ощущается даже сквозь тонкую материю времени, буквально отдает вибрацией по телу и нервной системе. Йо во все глаза не устает смотреть на то, как немного банальным, аккуратным разговором практически поднял ее на ноги и заставил сражаться до победного. Анна вызывала одновременно в нем трепет, восторг и ужас: неужели она готова довести себя до такого состояния из-за любви к близким? Неужели не попросит ничьей помощи, будет биться в одиночку? И судя по тому, как металлическая, внушающая ужас любому, кто на нее взглянет, коса рассекает воздух, вонзается, звякая, в землю, не достигая цели, Анна действительно загорелась идеей закончить все здесь и сейчас. Она отчаянно бросается на Вайолет, переключается с оружия на магические взрывы, отражает атаки Вайолет в кулачном бою, вновь возвращаясь к магии или косе, в зависимости от расстояния. Вайолет же и сейчас не показывает признаки усталости — ни моральной, ни физической: ее усмешка все так же ядовита и широка, ее движения отточенные, слаженные, а магия словно и не думает иссякать по прошествии времени. Она создает очередных клонов из густой черной слизи, управляет ими и между тем нападает сама, вынуждая Эну облачиться в человеческую форму, поднажать в скорости и выставлении блоков. Анна практически на издыхании. Единственное, что держит ее на плаву, — осознание подходящего времени, но оно является и провоцирующим фактором, давит. Чем дольше Анна не может дотянуться до Вайолет, тем остервенелее, мощнее становятся атаки, ее нервозность отчетливо проскальзывает, чем Вайолет из гнили собственной души попросту не может не воспользоваться. Она подначивает, оскорбляет, принижает особенности Анны, не умаляя темпа ударов и не прекращая создавать темные шипы, змеями скользящими до Анны, она перечисляет, что конкретно сделает с каждым из любимых ею людей, тем самым выбивая слова «уравновешенность», «минимальное спокойствие» из головы последней напрочь. Взрыв! Анна создает мощнейшую бомбу, на которую способна в таком состоянии, и не замечает, как позади шипы вовсю мчатся на нее, готовые пронзить. В то же время Эну отвлекают клоны, она не успевает крикнуть и предупредить. Бам! Стальной звук при полном отсутствии металла. Анна озирается, и от вида красной лапищи нечеловеческого существа, Духа Огня, кровь стынет в жилах, язык прилипает к небу. Хао возникает в ярком пламени со снятой перчаткой на правой руке — печать горела долго и беспощадно, играя на его терпении и нежелании встревать, однако красный цвет опасности, грядущей смерти все-таки заставил прийти. — Надо же, у меня прямо дежа вю, — хмыкает Вайолет, вызывая в одном чувство отвращения, а в другой — новый приступ злости. Хао хватает Анну, готовую ринуться в поединок вновь, за запястье и сжимает до синяков, тем самым сбивая спесь и делясь абсолютным нежеланием покупаться на дешевый трюк. — Ты идешь со мной, — категоричное и твердое. Анна вырывает руку, на удивление больше не пряча язык за зубами, как это было на протяжении года всего их шаманского союза. — Хочешь идти — проваливай, — не следит за речью, огрызается. Анна вводит Хао в недоумение дерзким выпадом, а когда встает в боевую позицию, обещая не сдохнуть до полуночи, и вовсе заставляет взорваться. — Нет! Он сгребает ее в охапку поперек талии, упрекает в абсурдности и отчаянии именно в последний день (последний час!) их треклятого союза, Анна же всплескивает ногами, не поддается на угрозы расправы и даже не прислушивается к его словам. Под грудью горит мимолетное признание, случившееся в танцевальном зале, а в мозгу вибрирует, пульсирует: «Если не сейчас, то никогда!». Она должна победить ее сегодня, потому что до завтра вряд ли уже доживет сама. Вайолет умиляется их наивности и идиотизму: прошедший месяц, который они планировали потратить на какое-то мега-опасное единение и выступить против нее, вылетел впустую, они все так же ненавидят друг друга и готовы возненавидеть еще больше; они обречены — и вскидывает запястье. Из темного плотного тумана перед ней формируется подобие магического лука, Вайолет натягивает тонкую тетиву, способную выдержать смертоносность адского отродья, и в ее центре зарождается шипящая и переливающаяся, ядовитая и разъедающая черная стрела. Она убьет их разом. Анна вырывается-таки из хватки, слабые коленки едва ли не позволяют рухнуть навзничь, однако она выстаивает. Оттолкнувшись от Хао как можно дальше, она поворачивается к нему лицом с горящим взглядом, зрачки расширены, сливаются по цвету с радужкой, крылья носа трепещут от частоты и тяжести дыхания, а губы, прежде закрытые на замок в его присутствии, наконец приоткрываются: — Я не позволю тебе увести меня сейчас, — что-то в ее виде меняется, Хао улавливает набросок сумасшедшего плана, от которого края ее рта растягиваются, придавая выражению ноты безумия, возможной мести им с Вайолет одновременно. Черный цвет глаз подменяется опасно-желтым, зрачок вытягивается, словно предупреждая о чреватости намерения свершить задуманное… Как интуиция бьет по затылку и заставляет повернуть голову в сторону другой психопатки. Стрела Вайолет набирает обороты, разрастаясь до небольшой животрепещущей молнии, от нее разит смертью, ветер хлещет по щекам, заставляя волосы взвиваться позади. А сама Вайолет беззастенчиво улыбается, пальцы готовы отпустить тетиву: — Удачи на том свете! — напоследок мурлычет она, и стрела срывается. — Проклятье, — только успевает бросить Хао. Последний взгляд на Анну, их разрывает в клочья. От взрыва сотрясается все: земля, становясь похожей на стекло от тяжелого воздействия, брошенная неподалеку техника окончательно выходит из строя, пробуждаются птицы, устроившие гнездо на крышах домов, люди, кое-где срабатывает на машине сигнализация, а Вайолет стоит, не шелохнувшись. Ее плечи содрогаются раз и мелко, два — уже немного отчетливее, на третий она запрокидывает голову, безумно хохоча и бесконечно радуясь от того, как: «Все просто и легко было с самого начала, зачем же нужно было так тянуть?!». Но стоит ей поднять левое запястье, взглянуть на треснутый кулон, как она тут же замечает, ожесточенное нутро содрогается от чужой энергии фуреку. Вайолет смотрит на место столкновения — тел нет, есть лишь шуршание где-то сбоку. — Невозможно! — восклицает она, тогда как Хао опускает тело неподвижной и безмолвной Анны на землю, оставляя бесплотную Эну в качестве охраны. Печать на его руке — можно разглядеть с большого расстояния — горит кипенно-белым, а воспарившая энергия фуреку, тянущаяся от самой земли, заставляет против воли сжаться, податься вперед, словно Вайолет ударили оскорбительно под дых. — Пожалуй да, теперь дежа вю есть и у меня, — невзначай бросает Хао, чересчур уверенно и заносчиво для Вайолет вытаскивая из предплечья меч, который она уже видела ранее. Анна же, незримо для остальных, но ощутимо для Хао, находится внутри, разгораясь чистотой души и затрагивая все, что есть, от кончиков пальцев до струн души, до которой ей, казалось бы, никогда не дотянуться. Глаза ее горят от нетерпения и злости, а руки, соединенные с руками Хао, сжимаются в экспрессии, давлении. Анна скалит зубы, метит твердо, резко и все — через него, пока не выдыхает злобно: — Второй раунд, стерва. Это будет намного веселее и жестче, чем было до.