Неудачная шутка

На внутренних сторонах век еще излучали ненависть незнакомые зеленые глаза - яркие, кислотные, почти неоновые - которые Брюс видел всю ночь, пока казалось, что привычная реальность больше не существует. Незнакомые тонкие губы алели на Его лице. Это был сон про смерть? Снова про смерть... Стоило, конечно, обдумать эту странную, неодолимую, иссушающую тягу к опасности. Самопожертвование? Но это не было им. Получить вдруг что-то словно бесценный подарок - возможность запускать руку между кое-чьих напряженных бедер, к примеру - но не уметь ценить. Саморазрушение лежало в другой плоскости - и каждый раз, когда он не получал удара, это ли не было чудом? Словно человек, захваченный манией, он следовал по пути психопата - но только жертвой своей всегда становился лишь он сам - с этого он начинал день, этим заканчивал. Первые пробы, выраженные в отчаянном крике в темноту обыденности: "Это неприемлемо. Требую прекратить это". Совершенно неосознанное стремление к опасности стало его клеймом. Кроме того, стремление пережить тот миг абсолютного адреналина, с которым теперь почти эротично был связан чертов проклятый Тупик: посвящение в марсов мир, насильственная инициация на мужскую сторону - он больше не ребенок, детей не должны размазывать по асфальту ярость и жажда убийства - сдохни-сдохни-сдохни... В следующий раз он покажет себя лучше - потому что в самый важный момент рыдал и цепенел. И иной этап, когда он стал держать человеческие жизни в своих руках - о, он не сделает ничего плохого, потому что выше этого, верно? И выше закона, тот несовершенен, а он-то знает то, чего не знает никто - дальнейшее развитие, деградация или эволюция, черт его знает... Уровни сложности все повышались, а он, тогда глупый, желторотый юнец, только и мог, что млеть перед каждой женщиной, подтверждающей своей слабостью его силу; ценить каждого человека, как члена своей семьи, только потому что он должен его защитить, как желал его отец - иначе кто он еще, кроме этого? Тошнота. И он преодолевал, преодолевал, не имея смелости взглянуть сам в себя по-настоящему: избирал тернистые пути, как более легкие. Без опасности его жизнь не имела значения - и ему становилось с каждым разом этого мало, этого было недостаточно - он жадно искал ее, забыв о самой идее самосохранения: преодолев оковы тела, оковы животного? Он бы хотел так думать, но был недостаточно безумен для этого. И все должно было закончиться в самый миг триумфа: он ложился в постель с Джокером как с самым настоящим аллигатором, каждый раз надеясь на нож в печень и острые зубы на своем горле - самый топовый уровень, одолеть который могло только божество - и каждый раз не получая желаемого, только тогда чувствовал себя на самом деле цельным. В сущности, он, Брюс Уэйн, ограниченный, костный, унылая серость? А он так нагло смахивал со счетов целый город по этому признаку - два с половиной миллиона человек одним движением... Как он раньше этого не понимал? Почему сейчас он узнал это в себе - из-за Джокера? Тот сразу раскусил его, чертов прошаренный по похожим теням клоун.. Та часть кровати, на которой тот засыпал, казалась нетронутой: как будто по ткани провели ладонью, чтобы сгладить след, но остались иные свидетельства того, что все это не было сном - черные мазки сажи, приемлемая грязь ненужных пожаров; бежевые и розовые пятна семени, символ пусть краткого, но истинного доверия; узоры яркой крови, отзвук восторга боли и сопричастности... Он привстал, с удовольствием ощущая отчего-то приятную резь, разрывающую его почти пополам - особые боевые ранения. Усмехнулся над собой: целая эра прошла, прежде чем ему пустили кровь. - Вот сейчас не отказался бы от медсестры... - проворчал он вслух, надеясь голосом разогнать что-то стыдное, но чудесное: стыдное, потому что чудесное. На спине горели укусы, которые