Неудачная шутка

Джокер очнулся в чертовых колючих кустах. Бэтмен был тут же - черный, кевларовый, живой - и холодно смотрел на него, плотно сжимая губы. Он не мог рассмотреть его глаз, мешала маска. Но он тут, и реальность прочно натянулась, и можно было поверить в нее. - Джек? Твою мать, какой же ты мудак... - прошипел Брюс, когда увидел, как Джокер дезориентировано огляделся. - Почему ты в костюме, Бэтс? Джокер решил, что скорее всего довел себя до припадка, представляя себе во всех красках уничтожение Лиги. Тело было словно из ваты, неповоротливое; рецепторы отрубились. Весьма ожидаемо, но Крейн мог бы навертеть и менее опасных таблеток. Он обнаружил себя без грима и лишенным привычного арсенала. - Я шел убивать, - виновато признался он, глядя на мечеломы на кевларовых предплечьях. - Я знаю. Это прозвучало с таким отвращением, что Джокер подскочил, оскальзываясь пятками о влажную молодую траву. - Бэт? Если очень постараться, можно объяснить ему... - Я все убрал: растяжки, солнечные пятна. Ты предал меня? - обвиняюще продолжил прекрасный черный рыцарь, но имел значение не его гнев: в уголках губ горько притаилось разочарование. - Но я не... - Забудь о том, чтобы приближаться ко мне. Забудь о моем существовании. - Не хочу. Пальцы Бэтмена обнаружились на шее Джокера - содранные пуговицы рубашки, порванный ворот футболки - и теперь тяжело давили, сжатые в кулак. - Что тебе было нужно, Джек? Попасть в подвал? Разоблачить меня? Вряд ли это можно было назвать недопониманием, хотя Джокер отдавал себе отчет в том, как мало его эмоциональные системы отвечают хотя бы минимальным требованиям нормального. - Прекрати, - он обнаружил, что близость новой истерики небывало пугает его. Быть рядом с ним в таком состоянии никогда не входило в его планы. Нельзя показать ему эту слабость. Брюс, похоже, считал свои обвинения полностью оправданными. - Почему? С чего бы мне стоило пощадить тебя? - издевательски спросил он, отражая пустотой линз уходящее солнце. - Я обещал. Тебя не трону. Я не заслужил... Новая волна тошноты подхватила его, и он крепко стиснул зубы. - Конечно, нет. Ты слишком слабый. А все те люди, которых ты убил, они заслужили? Когда тот человек вставил тебе лезвие в рот и изуродовал тебя, ты этого тоже не заслужил? - Ты ничего не знаешь об этом, - белея от отчаяния, Джокер снова попытался встать, но был еще слишком слаб. - Просто не надо. Он сам ничего не знал об этом - не помнил. - Как же так, мы же так похожи: я знаю, что ты ненавидишь меня, был этому свидетелем. Чего же ты ждешь - выпусти мне кишки. И не давать ярости охватить себя порой так сложно.. - Прекрати. Просто оставь меня тут. - Нет, правда, Джокер. Ты хотел бой на смерть - вот, я тут, перед тобой. Вдруг сможешь убить меня. Вот это будет весело, да? Мертвое тело. Можно сделать, что захочешь. Показать, где на латах замки? Или ты уже все разнюхал? Джокер содрогнулся, словно от ощутимого удара. Это было слишком: он бы не сделал ничего, просто не смог бы... - Не говори так... Черт, мне что, больно? Брюс постарался не дать себе смягчиться этим необычным полупризнанием-полувопросом. Зубы, конечно, уже болели, так долго он сжимал челюсть. - Это потому, что ты ничтожество. Я куплю тебе костыли до Луизианы: спрячься там в болотах, в какой-нибудь топкой яме, и больше никогда не показывайся мне на глаза. Он находил, что сам не меньшее ничтожество, чем этот жалкий безумец. Он отправил чертова психа на частном самолете на все четыре стороны, закончил с Лигой - жалкой, бледной тенью прошлого - и вернулся в Штаты. То сожалел о поспешном решении избавиться от добровольного присмотра за придурком, то радовался, как щенок, что остался снова один. Успешно пережил двадцать шестую годовщину смерти родителей, уныло катая с этого момента во рту число "двадцать шесть" - двадцать шесть лет, двадцать шестого шестого месяца. Покрывался пылью в меноре, стараясь не думать, что без его покровительства выскочка-клоун стал слишком уязвим для Короны. Через неделю оцепенения, четвертого июля, во время праздника он услышал залпы салюта и вдруг захотел его увидеть. Да, безусловно, без всяких сомнений - недостойное желание. Снова забившийся в отцовское кресло, небритый и грязный, он лелеял свою обиду и сожаления. Проклятая бессонница, тяжелая, жаркая; чертов дом, холодный и пустой. За всю свою жизнь он не