Only you

Он и забыл, каково это. Теплые от солнца, кукурузные початки слегка касались его рук, а легкий ветерок шевелил отросшую чёрную челку. Приятная ностальгия охватывала его, когда он смотрел на это бесконечное зеленое шевелящееся море. Крейн будто с головой нырнул в свои воспоминания о минувшей молодости. Детство у него было совершенно не таким, как у обычных детей: в жизни маленького мальчика не было счастья, чувства беззаботности, внутреннего покоя и времени, когда все ему было можно, вместо этого он будто родился сразу же взрослым. Детство, скорее всего, закончилось тогда, когда ему наступило шесть. Неожиданно появились какие-то заботы, ему нужно было что-то делать, работать на поле, собирая кукурузу, чтоб хоть как-то прокормить самого себя и свою прабабку, которая, видимо, только и ждала, когда он подрастает и сможет работать. Так же были ежедневные наказания. Прабабушка-аристократка не следовала принципу пряника и кнута в его воспитании, нет. У неё был только кнут. Болезненный, оставляющий на худом теле ребёнка красные кровавый полоски и обжигающую боль. Наказания бывали часто, почти каждый день, а если вел он себя терпимо и не дотягивал до порки — его лишали ужина. Единственным светом во всей этой тьме были книги, что оказали на него глубочайшее влияние. То, с какой таинственностью приходилось их похищать из библиотеки, переставляя остальные книги так, чтоб не зияло пустое место, и необходимость прятать книги у себя в комнате, надеясь, что пронырливая старуха их не найдёт. Книги заменяли ему все: еду, необходимость в общении, они же его и воспитывали, предоставляя ещё неокрепшему уму свои секреты. Кини не позволяла ему читать что попало, всячески пытаясь скрыть большинство литературы, что могла посеять в нем семена так называемой ереси. Она, бывало, прибегала к цензуре, пропуская те или иные части в книгах, что читала ему в детстве. Лишь потом, после её смерти, он обнаружил, что они содержали в себе не только религиозные стихи и молитвы. Прошло десять лет, а вместе с ними пришла пора полового созревания, что была ещё мрачнее предыдущей. Ранее он был уверен, что школа даст ему уют и знания, которых не было в родном доме, но кроме них появились новые враги. Дети постарше недолюбливали его с самого начала, и он быстро стал жертвой насмешек. Причин было уйма, но в основном — внешний вид. Всегда потрепанная одежда, слишком длинные неаккуратные волосы, бесформенное, длинное, как палка, исхудавшее тело. Зеркал в доме не было, прабабушка Кини прятала их, и единственным способом увидеть своё неряшливое отражение были грязные зеркала школьного туалета. Может, насмешки и не были так страшны, но, когда они совмещались вместе с избиениями, это действительно причиняло не только физическую, но и душевную боль. Мучения были обычно после школы, когда он и его палачи возвращались домой, потому разбитый нос или синяки под глазами стали для него обычным делом. В то же время наказания от прабабушки только ужесточились, самым любимым для неё и ненавистным для него стало запирание на ночь его в заброшенной церкви наедине с озлобленными голодными воронами. С тех пор он начал бояться этих птиц, они его пугали до смерти, и ему казалось, что каждая ворона везде и всегда так и норовит напасть на него и попытаться разорвать на куски. Он запирался в своём маленьком мире из ужаса и страха, погружаясь в самого себя и свои мысли. Прабабушка была права, пытаясь скрыть от него «дьявольские» книги, ведь его очень быстро стали одолевать сомнения по поводу веры, и он бывало молча сидел, пытаясь доказать самому себе свои предположения. Подростковые доводы насчёт атеизма, может, и не отличались особой логикой, но он уже тогда принял их, хотя успешно умудрялся это скрывать, опасаясь очередной ночи в церкви. Так же этому способствовали и мальчишеские плоские удовольствия: после выматывающей, тяжёлой, недетской работы в поле его это расслабляло, но после этого его преследовал сильный стыд и чувство вины. Подобное богохульство и мастурбация были неприемлемы, как говорила его старая прабабка и жестоко за подобное наказывала, хотя это были просто детские шалости и желания, которые нельзя было выразить по-другому, но понял это он лишь спустя много лет. Так