«Ударник»

Впервые за эти две недели Дима снова с интересом слушал Николая Никитича. Тот прислонился к столу и тучно говорил, в то время как брови его были напряжены, а рука то и дело бросалась ко лбу — стереть испарину. Лицо главного сотрудника МВД было побледневшим, пальцы не находили себе места: он то массировал ими переносицу, то утирал пот, то прикладывал к верхней губе, из-за чего речь его становилась невнятной. — Мы снова упустили его. Следователь, стоящий напротив него, с трудом сглотнул. Его глаза резко опустились, зубы стиснулись. Двое полицейских, что были рядом с ним, перекинулись рассеянными взглядами. Дима за своим столом в углу был ни жив, ни мёртв, нервно оглядывая всех присутствующих. — Куйбышевский район. Парень, двадцать два года, сейчас ищем тех, кто мог бы определить его личность. Удар черепом, лоб полностью размозжён, нашли дети. Вы узнаёте этот почерк, — добавил МВДшник, напряжённо складывая руки на груди. — Ударник, — прошелестел следователь. — Несомненно, — отозвался Николай Никитич. — И это уже двадцать восьмая жертва на его счету. Двадцать восьмая, так точно. Дима отлично знает число этих убийств, ведь именно он ведёт картотеку, раскладывая по папкам судебные документы, медицинские бумаги и записи участковых. И Никитич не врёт: почерк Ударника узнаваем за версту. Сведения о первом убийстве дошли до их отдела около двух лет назад. О, Дима помнит его: это было первое серьёзное преступление с тех пор, как он стал работать на должности, случившееся зимой, в ноябре. До этого были кражи, покушения, изнасилования, но убийства — нет, да ещё и такие холодные, точные. Первую жертву Ударника звали Щеголина Ольга Александровна, тридцати семи лет от роду, учительница английского языка. Коллеги отзывались о ней как о тихой, неприметной женщине, которую не то что не ругали, даже не ставили в счёт на работе, которую легко могли провести дети, и вот уже лет шесть как лишившейся мужа. Сыновей или дочерей у Ольги не было, никто и не знал, что пропал этот мирный педагог, пока спустя десять дней зимних каникул её не не обнаружилось в школе. Соседи говорили, что в последний раз видели её скромно улыбающейся, в приподнятом расположении духа, но спрашивать, что послужило причиной её тихого счастья, никто не посчитал нужным. Кто-то говорил, что у неё появился ухажёр, кто-то — что она всегда была милой и доброжелательной, однако ни один сосед или знакомый не мог сказать, куда направилась женщина и почему не вернулась. Сначала это дело было занесено в папку «Поиска пропавших». Дима лично писал её досье. Но проходили недели, а пропавшую учительницу не находили. Поиск зашёл в тупик. И всё же её нашли. Получив фотографии, Дима не сдержал ругательств. Желудок подступил к горлу. Щеголина была найдена на закрытом в связи с холодами металлургическом заводе. Её труп разбух, язык вывалился наружу. Благодаря холоду разложение замедлялось, лицо, хоть и исказившееся, удалось распознать. Исказилось оно не только из-за отёков: её лоб был грубо пробит, мозг, кровь и осколки черепа смешались в месиво, сползшее вниз, на глазницы и щёки. Стол, у которого она лежала, завалившись набок, так же был в её крови. Не оставалось сомнений: убийца разбил её голову, раз за разом неслабыми ударами прикладывая её черепом к углу столешницы. Узнав об этом, руководство школы и знакомые Щеголиной отреагировали одинаково: их пронзил ужас. «Как её, такую серую мышку, могли так убить? Она не смогла бы привлечь мужчину — слишком скромная была, зашоренная…». Они подумали, что перед убийством Щеголину изнасиловали. Но тут-то и крылось обстоятельство, не позволившее и не позволяющее найти Ударника. На теле не было найдено ровно никаких следов убившего: ни спермы, ни волос, ни отпечатков, ничего. Труп был чист, повреждён лишь в одном месте, одежда была цела, ни одной пуговицы не расстёгнуто. Будто бы она сама приложилась к столу и размозжила себе