Неудачная шутка

Через пару часов Брюс Уэйн проснулся небывало обнятым, очнувшись от шепота, частого дыхания и оглаживаний, и замер, пытаясь сообразить, что теперь делать. В наличии имелись: плотно танцующая на его перевозбужденном, истекающем члене ласка забинтованного запястья - умелое давление, неизменно чудесная практика с другим мужчиной, с этим мужчиной - стоящий колом член Джокера, поступательно размазывающий парный сорт предсемени по пропотевшему от соприкосновений бедру, а так же парочка сухих, подрагивающих в исступлении пальцев, слепо и жадно расцарапывающая его чертово несчастное анальное отверстие. - Кажется, я нашел еще один из твоих ножей... - мрачно пробормотал он, чувствуя столь же недвусмысленную, как угроза Глока, негнуткую, горячую твердость, хотя назвать происходящее чем-то возмутительным, каким это ему представлялось прежде, не мог. - Убери руку, Джек. Каждая пульсирующая ночь осенялась темными снами, в которых Джек Эн проникал ему под кожу, в грудную клетку, в живот или в глотку - и понимать свое сознание и свое тело как-то иначе, чем желающее принять его, было бы наивно. Тепло разливалось от груди, чтобы, распускаясь, замирать в паху. Он слишком часто думает о себе в таком ключе - наивный или доверчивый - пусть, это его, всего лишь его влияние; но он не бывал таким цельным, наверное, никогда в жизни, даже в детстве. Надавливания и царапанье, может, и были весьма приятны, но не очень-то отвечали его представлениям о потере подобной девственности, и он тяжело вздохнул, все же откладывая захват наглеца: это была другая сторона их каната - возможность что-то получить. Несчастная перевязь на клоунском торсе, похоже, не прожила даже этого незначительного времени. Судя по переполненности, жару и иным железным признакам, сеанс был протяжный, и он иронично попытался вспомнить, что ему снилось, почти теряя контроль от предчувствия близости оргазма. Снова воспользоваться Джокером показалось ему отличной идеей, и он устыдился, подаваясь назад, не имея больше сил на эгоизм: у сплетения тел были и иные тайны. У контроля было и иное предназначение. Каменная плоть на задней стороне бедра тоже была горяча во всех смыслах, и он прижал ее между их влажными телами, походя уговаривая себя не постанывать... - Ей было всего семь? - четко сказал вдруг Джокер по-испански прямо в его ухо, одним махом ломая марево текучего наслаждения, окутывающее и его. - Не интересно. Но мы можем договориться. Брюс сжал челюсть, осторожно убрал наглые пальцы, сразу же пленившие его левую руку в непривычно стальной хватке, исследовал постель на наличие реальных ножей - четыре штуки - и обернулся, почему-то спокойный. - Мне повезло, да? - тихо сказал он, смущенно чувствуя, как от этой мерзостности у него сжимается сердце. - Что у тебя не было делирия. Что тебе снилось? - Нечто восхитительное, дружище: окружной суд выписал оградительный ордер, запрещающий тебе приближаться ко мне больше, чем на десять метров, - ответил Джокер все еще на диалекте Мехико, но совершенно трезвый, своим низким, настоящим голосом, выглядя, между тем, совершенно дезориентировано - подобного пробуждения он в планах тоже не имел. - Джокер. Джокер, впрочем, не видел затруднений в предоставлении правды, раз уж та была так желанна. - Как меня обвинили в убийстве ребенка, - он перешел на родной язык, не желая баловать себя преимуществами иностранного. - Я был очень зелен тогда. Совсем дикий. По телу Брюса прокатилась болезненная волна удовольствия. - Ты убил ее? - спросил он непозволительно хрипло, холодея: их канат неожиданно, но еще никогда не был таким запутанным, хотя все казалось просто - у него все ключи, он прекрасно знает, чего хочет, Джек тут, никому не угрожает, прижат к простыням и совершенно обнажен, что исключает любые... почти любые сюрпризы. - Мне невесело, Бэт, - понуро прошептал обмякший во всех смыслах Джокер, не открывая глаз. - А когда мне невесело, жди беды. - Ты не ответил на мой вопрос, - нажал Брюс, и он рассвирепел резко и без перехода. - Все нормально, это просто кошмар, - неожиданно злобно зарычал он, и сам прижал его к простыням, жадно нализывая пот с его шеи, урча, потираясь и вздрагивая. - Я тебе приснился - настанет