же большим открытием для него стал ее рецепт, то, благодаря чему вороны набрасывались на него с особым остервенением. Она капала ему это зловонное варево на костюм, который заставляла одевать каждый раз, отправляя его на пытку. Окончательный разрыв с церковью произошёл, когда ему было уже семнадцать. Джонатан уже возмужал, стал сильнее, чем ранее, но при этом обозлился, после стольких лет боли и унижений. К нему уже мало кто мог пристать, ведь теперь он мог спокойно защитить самого себя. Руки, работавшие в поле столько лет, были цепкими и ловкими от ежедневной тяжёлой работы, плечи широкие, всегда расставленные, и сам он был высокий, как гора. Прабабка Кини очень быстро поняла, что её ждёт, поэтому как могла избегала правнука, боясь жестокой расправы, ведь с каждым проходящим годом она становилась только немощнее и слабее, когда он наоборот. Очень скоро её страх оказался явью и её отправили в ту же заброшенную церковь, что стояла недалеко от дома. Небольшое здание, с башенкой, усевшейся, словно сова на крыше, в синеватом сумраке маленькой, но запущенной рощицы. Древние, но мощные каменные стены были почти разрушены беспощадным временем и будто были готовы сдаться и упасть каждый раз, как на них смотрели. Церквушка казалось неуютной и чужой для всех, кто видел её когда-либо, в ней было что-то потерянное, заставляющее всех держаться от неё подальше. Для Крейна этим чем-то были птицы. Он затащил старуху внутрь, без особых усилий, швырнул её на каменную плитку, уже разбитую в некоторых местах от времени. Как же она кричала, умоляла его вытащить её оттуда, просила прощения за всю причиненные боль и страдания, но этого было слишком мало и слишком поздно. Возможно, попроси она прощения раньше, хотя бы несколько лет назад, он бы принял её и пощадил сейчас. Ещё до утра визги не прекращались, а потом, с восходом солнца, все резко затихло, некому было уже кричать, вороны безупречно выполнили свою работу, добравшись почти до костей, выклевав все мясо, что они могли. Он смотрел на тело, а где-то внутри зарождалось удовольствие. Неожиданно зеленое кукурузное поле потемнело, послышалось громкое карканье повсюду, голодные хищные птицы обступили его со всех сторон, хлопая чёрными крыльями, раскрывая клювы, готовые сейчас же наброситься на него. Он испуганно огляделся, он был в церкви, он снова был ребенком, и ему некуда было бежать. *** Пугало дергается, чуть не упав, судорожно схватившись руками за спинку дивана, на котором лежит, бегло осматривая помещение, в котором находился, ещё не полностью очнувшись от сна. Голова неприятно гудит, а во рту будто коты насрали, вот они — неповторимые ощущения похмелья, благо, хоть не такого сильного, как могло бы быть. Он потирает виски, успокоившись после кошмара, но карканье на удивление снова прозвучало, заставив его ещё раз вздрогнуть. За окном стоит на подоконнике ворона, продолжая издавать пронзительные звуки, что как отбойный молоток бьют по ушам не пришедшего в себя мозга мужчины. Он издает тихий стон, уткнувшись носом в подушку, накрываясь одеялом с головой, не желая ничего более слышать, но и не желая снова провалиться в сон, только не в кошмар. Часы на стене показывают девять часов утра, в это время он уже обычно у себя в лаборатории, и его удивляет то, как он в принципе умудрился проспать так долго, ни разу не проснувшись, учитывая, что кошмары были каждую ночь и гораздо более серьёзные, чем этот. Тишину комнаты нарушают шаги, из дверного проёма их маленькой кухни выходит Памела, неся две чашки кофе в руках, выглядя гораздо свежее и оживлённее, чем он сам. На ней сейчас лёгкий халатик, едва дотягивающий до острых коленок, сверху большим треугольником спускающийся к её груди, пошитый на мотив японских женских одеяний, белый, с красными узорами на нем и чёрным поясом, туго завязанным на тонкой талии. Крейн приподнимает голову, смотрит на неё из-под упавших на лицо тёмных прядей с лёгкой подозрительностью, как всегда, будто ожидает какого-то подвоха, старательно изучая её вид, ища зацепку там, но не находит ничего, кроме разве что того, что ему нравится, как это на ней смотрится. Она садится рядом с ним, прямо под боком, ставя одну из чашек на журнальный столик, сама откидываясь на спинку