§
Мой дорогой Холмс, я надеюсь, что спустя столько лет мы с Вами можем говорить непредвзято. Мне жаль, что тогда, в 1877 году, я пренебрёг Вашей дружбой из-за Вашего участия в известном деле. Мне казалось, что если бы Вы не уехали тогда, то могли бы спасти моего отца, и сейчас я понимаю, как глупа и безосновательна была моя обида. Я всё чаще вспоминаю Вас. Признаюсь, я слежу за Вашей жизнью, насколько это возможно, и читаю о Вас рассказы. Вижу, Вам удалось развить свой дедуктивный метод, и это принесло Вам немалый успех. А сейчас, когда я перебрался на лето в загородный дом в Норфолке, я вспоминаю о Вас особенно часто и даже с некой тоской. Так, что я даже осмелюсь позвать Вас в гости, чтобы после стольких лет нелепой ссоры, виной которой был я сам, мы могли воссоединиться, если бы, конечно, Вам этого хотелось хоть вполовину так же, как мне. Обещаю, призрак моего покойного отца не будет преследовать нас. И мои собаки больше Вас не укусят, я хорошо их надрессировал, они будут к Вам так же ласковы, как хозяин. Разве что потрутся о Ваши ноги и оближут пальцы, но Вы должны будете им это простить, ведь мои псы чувствуют, как я скучаю по Вам в последнее время. Мы можем взять их с собой на охоту. Кроме меня и них в доме больше никого нет. Я брожу здесь и вспоминаю наши каникулы. Особая ностальгия накатывает на меня в левом крыле… Я очень прошу Вас приехать и дать мне возможность загладить вину в полной мере. Я осмелюсь выслать Вам билет, чтобы Вы не утруждали себя дополнительными расходами. Обратный билет покупать не спешу, надеюсь, что смогу заинтересовать Вас достаточно, чтобы Вы захотели погостить у меня подольше.Всё ещё Ваш друг, Виктор Тревор
Я пробежался взглядом по этим строкам ещё пару раз, поверхностно, чтобы их смысл не стал камнем на моей шее, и посмотрел на Холмса. Как бы он ни хотел казаться решительным и уверенным, как бы ни хотел показать, что правда на его стороне, в блеске его глаз отчётливо читался стыд. — Я тоже человек, Ватсон, у меня есть потребности, которыми я вовсе не горжусь, но они мешают мне нормально существовать, так что… — пробормотал он, опустив взгляд. Мой голос тоже не поднимался выше шёпота. — Как часто вы их удовлетворяли? — Что? За кого вы меня принимаете? — вскинулся Холмс. — Я не могу просто отправиться в соответствующее заведение… — О да, вы должны находиться с партнёром в доверительных отношениях, оттого и возник на горизонте Тревор. От этого предположения моё сердце разбилось вдребезги, словно упавший на мостовую хрустальный фужер. Я опустился на кровать, всё ещё держа в руках проклятое письмо и пузырёк. Я не мог поверить. Шерлок… он не такой, он лучше меня, и он… легко мог обходиться без постельных удовольствий. В этом суждении крылась моя главная ошибка: я не мог даже помыслить о том, что его нужды такие же, как мои. Именно от этого заблуждения становилось так невыносимо больно. Он всегда мог абстрагироваться; даже когда мы были вместе, он мучил меня тридцатидневным воздержанием во имя своих интеллектуальных задач; что правда, потом Шерлок был ненасытен. Он мог долго терпеть, но после обрушивал на меня скопленную страсть всю разом, так, что я не успевал опомниться, и мне еле хватало сил, чтобы оказаться достойным соперником. Виктор Тревор… у них когда-то была связь интимного характера, но, если можно так выразиться, не консумированная. Зная особенности характера Холмса, я мог бы даже назвать Виктора его первой любовью. Резкая боль сжала грудь. Я уверен, что, когда я смотрел на него, в моих глазах читался вопрос «За что?», который я не мог задать вслух. Горечь сдавила горло, и даже если бы я мог говорить, обвинять его в чём-либо у меня не было права. Под моим гнетущим взглядом Холмс медленно встал на ноги и крадущимся шагом подобрался к кровати. Сел рядом, но на расстоянии вытянутой руки. — Джон? — осторожно и слишком тихо, как для того, кто ощущает свою правоту, позвал он. Но я признал его правым сразу за нас двоих. Это я был тем, кто ушёл, кто оставил его, отказался… Так почему же сейчас?.. Дьявол! Я сам мог слышать своё тяжёлое участившееся дыхание. — Джон, пожалуйста… Он проворачивал в моём сердце нож, а я не имел права протеста. — Было ли это так же больно? — спросил я, сжимая в кулаке проклятый клочок бумаги. — Когда я… и Мэри… это убивало так же сильно? Я повернулся и увидел, что Холмс сидел на краю кровати, опустив плечи и свесив безвольные руки меж голых коленей. Он отрицательно покачал головой. — Нет… Нет, тогда всё было не так. Брак — это не отпуск, из него нельзя вернуться. Ваш поступок ранил сильнее, чем одно моё намерение. Тут я не сдержался и упрекнул его: — Не вы ли были тем, кто прекратил нашу связь из страха разоблачения? Наши взгляды встретились… так быстро, так неожиданно… Светлые глаза сверкнули сталью, как будто скрестились шпаги на дуэли, так могли смотреть друг на друга только заклятые враги. — У меня были на то причины! — выплюнул мой обожаемый враг мне в лицо. — Не мне вам объяснять, чем нам это грозило. И вам, дорогой Ватсон, пришлось бы тяжелее, чем мне, в случае нашего изобличения! Мне нечего терять, я бы пошёл на каторгу хотя бы за свои истинные пристрастия, а вы… Вы же до сих пор обладаете непререкаемым авторитетом и статусом добропорядочного семьянина и гражданина. Вы — респектабельный джентльмен, военный в отставке, доктор, супруг, никто не сомневается в ваших интимных предпочтениях. А я… а я постараюсь и впредь не подмочить вашей репутации. Не переживайте, Донифорк — место удалённое, там нет лишних глаз и ушей… Никто не узнает, что вы столько лет соседствовали с извращенцем. Тревор тоже не заинтересован в разглашении своих… — Этого не будет! — прорычал я, перебивая Холмса и склоняясь к нему вплотную, так, что моё тяжёлое дыхание он наверняка почувствовал свежевыбритыми щеками. Он отстранился и встал, но я не позволил ему сделать и шага. Я отбросил на кровать ненавистное письмо и флакон, одной рукой ухватился за его бок, а другая рука сама собой впилась в голую упругую ягодицу, открытую задравшейся сорочкой. Я с силой потянул Холмса на себя и опрокинул спиной на кровать прежде, чем он успел вывернуться или упасть на меня. Подавшись к нему, я прижал его своим телом к постели и испытал лёгкое разочарование оттого, что не почувствовал обнажённую кожу его бёдер своей собственной — в отличие от Холмса, на мне были брюки и чёртовы кальсоны. Он попытался меня отпихнуть, но, ведомый злостью и отчаянием, я успел перехватить его руки быстрее, чем он смог бы нанести удар. По силе он не уступал мне, его сопротивление было яростным, но в данный момент я превосходил его по физической мощи: Холмс пренебрегал регулярными упражнениями, много курил, к