утро, и все будет как всегда... Нервная, мозолистая ладонь убийцы жадно заскользила по горячей коже хорошего человека. Брюс почувствовал себя безвольным: возбуждение его не покинуло, и он в который раз ужаснулся себе - привычная почва, Джек-душегуб, а он чувствует только, как пот росой покрывает их тела, как снова набухает некоторое время назад твердый клоунский орган; как почти танцевально - чертов гимнаст - двигаются его мускулатура, его руки, его губы, обильно умазанные слюной... - Ты хотел очерствить меня? - прямо спросил он, неожиданно приближаясь к пониманию всего того, о чем раньше мог только подозревать, почти ласково отводя злые пальцы от своего паха. - Да. Прежде хотел, - Джокер отступать не желал, и они, сцепив руки, провели пару восхитительных минут в странной пародии на армрестлинг. Он следил внимательно: на запрокинутом лице, под тонкой кожей, стелющейся под нижними веками, набухли злые сосуды - признак самого сильного напряжения - кулак, впечатывающийся в челюсть, самый тяжелый поднятый вес, последняя стадия гнева. - У тебя бы не получилось: я и так ужасный сухарь, - сдался Брюс, позволяя себя одолеть. - Но стало хуже. Я... Джокер оскалился в темноту, подаваясь ближе. - Знаю. Я изучал тебя, - неловко признался он, будто никто прежде не замечал его ужимок. - Недавно ты вкусил отсутствие разницы между добром и злом, ягненок. Но это ничего, тебя не сломать. Неудобно. Прямо бесит. Теперь я делаю для тебя кое-что другое. Что - не скажу. Тебе понравится. Нуждаясь в пространстве для раздумий, Брюс уложил руку на бледное бедро, властно выставляя большой палец в желанную сторону - устремленный клоунский член болезненно затвердел в недостижимых двух сантиметрах. Крепкое сжатие помогло ему поймать мутный темный взгляд. Проклятая полутемнота изрядно мешала, но он нашел в меди то, что искал, удовлетворенно рассвирепел, каменея - полог похоти плотно рухнул на постель - и тут вдруг увидел в злых глазах что-то... Огромное, оно темнело над холодной мужской ухватистостью, над равнодушной жестокостью, над деловитым, ледяным эгоизмом; превышало уровни, на которых извивались и сверкали чешуйчатые кольца зверя; разумеется, было выше вовлеченности рассудка, наносных поземок контроля и искусственной осмотрительности... И это было страшнее, чем печаль, неизменно волнующая его самого при одном взгляде в медь - это и было пустотой? Не только, какое-то безусловное искание изводило его. Должно быть, мучительно... Ему должно быть и правда очень больно? Самый наивный вывод в соприкосновении с психопатом... Но это Джокер. Разумеется, он отличается. Он - хуже. - Делаешь... - обреченно зашептал тогда он, пламенея. - Ты такой... наивный, клоун... Змей, тоже мне... Я лгал: ничего ты во мне не изменишь. Неважно, вот твое ребро... Джокер, определенно не интересующийся чьим-то мнением в целом и его в частности, вдруг потерся левым рубцом Улыбки о его щеку, и этот у других людей по-звериному дружелюбный жест явился вдруг, неприкрытый никаким оправданием, почти угрозой. - Да, Бэт, мое, - он уложил пальцы на четвертое истинное ребро Брюса, очевидно совершенно намеренно попадая на свежий, темный ушиб, оставленный резким предательским ударом каблука своего собственного ботинка. - Ребро. Это было слишком - загорелась кожа, закипела кровь. Он прижался поближе, тяжелым, шумным вздохом нейтрализовывая спорные моменты, жмурясь, когда его обхватили стальные руки, отяжелили и без того напряженные плечи. Впервые за долгое время сам инициировал поцелуй, хотя предпочитал получать ласки; вывалил язык в приоткрытый только для этого рот, не подозревая, что повторяет чьи-то ощущения. Так было бы все иначе. Бэтмен был словно стальной - покрытая кровоподтеками медная кожа его казалась почти черной в пограничном, еле существующем свету; испарина, легко мерцающая, напоминала пыльцу, и была почти с отвращением смазана шершавой, лишенной линии жизни ладонью. - Помоги мне, - уныло прошептал он, следуя за злобными намерениями, прежде четкими, теперь зыбкими, но все такими же ядовитыми. - Наполни меня, меня сжирает чертова пустота. Брюс осатанел: Джокер говорил его ртом, его словами. Его губы двигались, и он зажал их своими, приятно