Неудачная шутка

Брюс очнулся в полицейском автозаке, на жестком сиденье, утаенном в глубинах плотного темного кузова и, даже не успев восстановить зрение, попытался ощупать лицо. Руки оказались скованы наручниками прямо по манжетам кевлара, и это простое действие ему не удалось, но шлем был все же на месте - ощущался правильно тугим и натянутым - застежка оставалась нетронута. Значит, Гордон успел прийти ему на помощь, и разогнал недоброжелателей. А потом пленил его - иначе как объяснить это беспрецедентное укрытие в цепях?.. Вокруг уныло пахло рвотой, дрянным куревом и въедливым потом немытых ублюдков - иных посетителей кареты справедливости. Таких же, как он. Ноги тоже были скованы, и он посвятил некоторое время разминке, стараясь только не привлекать лишнего внимания, хотя в рабочем состоянии местных камер не был уверен - им мешала темнота, но что на самом деле происходило, нужно было еще понять. Динамик молчал, и не издавал даже шорохов - но тихо не было, чуткий слух приборов ловил гомон толпы, когда-то успевшей собраться (хотя с падения не должно было пройти и десяти минут, раз уж он все еще в машине) - переклички нашедших свою добычу охотников, чей-то отдаленный хохот... - Комиссар... помеха... будет доволен... не наше дело... - переговаривались копы, стоящие подле его клетки. Водитель, определенно присутствующий на своем рабочем месте, напротив, хранил гробовое молчание. Наконец машина тронулась, закачала его, и он снова начал проваливаться в странный полусон. Сотрясение мозга? Мутно взглядывая в темноту, нервно пялился в темноту, пока его клетка мчалась, похоже, на приличной для себя скорости - стоило вернуть себе свободу не теперь, а в пункте назначения - там, откуда его увезли, было слишком людно. В первую очередь он должен был увидеть комиссара. Чем быстрее, тем лучше. Когда автозак остановился, куда-то паркуясь боком, у задних дверей раздалось странное жалобное кряхтение. В кузов хлынул тусклый свет подземной парковки (на стенах недвусмысленно голубели знаки ГПУ), и Брюс увидел причину этого странного звука: раскрасневшуюся от невеликой нагрузки распахивания дверей девушку, тщедушную, хлипкую и тонкую, как молодое деревце, облаченную в дешевенький офисный костюм - местную секретаршу, находящуюся, похоже, на последней стадии ужаса - ее огромные серые глаза глядели на него, как на бешеного волка, которого она во что бы то ни стало должна отвести за повода к начальству. Ее худосочную талию он мог бы, наверное, обхватить одной ладонью. - Хитро, Джим. Просто гениально, - проворчал он, сбивая пневматикой ботинка ножные кандалы, потому что это и правда было выше его сил - обидеть такое хрупкое создание - и динамик превратил слова в невнятный рык. От этого горделивого жеста секретарша получила незапланированный сердечный приступ, но отважно тряслась у его локтя, верная, как все, кто попадал под влияние харизмы Гордона. В ее длинных белых пальцах подрагивал служебный пистолет. Ему стало смешно: офицер Крохотуля. По дороге он представлял себе, как по дороге на работу, в блеклое готэмское утро, она покупает свежий, удивительно гадко воняющий желтизной прессы глянцевый журнал, и изучает сплетни о нем, мрачном содержимом страшной кевларовой шкуры, рассматривая блистающие роскошью фотографии, сочувствуя сотням обманутых женщин... Десяток, пожалуй, он и правда прокатил с ветерком мимо замужества. Так он, сопровожденный испуганным стуком ее каблучков, добровольно и на своих двоих попал в переговорную - странную, похоже, обычно закрытую, не использующуюся, и эта каморка была незнакомой - чистой, но мало оборудованной - девушка помялась немного и ушла, ни сказав ни слова, оставив Брюса в одиночестве. Время длилось слишком долго, но он обязан был увидеться с Гордоном - кроме того, удар об землю сделал свое дело, и он дремал, поврежденный. Поверить собственным глазам было нелегко - даже если при нынешнем не самом прочном положении Джима ему потребовалось изображать поимку опасного и бескрайне известного бэт-преступника, пусть так - но это, похоже, был тот самый прием, так хорошо прежде изученный им в бдениях над материальной частью: "маринование" - в конце концов всегда теряешь терпение. Он и правда задержан? И должен потерять по их мнению терпение, сидя тут в одиночестве. Связь тут тоже не работала. Зато тут было двойное зеркало и толстые решетки. Первым делом Брюс избавился от наручников, следом - от нетерпения. Он уже готовился стать опытным "нахлебником", как тут у них называли опытных жителей тюрем? - все-таки вторая "ходка"! - или у таких, как он, у копов другое название? Осталось только наколоть имя любимой женщины на лобок или правую кисть. Ах, да. Точно. Нет у него никакой женщины. Ожидая, рисовал пальцем замкнутую сеть на столешнице - почти чувствуя, как странно горяча его кровь, все никак не желающая ни ждать, ни успокаиваться. Это было знакомое ощущение, или по крайней мере, похоже на что-то, что с ним когда-то случалось: в подземельях города например. Он помнил это жжение под желудком, и странное спокойствие, тревожимое только глядящей из темноты призрачной белой маской. Что это было тогда - токсин. И теперь - эта обида, какая-то детская, нежная: он защитник, который должен быть укрыт в темнице, потому что может исправить то, чего они не могут, даже не пытаются - и он враг для всех именно поэтому... Казалось, он давно победил в себе эти раздраженные сожаления - многие дни, давным давно - но так он не подставлялся никогда, и его вечный партнер - отчуждение - крепко сидело на его плечах, поскольку каким-никаким, но железным он не был. Джеймс Гордон был для него особенным человеком. Наконец - Брюс уже успел задремать, мучаясь тошнотой от травмы - дверь отворилась и в помещение влетел долгожданный комиссар. Не проронив ни слова, он пустился расхаживать по периметру, и молчание это было обвиняющим. О, как же, наверное, сейчас веселится Джокер... - В марте разбили пятиметровую витрину, - вдруг заговорил Джим, будто не выдержав. - Материальный ущерб был приличным, далеко выходящим за пределы минимальной суммы для оформления протокола. Впрочем, владелец отказался от претензий. Он почти смущенно всплеснул руками, не сумев вынести свой неожиданный гнев в интонации голоса. На белоснежной манжете его строгой рубашки, уютно припрятанной под скромным мышистым кардиганом, хранилось темное пятно тонального крема - внимательный герой явно представил, как уже немолодая женщина, как наивная девушка разодевшаяся для редкого ужина с мужем, прижимается щекой к его руке, и недовольно вздохнул, потому что быть тем, от кого она бережет Джима, было невыносимо. В любом случае, он что-то читал в газетах о бесноватом псевдо-Бэтмене, устроившем в его собственном торговом квартале хрустальный погром - должно быть, Альфред решил не обострять по мелочам, и замял дело - и не воспринял это серьезно. Верно, он вспомнил об этом тогда, когда впервые увидел своего двойника - похоже, это было его первое появление. - В апреле погибло четыре наркоторговца, и на месте преступления видели - догадайся кого... - жестко продолжил комиссар. - Впрочем... Всего пострадали четырнадцать человек, и на каждую смерть не было заведено дела. Кто-то хорошенько постарался замять это, не согласовывая со мной. Из них двенадцать только в этом году. Кровоизлияние в мозг - достаточно частая причина. Сердечные приступы. Переломы черепа. Резаные раны. И это не считая тех, кто получил разной степени травмы. Не отдававший приказания что-то замять Брюс нахмурился: четырнадцать. Двенадцать в этом году. Могли ли смерти тех двоих, безымянных, быть результатом его действий? - Даже если ты слышишь это слишком часто... Меня подставили, - твердо сказал он, поглаживая себя по горлу там, где располагались застежки шлема. - Твои люди, Гордон, тебя предали. Меня предали. Если тебе интересно, могу назвать номера значков. Гордон стал выглядеть непримиримо и растерянно одновременно. - Никто меня не предавал, - горделиво ответил он, упорствуя. - Это был мой приказ. - Отлично. Ты отдал приказ поймать меня. Понимаю. Но еще один человек, который был там сегодня утром, где-то раздобывший функциональную броню, полностью защитную, оснащенную - и прочее, прочее, уж слишком похожую на мою - ты его нанял - его нанял Готэм? Или это был ты лично? Нет? Нет. И что, ты приказал ему сталкивать людей с высоток и не стесняться этого? - Брюс собирался дожидаться момента, когда его будут уговаривать, но когда он не протянул бы руки заплутавшему? Джек прав: он сраный рыцарь - жалкое зрелище. Или это говорит его холодная богатейская кровь? Меньше всего он хотел оказаться похожим хотя бы на брата своего отца, чемпиона по высокомерию. И поэтому он продолжил. - Что стало с тем предателем, которого я спас? - против воли надменно вопросил он, и увидел пустоту: во