тому же существенно похудел, и, как я теперь понимал, виной тому был я. Его тонкое тело безуспешно противилось моему уверенному напору, но язык жалил в самое больное место. — Я не желаю, чтобы вы прикасались ко мне из чувства ревности, равно как и из жалости, — рявкнул он мне в губы. — Когда я просил вас проститься со мной по-настоящему, вы ясно дали понять, что больше не хотите меня. Я перехватил его запястья одной рукой, прижимая их к кровати над головой, освободившейся рукой справился с собственными брюками, выпустил из плена уже прилично налившийся орган и вжался им в обнажённое бедро Холмса. — Я хочу вас всегда, — сказал я, глядя прямо в его магнетические глаза, чтобы он мог не только почувствовать телом моё желание, но и увидеть, как оно поднимается с самого дна моей тёмной проклятой души. Я припал к его губам так, будто хотел высосать яд из змеиного укуса, тут же ловя вздох мнимого сопротивления своими губами. Его язык, всякий раз норовящий сказать гадость, заскользил по моему, подстраиваясь и лаская в ответ, хитро вступая в борьбу за инициативу. Подушечки нежных музыкальных пальцев мазнули по моим рукам, сжимавшим запястья, и я понял, что могу их отпустить. Коварные пальцы тут же нырнули в мои волосы, притягивая ближе, чтобы углубить поцелуй. Одна рука Холмса скользнула с моего затылка и, отмечая свой путь аккуратными ногтями поверх жилета, прошлась по позвоночнику, вызывая дрожь, и прижалась к пояснице, требуя большего. От этого жеста я ощутил обильное выделение на своём полностью вставшем органе, будто глубинный звериный инстинкт пробудился и требовал пометить территорию. Я разрывался между желанием оторваться от исцелованных мягких губ, чтобы двинуться дальше, и жаждой голодного поцелуя, которым нельзя было насытиться так скоро. Потому отлучал себя ото рта Шерлока медленно, прихватывая его пухлую нижнюю губу зубами, оттягивая и посасывая. Между тем я тонул в ощущении соприкосновения натянутой кожи возбуждённого органа с его пылающими бёдрами. Мы с Холмсом вступили в нечаянную игру: я покачивался, норовя коснуться и оставить мазок предсемени на каждом его бедре, а он тем временем разводил ноги в стороны, требуя, чтобы я двигался не вширь, а вглубь. Я сжал его плечи сквозь тонкую сорочку, большими пальцами массируя выступающие ключицы, затем переместил одну руку и, слегка сдавливая хрупкое горло, углубил поцелуй, чтобы окончательно обрести контроль над его дыханием. Мои ладони двинулись дальше: к торчащим в возбуждении соскам, которые я защипнул вместе с тканью, вызвав глухой стон, к проступающим рёбрам, к ноющему паху… Я провёл рукой по наливающемуся органу, тонкому и изящному — по образу самого Холмса, замер у его основания, ощущая гладкую кожу лобка, скользнул ниже, чтобы перекатить по ладони яички, и спустился к заветному отверстию. Но плотно сжатый вход неожиданно воспротивился моему невинному прикосновению и не пожелал расслабиться даже от ласки. Я прикоснулся к собственному изнывающему органу, покружил пальцем по навершию, собирая вязкое предсемя, и вновь вернулся ко входу, продолжая целовать возмутительно сладкий рот. Легко нажимая увлажнённой подушечкой пальца, я чувствовал, как нежные мышцы недоверчиво сокращались под моим прикосновением. Это сопротивление заставило меня оторваться от губ Холмса и заглянуть в его глаза. — Я не могу… этого контролировать… — сбиваясь, объяснился он. Тогда я одарил его самой нежной улыбкой и понимающе кивнул, вновь приникая к ярким губам в кратком успокоительном поцелуе. Зарывшись обеими руками в спутанные кудри, я заставил его сильнее запрокинуть голову, чтобы получить доступ к бледной шее с неуместно красующимся на ней шёлковым платком, сливовый цвет которого на тот момент я бы сравнил с цветом грубого поцелуя. Сходство было поражающим, я так и не стал развязывать галстук, намереваясь дополнить его страстными синяками в тон. Я лишь оттягивал шёлк зубами, чтобы пройтись языком по шоколадным брызгам любимых родинок. А вот белая сорочка не произвела на меня столь возбуждающего эффекта, и потому я решил избавиться от неё одним резким рывком, который не оставил в сохранности ни единой пуговицы. В конце концов, вещь и так была измята, и до этого я испортил брюки Холмса — мне ничего не оставалось, кроме как заслужить прощение. Я стоял над ним на коленях, и до чего же откровенное зрелище открылось мне: Шерлок полностью отпустил себя, но не по своей воле — затянувшееся воздержание сломило его. Горящие глаза то скрывали за дрожащими веками расширившиеся от возбуждения зрачки, то бросали вызов преисполненным похотью взглядом. Холмс пытался держать себя в руках, что сделать было затруднительно, ибо эти самые руки не повиновались ему и поглаживали собственное тело, замирая внизу живота, а потом хватались за простыни, комкая их тонкими пальцами. Помимо воли он вскидывал бёдра и тут же пытался делать вид, что удобнее устраивается в постели, он прогибался в спине и тем самым распалял меня ещё больше. Как же он бесподобно красив в своём томлении… Мой бедный мальчик, до чего же я тебя довёл… Тогда я не мог отдаться во власть ощущений так, как это делал он. Я едва не опоздал, ведь, если бы мне не вздумалось навестить его этим утром, Холмс упаковал бы свою страсть в чемодан и увёз бы в чужую постель. Эта мысль сводила меня с ума, злость возрастала наравне с желанием. Мне хотелось бездумно наброситься на него, ворваться в истекающее истомой тело без всякой подготовки, сжать в руках его шею, укусить до синяка, причинить такую же боль, какую почувствовал я сам, когда узнал о его намерениях. Потому что он — мой, его тело принадлежит мне даже больше, чем ему самому, не говоря о ком-то постороннем. Это я был тем, кто в своё время пробудил в нём это желание, и только мне пожинать его плоды. Самое очевидное доказательство этого желания вполне ощутимо касалось моего бедра, покрытого брюками. Проклятая одежда! Я торопливо разоблачился, швыряя в чемодан Холмса свои туфли, носки, жилет, сорочку, галстук, брюки и влажные от пота кальсоны. Шерлок, прикрыв веки и пригасив жаждущий взгляд, наблюдал за моим обнажением. Его красивый орган подрагивал, я накрыл ладонью ярко-розовую блестящую головку, и сочные губы распахнулись, чтобы выпустить гортанный стон. Память подбросила мне воспоминания о том, как мой внушительный орган частенько захаживал в этот гостеприимный рот, по-хозяйски раздвигая послушные губы, какой радушный приём его ожидал в жаркой прихожей, как был обласкан и укутан дорогой гость в мягкое одеяло языка и покрывало нёба, как он изливался в благодарностях за тёплый приём… И не было ни единого раза, чтобы я отворил двери для ответного визита. Холмс никогда не напрашивался