чувствуя пульсацию жизни. - Просто заткнись, Джек, хотя бы еще раз совсем заткнись, - прошептал он между поцелуями, осторожно скидывая жилистое тело, и снова поворачиваясь боком. Поврежденная рука бодро юркнула к торсу, впиваясь в мускулатуру, и он вздохнул, снимая с нее давление - хотел опереться предплечьем о простыни, но был неожиданно резко выдернут под локоть. - Это не ранение, Брюс. Не ожог, - строго осадил его Джокер. - Не надо его беречь. Это латная перчатка на моей руке. Хорошее украшение, мм? Понимаешь, о чем я? Брюс был готов понять это, но что-то вроде благоразумия полыхнуло и растаяло, и сиреневый от штор сумрак стал этому надгробием. По спине потек пот. Кривые губы прижались к дюжему крылу, отметили его слюной; потекли ниже, почти сосущие. Кончик языка ужалил и заскользил, острый, в каких-то загадочных поисках. Он вздрогнул от неожиданности, когда движения вдруг стали осторожнее. Это все было за гранью - этот черный клоун и нежность, конечно, были несовместимы совершенно - он даже редкие моменты чего-то повседневного умудрялся превратить не то в цирк, не то в камеру пыток - основой их взаимодействия всегда была его сиятельная пассивность и пластичность: этот человек позволял - временами все, временами ничего, но сам ничего никогда не брал. Но не теперь. - Не дергайся, - злобно прошипел Джокер, оборачиваясь во что-то еще более темное, чем он был, но это было уже не важно. - Если я заберу тебя, у тебя ничего не останется. Его левая рука вдруг ожила, огладила колено, растерла кожу на внутренней стороне бедра, поздоровалась с навершием члена, обходительная; взлетела, чтобы прощупать пределы допуска на животе, груди и шее - с прошлого раза ничего не изменилось, все под контролем: налитое силой тело, чудовищно могучее в уверенной непоколебимости, так же идеально отзывается ему, уроду и Дураку; горло так же открыто для ударов его кулака, а живот - для ножа; годы трения к совершенству не уничтожили тонкой чувственности каждого сантиметра кожи... Брюс начал терять терпение, и сразу же заполучил теперь неприлично нервные пальцы на плече, изящно исследующие ножевой шрам какого-то иного предателя - он их не помнил, никогда, никого. - Не зли меня, Джо-кер, а то это я могу тебе что-нибудь неслучайно отломать, - взмолился он, нахмуриваясь. - О, как я могу, Бэт-мен? - захихикал псих, окончательно пленил мощное тело, вскользь напоминая звуком слюны о своем инвалидном оскале, и уцепился больными пальцами за его правую руку, ухватывая ею, словно щипцами, его переполненный кровью орган: нет ничего лучше голой кожи. Забинтованный большой палец потер ноготь пальца-марионетки, и движение повторилось: растерлось навершие, лунка, полная вена справа - не-самоудовлетворение. Злая ладонь, держащая в себе руку Бэтмена, была уже и изящней, но длинней - сложение и соревнование, прежде немыслимое, и теперь показавшееся обоим чем-то по-настоящему откровенным. Минута доверия натянулась и задрожала, когда иная воля поднесла блаженной слюны. Белая грудь еще ближе прижалась к смуглой спине, худое колено потерлось о надломленные колени, неугомонные губы прижались к тяжелой капле пота на пылающей шее. Окаменевший клоунский орган прочертил произвольную линию, размазывая естественную смазку по геройскому крестцу в совершенно бесстыдной манере. - Ты странный человек, Уэйн. Странный. Просто оторва, мм? - новое нападение на чужую мужественность не возымело действия, и Джокер досадливо сморщился. - Готов держать змею на своих коленях? - Только если она будет постанывать - как ты в прошлый раз, - совершенно невозможным образом улыбнулся Брюс, доводя его до злобного исступления: ничего и никогда не работает на нем, кроме в любом случае недостаточно эффективного влияния на гражданских. - О, ничего, у меня еще есть, - заворчал злодей, исходя, истекая желанием и не имея возможности сосредоточиться, - парочка карт в рукаве. - Тогда, похоже, тебе надо сбегать за своим пиджаком, - зашептал непотопляемый Брюс, ухватывая голое предплечье у своего бедра чтобы свести их вместе потеснее. - Потому что - знаешь? - рукавов я не наблюдаю. Джокер явственно зарычал и впился зубами в недрогнувшую трапецию. Семя слюны потекло по мускульной гладкости, и