***
Нами медленно прошла вперёд, застывая в центре кухни. Хатаке казалось, что впервые в жизни она не знает, куда податься. Повальная усталость медленно въедалась в его колени, охватывала напряженную спину, жаром колола глаза. Мори рассеянно оглядела комнату. Забавно, но даже чудовищное напряжение не лишило ее движения изящества. Юбка качнулась в такт движению, когда её хозяйка сделала шажок вперёд и развернулась, прижимаясь к столешнице. Всё тот же приём: усадить оппонента спиной к двери, на уровне ощущений лишая его уверенности в себе. Какаши сделал шаг вперед, спокойно оседая на стул подле девушки. Широкая складка её юбки мягко коснулась плеча. Он не знал, пришёл бы сюда, если бы не Сенджу. Она рассказала ему по факту всё, что знала, видя, что далеко не задушевные разговоры Какаши сейчас нужны. Но затем, как она умела это делать, пронзила в самое сердце, напомнив, насколько он не свят. И красноречиво намекнула на то, что истории от первого лица интереснее. — Рассказывай. — Цунаде-сама и Масаши уже достаточно… — Я хочу знать твою версию, — Какаши особенно выделил слово твою. Сердце загрохотало, когда Нами со свистом вздохнула, готовая говорить. — Что тебя волнует больше: моё замужество или судимость? Какаши взглянул на неё сурово. Так, как смотрел на преступников, закованных перед ним в кандалы; так, как смотрел на шиноби, попавшего под его трибунал. Слепая ярость ютилась в груди, сдавливала горло — Мори выглядела невозмутимой. — Я вышла замуж рано — едва исполнилось восемнадцать. Жить с семьей не могла — отец строгий и заносчивый — он раздражал меня одним своим присутствием в доме; сестра его копия: туда не ходи, то не делай, то можешь, то не можешь. Я ушла в чужой дом из-за безысходности. Кондо это знал, — Хатаке не мог смотреть ей в глаза. Она не оправдывалась и не раскаивалась. Говорила так спокойно, как делала это всегда. — Он неплохой человек, долго был мои другом. Но с каждым месяцем случалось всё более и более непоправимое — сначала его ужимки, цветы, претензии, когда приходила поздно. Потом поцелуи на людях, для людей. Потом секс по дружбе. Он не смог вовремя остановиться, придал слишком большое значение этому браку, начал что-то требовать от меня. Он забыл, что всё это время мне нужна была независимость. Чувства ослепили его. Человеческий фактор не позволил заметить очевидного. — Ты вела торговлю с нукенинами, обеспечивая их запрещёнными препаратами. — И необходимыми препаратами. Они, по-твоему, не люди? Им нужна была реальная помощь: зашить раны, вправить суставы, срастить кости. Но в отличие от гражданских они очень хорошо платили за молчание и были искренне благодарны. Я знаю, что тебя волнует не моё финансовое благополучие! — на секунду женское лицо исказило презрение. Она видела, как Хатаке выжидающе смотрит. — Было бы лицемерно говорить, что деньги не служили основным мотивом. У меня было всё, понимаешь? Спрос, доверие, популярность. И я имела право оказывать воздействие не только на их физиологию. А сейчас меня лишили лицензии на изготовление лекарств без присмотра другого медика. Этого недостаточно? — Я знаю законы. Твоя деятельность тянет на обоснованный и долгосрочный арест, — маска скрыла кривую усмешку, едва ли Какаши представил эту картину. — Нарушение режима, измена родине, намеренное нанесение увечий. Ты калечила людей за деньги и считаешь, что ограничение медицинской деятельности — достаточное наказание? — история сбивала его с толку. Мори не могла сбежать из охраняемой тюрьмы так же, как и получить прощение Казекаге. — Знаешь, когда дети жалуются, они умалчивают о своих действиях и поступках. Чтобы выставить всё так, будто виновен обидчик. На ваших глазах вершится измена Родине, Господин Хокаге, готовы? — она усмехнулась. — Свидетели в один голос твердят, что я толкала синтетические наркотики, которые провоцируют удовольствие на физическом и