в гости, а я его не приглашал. Уж слишком я привык брать, не отдавая взамен, и это сыграло со мной злую шутку. Опоздай я на час — и гостеприимным пухлогубым ртом пользовался бы другой господин. Нет, ещё не поздно исправить хотя бы это упущение. Но мне требовалось мужество для первого шага. Не то чтобы я испытывал брезгливость или какое-то отвращение, хотя, признаться, некоторые предрассудки, наверное, были. Я опёрся руками о его колени, чтобы переместиться назад, но Шерлоку показалось, будто я вовсе хочу уйти. Он потянулся ко мне с жалобным всхлипом и обвил руками мой торс, чтобы утянуть за собой на постель. — Пожалуйста… Этот тихий вздох потряс меня. Шерлок не должен просить меня остаться, ведь очевидно, что в данный момент было выше моих сил оторваться от него. Успокаивая, я коротко поцеловал его в губы и стал спускаться ниже, медленно сцеловывая желание с каждого участка горячей кожи, чтобы успеть набраться отваги по достижении пункта назначения. Гладкая безволосая грудь, сжатые твёрдые соски, крепкие мышцы живота… Солоноватая от пота кожа оказалась неожиданно сладкой в ямке пупа — ах да, пролитый чай, я вылизал его остатки. Прикрыв глаза, я с волнением ожидал, когда спущусь и коснусь подбородком жёстких завитков, но этого так и не произошло, ведь на лобке была только чистая нежная кожа. Его налитой орган прижимался к животу, отвернувшись от меня в сторону. Бедный, он не ожидал от меня ничего, чем я мог бы его приятно удивить. Я аккуратно прикоснулся пальцами к шелковистой коже ствола и поднял его к своим губам. Недоверчивый красавец пугливо вздрогнул под моим дыханием. Как Шерлок мог быть настолько возбуждённым? Я же почти ничего не сделал… На головке зародилась прозрачная капля предсемени, я подул на неё, чтобы она скатилась вниз, и тут же подхватил её языком, невзначай огладив уздечку. Шерлок вновь издал стон, и я ощутил, как его пятки упёрлись мне в спину, прямо под лопатками. Я легко обхватил губами лоснящееся навершие и обвёл языком — вкус специфический, но никакого внутреннего отторжения не было, я действительно хотел сделать это. Стоило мне принять окончательное решение, как лакомая головка неожиданно выскользнула у меня изо рта, и Шерлок резко сместился вверх по кровати, сбегая от непривычной ласки. — Не к чему так стараться, очевидно, что я уже никуда не еду, — сбивчиво объяснился он. В его взгляде читалась уязвимость. Хотя… скорее это было презрение: он злился на меня не меньше, чем я на него. Однако я не собирался препираться. Вместо этого я крепко ухватил его за лодыжки и подтянул к себе, восстанавливая статус-кво. Будет лучше, если вместо спора наши рты будут заняты: мой рот будет занят им, а его — стонами. Происходящее оказалось для меня особо волнительным, учитывая всю нашу ситуацию. Я чувствовал себя новичком, боялся сделать что-то не так и не мог выбросить из головы навязчивые мысли, что другой, а не я, мог касаться Холмса подобным образом. Это заставило меня принять более серьёзные меры. Я прекратил отвлечённо мазать губами и заглотил орган так глубоко, как мог сделать с меньшим вредом для себя. Стон Шерлока прервался подавленным вскриком, когда я начал двигать головой, лаская языком твёрдый ствол и гладкую головку, обильно смоченные слюной. Я двигался плавно, привыкая к новому ощущению, и вскоре Холмс стал робко вскидывать бёдра навстречу моему рту в попытке получить больше. С каждым движением я опускался ниже, вбирая всё больше его возбуждённой плоти, но, памятуя о рвотном рефлексе, боялся увлечься и оконфузиться. Неожиданно скоро я почувствовал пульсацию и замер, крепко сжимая губы по середине ствола. Длительное воздержание взяло своё. Мой милый Шерлок, словно отрок в буйную пору созревания… Не знаю, хорошо ли я справился с поставленной задачей, ведь прошло слишком мало времени, и мне не удалось повторить ничего из того, что проделывал со мною Шерлок в наши прежние времена. Длинные пальцы впились в мои волосы, а его вынужденная благодарность, солоновато-отчаянная, словно слёзы, выплеснулась мне прямо в горло. Совершив невозможное — ни разу не поперхнувшись, я проглотил всё, чем одарил меня обиженный любовник. Когда я отстранился, чтобы взглянуть на Холмса, то не увидел его лица — он прятал смущение в изгибе локтя. Я переместился и отвёл его руку в сторону. Он смотрел на меня влажными блестящими глазами сквозь слипшиеся ресницы. — Всё хорошо? — спросил я, ласково касаясь костяшками пальцев его заалевшей щеки. Спутанные кудри метнулись по подушке, Шерлок увернулся от моего прикосновения, скверно засмеялся и хрипловато произнёс: — Рад, что в своём героическом жертвоприношении вы мучились недолго. Мне пришлось остудить гнев, поднявшийся в ответ на эту колкость. Сейчас Холмс был крайне уязвим из-за своей недолгой выдержки и всей ситуации в целом. Я причинил ему боль, и он пытался уколоть меня в ответ. И я был бы ещё бóльшим идиотом, если позволил бы разгореться ссоре на угольках былой страсти. Я улёгся рядом и некоторое время старался молча посмотреть Холмсу в глаза, но он усердно прятал их от меня. — Я сильно раскаиваюсь в том, что никогда ранее не приносил вам удовольствие подобным путём, — примирительно сказал я. Шерлок открыл припухшие губы, чтобы отпустить очередную колкость, но я продолжил свою мысль: — У вас изумительный вкус. Я добился желаемого — получил взгляд мокрых, широко распахнутых глаз. В которых я прочёл трактат недоверия. Я прильнул к губам Шерлока в горько-сладком поцелуе, бережно вкладывая в него свою заботу и нежность, и тревогу, к которым взывал его уязвимый вид. Мне хотелось успокоить его и поделиться этим новым вкусом, который уже растаял где-то в горле, но который всё ещё помнил мой язык. Шерлок отвечал неуверенно, его губы едва шевелились под натиском моих, будто бы он раздумывал: стоит ли использовать рот для острых оборонительных речей или покорно сдаться во власть поцелуя. Я не выдержал его неопределённого настроения и перевернулся на спину, утягивая Шерлока за собой, чтобы прижать его к сердцу и баюкать, словно глупое растерянное дитя. Благо, хотя бы этому он не воспротивился и даже безропотно позволил стянуть с себя измятую, лишённую пуговиц сорочку. Впрочем, галстук остался на шее — нелепый, но очень возбуждающий аксессуар, сливовый шёлк на белом шёлке кожи. Ногами Холмс лежал на покрывале, прижимаясь к моему боку, голову устроил на моей груди и затих, а я поглаживал его по спине и целовал непослушные волосы. — Хватит. Я не хочу, чтобы вы думали, будто всё, что я сейчас делаю и что только собираюсь сделать, вызвано чувством собственности или вины. Это всё только о нас. О моём искреннем желании, не менее сильном, чем ваше собственное. Выбросьте