дивана, прижимаясь к нему спиной, тепло которой он ощущает, несмотря на одеяло сверху и тонкую ткань халата. Он не сопротивляется, устроившись так, протягивая руку к кофе, аромат которого распространяется по всей хижине, делая его головную боль чуть слабее. Ворон снова прерывисто каркнул, на этот момент в последний раз. Одна из хищных петуний под окном умудрилась дотянуться до лапки птицы и утащить её к себе вниз, сжирая вместе со своими собратьями, разрывая маленькую тушку на части. Пугало кривится, слыша тихий хруст костей, исходящий снаружи, и отпивает немного, чувствуя, как горячий напиток приятно заливается внутрь, не обращая внимания, что пьёт буквально кипяток, но ему плевать. Отставив от себя уже опустевшую чашку, он опять устраивается на подушке, замерев, лежа на животе. В голову возвращаются воспоминания прошлой ночи, вино, сигареты, и Крейн с лёгкой печалью обнаруживает, что между ними все ещё ничего не было. Айви опять играла с ним и ничего более, уже прекрасно видя, что даже такому холодному и сдержанному мужчине, как он, трудно устоять перед ней. Только если остальные желают её тело, он наоборот, хочет её всю, и она это прекрасно понимает, но не спешит ему давать что-либо кроме своего присутствия, которого на самом-то деле вполне хватает. За то время, что они живут бок о бок, им удалось хорошо изучить повадки и привычки друг друга, знают, на что можно надавить, а на что нельзя, дергая друг друга за разные ниточки, как начинающий кукловод куклу, учась орудовать ею и пользоваться, правда, не всегда понятно, кто именно кукла, даже им. Они оба считают себя сильными лидерами, но стараются не задавать эту тему, зная, что после этого следует долгий спор, с криками, разбитыми пробирками и горшками цветов, иногда дело доходит до рукоприкладства. Потому, сохраняя себя и своё имущество, они научились терпеть закидоны друг друга, ради собственного блага. — Нам сегодня нужно съездить в пригород за покупками, и я, может, навещу Харли, ты не против? — нарушает она тишину. Пугало вздыхает, чувствуя, как она кладет руку на голую часть его спины, что показывается из-под одеяла, поглаживая между лопаток мягкими тонкими пальцами, зная, что он уже вряд ли скажет «нет», надавив на одну из слабых точек. — Ты же понимаешь, что когда говоришь «я навещу её», это означает МЫ навестим её? Я не собираюсь отпускать тебя одну, это слишком опасно, я только недавно убил приспешника Маски в той забегаловке, а если есть один, значит есть и остальные. Они как тараканы — думаешь, что уже поубивал всех, а оказывается, их на десяток больше. Айви кивает, хоть и знает, что он этого не увидит, лёжа к ней спиной сейчас. Они застывают на время так, ничего не говоря и даже не шевелясь, только потом она встает, кинув: «Дам тебе переодеться», и в следующую секунду её уже нет рядом, но он все ещё ощущает тёплый отпечаток руки на спине. Как только она уходит, мужчина выпрямляется, ставя чашку с остывающим коже на столик, стягивая с себя штаны, неожиданно заметив свое отражение в зеркале напротив, с интересом приблизившись к нему, разглядывая человека там. Он обнаруживает, что немного поправился, ребра, которые всегда выпирали, сейчас мало видны, и пытается вспомнить, когда в последний раз такое было, ведь его тело всю жизнь было худым, сколько он себя помнит у него был впалый живот и явно вырисовывались ребра. Зайди сейчас в комнату Памела, она бы увидела забавную картину ощупывающего себя Пугало, ищущего и другие изменения в себе. Волосы такие же угольно-черные, глаза холодные, кожа сероватого оттенка, но все же что-то чувствуется неправильным, неестественным для него. Легко понять, что это все внимание Плющ, жизнь с женщиной его изменила, теперь не нужно было готовить, убирать, вроде такие обычные вещи, но как они влияют на заядлого холостяка, как он сам. Пугало думает, что же будет в конце, когда закончится их сотрудничество, и он скорее всего вернётся к обычной жизни в одиночестве, и, повернув голову к окну, обнаруживает труп ворона, которого так и не доели до конца хищные растения, и по спине проходит лёгкий холодок, ведь в голове проводится линия между ним и ей. Может, это будет настоящим концом? Он будет прожеван и выплюнут, как эта птица, и не будет