он великодушно повелел себе признать поцелуями. В груди тоже что-то больно жгло ледяной крошкой, будоражаще, сладко и тревожно. - Сделаю вид, что не слышал, - насмешливо и низко проговорила тишина за его спиной, и он сцепил зубы, чтобы не скрипнуть ими: парадокс, но... К черту: тут, в этой области, делимой только по запросу, он сам по себе, может делать, что хочет - и пускай все летит к чертовой матери, пускай все это проглотит его... Плюнул на все и встал, оглядываясь на дверной проем. Он ожидал снова увидеть что-нибудь провокационное, или просто привычный темный взгляд, не хранящий ни капли зелени, но никак не разобранный керамический Глок-33, части которого в беспорядке были разбросаны по мозаичному полу. Джокер, сидящий на бортике ванны в одних трусах - простой, почти траурный белый хлопок - задумчиво брился на сухую ножом с коротким, вызывающе острым лезвием. - Стянул парочку таких в летнем лагере, - спокойно пояснил он, кивая на пистолет. Свалка деталей у оголенной, узкой ступни выглядела как подношение основанию памятника. Брюс сухо сглотнул, влезая в свой халат с копьями и стрелами. - Садись и не открывай рта, я обработаю твою руку, - благодушно предложил он, входя в ванную, на деле уныло представляя себе, как под бинтом бугрится болезненная ожоговая степень. - Грязные руки в руках спасителя. Символично, - зашипел вороватый псих, развлекая себя пока не только вербальными издевательствами, но и подсчетом пятен ночных пожаров на идеальном геройском торсе: жаль только, не видно спины. - Тут больше нет Иуды, - беспечно отмахнулся Брюс, поглощенный своей внутренней бравадой невыразимой самосложности. Джокер был с этим не согласен - как всегда по оригинальным причинам. - Может нет, а может и есть. Корона уничтожена, ты знаешь? Понимаешь, что это значит? - любознательно выдал он, плавно доводя нехитрое дело бритья до конца, пока заспанный хозяин опознавал в странном белом белье свое собственное. - Да, еще бы я не понимал, - слишком откровенно ляпнул Брюс, рассеянно оглядывая ловкие руки в поисках исчезнувшего ножа. - Это ничего не меняет. Больше нет. Иди сюда, хватит спецэффектов. Чертов насмешник только захихикал, и Брюс, нервно приглаживая волосы, отложил медицинские процедуры до более подходящего времени. - Ну тогда отойди и забери свой мусор, - с усилием предложил он, уныло ругая себя за несдержанность: услышав низкий, охрипший от вчерашних пожаров голос Джека, он пошел на него, как глупый гусак, приманенный хлебным мякишем. - Не-а, - вызывающе протянул псих разверстым, оскаленным ртом. - Джек? - опешил дезориентированный герой, и решительно отодвинул ступней запчасти в сторону, чтобы подойти поближе. - Какого черта? - Такого, - снова низко просмеялся Джокер, и вдруг положил руку на свой пах, лениво разминая невозбужденный орган. - Никуда я не пойду, по крайней мере сейчас. Это ты иди сюда, Бэтти. Пошевеливайся. Окаченный презрением Бэтмен присмотрелся к нему внимательней. - Не дерзи мне, клоун... - произнес он медленно, потому что предположить действительность, где по утру смыть засохшую сперму со своих бедер ему будет мешать ее преступный источник, было решительно невозможно. Это был, без сомнения, вызов на дуэль за первенство - нелепо брошенная перчатка - небывало, учитывая безапелляционное неравенство сторон: дешевка, бледная поганка на подпорках доброты, неблагодарная и непрочная, против него? Это даже не смешно. Джек осмеливается строить его? Он преклонил колени, он подставил под путы руки, спасая его гордость, а теперь хрупким считают его? Он оберегал его достоинство, но в собственном ему теперь отказывали? Он проиграл, прямо сейчас, или вчера, пока верил, что достиг вершин? Это его не удивило, не так, как могло бы - отчуждение было предрешено с самого начала. Может, так было всегда, а он просто не замечал. Никаких