вселенной братской поруки и напарницкой верности Джим стоял твердо до материальных, самых убедительных доказательств. - Не знаешь о таком, - насмешливо прочитал он в лице комиссара. - Верно. Не знаешь. Ты учился доверять так долго, что иногда это выглядит смешно... - но он вдруг подумал, что это слишком похоже на него, и смутился, умученный плывущим от удара горизонтом перед глазами. - Это не моих рук дело, - наконец сказал он через силу, хотя оправдываться никогда не пытался, не умел, и более того - не попадал в такое положение. - Там был двойник. И с ним были... - Там никого больше не было, герой. Никакого двойника, - печально отчеканил его оппонент, в попытке, правда, говорить максимально язвительно. - Они лгут? Мои люди врут? Ты это хочешь сказать... - его глаза за стеклами очков остановились. будто он обратился в какие-то воспоминания. - Можешь ли ты об этом судить? Окружают ли тебя десятки людей с диаметрально противоположными мнениями, каждый по-своему правый, каждый по-своему сильный - а значит, в каких-то местах имеющий свою оригинальную болевую точку... Он забрался слишком далеко за черту личных границ и их разговор - действительно напоминающий допрос - повернул по какой-то кривой дорожке. - Нет, - грубо перебил его Брюс, пытаясь остановить поток агрессии, хлещущий из него в пространство старой допросной. - Со мной много лет уже никого нет рядом. По крайней мере тех, кто не подчинялся бы мне беспрекословно, - почти поддерживая светскую беседу проговорил он, саркастично ухмыляясь. Гордон вздрогнул. - Не может же это быть правдой... - пробормотал он еле слышно, нахмуриваясь. Брюс его не расслышал, не замечая слишком многого, ограниченный не настроенными приборами, и переспрашивать не испытал желания. - Твои люди, Джим, уже показывали себя не с лучших сторон, - почти весело поддел он, как можно незаметнее встряхивая головой, чтобы прогнать розовый туман, пришедший за его концентрацией. - Даже Джокеру не удалось показать тебе меру человеческой... - Джокеру, Бэтмен! - непохоже на себя ядовито ощетинился Джим. - Что стоило ему? - Да хватит уже... С Джокером я разберусь сам... - начал Брюс, и вдруг понял, что тот просто заставляет себя. Ох и глупо же он выглядел, ведя разговоры о излишней доверчивости... Все не так: добрый старый полицейский пес напротив пытается защитить дорогую его сердцу справедливость, даже если для этого надо проявить подобное упрямство, принижающее его. Может, это и научило его самого чему-то - перестать самому искать везде предателей... Больной мозг закрепил это новое решение острой спицей боли. - Да-да, с Джокером: с тем чудовищем, против которого мы тогда стояли вместе, - продолжал лезть не в свое дело Гордон. - Я всегда считал, что я человек маленький, не моего ума дело, но когда приходит время выбирать, я не собираюсь колебаться. - Мои дела никого не касаются. Он в розыске - ищите, - разыграл новую карту Брюс, намеренно опускаясь до капризной властности, и откинулся, как мог, на донельзя неудобном железном табурете, прочно закрепленном в ноздреватом бетоне пола. - Это будет долгий разговор, да? И, похоже, без пончиков и кофе. Что ж... Садитесь, комиссар. - Я не знаю тебя, герой, - горько проворчал Гордон, почему-то лучше ожидаемого сраженный дворянскими приемами нахальства, и вдруг и правда опустился на стул напротив преступного героя. - Не знаю. Больше нет. - Я покажу тебе, - лихо махнул Брюс, выщелкивая секретные замки, и увидел, что этот неразумный жест достиг цели: теперь противник готов был суетиться смущенно: опустил глаза, разжал губы. - Покажу, Джим, кто я. Альфред будет долго ворчать, но он был готов - чувствовал, что все кончается. И солгал бы, если бы сказал, что это хуже, чем те два года в анабиозе. Верно, как только чертов клоун посетил его снова, все планомерно катилось в темноту самой глубокой ночи... Он думал, что от этого предложения Гордон следом окажется еще более удивленным, или обрадованным, обнаружив серьезность его намерений, и поймет, что они не враги, снова станет его верным другом, но когда он поднял глаза, готовый содрать маску, сам удивился. Правда, радоваться было нечему: за стеклами комиссарских очков разливалась самая настоящая неловкая жалость. - В этом нет необходимости, - слишком мягко - как прежде - пробурчал себе под нос Джим. - В некотором роде, я... хмм... Знаю это. Брюс, наверное, отразил мощное животное