никакого возвращения к старой жизни, ведь её у него отнимут. Эти мысли заставили его перестать крутиться перед зеркалом и замереть, уставившись на своё отражение, казалось, только сейчас обратив внимание на морщинки, покрывающие его лицо и тело, поняв, что молодость его уже покинула и этих складочек будет все больше и больше со временем. Не сказать, что он сильно расстроился, но эта новость так точно не радовала и не была приятной тем более. Дыхание смерти ещё совсем тихо щекотало затылок, однако уже было слышно краем уха. Несколько десятков лет, и здравствуй старость, на ум тут же приходит образ его прабабки из сна, все эти морщины, покрывающие лоб, шею, мешки под глазами, седые плотные волосы, завязанные пучком, и обвислая тонкая кожа. Его снова пробирает, будто он только что залпом выпил рюмку крепкого алкоголя, вроде водки, по спине бегут мурашки, а зрение на секунду пропадает, погружая его в темноту. Он моргает три раза, пытаясь очнуться, и трясет головой, жалея об этом тут же, ведь похмелье ещё не прошло до конца, но головная боль помогает вернуть его в реальность, освободить сознания от остатков сна, правда, не до конца. Его тянет теперь в Джорджию. После того случая у зеркала мысли о родном доме не покидали его, он постоянно возвращался умом к старому поместью, тёмным коридорам и строгому интерьеру, представляя, как это все выглядело в запустении, без него. Крейн воображал поездку туда, но знал, что подобное ему вряд ли удастся, когда Плющ на хвосте. Он никогда не воспринимал её как помеху, она скорее была предосторожностью, которая была как раз ему по силам. Не слишком бесящая, не сильно отвратительная, но достаточно умная и сильная, чтобы она могла ему помочь, и быть подходящим компаньоном, если таковой понадобиться. Но он никак не собирался опускаться с ней в эту странную рутину, которой чаще всего избегал, но с ней взаперти от неё сбежать было невозможно, как и от самой Айви. Что бы он ни делал, она всегда была рядом, будь это другая комната или несколько метров от него на диване, к примеру, и это было одновременно хорошо и плохо. Хоть он никогда и не признавался даже самому себе, он сильно привык к ней и теперь не знал, что будет, когда их союз распадётся и они разойдутся, сделав вид, что никогда не было ничего. Не было вечерних посиделок на улице, на холме, рядом друг с другом, неловких разговоров или таких, как обычно, когда они кололи друг друга, подковыривали, жалили, вспоминая наибольшие провалы, копаясь в грязном белье. Но это были просто шалости, казавшиеся нереальными по сравнению с тем, что сейчас творилось в городе. Готэм был не раз в руках злодеев, в руках хаоса, но как ни странно, стоило ВСЕМ психам получить город, так они наоборот строили систему, чтобы удержать его вместе в своих руках. Вот сейчас нечто подобное пытался сделать Черная Маска, только в одиночку. Он начал брать к себе остальных членов шайки, давая им заботу об определенных районах, дергая за разные ниточки и сплетая их всех в причудливый клубок из узлов, делая перед всеми вид, будто знает, что делает. Но его маленькая империя, как и все остальные, медленно падала, незаметно опускаясь все глубже и глубже на дно. Он позаботился об обычных преступниках, но забыл еще об одной важной составляющей города, которая всегда была — мафия. Криминальные семьи были распространены на этой земле всегда, и им не особо понравилось, что такой, как Роман, вдруг решил ограничить их права. Все это время они молча наблюдали за разрушениями, радуясь, что город расчищен от психов, но теперь у них более не было нужды в нем. Марони и Фальконе были готовы его убрать, пока он не пообещал земли, ранее принадлежавшие злодеям, которые по идее были небольшим авансом, за которым следовала сдача остальных частей города. Склады, покинутые лаборатории и особняки жителей Готэма могли ненадолго их занять, как никак, это было подобно игре в сокровища — никогда не знаешь, что найдешь в очередном убежище. Маске все равно рано или поздно должен был бы прийти конец, и стоило ему показать эту слабость, как это почуял Джокер, таящийся все это время в тени, уже начавший собирать свою армию по маленьким осколкам, как сложный паззл, потихоньку превращая ее в картинку из головы.