всё лишнее из головы, потому что из-за ваших мыслей я начинаю ощущать присутствие третьих лиц в нашей постели, и это порядком раздражает. Холмс хмыкнул и вскинулся. — Читать мысли — моя прерогатива, Ватсон. Давайте лучше займёмся вами. Я успел перехватить его руку до того, как она коснулась моего твёрдого, всё ещё пребывающего в готовности органа, и возразил: — Нет уж, лучше мы подготовим вас, а я могу потерпеть. Холмс закинул на меня ногу, попутно касаясь бедром моего органа — потревоженный, он тут же дёрнулся в ответ. — Нет, не можете, — самодовольно прошептал Шерлок мне в губы, взбираясь на меня полностью. Он навис надо мною, опираясь на расставленные локти и колени, и прежде, чем я успел возразить, его острый язык принялся завоёвывать мой рот. Очевидно, Холмс старался восстановить справедливость: заставить меня испытать удовольствие вслед за ним, и, хоть я не позволял ему приступать к активным действиям, притягивая его за волосы каждый раз, когда он пытался проложить дорогу из поцелуев вниз, это не мешало ему изощряться. Его поцелуи становились более влажными и откровенно развратными, он похотливо изгибался и ёрзал на мне. Будто бы случайно не удержав свой вес на коленях, он опустился на меня полностью, зажимая мой изнывающий орган меж наших животов. Я ухватил негодяя за ягодицы, стараясь подтянуть повыше, но очередной глубокий поцелуй сбил меня с толку, я отвлёкся и принялся мять эти идеальные полушария. Пальцы сами нашли путь к сжатому входу, и мой отзывчивый любовник раздвинул ноги шире, открывая доступ. Я легко погладил вход кончиками пальцев, как услышал стон над самым ухом. Этот упоительный звук произвёл резонанс в моём теле и закончился громким эхом в паху. Более того, к моему животу прикоснулся вновь наливающийся орган Шерлока, а это уже было выше моих сил. Можно целую вечность играть в поочерёдное возбуждение, однако мне хотелось полного единения. Я убрал руки от самого провокационного места в безупречном теле Холмса и попытался отстранить его от себя, но разочарованный шёпот поразил меня. — Нет, Джон, прошу… Внутри я так же чист, как снаружи. Это просто возмутительно! Какого чёрта он выражался так, будто мог быть противен мне, будто я когда-либо брезговал им?! Тем более он никогда не ставил меня в неудобное положение, будучи чистоплотным до фанатизма. Но больше всего меня возмутила его заблаговременная предусмотрительность: он подготовился к интимному свиданию, ещё не сев в поезд. Можно подумать, он собирался отдаться Тревору прямо во встречающем экипаже. Ах ты, блудливый сластолюбец, распутный нечестивец, любимый мой бесстыдник… — Чист, говорите? Ничего. Это ненадолго. Сейчас исправим. Я сбросил Шерлока с себя, и он на удивление послушно перевернулся лицом в подушку, встал на колени и выставил зад. Он поднял ягодицы настолько высоко, что, когда я сел, они оказались чуть ниже уровня моих глаз, а сжатая розетка стала центральной точкой моего обзора. Такое желанное, откровенно манящее зрелище… Мне хотелось как можно скорее оказаться внутри, заполнить собою его горячее нутро, но сделай я это сию же минуту, лишился бы сил похозяйничать там всласть. Мне нужно было немного подождать и остыть. В то же время, чтобы не вызывать у Шерлока сомнений в моих желаниях, я принялся оглаживать милостиво подставленный зад. «Внутри я так же чист, как снаружи…» Чист… хм, для меня он всегда будет чист, если будет принадлежать только мне. Это было внезапное побуждение, а не заранее обдуманное намерение, требующее особой решительности. Мои пальцы путешествовали вверх и вниз по глубокому желобку меж ягодиц, по промежности, нежно гладили мошонку, тонкий кожистый шов… потом замерли у бледно-розовой границы входа, когда я обнаружил себя целующим его. Послышался вздох удивления, и Шерлок качнул бёдрами прочь, вновь пытаясь вырвать лакомство у меня изо рта. — Что вы… — не успел он договорить сиплым голосом, как я провёл языком вдоль желобка, желая испробовать Холмса везде. Он замолчал. Не знаю, насколько это могло быть приятным, мне просто хотелось сделать это с ним. Я развёл его ягодицы в стороны и в то же время держался за них, чтобы совсем не потерять голову от дурманящей смелости и распущенности. Следующим поцелуем я увлажнил закрытое отверстие и, описывая языком круги, тщательно распределил слюну. Я настолько увлёкся процессом, что стал вылизывать его, позабыв стыд и брезгливость. Тихое «ах» послужило мне наилучшим поощрением. Мне захотелось углубить этот своеобразный поцелуй и я стал дразнить кончиком языка эти маленькие, упрямо поджатые губы, пока они не расслабились и не впустили меня внутрь. Когда мой язык заскользил по горячему атласу его нутра, Холмс испустил более откровенный похотливый стон и сильнее прогнулся в спине. Я просунул руку, чтобы убедиться в правдивости его возбуждения, и нащупал твёрдый налитой орган. Не успел я позлорадствовать над его изнеможённым состоянием, как мой собственный заждавшийся орган дёрнулся и ударил меня по животу. Я рисковал проиграть в этой затянувшейся страстной игре. Я желал Шерлока со страшной силой. Хотел толкнуть его в пучину бесконечного удовольствия, которому предшествовало длительное воздержание, за раз обрушить на него всё, чего мой бедный чувствительный мальчик был лишён непростительно долгое время. Ведомый ревностью, я полностью сосредоточился на его томлении, позабыв о том, что мне самому хватит одного вида его удовольствия, его раскрытости, его отзывчивости, чтобы дойти до точки закипания и парового свистка. Я думал поскорее справиться с растяжкой, чтобы перейти к основному блюду. Флакон со смазкой лежал рядом на кровати, но я не желал воспользоваться им. По сути, масло осталось ещё с «наших» времён, но одна мысль о том, что Холмс собирался взять его в роковое путешествие-измену, будила во мне отвращение к этому сподручному средству. Обойдусь. Я снова впился губами в сочное разрумяненное отверстие, намереваясь как можно лучше увлажнить его слюной, которая обильно наполняла мой рот, словно у больного бешенством. Вход под моими губами дрожал и отчаянно сокращался, когда я старался протолкнуть скользкий язык в него глубже. Холмс уже не сдерживал стонов. Его колени разъезжались в стороны, но он тщетно силился устоять на месте в выгодной позиции, лишь охотливо прогибал поясницу и ёрзал по постели, сминая простыни беспокойными руками. Если бы я мог трезво воспринимать происходящее, я должен быть удивлён столь ошеломительному эффекту. Как доктор, я, конечно, знал о средоточии нервных окончаний в области анального отверстия, но одно дело теория, и совсем другое — практика. А результат был налицо: подопытный пациент жалобно скулил и хныкал в подушку. Я и прежде баловал