моментов доверия не существует, и их близость инициируется чертовым клоуном искусственно - тогда, когда наступает опасное время для близости настоящей, истинной. Это было горько, и он почти обратился, почти закончился, не желая, чтобы на нем играли, словно на инструменте - так, как на всех остальных, и это было странно, потому что одновременно в глубинах зажигался тихий огонь - не страсть или что-то подобное, не возвышенное, не низменное - просто, пусть больная, но радость, и больше ничего: ну почти, почти достиг, просто никто другой не знает, только он сам. - Ну же, - просмеялся Джокер, совершенно адекватный и психически здоровый, игриво оттягивая резинку трусов. - Иди сюда, Брюс. Поцелуй меня. Я не сделаю тебе больно. Наверное. Иди, поцелуй меня в задницу, Бэтмен. Взвесь злой насмешки в его голосе тяжело садилась на безупречный, показной готэмский выговор. - К черту, Джек, - обиделся Брюс, совершенно теряясь. - Катись к черту из моей ванной. Я перекупил тебя у мафии как вещь, ты поэтому исходишь ядом? Никогда не поверю, что ты вообще заметишь такое. Это было слишком для черного принца? Но я сделал бы так еще раз. Сколько было бы... Он вдруг поймал себя на том, что ему стыдно такое говорить, стыдно вступать в привычное противостояние с этим человеком, стыдно все же опустить его на колени - и еще больше осатанел. Стыд с ним - был ли он когда-нибудь? Он не мог вспомнить, но это было не так уж и важно: он сам всегда брал, попутно благородно утешая, проводил мириады минут в благих страстях - где было взяться позору и бесчестью? Равнодушие собственного тела его немного успокоило - что он стал бы делать, если бы дерзкое мясо взвыло о желании: теперь он знал это чувство - желанный Джек, ждущий или фаллический огонь, заполняющий и лечебный, и как объяснить хотя бы себе, что его гонит что-то большее, не печаль или одиночество? Пустота. Он знал законченность, когда брал; теперь он знал и единство, отдав. Этот рот ценен, потому что транслирует этот разум; руки, несущие гибель - огнестрел, детонаторы, ножи - пусть лживо, но обнимали его, и это было важно, обезличенно даже в срезах иерархии или эмоциональной идентификации, потому что так они, суровый панцирь и мерзкая чешуя шута, были немного лучше пустых оболочек ролей и масок; и пронзать и пронзаться было чудесно, потому что давало на долю секунды осознать что-то, получить что-то совершенно невозможное, что не купить - ну, разумеется - не сорвать насильно, не заполучить в обмен на двенадцать подвигов или череду взрывов... Как преступно было думать, что можно осквернять поцелуями.. Как глупо разделить с ним это заблуждение: это хитрое животное сводило его с ума своей странной, нелогичной логичностью, извилистой прямотой... Джокер, все это время с удовлетворением наблюдающий черные тени беды, мелькающие по прекрасному рыцарскому лицу, дал ему еще немного подергаться, пораженному, и сказал: - Верно. Такое меня не волнует, имущие - покупают, ничего особенного. И что с того, что я мог принести тебе голову того жадного хитмана? А теперь он дырявит толстые животы наших с тобой соотечественников! А ты побледнел. Что-то не так, Брюс? Брюс. Брю-юс. Иди, примем вместе душ. Как. Тебе. Такая. Мысль? Ты же этого хотел? Я здесь, вставай на колени. - Прекрати. Прекрати даже думать о смерти, - почти спокойно начал Брюс, но сорвался в горечь. - Почему? Что случилось? Ты так мстишь? Как-то неэффективно... У тебя была возможность резать. Ты ей не воспользовался. Джокер победно запрокинул свое бледное лицо, и свет ламп скользнул по медной радужке - гад, змея, заколдованный под принца дракон. - Не-а. За что тебе мстить? Хочу тебя. Хочу тебя сломать. Сейчас самое время, разве нет? Вставай на колени, Бэтмен, на самом деле вставай, я так давно об этом мечтал: хочу увидеть отчаяние в твоих серебряных глазах, когда