бывал так наполнен невысказанным, не бывал так возмущен. До этого момента он не нарушал обещаний так легко и бездумно. Джокер, белый от тошноты, цепенеющий в яркой зелени травы. Его глаза до того обмякли, что кажутся только сферами из мяса. Растерянный, а потому беззащитный - одно из самых жутких зрелищ на его памяти. Поддался ярости, чтобы утешиться; это была... Неуверенность в себе? Желание сломать его? Желание увидеть, как его сражает та же беда, те же сомнения? Но на самом деле он знал, что такие, как этот преступник ничего не чувствуют. Никогда. Думать иначе было бы ошибкой. В городе опять громыхнуло, и он против воли представил себе шум радостной толпы, дым от шутих, привкус сассафраса, мягкую, теплую материнскую руку - беззаботное детство. Ему снова стало мерзко. Он тяжело поднялся и отравился в подвал, к защищенному телефону: собирался поступить по-мужски и признать свою неправоту - нарушенное обещание провести придурка, подставить ему свой локоть. Пока набирал номер, понимал, что делает очередную глупость. Он должен оставить этого человека в покое до того момента, как он выкинет очередную глупость. Что-то не так? Не должен спускать с него глаз, чтобы сдержать свое обещание провести его. Долго слушал дозвон, представляя себе ночь, будку, истошно рвущуюся сигналом вызова тишину. И иллюзии этого звука ему хватило, чтобы почувствовать себя счастливым. Он и забыл, что делал и просто думал о чем-то неопределенном - ночное поле, залитое лунным светом, одинокий темный силуэт в окружении стаи ворон - когда услышал женский голос. - Сегодня с вами Линда Фритава, почетный таксидермист! - не смотря на игривые слова, безэмоционально сказала она глубоким грудным голосом. - Господин Бэтмен, я полагаю? Он в шоке уставился на телефон и зажал динамик рукой. - Что происходит? - не зря он учился менять голос. - Зловещее Пугало в слюни, не может даже отлить самостоятельно. Напраздновался. Брюс не нашелся, что ответить на такое неожиданное признание. - Умолял меня, вот я и пришла. Твой клоун в морге. В городе опять раздался залп, приглушенный расстоянием, но плотный, тяжелый. - Что? Она снисходительно хмыкнула, чудовищное, бездушное создание. - Джокер твой мертв. Помер. Сдох. Кусок гнилого мяса. Окоченение там, может и жировоск... - Это не смешно... - в ужасе сказал он настоящим голосом, оцепеневший, убитый, пораженный прямо в сердце. - Кому как. Не выносила этого наглого шута: каждый должен знать свое место. Пойду куплю себе корн-дог, поправлю фигуру. Она прокашлялась, суровый глашатай мрака, и отпустила трубку. Та ударилась обо что-то и повисла, транслируя ему ночь, все тот же праздник, тот же салют, притаившееся кладбище, громкий стук каблуков от ее удаляющихся шагов. В груди стучало, жгло; ледяные тиски сдавили горло и он потерял возможность дышать. Необходимо было прекратить истерику. Он поднялся к Альфреду, и по дороге растерял все слова, совсем окоченел, не мог ничего почувствовать. Старик сразу все понял, но отреагировал как-то странно. - Я сейчас сделаю вам укол, подождите секунду. - Какой укол, о чем ты? Дворецкий посмотрел на него обидно ласково, еле касаясь его плеча сухой, смятой временем ладонью, словно он снова глупый мальчишка и не может признать чего-то стыдного. - Мы сможем поговорить завтра, сэр. А сейчас вам надо... - Что ты несешь? Альфред попытался избежать его взгляда. - Ваше лицо. Я знаю, что он... что случилось, в газетах... ликуют. Брюс Уэйн, беспечный глупец, как всегда оказался за информационным бортом жизни. Отвращение почти поглотило его. - Он не может умереть. Какая чушь. Это не он. Не его тело. Это не может быть он. Чувствуя, что его прорывает, он захлопнул себе рот, удерживая только от этого неподъемные руки. - Я не смог сказать вам. Давайте все же применим специальное средство... Все будет хорошо... - Мне не нужны подобные средства. Это и правда было так: он ничего не чувствовал. Словно у него не было половины мозга. Конечностей. Вообще тела. Только жгучая боль в груди еще напоминала о страшных словах, сказанных красивым женским голосом. Гордона, конечно, не было дома, но достаточно легко было разыскать его на ярмарке, с семьей. - Ты уже знаешь? - без обиняков спросил комиссар полиции, явно не понимающий, что происходит. - Это он? За его спиной звучал покрик зазывалы, девичий смех, капризный детский плач, но