«Ударник»

— Почему ты считаешь, что я не пойму? — Вера придерживала его за предплечья, пытаясь заглянуть под мокрые волосы. — Никто не поймёт, — тихо проговорил Андрей, уводя взгляд. Из глаз продолжало течь, но контролировать это он уже не мог. — Тем более ты. — Почему? — Вер, у тебя всё просто. Прости, но ты действительно ничего не поймёшь. — Знаешь что. — Девушка легонько встряхнула его, становясь серьёзнее. — Я, наверное, кажусь всем наивной дурой. Может, я виновата сама. Но я не такая. И я что-то понимаю. Ты можешь мне доверять, Нонна, я столько знаю тебя, мы через столько вместе прошли… — Только по работе. И прошли мы с тобой только через запары и недовольных клиентов. — Да, и что? — Она сжала похолодевшие пальцы и нахмурилась. — До тебя я не представляла, что люди могут быть такими… Многогранными. Как сказать… - Губы дёрнулись, она стушевалась, но быстро взяла себя в руки. - Боже, я пьяная, прости. Ты интересная, всегда разная, от тебя не знаешь, чего ожидать. Ты приходишь на смену, и всё становится правильным. Ты можешь вырулить из любой ситуации. С тобой всегда спокойно, понимаешь? Я не встречала таких, как ты, серьёзно. И я хочу, чтобы ты не боялась говорить со мной. Мне казалось, мы за это время… стали ближе. Не просто коллегами. Друзьями. Я никому не говорила про Вадима. Даже маме. А тебе… тебе захотелось рассказать всё, от начала до конца. Я обидела тебя, я признаю, — она погладила его плечу, — но я не специально. Нонна, ради бога, я не знаю, что мне ещё сказать. Если не захочешь, можем просто… — Вера мотнула головой, — разойтись по комнатам. Я не буду трогать тебя, постелю себе в кухне, а утром ты уже решишь, что делать. Но ты можешь приходить ночевать ко мне, пока с Димой не станет лучше. Пока тебе не станет лучше наедине с собой. Андрей молча слушал её тираду, уставившись куда-то в бледные разводы кафеля. Внутри стало пусто, и зияющую дыру наполнял Стыд. Скоро он начнёт переливаться через край. Стыд за всё: за слёзы, за слабость, за невозможность признаться, за доверие Веры. Его трясло. Кровь отлила от всего тела — руки и ноги онемели, превратившиь в ледышки, — и грохотала в сердце, с трудом качая его лживую кровь. — Меня зовут не Нонна, — прежде чем подумать ещё хоть немного, сказал он, и тишина вокруг туго натянулась. — Эта та часть меня, которая на самом деле никогда моей и не была. — Слова негромко вырывались изо рта, он задыхался ими. Вера, не говоря ничего и лишь секундно помедлив, наклонилась и обняла его. Выдох пришёлся в её пушистые волосы. Тёплый, мягкий аромат. Андрей попытался отодвинуть её, но девушка лишь крепче прижала его тело к себе. Наконец, он обмяк, словно бы со стороны ощущая, как грудная клетка заходится всё сильней. — Если не Нонна, то кто? — прошептала Вера. Он не видел, но она задумчиво смотрела в сторону стеклянными глазами, едва ли осознавая целиком, как ему нужно было её объятие. — Я… — Он горько вздохнул, как-то странно усмехнулся и закрыл руками лицо. Губы скривило. Ладони тут же стали мокрыми. — Всё хорошо… — Господи, я не знаю, — договорил он, рвано вдыхая. — Я ничего в этой жизни не знаю. Только то, что мне больно. Эта боль не уходит уже много лет. Я не могу говорить — потому что если говорю, люди никогда меня не понимают. — Дима не понял? — Поглаживание по спине. — За всю мою жизнь меня понял лишь один человек. — Порывистый вдох. — Её звали Йунг. Мы были женаты. Она умерла, потому что я… — Голос задрожал. — Она забеременела от меня. Она умерла при родах вместе с ребёнком. — Он