он явственно почувствовал, как она тлеет. Что-то, похожее на печаль (какой он ее знал: духота темницы или ярость, возведенная в степень отчаяния, то самое отлично знакомое бессилие) - охватило его; все ускользало. - Давай-ка поближе, Брю-юс... - жарко прошептал он в мощную шею, с трудом отвлекаясь от жадного вылизывания ременной мышцы, вздутой под кожей больше обычного. Брюс вспыхнул: куда уж ближе. Равнодушные к прикосновениям соски терлись о его спину, стоило сглупить и сделать неудачное движение, и это действовало на него слишком однозначно: он сгорал от похоти и предвкушения. Это казалось единственно верным теперь. Было ли это так? Он не хотел знать, нуждаясь вдруг в подчиненности, как в подтверждении всех прозвучавших и не прозвучавших слов - и только так можно было получить все. Ловкие пальцы обхватили бедро теперь с внутренней стороны, сжались, пытаясь расслабить медиальную область, ничего не добились, закружили по горячей влажной коже, растирая экстренно добытую из кривого рта слюну. Облегчать скольжение на ноге - зачем? - казалось ему странным, но он испытал новый, сильнейший приступ возбуждения, ударивший по нему нежданно и резко. В паху остро ныло: Джек-чертов-гений идеально выглаживал ему его собственной рукой. Лубрикант материализовался на его пальцах совершенно точно из воздуха - он мимолетно позавидовал этой практичной ловкости - ладонь скользнула к промежности, жадно огладила отверстие кругом, умащая его. - Выставись. Быстрее, - хрипло приказал Джокер, не способный не улыбаться, вдавливая для начала большой палец хоть не слишком аккуратно, но медленно и удивительно. - Ты такой дурной, Джокер... - почти просмеялся Брюс: несовершенство было прекрасно. Все это было красиво, и ритуальные движения вскрывали какие-то давние раны, залечивая их так, что не оставалось шрамов; он почти слышал что-то, транслируемое хищником за его спиной, печальное и темное, но настолько удивительное, что все остальное переставало иметь значение. Добавилась фаланга указательного пальца, разогнались узкие шаги. Участилось чье-то дыхание, тяжелое; время потеряло плотность и значение, распалось на части, соединяясь в иных точках, главной из которых неожиданно, но были кривые губы, почти печально потирающие, обсасывающие и расцеловывающие. В глубине рождалось особенное чувство, почему-то схожее с радостью успеха, первенством и высшим баллом - ровно то же он чувствовал, заполняя, пробивая Джека, подчиняя его. Это казалось важным открытием, но чары были уже крепки, и сил и желания на философствования не осталось. Он постарался расслабиться, но тут произошла замена - устоялся дуэт иных пальцев - среднего и безымянного - совершил несколько плавных, несколько резких движений; нырнул, повреждая его костяшками, вдруг замкнулся в замок с ладонью... - Ты совершенно точно зря это затеял, Бэтмен, - вдруг честно признались в его ухо. - Я затеял? - умилился неожиданному проявлению слабости Брюс, самодовольно пылая. - Боишься ответственности, Джо..кер? - Я-а? Да я эксперт по взятию... - фальшиво беспечно зашептал немного пришедший в себя Джокер. - Этой вашей... Ответственности... Знаю я, чего ты хочешь. Хочешь, чтобы я так же заметался, как и ты в свое время. Злорадствуешь. Чувствуешь себя победителем. Брюс скривился, понимая, что только что выслушал самую неудобную о себе правду. - Ты меня достал... - отчаянно солгал он, белеющий, напряженный - насаженный на пальцы. Кисти нервных рук изящно двигались в полукруг: растирали руку, растирающую кожу по крепкому стволу члена, игнорируя причинение удовольствия в большем масштабе, и неумолимо растягивали нутро. Длинные пальцы, заточенные войной. Истерзанные бедой бледные губы.. - Брю-юс... - зашептал чертов клоун, ерзая озабоченным демоном в острой попытке утешить свою плоть, совершенно точно собираясь выдать какую-то особую гадость или чудесную глупость. - Ч'ерт... Этого не случилось, только пальцы неторопливо вынырнули, излишне аккуратные, прошлись по промежности и как-то иначе решительно растерлись по входу с новой порцией геля, кружа слишком откровенно. Большим пальцем чертов цирковой умник снова нажал на мышечное отверстие, погружаясь на одну фалангу и совершенно