больше ничего не могло пробиться к нему в сознание - ни зрительные образы, ни запахи. - Да. Уже четыре дня. Доигрался. - Что? - Выстрел в голову. - В лицо? - Нет. Лицо цело. Отпечатков, конечно, не снять.. Брюс почувствовал приступ тошноты - его сейчас вывернет. Серьезно? Как подростка, как женщину... - Не может быть. Он растерзал самолюбие Джокера, вот он и устраивает очередное жуткое представление. Да, так и есть... - Хочешь проверить? Брюс сглотнул тяжелое, вязкое отчаяние. - Нет. Гордон все же что-то почувствовал, потому что сказал: - Кремируют вместе с другими Джонами Доу через неделю. Он не был неназываемым... Нет. У него было имя. Его звали Джек Нэпьер. Ветки калифорнийских ясеней, которые посадил его отец, шуршали что-то обидное, больное - или это у него в голове, голоса? Он и правда шизофреник? Глухая ночь, тихая и от этого злая к нему, дышала июлем, и это было бы приятно, если бы не длилась теперь, а в другое, менее мрачное время. Ночные насекомые, пряные запахи цветов и травы, мгла на том, еще видимом конце парка - все это было безнадежно. Пустота разрастается. Какие глупости... Он не мог пойти спать, зная, что ему приснится Тупик. Может, он даже заговорит с ним, жуткий гомункул, рожденный его собственным сознанием? Или он не сможет обмануть себя и там будет его мертвое тело. Он не смог бы функционировать дальше, если бы увидел... Мир не должен был сужаться до одного этого странного человека. Бэтмен нужен в городе, должен поднять голову, справляться с новыми жуткими бедами. Он не мог быть благодарен возможности узнать его: да он просто проклинал ее. И он так сожалел. Мог быть рядом. Защитить его. Если бы выстрелили в него, это было бы даже приятно. Синяк, кровоизлияние, даже серьезное повреждение - но он бы мог снова... Сказать ему что-нибудь резкое... Увидеть его злобный оскал. Можно было бы смотреть в его спину, почувствовать его горький травяной одеколон... Горло снова сдавило, на грудь легла тяжесть. Он знал, что это: могильная плита. А ведь он не имеет права даже на его тело, на горстку его праха, на ужасное прикосновение к шершавому, безжизненному камню. На горе. Эта смерть отличалась от других, а может он просто забыл... - Мастер Брюс, вы должны поспать, - раздался за спиной голос Альфреда, явившего вместе с открытой задней дверью полоску яркого электрического света. И, конечно, это сразу же напомнило ему детство, когда он сбегал ночью в сад, а старик приходил его искать с фонарем и, вопреки обыкновению, эти воспоминания теперь не причинили ему обычной боли. - Сейчас. - Вы должны... - Я знаю. Он прошел через коридор, мимо зеркал, которые отразили его кожу посеревшей. Остановился, уставился на ее странный цвет. Отогнул воротник, рассматривая место, где был засос, который, хоть и появился нежданно, но ожидаемо истаял, подчиняясь жизни, текущей в его теле. Этот исчезнувший след от его рта показался Брюсу таинственным клеймом, загадочным, словно круги на полях: что это? Откуда? Развлекается какой-то шутник, или фанатик подкрепляет веру собратьев? Это было обычное дело, ничего особенного? Мог ли он верить даже тому, чему был свидетелем? Иметь доказательства его существования - но ничего не удержать в руках. Влажный след от его языка, прикосновения, обжигающие, но невесомые. Не смог схватить его тень, поймать дыхание, законсервировать запах грима и крови от его извечно сальных волос. Вмятину от его плеча на простыне, так поразившую его однажды, когда он увидел остывающую неубранную постель. Не мог обладать единоличным правом на его взгляды - о, он ничего не мог, ничего не было ему подвластно. "Ничего не существует", как это было верно... Он тяжело - несмотря на силу, наливающую его - больную, ядовитую силу - прошел дальше. Эту силу нельзя было признавать, тем более использовать. Назвать прямо. Вошел в свой кабинет, где хранились его, не способные так же послужить убедительными доказательствами, фетишистские сокровища: кэндлвудский окровавленный платок, цветной джокер с невидимыми цифрами на рубашке, забытый навсегда сизый галстук с рисунком из тонких черных пчелиных сот, привычная складная "Крыса". Откинулся в кресле, благодарный только за истину: "Никогда не знаешь, когда тебе выпустят кишки". Если бы он, Брюс Томас Уэйн, мог быть тем, к кому можно вернуться... Нет смысла теперь думать об этом. Он мертв. Все кончено.