своего мальчика нежными прикосновениями к этому чувствительному месту, но, как видно, между пальцами и языком была большая разница. Наблюдая за реакцией Шерлока, слушая неистовые стоны, удерживая в руках его дрожащее извивающееся тело, я сам испытывал необычайное томление и боль в паху от столь длительного и сильного возбуждения. Но всё равно оторваться от любимых ягодиц я был не в состоянии, и покрыл эти белоснежные холмы россыпью горячих поцелуев. Ягодицы были настолько упругими, что, казалось, отталкивали мои поцелуи. Как я мог оставить эти божественные территории не завоёванными? Мой милый друг захлебнулся возмущением, когда я втянул губами непослушную кожу и проявил достаточно грубости, пробуя её на вкус. Не могу не признаться в том, что я малодушно пытался оставить на нём свою метку, и, клянусь, я буду здесь, когда фиолетовый крокус расцветёт на заснеженном холме. Он мой. Эта истина не подлежит сомнению. Шерлок Холмс — мой. И не только потому, что я был тем, кто открыл ему мир чувственных удовольствий. А потому, что он отдал в мои руки весомую часть себя. Нет, не так. Это я взял и подчинил её — его бессонницу, его страсть к наркотикам, его похоть. Холмс не приемлил это в своём характере, отрицал, противился и не считался с девиациями своей натуры. Появился я — и взял это в свои руки. Ведь я люблю в нём даже то, что сам он ненавидит, я люблю в нём даже те черты, да что уж — чертей характера, которые бросают моё терпение в котёл и подогревают на медленном огне. Я люблю его целиком и полностью. Безраздельно. Неужели он не понимал, какую боль причинил бы мне своим поступком? Неужели он позволил бы кому-то другому — не мне — касаться своего тела, вторгаться в него? Нет, я не хочу об этом думать. Я успел, я предотвратил, он мой. Я сплюнул себе на пальцы, игнорируя ароматное масло — сегодня есть место только для нас двоих, ничего лишнего и никого постороннего. Хотел было ввести поначалу лишь один палец, но ввёл сразу два, потому как ревность нахлынула новой волной. Этот его «отпуск…» Мне казалось, что Шерлок уже побывал в нём, а точнее, Тревор, к которому он собирался, побывал в нём самом. Шерлок охнул от грубости, не ожидаемой после столь опьяняющей нежности, которой я одарил его только что. Горячая внутренняя теснота порадовала меня, но я был слишком зол и подозрителен, чтобы ей поверить. То, что намечалось как подготовка и дополнительная ласка, обратилось скрупулёзным обследованием. Я почти по-докторски ощупывал стенки ануса на предмет чужого вторжения, как можно шире разводил в нём указательный и средний пальцы, чтобы проверить подлинность его благословенной тесноты. Осмотр меня утешил, но обида моя, увы, не исчезла. В начале нашего скандала я считал, что не вправе злиться на Холмса и предъявлять ему претензии. А почему, собственно, нет? Это он был тем, кто перекрыл нам воздух. После того я взывал к нему не раз: говорил прямо, что с этим не согласен, и полунамёками, которые куда лучше были способны достучаться до его чувственности, чем прямые и честные высказывания, которые Шерлок с лёгкостью мог извратить при помощи своего острого ума. Но он оставался непреклонен. Тем временем как его мышцы развратно посасывали мои пальцы, я загорался ненавистью и презрением. Я ждал его так долго, ждал, когда он остынет и передумает. Когда даст нам ещё один шанс. Но Холмс дождался, пока не стало слишком поздно и в моей жизни не появилась Мэри, и теперь смел меня обвинять, да ещё уходя в объятия к другому?! Злость плохо сказалась на моём возбуждении, но положительно — на выдержке. Я вынул пальцы, поднялся с постели и с размаху хлестнул Шерлока по ягодицам раскрытой ладонью. Это не изощрённая ласка, вовсе нет. Это пощёчина, которую я не посмел нанести его лицу, принимая вину на себя. Холмс вскрикнул и распластался по кровати. Казалось, вздумай я его выпороть — он принял бы это с радостью. Затянувшееся возбуждение сделало его жалким. Жалким, но прекрасным в моих глазах. Когда он осмелился взглянуть на меня, то испугался, увидев, как я роюсь в его платяном шкафу. — Джон, — прохрипел он сиплым голосом, задыхаясь от страсти, — что вы удумали? В тот же момент я бросил ему сорочку. — Одевайтесь немедленно, — рыкнул я в его сторону, и широко распахнутые изумлённые глаза Шерлока и его приоткрытый рот едва не вернули меня в нашу разогретую постель. — Вы же не думаете выставить меня из собственной квартиры? Мне не хотелось что-либо объяснять ему. Я подошёл ближе и вправил его безвольные подрагивающие руки в рукава сорочки, застегнул её на груди, а концы мятого галстука запрятал внутрь. — Поднимайтесь. Моя злость была для него непонятной, но я не видел причины, по которой он мог ослушаться меня. Однако Шерлок выглядел таким растерянным, что мне пришлось взять его за руку, словно дитя, и повести за собой в гостиную. — Предпочитаете кресло? — попытался угадать он, на что я только усмехнулся. — Мне следует опуститься на пол? — предпринял он ещё одну попытку, но я так и не выпустил его руку из своей. Я обошёл Холмса со спины и притянул его в свои объятия. Он глубоко вдохнул, почувствовав прикосновение к своим обнажённым ягодицам моего изнывающего естества. Шерлок вновь порывался блеснуть очередной догадкой о моей фантазии в области плотских утех, но я прервал его поцелуем в длинную и столь хрупкую из-за своего изящества шею. Поцеловал в своё любимое место — туда, где волосы заканчивались трогательной прядкой-завитком. Впрочем, выше я всё равно не доставал. Словно обучая его ходить, не выпуская из объятий, ногой я подтолкнул Холмса под колено, заставляя сделать шаг по направлению к окну. Накрахмаленные вышитые занавески прикрывали окна гостиной ниже половины. Если Холмс встанет вплотную, с улицы его будет видно только по грудь. — Ватсон, вы с ума сошли? Свет, падающий из окна, привёл к неуместному протрезвлению. Холмс и хотел было попятиться назад, но позади него стоял я, и я был твёрд не только половым органом, но и своим намерением проучить его. Шерлок ошарашенно взглянул на меня через плечо. — Чего вы хотите этим добиться? Я привстал на носках и коротко поцеловал его возмущённые губы. Доверительно прошептал: — Хочу заставить вас взглянуть в лицо своему страху. — Я подтолкнул Шерлока по направлению к окну, удерживая в плотном кольце рук. — Не переживайте — на вас надета сорочка и даже галстук, а я останусь в тени гостиной. Он был слишком шокирован, чтобы опротестовать всё сразу. Это дало мне возможность сделать ещё пару незаметных шагов к нашей цели. Когда мы оказались у самого окна, Холмс очнулся и попробовал схитрить. Он опять обернулся ко мне через плечо, мазнул по моим губам мимолётным поцелуем, но не отстранился, овевая