голову… Работников завода и всех, кто имел доступ ко входу в него, тщательно опросили, проверили наличие беспрекословного алиби. Что странно, у всех оно имелось. Дело зашло в коридор, оканчивающийся стеной. Папка с бумагами о новокузнецкой учительнице отправилась в ящик «Нераскрытые». Следующее убийство пришлось на март, спустя почти четыре месяца после первого. И вновь та же загвоздка: череп проломлен, улик не оставлено. Тупик. На тот раз это был Звоголин Александр Сергеевич, третьекурсник Сибирского индустриального университета. Накануне пропажи ни записки не написал, ни семье ничего не сообщил. Лишь не вернулся после учёбы — и всё. Однако нашли его быстрее Щеголиной, уже на следующий день, на автобусной остановке, убитым о скамейку тем же методом. Жители ближайших домов слышали какие-то крики, но, по их словам, не заподозрили чего-то ужасного, думали, опять пьяные разбушевались. «Здесь он ходил по грани, — размышлял Дима. — Его могли поймать в любой момент, стоило кому-нибудь выйти на шум». Периодичность между кроворазлитиями по мере уменьшалась, и вот тогда, после третьего и четвёртого случаев, дело размозжителя черепов попало в СМИ. Тихонький городок их опять загремел. Интернет-ресурсы, старые издательства газет, языки местных и не местных говорили об одном и том же, и в итоге у убийцы появилось своё собственное, не простенькое нарицательное, вроде «преступник», а своё прозвище, клеймо, отличительное словцо для полицейских. «Ударник» — гласило в новостных сводках. Дима, будучи человеком не особенно занятым по работе, был призван отвечать на звонки из локальных телеканалов и прочей желтухи, и отвечать ему было велено одно: «Мы разбираемся с этим, просим соблюдать осторожность и не предаваться панике. Полиция использует все средства, чтобы поймать уголовника». Знало бы руководство, что сам Дима не верил своим словам. Осторожность? Не предаваться панике? Это кто ж сумеет, а? Работник из убойного отдела? Что он должен говорить тем несчастным, что потеряли близкого человека? Например, убитому горем отцу — теперь уже — одиночке, который наведывается в их отделение битый день подряд узнать, как продвигается с расследованием убийства его жены? За соседней стенкой работал следователь, назначенный вести дело «Ударника», — Александр Михайлович, или просто Саша, как к нему обращался сам Дима. Сейчас Саша был в прострации: он не способен остановить убийцу, расследование никчёмно, за два года успело произойти двадцать восемь убийств, и все являются фирменными «ударческими». Кажется, прессе начинает надоедать раз за разом обвинять полицию в некомпетентности, расписывать их неудачи и потери. У Саши дрожат руки, едва к ним с Димой заходит Никитич. Каждый раз он боится, что найден ещё один труп с пробитой головой. — Пожалуй, наши действия вообще не помогают, — произнёс Никитич. Они ставили дозор — не помогло; Ударник лишь поржал над ними, ибо на утро было найдено тело с напрочь вышибленными мозгами. Они вели допрос среди всех работников полиции города, даже посылали просьбы в соседние города, но и это не помогало. Дима заколебался отвечать на звонки жителей, телевизионщиков и журналюг — он не брал больше трубку. Впрочем, его за это не корили — все понимали бесполезность заученной фразы. — Боже милостивый, как хорошо было в мае, — тяжко выдохнул полный полицейский слева от Саши. Именно. В мае Ударник успокоился — решил, так сказать, «взять отпуск». Грешным делом отдел подумал, что тот угомонился насовсем, подох, может, или внезапно образумился, но, как показали дальнейшие убийства, это вовсе не стало концом его «карьеры». — Карпов, ради моего здоровья, после первых двух-трёх звонков выруби телефон, а то совсем заколебают, — повернулся к Диме Никитич, и глаза у него были собачьи, грузные. Дима молча кивнул. На Сашу было жалко смотреть: пузырь волос на голове поник, бледный нос уставился вниз, на ботинки, плечи опустились, да и сам