ты будешь заглатывать мой болт. - Этого никогда не будет... - растерянно прорычал Брюс, сраженный, смущенный подобной откровенностью: и не гадость из этого рта смутила его, а прямая сдача злодейских намерений. Понять, между тем, эти намерения было невозможно. - Ага. Я тоже так думал, но желаемое оказалось, все же, несколько дальше, чем можно было предположить. Ты слишком хорошо держишься - вот тебе ответ на все твои вопросы, вот причина. Был бы я меньшим дерьмом, было бы лучше, верно? Проще. Не больно, мм? Как там твоя гранитная самооценка, ноет уже? - Заткнись, Джек, никто и никогда не будет... - устало объявил Брюс, ухватывая Джокера за плечи. На светлых волосах, покрывающих белую грудь, застыла слюна, за которой ни один из них не следил. - Ага. Я слышал. Благородство... Вот что ты есть. Не могу понять - как ты еще жив такой? Я сгораю, Брюс Уэйн, так сильно хочу сломать тебя. Не могу сопротивляться этому желанию. Не хочу. Ты сдаешь. Расслабься, я все сделаю за тебя. Его голос стал глуше, словно эту заводную куклу душили подушкой. Жестокую, белую, печальную куклу. - Что с тобой, Джек? - вдруг сдался Брюс, осторожно прижимая грязного безумца к своей груди. - Проклятье, Джек, ну какого черта... Джокер помрачнел, но вырываться не стал - только прикрыл глаза, прижатый носом к вздутой напряженным моментом грудной мышце, оголенной в распахнутой пасти японского шелка. - Я псих, Бэт, - холодно сообщил он. - Война меня немного подлечила, конечно, потому что пачкать смирительные пеленки, когда тебя насаживают на крюк в Кашмире, невозможно. Я не помню того времени полноценно, думаю, меня не было. Я уже говорил. Твоя проблема в том, что ты пытаешься меня оправдать - мне-то выгодно, но нет смысла в этом и не очень-то приятно участвовать в вашей гнилой раздаче диагнозов, приговоров и помилований. Мне это не по нраву. У меня свои ценности. - Прекрати молоть чушь: нет у тебя никаких ценностей, - сухо попросил Брюс, и прижал придурка сильнее, с ужасом обнаруживая, что сумасшедшим тот себя не считает - и что еще хуже, он сам начинает сомневаться в достоверности этого факта. - Как жаль, Джек. Мне так жаль. Джокер понимающе усмехнулся, не размыкая век. - Мне тоже. Жаль. Что меня нет. Он вздрогнул, потому что вздрогнул обнимающий его несвергаемый титан - несгибаемый герой, непотопляемый, основательный, твердый - Бэтмен смеялся. Отваженный Джокер заворчал совершенно по-звериному. - Ты здесь, Джек Эн, я чувствую запах твоих волос. Твоя слюна уже перепачкала мне весь живот, а семя отвратительно стягивает промежность, так что можешь не беспокоиться, ты настоящий. Ты причинил мне зло. Ты - есть, - спокойно выдал Брюс, печально чувствуя, как сжимается сердце. - Как патетично... Но нужно больше драмы, больше смерти, пожар, пиротехнику. Почему ты так плохо подготовился? Я не выношу пощечин, Джокер, почему бы тебе не отхлестать меня по лицу? Полезно для разнообразия проиграть хотя бы раз на самом деле - не в бесконечной борьбе, не в поту ночных кошмаров. Ничего не теряя. - Отлично. Тебе все равно, что перед тобой только оболочка от человека, - лениво проговорил Джокер. - Подожду, когда ты будешь готов покориться. Поползаешь передо мной на коленях, может, придушишь ребенка-другого... - Никогда, - отрезал Брюс, и инстинктивно перехватил руку, готовую ухватить его за гениталии. - Французский крюк, Джек! - почти восхитился он. - Мне было бы очень больно. - Ага. Вот такое я противоречивое существо. Тебя так сладко обманывать... И тут Брюс хоть что-то понял. Дрогнул, но объятий не разжал, только стиснул пальцы на костях не-существующего Джека - проклятого самим собой Джокера - сильнее. - Тебе совсем плохо, верно? Что случилось? Что вчера случилось? - жадно вопросил он, и получилось привычно грозно, но как иначе, когда он стал свидетелем невозможного. - Что