их своим взволнованным дыханием. — Но я хочу видеть ваше лицо… Я оставался непоколебим. — Не в этот раз. Отсекая пути к отступлению, я быстро приставил влажную головку к не менее увлажнённому входу и уверенно толкнулся в него, но из-за неудобного положения глубоко продвинуться не удалось. Холмс вскрикнул раненой птицей и расставил ноги шире, чтобы хоть этим облегчить своё положение, но это не особо нам помогло. Я подтолкнул его в спину, и Шерлок наклонился вперёд, ухватившись за переплёт оконной рамы, сильнее прогнувшись в пояснице. Не давая ему опомниться, я вошёл до конца так быстро, что послышался шлепок плоти о плоть. О, как давно я этого ждал… Я снова в своей родной узкой перчатке, плотно облегающей меня… Кажется, я всё же поторопился вдеться и причинил Шерлоку боль, он охнул и злобно зашипел. Я замер, не двигаясь, давая ему время привыкнуть ко мне. В этот чувственный миг затишья мы оба вспоминали давно забытые ощущения, как идеально мы подходим друг к другу, каково быть единым целым… Впрочем, Шерлок думал не о том. — Не хочу вас расстраивать, Джон, но ваш спектакль совсем не востребован. Взгляните, — кудрявая макушка кивнула в сторону окна, — сплошные пустые места. Не успел я что-либо на это ответить, как по Бейкер-стрит проехал кэб, и Холмс шарахнулся, словно напуганный кролик, тем самым насаживаясь на меня ещё плотнее. Сорочка задралась выше, обнажая ягодицы полностью. Я успокаивающе огладил его напряжённый твёрдый живот, скользя ладонью под тонким хлопком. Но от страха язвительность Шерлока ничуть не потеряла своей остроты. — Джон, вы переоцениваете себя, если собираетесь стоять тут соляным столбом до прихода первого зрителя. К тому времени, как кто-то появится, ваш талант уже исчерпает себя и повиснет в неловком реверансе. В едких словах было зерно истины — слишком долго я пребывал в напряжении, не получая разрядки, вот только своим саркастическим тоном Шерлок стимулировал во мне вредность и обрёк нас обоих на более продолжительное мучение. Я обхватил его за бёдра и толкнулся нарочито медленно. Так мне хотелось думать, но распалённое желанием естество решило иначе: всего несколько толчков спустя я уже размашисто вбивался в его обречённо-покорное тело, забыв о каких-либо поучительных намерениях. Я не смотрел на улицу, когда во время очередного захода Шерлок внезапно сжал меня изнутри, да так сильно, что я выдохнул короткую забористую брань, памятную со времён службы. — Ватсон, там человек, на той стороне улицы! На сей раз Холмс не пытался увернуться. Всё было гораздо хуже — он замер в парализующем страхе, точно жертва перед лицом хищника. Я не мог больше двигаться в нём, а от боли перед глазами сыпались звёзды. Это походило на сцепку и могло очень плохо для нас кончиться. Я должен был заставить Шерлока расслабиться. И в то же время, в такую погоду, когда ни одна душа не показывала нос на улицу, я не мог упустить шанс преподнести ему урок. — Там, за окном, очень много людей, мой милый мальчик. И все они могут увидеть вас. Я провёл рукой вдоль его позвоночника, огладил выступающие лопатки и продолжил: — Но что они увидят? Насколько мог я дотянуться, прошёлся по взмокшим завиткам, слегка помассировал шею. — Они увидят вас за привычным занятием — наблюдением за миром. Моя рука скользнула Шерлоку на грудь. — Если в этот момент вы прикроете глаза, никому не придёт в голову, что причиной тому чувственное удовольствие. Мои пальцы нашли его соски под тканью сорочки и бережно покружили по ним, почти невесомо. — У вас точно такое же выражение лица, когда вы пребываете в задумчивости. Шерлок всхлипнул вместо слов, но я уже давно был готов опровергнуть любой его аргумент. — Если при этом вы слишком широко раскроете рот, никто не услышит вашего стона. Вы округляете губы точно так же, когда на вас находит озарение. Я приподнял его сорочку как можно выше и поцеловал влажную от пота спину. И готов поклясться, что в этот самый момент его возмутительный рот приоткрылся именно так, как я и предсказал. Я запустил свободную руку ему под живот, и мышцы пресса тут же сократились под моим прикосновением. — Ну а если вдруг вы слишком сильно запрокинете голову и адамово яблоко прокатится по вашей длинной шее… Как можно аккуратнее я обхватил его опадающий от волнения орган. — Никто не догадается, что это из-за того, что я ласкаю ваши интимные места. Я неспешно провёл рукой вверх по стволу, покружил большим пальцем по влажной головке. — Они решат, что так вы возводите глаза к небесам, глотая разочарование этим миром. Я ощутил, как Холмс ослабляет давление в месте соития. Продолжая ласкать его орган, я ещё раз поцеловал спину. — Они никогда не увидят того, что вижу я, потому что они там, за окном, а я внутри. Я попробовал толкнуться в подтверждение своих слов, и у меня получилось. За время вынужденного перерыва кожа в паху успела прилипнуть к его ягодицам. — Вы, Холмс, ходячий соблазн. Ваша мимика вопиюще интимна даже в те моменты, когда вы совсем не подозреваете этого. Человек на той стороне улицы давно исчез, а Холмс, наконец, доверился мне полностью, тая от моих слов, точно жидкий мёд. — Ваши возмутительные губы… Подаваясь вперёд в его расслабленное нутро, я ощутил, что он качнулся мне навстречу. — Бóльшая часть ваших слов доходила бы до меня куда быстрее, если бы я не отвлекался на ваши развратные губы. Когда Холмс проявил явную инициативу, сильнее насаживаясь на меня, я решился ускорить темп. — Вы и не представляете, как много повседневных моментов, в которых я вас до одурения хочу. Шерлок застонал и покачнулся на ослабевших ногах, мне пришлось придерживать его за бёдра липкими руками. — Я хочу вас, даже когда вы наиболее холодны… Сбившееся дыхание больше не позволяло мне говорить длинными фразами. — Когда замираете, как статуя, сложив пальцы у подбородка… Я чувствовал, что долго не продержусь, и сменил быстрые частые толчки на глубокие размашистые движения. — Эти ваши длинные тонкие пальцы… я жалею, что у вас нет детской привычки их сосать… В этот момент Холмс сжал пальцы сильнее, хватаясь за раму, и сипло произнёс: — Там идёт почтальон… Он кивнул мне… — Ну и бог с ним. Махните на него. Шерлок так и сделал: поднял руку и махнул невидимому мной почтальону. Изящная длинная ладонь так и осталась прислонённой к стеклу. Он опустил голову — окно было забыто и больше его не смущало. Наконец-то актёр отдался роли, не замечая зрительного зала. Я не прерывал воспитательного процесса, равномерно двигаясь внутри и продолжая воспевать очевидные и безоговорочные прелести своего Холмса. — Ваши необычайные глаза… Ваши высокомерные скулы… Шерлок намеренно сжал меня в тесноте своих разгорячённых мышц, и эта мысль канула в нашем