он заметно исхудал. На его столе неизменно лежала распечатка с составленным им же психологическим портретом убивающего, полная пометок в скобках, помарок и галок; небольшие квадратики фотографий жертв висели на специальной картонке рядом с компьютером — для наглядности. Они ничем не были похожи друг на друга: все разных полов, возрастов, только детей среди них нет, у всех разные профессии, положение в обществе, вероисповедание, национальность. По какому признаку отбирал их Ударник? Или, быть может, ни по какому? Саша мог не вылезать из-за рабочего места до ночи — наплевал он на сон и график питания, перебиваясь так, на «отвяжись». «Он делает это не только из-за преданности работе, — всегда было в мыслях у Димы. — У него у самого жена и сын». А Дима? Диме не за кого было переживать. Он единственный из семьи. Девушки у него не имелось, друзей — тоже. Одинокий планктон, выбравший работу в полиции лишь потому, что выбора другого не оставалось — папа-то сам служил всю жизнь. Ему было только за свою шкуру бояться. Распечатка Саши говорила многое, но при этом — ничего. Чересчур большое количество людей попадало под определение Ударника. Однажды Дима лично для себя взял и отксерил эту бумагу, которая теперь лежала, практически забытая, у него в ящике.

Мужчина. (? женщина вряд ли) Имеет крепкое телосложение. В особенности развиты руки, которыми он забивает жертву. Обладает высоким интеллектом. Тщательно скрывает следы. Не имеет определённого образа жертвы. Внешне это общительный, приятный, обаятельный человек, способный заговорить жертву, расположить к себе любого. Предпочитает действовать без насилия. (следы надругательства абсолютно отсутствуют) Не возвращается на место убийства. Не имеет выраженного подтекста в своих действиях. Не убивает по расовому, религиозному, возрастному признаку. (однако не убивает детей) Умерщвляет быстро. (несколько сильных ударов в лоб о твёрдую поверхность, жертва после первого удара скорее всего теряет сознание и не кричит) Социопат (?..) Возраст -? Рост -? Внешность -? Место работы -? (возможно работал на металлургическом заводе) Предположительное место проживания -? (убивает всегда в разных локациях)

— Это невозможно… — вздохнул Никитич, прикладывая ладонь ко лбу, — невозможно… — и вышел, медленно раскачиваясь из стороны в сторону за счёт особенности своей походки. — Я чего-то захотел выпить, да покрепче бы, — буркнул полный мужчина. — Санёк, ты как смотришь на то, чтобы махнуть стопочку? — Я должен работать, — безжизненным голосом пробормотал следователь и уплыл за тонкую стенку, вновь погружаясь в свой стул на колёсиках. — А ты, Дим? — обратился тогда полицейский к Карпову. — Пошли выпьем, м? Его напарник по-птичьему вскинул подбородок, явно не против составить компанию, и они оба воззрились на помощника следователя, бледного, щуплого и никак не подходящего к словосочетанию «хорошая выпивка». — Нет, друзья, я не пью, — негромко проговорил в ответ на их внимание Дима. — И мне тоже нужно… помочь Саше. И звонки сейчас пойдут. Не то время, простите. Оба полицейских переглянулись, поджали губы и в лёгкую развалочку вышли прочь из кабинета. Дима только выдохнул — алкоголь с его-то больным желудком никак не облегчил бы ему участь на следующее утро встать не отоспавшимся. Послышался звук включившегося процессора — Саша сел за компьютер. Сейчас снова начнётся розыск деталей по фотографиям судмедэкспертов, бурление кипятящегося чайника с водой для кофе и бесконечные вопросы «Кто?», «Как?» и «Почему?». Но действительно: кто этот мужчина, что сохраняет маску анонимности и держит в ужасе полицию и жителей города? Кто он, этот «Ударник», своей холодной жестокостью сравнимый разве что с Битцевским маньяком? Как ему удаётся скрывать свои следы? И важнейшее: что управляет его бесстрастным разумом в моменты, когда он несколько раз подряд бьёт голову человека о незыблемую поверхность ближайшего выступа?