особенным образом лаская его - впрочем, сейчас все было ново - и Брюс осекся, пылая, хотя собирался ответить на возмутительные предположения о своих недобрых намерениях, лишь частично правдивые. Дрожь стала слишком сильной и изрядно мешала; псих окончательно распалился, простукивая сердцем его спину, отнял руку, шумно дыша, вернул, чтобы ухватиться за сразу же окаменевшую геройскую ягодицу; успокоился, только когда понадобилось ее размять, чтобы расслабить мышцы. Это неожиданно ударило по нему самому, и он почти задохнулся, захлебнулся, чтобы не застонать. - Я помогу тебе, Джек, не переживай, - зашептал Брюс, удивляясь этой хаотичной вертлявости, надеясь издевкой выправить направление огня, и прикрыл глаза, обнаруживая на своем подбородке горячую струйку слюны, истекшую через уголок рта. - Ты же знаешь, да? И чуть не ахнул, когда пальцы всадились в него, раскруживаясь теперь без сомнений. - Я больше не могу, - хрипло провозгласил Джокер, опровергая его неосторожные предположения о своей потерянности. Напоследок совершив какое-то особенно смелое движение крюком пальцев - словно манил к себе жертву? - он отнял огненное проникновение. Это стало неожиданным разочарованием. Джокер такие вещи, конечно, всегда отлично читал, и в качестве приманки прижался ближе, снова потерся губами о мощную трапецию, и пустился, шумно дыша, быстро заласкивать скользкими от слюны подушечками пальцев болезненно возбужденную вершину члена, которому желал услужить, передавая чужому телу пульсы и токи. Укладываясь между геройских ног переполненной плотью. Тиснул член между ягодиц, неведомым образом обильно смазанных гелем - очередная ловкая выходка - прижал волшебную конструкцию ладонью, тяжело дыша, быстро выглаживая навершием пронзительную ласку в резком животном ритме. - Твою мать, Джек... - возмутился неблагодарный Брюс. - Джек... - О, Брю-юс, я тебя не понимаю, - самодовольно охладил его Джокер, направляя себя рукой, и его прохладный от геля орган на секунду унял болезненный огонь в самой, пожалуй, сокровенной точке рыцарского тела. - А если не расслабишься, я буду вслух комментировать происходящее, мм? Брюс пропустил момент начала спора, пораженно ощущая, как.. - Думал ли ты раньше, сученыш, что я буду водить хером между твоих булок, а ты будешь только стонать, мм? - прорычал он следом, исходя темнотой: не умея справиться с чем-то неопознанным, рвущим ему гортань, дал слабину и поспешно заменил это привычным взвериванием. И правда издавший низкий дистиллированный стон герой сразу пожалел его, уложил руку на белое, дрожащее от собственного уродства бедро, и аккуратно выгладил горячечную кожу. - Бедняга, - просипел он, провоцируя. - Своим поведением ты увеличиваешь вероятность того, что это я буду между твоих ног. Ты предпочитаешь поглубже, Нэпьер, и побыстрее, и я тебе это устрою. Жаль, потому что я не хочу этого. Не сейчас. Побежала паутина иной боли, раскинулось сухое жжение: пальцы вернулись, совершенно травматичным образом вскрывая его. Осаженный Джокер втянул воздух через зубы и, окончательно ярясь, вдавился в горячее тело, не встречая сопротивления - зачем, если есть тот, кто готов проявить отвагу, и не важно, кому надо помочь - Готэму или переломанному безумием страннику... Не слишком аккуратно - из-за нервно дрожащих рук - ввел головку до венца, воспаленно толкаясь вперед-назад, и вдруг без предупреждения отвел плоть в сторону в болезненном растягивании; потер стенки, где мог дотянуться, подбавил геля, неожиданно разумный, продолжая свое жаркое, небывалое дело. Клоунское горло издало недвусмысленный хрип. - О, не плачь, тебе понравится, - поднажал Брюс, изо всех сил пытаясь достойно перенести неожиданное одиночество: с ним говорило безумие Джокера, не гордое или величественное, рожденное его высотами, а реальное, выметенное его подсознанием прочь - пустота глупца, отчаяние зверя. Пиковый жар пронзил его, разодрал, и он запрокинул голову, стиснул зубы, тут же разочарованно понимая, что это всего лишь треть трети возможностей чужого тела. Но никаких сомнений у него самого тоже больше не было. И он вдруг стал водой - размякла каждая кость в теле - поплыл, пропуская в себя темноту поглубже, хотя приятные ощущения