чувствовал, как что-то внутри лопается, и слова начинают вырываться бушующей волной. — Это было то единственное прекрасное, что происходило в моей жизни. Когда-либо! Чистое, светлое. И я потерял это. — Он не понял, когда перешёл на местоимения, которых избегал. — После её смерти я пытался покончить с собой. Снял номер в отеле, чтобы сделать всё как надо… А потом, когда уже лежал в ванной, и из моих рук текла кровь, я… Я думаю: а ведь это придётся кому-то убирать. Кто-то зайдёт и скажет: тут труп трансвестита, пакуем его и в морг. Пришлось вылезти, перебинтовать руки, вызвать скорую… Вера сжала его сильнее. Она не говорила, только дыхание её стало тише — девушка внимательно слушала, не видя его лица, слыша только срывающийся голос. — Второй раз пришёлся на время, когда я познакомилась с Димой. Не с этим Димой, которого ты знаешь, с другим… Я стояла на крыше и захотела позвонить ему. На прощание, наверное? — Он всхлипнул. — Он взял трубку. Успокаивал меня, разговаривал со мной, чтобы я ничего не сделал. Он знал, что я такое, ему это было чуждо, он не понимал, но он хотел, чтобы я зачем-то жила. — Грудь задрожала изнутри. — Он был ужасным человеком, он много наговорил мне помимо хорошего, но я любил его. Насколько это было возможно. Вер, я… я… — Всё хорошо, пожалуйста, говори, если хочешь… — прошептала она, чуть сдвигаясь, чтобы обнять его поудобнее. Но он всё же отстранился, вытирая глаза. Нос, губы и веки порозовели и припухли, подбородок дрожал. Вера поторопилась оторвать ему бумагу и передать несколько квадратиков в трясущиеся руки. — И Дима… который другой… — высмаркиваясь, выговорил он. — Карпов… Он знал, даже поддерживал, но… Но когда я сказал ему, что не хочу больше принимать… гормоны… Я не знаю, хочу ли я принимать их, понимаешь? Вера коротко кивнула, сведя брови домиком. — Но по крайней мере я хочу быть честным с ним… А он из-за этого подумал, что я скрываю что-то… Хуже всего то, что и правда — скрываю… — Я ведь больше не могу называть тебя Нонной, м?.. — тихо спросила Вера. Бледная, напуганная. — Послушай… Дима поступил неправильно, что обвинил тебя. Вы уже неделю из-за этого не общаетесь? — Получив в ответ кивок, она продолжила, дёргано жестикулируя: — Но он же знает, как тебе больно. Что тебе больнее, чем ему. Да, может, он воспринял это за неискренность, но и я ведь не знала о тебе чего-то до сегодняшнего вечера, и ничего? — Он считает, что раз мы настолько близки, я долж… ен ему обо всём рассказывать. — Андрей подёрнул плечом. — А мне себе-то сложно в таком признаться, не то что ему. Закрыв рот после этих слов, он ощутил тяжёлую ватность во всём теле. Словно бы слёзы вышли, и он из стеклянно-хрупкого превратился в нечто мягкое, растекающееся. Горячность лица наводила сонливость, занавеса волос мягко закрывала его от всего постороннего, из-за чего он вдруг погрузился в свои мысли, уплывая из ванной, от Веры, воспоминаний и Стыда. Лишь чувство накатывающего покоя. И отголоски пережитого выплеска — пульсом в горле. Может, ему как раз нужно было сначала сказать кому-то, прежде чем заниматься себякопанием? — В любом случае… — выговорил Андрей, нерешительно взглядывая на Веру из-за влажных прядей. — Дима не хочет разговаривать. Он со скрипом отвечает даже на сообщения. А звонки и вовсе игнорирует. — Хочешь, позвоним ему с моего телефона? — в задумчивости предложила Вера, потирая колени. *** Огромное — до распирания в груди! — необъятное небо распахнулось над кружащейся головой. Он широко раскрыл рот — и горло сдавило