совместном стоне. — Когда вы задираете нос после демонстрации интеллектуального превосходства, мне хочется взять вас за волосы и… О… ваши волосы — это отдельная поэма… — Джо-он!.. — умоляюще протянул Холмс, но я на это не повёлся. Я прекрасно помнил, как довести его за пару толчков. — Я хочу вас, даже когда вы просто спите. Такой умиротворённый, такой доверчивый… В эти моменты я чувствую себя законченным извращенцем… У меня было припасено ещё много сокровенных признаний, вот только в паху невыносимо ныло от столь длительного искусственного воздержания. Я надавил Шерлоку на поясницу, заставляя прогнуться ещё сильнее, вышел из него почти целиком, но только затем, чтобы вновь ворваться внутрь по определённой траектории. Один точный толчок — и мне пришлось подхватить Холмса под живот, ибо он утратил остатки самоконтроля и еле держался на дрожащих ногах. Найдя заветную точку, я совершил несколько прицельных резких движений, прежде чем с облегчением излился в моего чувственного мальчика, наполняя его своим семенем. Увы, ответного излияния не последовало. Теперь уже из-за моего длительного воздержания нам не удалось добиться столь желанной синхронности. Какая досада… Но не такая уж неотвратимая, чтобы я согласился с ней примириться. Я всё ещё чаял довести Шерлока до пика удовольствия лишь одним анальным воздействием. Он всхлипнул, когда я медленно и аккуратно вышел, тщетно пытаясь удержать пальцами вытекающую из растянутого отверстия семенную жидкость. — Нет! Побудьте во мне ещё чуть-чуть, мне недолго осталось. Я не смог подавить тихий смешок, вызванный его словами. Холмс произнёс это столь драматическим тоном, словно уверовал в смерть после наступления долгожданной эйфории. Сходства со спектаклем добавил его жест, с коим он схватился за свой напряжённый орган, напоминающий замах кинжала. Я красноречиво перехватил его руку, не допуская самочинства. Ощущая прижатой грудью, насколько напиталась пóтом сорочка Холмса, я избавил его от неё, торопливо расстегнув немногие пуговицы. Шёлковый галстук я и не подумал развязывать, этот своеобразный ошейник несказанно тешил мой взор. Я оглянулся на гостиную, намереваясь увести Шерлока подальше от окна для завершающего акта. Стоячее положение стало невыносимым, а наши предательски подрагивающие ноги не позволили бы дойти до дивана или кушетки, поэтому я подтолкнул Шерлока к самому близкому от окна горизонтальному предмету. Им оказался большой плоский сундук красного дерева, содержащий в своих недрах обширный архив детективных дел. Признаться, после позы, которую принял на нём Холмс, «Человек на четвереньках» больше никогда не будет ассоциироваться у меня с нашим одноимённым расследованием. Казалось, страдальчески прогнувшему спину и отпятившему зад Холмсу было абсолютно безразлично, что я собирался делать с ним далее, он жаждал получить освобождение любым путём, лишь бы скорее. Я испытал почти детский восторг, узрев на молочной коже расцветающий синяк со следами моих зубов. Моя метка, он — мой. В дополнение к пурпуровому цветку распустилась нежная трепетная роза: меж вульгарно подставленных и широко разведённых ягодиц виднелся припухший покрасневший вход, судорожно дрожащий, истекающий белёсыми слезами моего семени. Не робея, я смело ввёл в него два пальца и без труда отыскал налившуюся простату. Теперь дело было за малым. Так хотелось думать нам обоим, но анальная стимуляция требовала больше времени, чем обычно практикуемая мужчинами. Холмс уже стонал дурным голосом, но не смел ослушаться и прикоснуться к себе. Я ухмыльнулся своей маленькой мести — такое мучение и ему не во вред, и мне в радость. Наконец раздалось моё имя, прозвучавшее грозным проклятием: — Джон! Да, стоило заканчивать затянувшуюся игру. Продолжая интенсивно массировать простату, я потянулся к его органу, но прикоснулся совсем не так, как Шерлоку того хотелось. Невесомо, двумя пальцами, я обхватил его под головкой, так деликатно, как обхватывают запястье для измерения пульса. Это не входило в мои намерения, но даже столь скупого прикосновения Шерлоку хватило, чтобы достичь разрядки. По его телу прошла судорога, внутренние мышцы сократились: первая резкая струйка украсила его поджатый живот и вздымающуюся грудь, вторая, менее обильная, окропила крышку столетнего сундука. Я отрешённо обтёр свои натруженные взмокшие руки о собственные бёдра и опустился на благодатно прохладный пол, привалившись спиной к стене и наблюдая, как бессильно разлёгшийся на сундуке Шерлок приходил в себя. Он делал это мучительно долго и неподражаемо эротично, являя собою не то мраморную античную статую поверженного воина, не то раненую антилопу с мосластыми ногами, свисающими с этого импровизированного одра. Наконец, постанывая, он поднялся и осторожно сел на край сундука, поморщился от боли, но, прислушавшись к себе, принял её с каким-то извращённым достоинством. Прикрыл глаза и задумчиво поёрзал многострадальными ягодицами по твёрдой крышке, поморщился ещё раз, а затем мучительная гримаса на его лице перетекла в выражение чистого блаженства. Этот жест, проделанный Холмсом, казалось бы, исключительно для самого себя, смутил моё сознание поболее всего произошедшего между нами в тот день. Мальчик мой… ты мог бы отругать меня за причинённую боль, свидетельствующую о нехватке тренировки и длительном воздержании, которому я был виной, но ты принимал её с достоинством и благодарностью, коих я не заслуживал. Это негласное замечание так сильно впечатлило меня, что я ухватил своего страдальца за шейный платок, чтобы притянуть к себе для поцелуя… Увы, не единожды потревоженный в любовных пертурбациях шёлк соскользнул с его шеи, стоило мне лишь коснуться его. Холмс улыбнулся понимающе и снисходительно, но я не собирался позволить этому досадному обстоятельству обратить мой страстный порыв в неудавшуюся шутку. Я привстал на коленях, свободной рукой притянул Холмса за влажный затылок и властно смял усмехающиеся дерзкие губы своими. Я не готов был признать этот очаровательный шёлковый платок бессмысленным аксессуаром — боже, он ведь настолько шёл Холмсу — поэтому, не отрываясь от дурманящих губ, я прошёлся им по груди, собирая потёки нашей страсти. Холмс оторвался от поцелуя и опустил глаза, заворожённо наблюдая за моей рукой. Оказавшись отлучённым от сладких губ, я стал нежно целовать шею под ухом, пока шёлк скользил по его рёбрам, по животу и пока наконец не накрыл уязвимый в таком состоянии пах. Шерлок не вытерпел, сбросил платок и сполз ко мне на пол. — Джон… Его глаза искрились нуждой высказаться, и он закусил губу, не позволяя себе этого сделать. Он принципиально не разговаривал после любовных актов, считая, что от избытка чувств мог