куда-то испарились и можно было остановиться уже на данном этапе. Чудесная рука Джокера, пленившая его руку и достоинство, и так не прекратившая механических поглаживаний, вдруг застыла. Брюс обнаружил, что это неприемлемо: следовать за ним, подчиняться ему было сейчас необходимым. - О, я тебя отмолочу, клоун... - пообещал это, и прозвучало это как безусловное признание чужого влияния. Этого рыка хватило, и Джокер смягчился, пораженно чувствуя, как в его собственном животе разгорается странный огонь - нечто отличное от возбуждения, совершенно иное. - Не двигайся, - зашептал он, вжимаясь поглубже, помаргивая: пот застилал ему глаза. Задрожал: Бэтмен был в полной его власти. Или нет? Как это определить? Невозможность проникнуть в него по-настоящему почему-то лишала воли. Отчаяние сдавило горло, и он прижался ближе, нуждаясь в чем-то так сильно... Преодолев лживое сопротивление, грубо ухватил геройский подбородок, повернул, словно рычаг, соединил их губы, чтобы осуществить десяток-другой тайных касаний языками, вскользь поражаясь готовности гордого рта подчиняться и ждать. Сжимая зубы, сильно прихватил скользкую плоть - мощное тело отозвалось, заходили плотные бугры мускулатуры, задвигалась махина родственной сути. Брюс, уже почти не чувствующий ладонь - она слишком долго наглаживала белую кожу - отстранился, когда он застонал ему в рот. - Джокер? Голос блеснул, высек искры; раскрылась хитрая пасть, оскалилась. - О, черт, Джек... - поспешил добить его Брюс, щедро рискующий своим самолюбием, чтобы не допустить его падения. Сам подался назад, раздираясь, не сдержался, окаменел, и потребовалось явить к жизни мысль о чужой боли, чтобы прекратить сжатие. Совсем рехнулся... - Проклятье... - тем не менее зашептал необманутый, жесткий Джокер, основательно теряющий связь с правой рукой, прижатой тяжелым телом. Почти печально приподнял гладкое, истекающее потом геройское бедро повыше, и качнулся, просаживаясь по нагретой до кипятка смазке в ждущее нутро. Забирая чью-то самость. У него самого никакой чести отродясь не было... - Не отвлекайся, - почуял его мысли Брюс, жалеющий только о невозможности маневрирования: пожар боли, но и удовольствия добрался до поясницы, и каждая полуфрикция напоминала ему предыдущую, где он был по другую сторону стекла, и реальность исказилась, двуликая - ничего подобного прежде не существовало; одновременно с этим, слитность эта была ему отлично знакома: пытаться возвыситься над этим человеком с помощью таких неподходящих на роль нагаек и кнутов поцелуев и прикосновений было бессмысленно. В склонении же, как оказалось, заключалась изрядная доза власти. Ожидать сюрпризов не было необходимости, но их внезапно обнаружился массив массивов: тридцать три сорта приятной боли - острой, сладкой, ясной, тянущей, порочной - и несколько сортов тревожной. Джокер его уже не слышал - высоты и низины его тоже поразили, что он застыл, пораженно ощущая, как ровно в том месте, где соединились тела, разгорается жар безусловного восторга. Но важно было не прогадать, и именно теперь он вдруг терял почву, а не когда, казалось, опускался... Что-то невозможное? Прежде он никогда не знал, что... - Твою мать, Джек... Я сейчас встану, сломаю тебе челюсть и возьму тебя сам, если ты не прекратишь дремать. Не ко времени философски настроенный Джокер вздрогнул и, успокаивающе водя губами по шее нестандартно эмоционального Бэтмена, заскользил в его теле. Жжение приобрело священное значение: примета доверия, знак внимания. Брюс логично ждал боли гораздо большей - насколько, конечно, мог судить теперь, обладая знанием об ином первенстве - чем сам причинил когда-то Джеку, неумело зажимая его впервые, принижая его в правах, отказывая ему в гордости, в достоинстве... Но дискомфорт продолжался недолго - тертый умник мастерски поглаживал самые горячие места, пока насаживал его, нажимал на правильные точки, не скрывая вожделения. Плечи стучали о плечи дрожью в почти больной пляске; в геройский затылок раздавалось рычание, текла взбитая дрожащим ртом слюна... Что может служить большей гарантией, чем доверчиво продемонстрированная слабость? Между тем Брюс обнаружил, что его пощадили ровно на пятьдесят процентов