затронуло тебя тогда, Джокер, что вызывает у тебя такое сильное отвращение? - Со мной? Что со мной случилось? Я? Я испугался, что ты будешь целовать мне руки! - заскулил от смеха псих, разом обращаясь из дракона в обычного душевнобольного. Никакой опоры, ничего не существует. Чертовы качели почти свели Бэтмена с ума: были слишком тяжелы для него, надломленного без этой излизанной кислотой ладони, без этого плеча. Но кроме него не было человека, желающего помочь Джеку Нэпьеру, и тот обманывал, раз за разом, упорно следуя ради этого сквозь любые трудности. В этом незамысловатом и, одновременно, паралогическом факте крылась истина, которую понять страждущий этого Брюс Уэйн не мог. - Прекрати. Почему на самом деле? - жестко спросил он, дергая Джокера за плечи, чтобы поднять на ноги: идея унижать и властвовать снизу вверх - с бортика ванной! - была поистине дьявольская. Захрустели чьи-то зубы, сжатые в ярости. - Ты недостаточно хорош, - размыкая сцепленную намертво челюсть, вдохновенно сказал наконец правду холодный любитель разнообразных рубежей и парапетов, щурясь и растягивая шрамы. Брюс отшатнулся, ухватывая свое проклятье под тонкие, острые локти - и пусть он пообещал не отрекаться больше, да и в глубине души знал, что это правда... Ведь, если это не так, почему тогда никто не мог его принять? Почему его отвергали раз за разом? Чудовищная ловушка нездоровой самооценки - слишком заниженная, слишком завышенная. И самый логичный вопрос - все тот же: почему, чем, в чем мой изъян? - задать было невозможно. - Итак, Джо-кер, ты хочешь, чтобы я сказал, что ты самый уродливый человек из всех, кого я знаю? - тихо спросил герой-мученик у мученика-злодея. - О, да! - оживился тот, нализывая уголки губ. - И что я чувствую себя униженным, потому что ты брал меня? Зрачки в безумных глазах подпрыгнули, сузились, словно в ужасе или восторге - так экстремально, что медь небывало посветлела. - Да. - Серьезно? И что я ненавижу тебя? Джокер, прежде обмякший в смуглых руках, окаменел и выпрямился. - Да-да. Именно этого я... - Я не скажу такого. Это все не соответствует истине, - перебил его псевдосамодовольный Брюс, окутывающийся крепким панцирем привычной личины - хитин, перламутр, кора, ороговение. - Ты просто не понимаешь... - лукаво начал разочарованный и разозленный все той же нерасчетной реакцией Джокер, оттесненный к выходу так же эффективно, как и незаметно. Он впал в какой-то ублюдочную нервичность азарта, и разволновался еще больше, с удивлением осознав это. - Нет, это ты не понимаешь, - с удовлетворением находя в себе усталость равнодушия, отмахнулся Брюс, отворачиваясь. - Проваливай, тебе лучше уйти. Я не буду задерживать тебя, сам себе вызывай полицию, скорую до дурдома, передвижное шапито, национальную гвардию - мне все равно. Через открытую дверь в спальню, через закрытое, задернутое окно, глухо, но четко звучал хохот примостившейся в тисовой роще вороньей стаи. - Сопляк знал твое имя. Но не знал, что ты Бэтмен, - напоследок выплюнул Джокер, обнаружив себя выброшенным подальше. - Можешь поразмышлять об этом на досуге, пока не будешь занят своими блядскими социальными экспериментами. Вопреки логике помрачневший, он напоследок оглядел свою непотопляемую надежду пустым взглядом, словно хотел сказать, что очевидные логике попытки стать крепче приведут к противоположному результату, и ускользнул, отсвечивая своей голой, бледной, шрамированной спиной - через спальню, через гардеробную, обтирать ребрами ботинки, проливать свою и чужую кровь, воевать словом, ночевать в переулках... Обнаженный, исхлестанный, изгвазданный Бэтмен вскинул брови, непопранный, и включил воду, сожалея только, что она не смывает поцелуев: фокусник не объясняет своих трюков, верно; но когда публика перестает интересоваться его секретами, ему больше не заработать ни цента.