предупреждение, состоящее из массы злобной гордости, надменных всплесков насмешки, разумной осторожности - потому что вызвал следом и понимающую улыбку. - Не бери в голову, - не испугался его говорящей ауры Гордон, тяжело вздыхая. - Я не хотел сказать, "знаю". Хотел сказать, что не хочу знать. Больше не хочу, это уже не важно. Я сейчас открою дверь к черному входу, там выбирайся сам как знаешь... - он помолчал, отвергая взмахом руки возможные благодарности, хотя никто их и не приносил. - Мне тяжело это понять, - тихо заговорил он на прощание. - Определение добра в дозировке. Говорят, только разумный подход делает что-то хорошим поступком. Мое начальство так и считает, и при любом удобном случае орет это с трибун, но своим поведением опровергает эту концепцию. Если хороший человек нашел в доме соседа окровавленные шорты недавно пропавшего мальчика, он идет к нам и мы начинаем копать. Если это сделает патрульный, все лишается смысла, уж таково законодательство: у него и не может быть ордера, если он не знает, что случится в следующий момент. Кровавый Джек Хенли, уничтожающий мальчишек в нашем городе в семидесятых, принимал полицию у себя дома, который пропах моргом из-за печальных чертовых двадцать девяти тел в братской могиле - и они, мы ничего не сделали. Не делали, пока не стало совсем поздно. Сверху, Бэтмен, мы ограничены приказами сверху. Повсюду в Готэме иерархия. Я думал, ты другой. Я отпускал убийц, я выкидывал вещдоки, добытые без соблюдения протокола, потому что и это - моя работа. Закон. Я думал, ты - свободен... - О, боже, Джим! - рявкнул Брюс, вставая и подходя ближе - так, чтобы взглянуть ему глаза в глаза, забывая, что тот увидит только безличные линзы. - Мне его просто жаль, неужели не понятно? Как всех остальных, даже если он... сделал такое... с нами. Со мной. С тобой. Мне его жалко, даже если его нельзя жалеть, даже если его никому в голову не придет жалеть, даже если он этого не хочет и придет в ярость, услышь сейчас мои слова. Он спасал мне жизнь, даже если это просто дерьмовые шутки. Он не стихия, не хаос, превращенный в одно только желание. У него есть имя, у него своя правда. Он просто человек! Все это - вечная тень за его спиной, яркая вспышка - было отвратительно, но неотвратимо. Он был проклят Джокером. - И он на свободе, потому что я слабак... - печально произнес в пол Гордон, вслух исключивший Бэтмена из их правды, и Брюс слышал сталь, и непримиримый бой, и готовность защитить всех, как равных - даже Джокера, если бы была необходимость, подтверждая его правду - закон для всех - просто об этом не шло речи. Джим так думал, выходит, всегда - он человек-бомба замедленного действия в черном плаще - а после этих месяцев он зрел до того, чтобы называть его безумцем, играющим жизнями наравне с Джокером. Джим просто искал меньшее зло. Джим просто не знал, что они все равно похожи - но вот только если коп готов защищать чертова циркового придурка, готов ли на это он сам? - Я лишу его свободы, - вдруг сказал Брюс, хотя это была его особенная тайна - особенное преступление, где он - для себя на самом деле - становился маньяком, запирающим людей в подвалах - и необходимость воплотить эти слова в жизнь ломала ему плечи. - Слышишь? Я все знаю. Знаю, что должен. - Он потерял репутацию из-за тебя, - зачем-то сообщил пораженный Гордон, заложник собственной честности. - Он делал что-то для тебя, и это сделало его изгоем. - Не могу в это поверить, - иронично фыркнул Брюс, потому что и это не имело никакого смысла, и юркнул в проход, не прощаясь. Надеясь только, что Джеймс Гордон не пострадает от своей верности и от его двойника. Привычное дело - темнота, матово посвечивающая кевларом и пластиком глаз в миг стала пустой - сколько раз она их объединяла... - А уж я то как не могу поверить... - прошептал Гордон, сжимая в кармане плаща изученную вдоль и поперек утреннюю газету, измученную, измятую его пальцами. - Не могу поверить, мистер Уэйн. Брюс его, конечно, не услышал. За дверью клетки было свежо, прели листья, газон блистал после очередного дождя, что осенью в Готэме становились бесконечными. На бетонном покрытии у пожарного входа уже нарос легкий ледок, провозглашающий вечер. Он и не знал, что провел в участке так много времени. Что произошло за этот день? Все ночные подлецы спали, но если кто-то знал - а кто-то точно знал - что он задержан, то стал бы действовать без отлагательств.