твердости. - Джек? - пораженно позвал он, сипя отчего-то пересушенным горлом. - Ты лучше всех... - жарко зашептал чертов гениальный клоун в его ухо. - Не сдерживайся. О, ты такой узкий... Бесстыжее, примитивное чудовище сняло маску окончательно. Он всегда был таким? Но это было неожиданно ценно - узнать его еще больше. Пальцы сжались на внутренней стороне бедра как стальные, дернули, выставили его слишком открыто - Джокер снова терял контроль. Брюс покорно раздвинул ноги, подался назад, судорожно впитывая дикое дыхание у своего затылка. Твердость, пронзившая его, явившая чудо, двигалась, неутомимая. - Сам... будешь чинить меня... если сломаешь... - пропыхтел он, отдаленно стыдясь непослушного голоса. - Верно, - одобрительно подтвердил Джокер, не умея замолчать свои нужды. - Никто не притронется... к тебе... Брюс Уэйн... кроме меня. Никто. Освободившаяся от жарких обязанностей рука, скользкая от смазки, уцепилась за геройский орган так, словно все это было затеяно ради этого, заскользила, бешеная, с нескрываемым наслаждением заласкивая и поджимая: каждый раз, как он получал возможность обнять этот член ладонью, казался недостаточно продолжительным, и следовало его продлить. Эта точка времени стала точкой невозврата: аритмично подскочил пульс, дикий, дыхание почти превратилось в пар, не осталось никому пощады... В бреду, ослепнув, оглохнув, потеряв чувство направления, Брюс Уэйн смиренно, но тайно наслаждался своей абсолютной подчиненностью: это и было доверие. Инкуб, жуткий и желанный, раздирал его на части, и каждая фрикция была рожденный восторг - кожа на коже, абсолютное заполнение - и угасающий ужас - звенья зубов, вжатые в мясо если не в укусе, то в калении метки, мерзком и тревожном; расширяющееся поршневое вхождение, грубое и теперь почти насильственное... - Черт, - вдруг зашептал Джокер, остро впиваясь подбородком в геройское плечо, и без предупреждения просадился до конца, сжимая руки так сильно, словно боялся упасть. - Черт... Он обеспечил скольжению плавность и недовольно заурчал, пока Бэтмен, затуманенно обдумывал новую неожиданную грань его непростой личности - неловкую беспомощность перед громадой желания - и, вжимаясь и тяжело дыша, активнее задвигал пальцами на вскипающем органе. - Все это чертовски... - злодея крупно заколотило, поэтому заколотило обоих. - Плохо... - Заткнись, - раздраженно зарычал Брюс, когда безнадежный придурок дернулся в определенном намерении расстыковки. Его пальцы, все еще оглаживающие бедро жалкого психа, сжались, привлекая к себе внимание, хотя отвлекающая боль, излишняя даже при особом к ней отношении... Джокер вдруг жарко выдохнул, опаляя многострадальное полупроколотое ухо, и этого хватило. Он махнул бедрами - сквозь туман похоти Брюс умудрился пожалеть, что не видит этого - врезался в него, разгоняясь, и время мыслей прошло - они истаяли без следа, растираясь о каждый толчок и яркие, почти цветные на каком-то синестетическом уровне вспышки боли - таяли, сиреневые и полыхали темно-зеленым... Это тоже предположить ранее было невозможно - кто знал, что можно извиваться под другим человеком так беспечно? Концепция доверия вышла из берегов - наступал жаркий слепящий оргазм, ведомый чудесной рукой: это было слишком - бой, азарт, слитность. Весьма вовремя - боль все нарастала, становилась серьезной помехой. Уши заложило, горло иссохло окончательно; Брюс выгнул спину, следуя за диким гоном охоты, в котором он был жертвой на этот раз, и был почти жертвой прежде, потому что каждый раз с этим человеком превращался в вакханалию открытий. По телу пошла судорога, задрожала по стволу, отозвалась бездна; венец сладко онемел, сжался. Он переполнился и хлынул, пролился, пульсируя в потной, скользкой руке, подло не установившей преград; семя брызнуло на простыни, осело на длинных пальцах, потекло по ним, все подгоняющим его еще и еще, растирающим ласку. Член Джокера в нем тоже пульсировал, казался еще больше - без всяких сомнений, существовал только он - двигался, огневой меч, секущий печень, позвоночник, сомнения... - Джек... - придавленно позвал Брюс, чувствуя, как пульсация рези становится нервее, чаще и трепетнее. Джокер невнятно прорычал что-то, поднял руку и стыдно