наговорить много такого, что не совпадало с его трезвыми мыслями. Что греха таить, в тот момент я жаждал услышать от него признание в том, что он никуда бы не поехал, даже если бы я не пришёл. Но Холмс этого не сказал бы в любом случае. К чёрту всё — я успел, и это главное. — Джон, я не буду просить прощения. Я бережно заправил назад влажный локон, прилипший к его высокому лбу. — Не будете, — согласился я, нисколько не расстроившись. Однако после своего заявления Холмс сделал нечто совершенно противоречивое: резко приник к моему левому плечу и поцеловал старый уродливый шрам, ещё и ещё, вкладывая в каждое прикосновение губ запредельное количество ласки и нежности. — Ну хватит вам, — проворчал я. Не знаю, заметил ли Холмс, но этот порыв и стал его извинением. — Нам пора заняться тем, что делали вы, прежде чем я нагрянул к вам в гости. — Собираться в отпуск? — совершенно невинно спросил Холмс, но в поднятых на меня лукавых глазах во всю смеялись черти. Да… порка несносного мальчишки была не такой уж плохой идеей. — Принимать ванну, — голосом строгой няньки приказал я и поднялся на ноги. Впрочем… Идея об отпуске была не так уж абсурдна. Я поинтересовался: — Как надолго уехала миссис Хадсон? Шерлок, ещё не понимая, что я задумал, ответил: — На две недели. Но то было три дня назад. — Матерь божья, как она посмела? Оставить вас одного, беспомощного, аки младенец… Да вы с голоду померли бы. Вы потому и собрались ехать в Норфолк? — не удержался съязвить я. Не дожидаясь ответного ехидства, я потянул Холмса за руку, поднимая его с пола, и подтолкнул к ванне. — Придётся на это время мне побыть вашей домовладелицей и прислугой. Ступайте и смойте с себя всё это… Шерлок беспрекословно залез в воду и присел. — Джон, а как же вы?.. — А я воспользуюсь вашим полотенцем. Я намочил полотенце в воде, из которой торчали острые колени Холмса, отжал и обтёрся весь целиком, не преминув тщательно протереть гениталии. Шерлок сопровождал каждое моё движение внимательным взглядом, но этим ничуть не смущал меня. От принятого решения на моей душе полегчало, словно после выпитой бутылки прекрасного французского шампанского. Даже поправка, внесённая Холмсом в свою реплику, не снизила градуса моего настроения. — Ватсон, под своим вопросом я имел в виду вовсе не гигиенические процедуры. — Я не настолько глуп, как вы думаете, я вас понял. С этим проблем не будет, я напишу Мэри письмо. Могу я внезапно сорваться по очень важному и неотложному расследованию с самим Шерлоком Холмсом? Уверен, она меня простит. Не откладывая дело в дальний ящик, я прошёл в спальню Холмса, чтобы сесть за написание письма. Обмывание тела я оставил на совести подопечного. Я успел написать краткое послание супруге и копался в секретере Холмса в поисках клея для запечатывания письма, как в спальню вошёл хозяин собственной голой персоной и обессиленно упал на кровать. — Холмс, чем заклеить конверт? Помнится, у вас был пузырёк… — При слове «пузырёк» я осёкся. Шерлок, нежась на мятой простыне, лениво ответил: — Я пустил клей на опыты… А письма я заклеивал клейстером, любезно сваренным миссис Хадсон. Джон, почтальон будет после обеда, успеете вы разобраться с письмом, лучше идите сюда, отдохните. Я счёл его довод разумным, а так как и впрямь чувствовал себя слегка утомлённым, то поддался уговорам и прилёг рядом с любимым нагим телом, к тому же весьма прохладным, что нелепо звучит по отношению к любовному ложу, но уместно при такой духоте. Одарив друг друга невесомыми ласками и поглаживаниями, мы уснули. Я проснулся первым и не сразу сообразил, где я и с кем. Вспомнив насыщенное событиями утро, чувствуя приятную лёгкость в теле и видя на своём бедре красивую мужскую руку, я повернулся на другой бок, чтобы насладиться красотой в полной мере. Ожидания не обманули меня: спящий Шерлок воистину был ангелом, с растрёпанными кудрями, опухшими губами и выбритым пахом. Боясь спугнуть чуткий сон, я снял его руку с себя и поднялся, призываемый природой по малой нужде. Под моими ногами что-то зашуршало. Я наклонился и поднял, это оказалось проклятое письмо из Норфолка. Нужда была забыта, созрела месть. Так и не потрудившись одеться, я уселся за секретер и принялся сочинять ответное послание Тревору. Вскоре проснулся Шерлок и недоумённо уставился на меня. — Ватсон, вы пишете свои рассказы? Как вы назовёте этот? «Подлинная история отношений доктора и сыщика»? Я задумчиво почесал кончик носа пером, силясь подобрать приемлемые слова для описания симптомов болезни Холмса. — Я пишу письмо в Донифорп. Вы очень кстати проснулись, идите сюда, будете мне помогать. Я похлопал ладонью по бедру, указывая, куда нужно сесть Холмсу. Он послушался, опустился на мои колени и приобнял рукой за шею, с любопытством заглядывая в письмо. Я чувствовал себя великим цезарем, делая одновременно два важных дела: одной рукой я писал письмо, другой — ласкал естество невозражающего Холмса. Письмо написалось быстро.§
Многоуважаемый мистер Тревор, с прискорбием вынужден сообщить, что на визит мистера Холмса Вы можете не рассчитывать. На данный момент времени он пребывает в столь сложном состоянии здоровья, что по всем показателям оного, я, как личный доктор, не намерен выпускать его не то что за пределы квартиры, но даже за границы кровати. Я прописал ему строжайший постельный режим и сам вызвался менять ему простыни. Если это письмо взволнует Вас настолько, что Вы пожелаете его проведать, спешу Вас огорчить: не утруждайте себя, я никого к нему не подпущу. Впрочем, не беспокойтесь, состояние мистера Холмса вполне стабильно — всего лишь повышенная температураС уважением, новый и единственный друг Шерлока Холмса доктор Ватсон
К тому времени, как я ставил подпись, подоспел и клей для конверта. Свежий и тёплый, он выплеснулся мне прямо в руку, чем я не преминул воспользоваться по назначению. — Это письмо… слишком прогрессивно… В провинции могут не оценить вашего изысканного столичного юмора… — простонал Шерлок, выгибаясь на моих коленях. Я хмыкнул. — Надеюсь, в деревне-то как раз поймут. И вы, Холмс, отныне тоже не будете иметь дела с деревенскими кобелями. Заклеив оба письма, я отложил их в сторону ожидать почтальона, а измазанной «клеем» рукой провёл по своему заждавшемуся органу. Хотя упругие ягодицы Холмса недвусмысленно елозили по моим бёдрам, но воспользоваться их соблазнительным приглашением мне не позволяла джентльменская честь: брать расслабленное тело любовника — последнее дело. Я решил обойтись малыми затратами и удовлетворить себя сам. Но Холмс тоже был джентльменом, а потому слез с меня и уважительно встал предо мною на колени. День немногим перевалил полуденную черту, наступало самое знойное время суток.