до боли в связках. Только через несколько мгновений он начал слышать собственный крик. Обвалившаяся на заброшенную опушку ночь звенела темнотой, и его голос — полный злобы и отчаяния — эхом раздавался в тёмном облачном куполе, когда рот сомкнулся. В ответ надрывно вскрикнуло несколько птиц в полулеске. Колени саднило — он упал на них, врезаясь во влажную землю. Свистящее дыхание разрывало грудь. Дима опустил глаза на собственные дрожащие руки. Из горла один за другим вываливались хрипящие постанывания… … Когда Вадим — чёртов отклеившийся от своего сидения мудак — вбежал к ним, размахивая пистолетом, Карпов не сразу это понял. Да и он не смотрел никуда больше, только в эти полные разочарования глаза напротив — сизо-голубые, бледные, ставшие такими родными, приходившие в тысячах кошмарах и грёзах глаза, которые осуждающе уставились на него, не мигая. И хотя его голова кружилась, как на тонущем судне, он хотел только одного: докопаться до причины этого чёртового осуждения. В конце концов, кто обманывал его? Но почему Куплинов молчит? Почему его запах пропадает, точно кто-то вырезал его из общей картины? Ещё минуту назад Дима явственно ощущал этот густой аромат. В виски вкручивалась тупая, раздирающая череп боль. — Не надо, Вадим. Опусти, — ворвался в сознание голос Даниила. Только тогда Дима обернулся и увидел результаты своих трудов: Вадим, весь вспотевший, стоял в проёме, покрытый кусками изорванной изоленты, и направлял на него оружие. — Ты уверен? — спросил парень, крепко сжимая основание. — У этого психа шокер. И хрен знает, что ещё он с собой притащил. — Я сказал опусти пистолет, Вадик. — Даниил ядовито глянул на него и повернулся к Диме. А Куплинов молчал. Почему он не предупредил Карпова, что ему в спину тычут дулом?! Почему он всё так же тяжело смотрит на него?! — Спасибо за заботу, — выплюнул Дима, в упор глядя на Куплинова. — Я и не ожидал, что ты способен на радушный приём. — Ну всё, клиника, — раздалось за спиной, а в ответ шикнули. Его опять считают поехавшим педиком? — Ну и что вы хотите от меня? — Дима всплеснул руками. — Я же не просто так был просвящён в ваши шашни. — Ты тоже полезен, Дима, — заговорил Даниил. — Ты бывший помощник следователя, к тому же. Мне интересно встречаться с тобой, узнавать тебя. Но, боюсь, эта встреча до добра не доведёт. Прошу, пойми меня правильно и не задавай лишних вопросов. Вы можете… идти, с Куплиновым. Вадим отвезёт вас… … Под руками, под коленями — на разной глубине в толще почвы — груды костей мертвецов. Птицы, животные, люди — мешки с костями, удобряющие землю. Весь лес рождён из костей. Он сам — не более чем такой же труп, только ходячий. И это осознание вперемешку с ещё одним, знаково важным, кипело в черепушке, пузырясь. Распахнутые глаза, из которых текло, лилось, капая наземь, смотрели на руки — на багровые пальцы. То осознание врезалось в него подобно фуре на бешеной скорости, оно просто переключило в нём что-то, меняя ретроспективу… — Я? — спросил Вадим полтора часа назад. — Я не хочу его никуда везти. А когда Дима в тот момент повернулся к Куплинову, на него посмотрел совершенно другой человек. Напуганные глаза, побледневшее истощённое лицо, растрёпанные космы. Этот парень был не из ведущих, он был ведомым — а ещё горячо верящим в искупление, в победу добра над злом, в исправление, в любовь. Перепуганный бедный парень в шаге от него был Димой Карповым. И тогда… … Он взвыл, снова ударяя кулаками по земле. Из-за мути на белках не было видно практически ничего. В машине