шлепнул по его приоткрытым губам склизкими пальцами, размазывая его собственную сперму... Вздрогнул, врубился резко, снова дернул бедро повыше... Разлилась особенно резкая боль, расширилась, потекла. Брюс спиной почувствовал страдание - несчастный псих снова не справился с переизбытком агрессии и виновато заскулил, а вызвавший это жест тянул на двадцать тысяч ударов хлыста - поэтому подался вперед и ухватил дерзкие, прощенные пальцы губами; втянул поглубже, уложил на язык, рассосал, нащупывая тонкие, гладкие, твердые ногти... По диафрагме чудесно полоснуло невидимое лезвие. Фрикции стали совершенно хаотичными, но резкость не проявилась, усмиренная мощным волевым усилием; потекла секунда перед бурей, и вот внутри все замерло, расширилось, утихшее перед взрывом. Брюс болезненно прищурился, не выпуская дрожащих пальцев, ухватился за белую руку, поводил ей в себе, усиливая эффект сдачи - потому что мог, потому что хотел, был небывало сильным... И тут Джокер наконец застонал - звук хлынул не менее бурно - водопад - он взвыл, словно от боли, несчастный, расшатался, выдернулся, недостойный, разбрызгивая семя от резкого движения, удерживая член у основания, дрожа и сжимаясь, извергаясь на каменный рельеф бицепса геройской ноги, на его поясницу, под колено, потираясь головкой о горячую кожу на ягодицах, чудесно пачкая их, выводя вязь каких-то непечатных тайн, и Брюс подался назад, зажал это пульсирующее сосредоточие сумрака и всех своих мыслей между бедрами, мимоходом приятно ощущая благодарный вздох в спину, легкий, почти незаметный - может, это был просто осенний ветер, превращенный в сквозняк? Это было важно, и он мог бы принять его снова, прямо сейчас, щедрый и жадный одновременно; тяжелое дыхание синхронизировалось, и тела двигались, словно в инерции прошлых фрикций. Джокер мыслил, конечно, на той же волне - еще содрогаясь в волнах оргазма, дернулся отстраниться, но на последнем вздохе спасовал, вернулся, чтобы, дрожа и постанывая, растереть семя по пульсирующему отверстию, дожимаясь в вожделенное тело. Кривые губы прижались к яремной вене, отвлекая: пришло время убраться подальше. И он убрался - отодвинулся, прекращая делить тепло, замер, обессиленный. Никакой пустоты - но напряжение, мрачное и мерзкое, можно было ухватить, если бы нашелся охотник до этого. Брюс научился слышать его, даже молчащего. - Черт, Джек, только не начинай, - придушенно прозвал он, опасно выпрямляясь. - Я слышу, как ты злишься. Ты и правда сумасшедший. Псих. Обернулся и прижался поцелуем к уголку правого шрама, жадно разглядывая карюю темноту. Разгладил пальцами плечи, растер застывшие мышцы, даже в темноте зорко узнавая дискомфорт наметанным глазом, закрепляясь в особом положении: инспектор желанной плоти. Но когда белые руки стиснули его плечи, он наконец сам разозлился, аккуратно разжимая поврежденные пальцы. - Тоже думаешь, что знаешь мои мысли, - низко просипел Джокер, прищуриваясь, словно только начал мыслить: обманщик. - Не знаешь. Получать мне нравилось больше. Пораженный схожестью их порывов Брюс позволил ему быть лживым и в этот раз. - Тут должны были быть твои глупые шутки, верно? Завтра, - гордо сказал он, властно сжимая руку на тощей шее, и на его запястье на секунду вспыхнуло ядовитое касание смертоносных пальцев - почти поглаживание, невесомое: он будет считать его таким. - Завтра будешь зубоскалить. - Ага-а, з'автра... - уныло подтвердил псих, дико улыбаясь, пока он закрывал их черт знает когда скинутой в ноги простыней так, словно опускал ее на стол прозекторской, и от нескрытого акцента ярко полыхнуло мягким югом, темной луизианской волной, сухой травой.. Сил на гигиену решительно не было. Брюс вздохнул, опустошенный. - Ты их всех убил, верно? - прошептал он, притираясь к неповрежденной части грудной клетки на время спасенного злодея, все еще удерживая его дрожащее горло в своей горячей ладони. - А девчонку даже не видел никогда. И с синим домом так было, с самой прекрасной женщиной в той горной деревне... - Да, - ответил Джокер, стискивая зубы то ли в ярости, то ли в отчаянии: он и сам не знал. - Как всегда. Та-ак всегда и было, с самого начала так было, Брюс Уэйн, Бэтмен. Пожалуй, он и правда был зол.