головой в руль сидел труп. В нескольких шагах от него лежало ещё одно тело. — Су-у-у-ука! — утробно орал Карпов, сжимая волосы на своей голове. На рыхлом лице Даниила застыло выражение стеклянного удивления. Всю свою отвратительную жизнь стремящийся к этой эмоции учёный навсегда остался в этом будоражущем мгновении, лёжа на траве поодаль него. Израненные руки замерли на лениво истекающей кровью шее… … Дима согласился сесть в машину и уехать. Специально залез послушно на заднее сидение. Дождался, когда Вадим договорит с Даниилом и тот уйдёт обратно в свою заброшку. А когда Вадим нырнул в авто, устраиваясь на водительском… Он никогда не чувствовал в своих руках столько силы. Всепоглощающей, кипящей, поражающей силы. Когда он вцепился в короткие волосы на затылке Вадима и в первый раз со всего размаха направил его лицом в руль, он ощутил это — контроль. Чёртов полный контроль над чем-то, чего ранее не мог признать в себе. Лоб Вадима раз за разом встречался с рулём, периодически попадая на сигналку — гудок врезывался в память вспышками. Крики, вой и ругательства заслоняла пелена, а вскоре и они начали утихать. Когда Вадим умолк, он ещё не умер. Его сознание отключилось, но мозг всё ещё оставался жив. Сопротивляющиеся руки упали, и Дима смог обхватить его голову покрепче. Череп начинал издавать хлюпающие звуки. Тогда-то Даниил и выскочил из дома на шум. Он кричал что-то, размахивая руками и подбегая к машине. Однако Дима не хотел даже слышать тот поток бреда, на который был способен мужчина. Едва увидев его широко раскрытые, почти выкатывающиеся от ужаса глаза, открытый рот и эти мелкие квадратные зубы, он всунул руку за пояс обмякшего Вадима, выуживая пистолет. Не травматический. Пуля разбила стекло водительской двери и крики смолкли. Даниил повалился на траву, простанывая что-то невразумительное и слепо щупая шею. Кровь изливалась на ворот, на грудь, футболка становилась мокрой — пятно сползало всё ниже. В момент, когда из глотки Даниила раздался свистящий кашель, пульс Вадима навсегда затух. Он не помнил, сколько времени провёл в машине. Точно бы сознание рывками покидало его, скрадывая минуты, часы, столетия. Дима молча глядел на развалившееся на переднем сидении тело, наблюдая, как капает кровь из размозжённого черепа. Если приглядеться, можно заметить кусочки мозга — совсем немного. И это — его рук дело. Кажется, он вылез из машины несколькими часами позднее. Вылез, оставив внутри тело и надрывающийся телефон — ему уже в третий раз звонил незнакомый номер. Крик сошёл на хрип. Изуродованный Создатель наблюдал за ним из-за сизых облаков. Полулесок шелестел с прохладным летним ветром, опустившимся на опушку. Дима сел на сложенных ногах, запрокидывая мокрое лицо. Казалось, грудь не способна надышаться этим холодящим ветром, этой ночной прохладой. «Ты так хотел, чтобы я не стал похожим на тебя. И твоя идея провалилась… Кем ты меня видел? Слабаком, зашуганным мальчишкой с часовой бомбой в голове? А может, если бы ты не показал мне свой мир, она бы не начала отсчёт?» Но даже Уродливый Создатель не мог ответить на этот вопрос. Этот мир сделан из мяса. Все мысли конечны. И прямо сейчас две бракованные тушки удобряют кровью почву. Единственное, что имеет смысл — слияние с началом. Единство разума. Его бесконечность. Одно перетекает в другое. То, что казалось растаявшим в Ничто лишь обрело другую форму. «Ты хотел, чтобы я, познав уродство, страх и боль, никогда больше не захотел увидеть их обличия. Но ты ошибся. Я стал ими. Я стал тобой».