эмоциональном уровне, вызывают острую зависимость и стоят целое состояния. Частично, так оно и есть. Мне всё равно, кто покупал мои препараты, — на повышенном тоне насела она, когда Хатаке лишь вдохнул для ответа, — бывшие военные глушили ими боль и совесть. И некоторым удавалось смириться со своим прошлым. И это хоть и важная, но не основная часть моей деятельности! Да, я действительно готовила препараты, оказывающие воздействие на психику военных. Главной целью было позволить им начать жить заново, облегчить задачу. Но справлялись не все, они требовали всё больше и больше, а я не могла их этим обеспечить, потому что просьбы выходили за границы терапии. И приходилось их отваживать: подменять препараты на другие, завышать цены. Но потом Казекаге как-то всё прознал — слухи, допросы, пытки — и нашел это незаконным. Почти разозлился, но при этом обратился с крайне странной просьбой. Никто не знал, что ждёт нас в будущем, но все чувствовали ужас, витающий в воздухе. И Казекаге, который слишком умён для своих лет, приказал изготовить препарат, который сделает наших шиноби в десятки раз сильнее вражеских. И я изготовила. Идеальная формула, она буквально заряжала людей энергией на три-четыре дня вперёд, позволяла тратить неограниченное количество чакры, не спать под сотню часов и испытывать постоянное чувство эйфории. Все чувства и ощущения притуплялись. Ни боли, ни сожаления, ни страха. Но у препарата спустя пару месяцев обнажился дефект: люди сходили с ума, каналы чакры сгорали. Шиноби перестали возвращаться с миссий, не выполняли приказы. Мы лишились около тридцати бойцов единой волной. Они озверели, готовы были рвать своих товарищей за новую дозу, отказывались от воды и еды. И Гаара испугался этой ответственности. Если бы произошедшее вскрылось, это бы вмиг разрушило его репутацию, лишило его доверия. Мы бы оба пошли под трибунал. И я тоже очень сильно испугалась. Благо, Казекаге быстро пресёк попытки местных зевак настучать на меня, а затем отправился прямиком на фронт. Подождав месяц, осознав, что гнева Гаары не избежать, я ушла туда же добровольцем. Там познакомилась с Сакурой, узнала, что она приближенная Цунаде. Попросила закинуть удочку, а затем и сама, миновав Суну, попросила у неё политической защиты. Пока я здесь, мы с Казекаге оба боимся, что это выльется на международную арену. И я на свободе только потому, что если правда откроется, мы с Гаарой будем сидеть бок о бок в соседних камерах подземелий Казе но Куни. Но я не могу исключать того, что как только у меня не будет оснований находится в другой стране, Казекаге тихо свернет мне шею на законных основаниях. — Ну, а если бы мы вчера разминулись с Масаши, то очень скоро ты бы убедила меня выдать тебе новое гражданство. — Почему все мужчины такие упёртые? Неужели не понимаешь, что сейчас только ты портишь мои планы? Если бы у тебя не было таких грустных красивых глаз, то у меня было бы политическое убежище, Какаши! Зачем мне нужно было пытаться захомутать тебя, если у меня на тот момент уже была Мизукаге? Ты что, даже не задумался, почему я заняла место Сакуры? Цунаде договорилась, что Мей возьмёт меня к себе на постоянную работу и выдаст вид на жительство. Но после нескольких дней с тобой, я просто не захотела там оставаться. Я подумала, что вдруг у нас что-то да и может получиться. Я бы хотела, чтобы у нас что-нибудь получилось. Сходила утром к Мей и отказалась. Да чёрт! Если бы моя деревня не тянула с макулатурой, Цунаде бы сама всё подписала и похоронила эту историю. Мы были готовы рискнуть. Она удивительная женщина. А ты не такой, как Масаши и Казекаге. Я видела, как они оба смотрят на тебя. Они тебя боятся и… — И мне тоже ты не можешь дать гарантии, что останешься. Его печать означала полное освобождение Нами от оков прошлого. Политическая защита развязывала ей руки — в каком бы уголке мира она не находилась, девушка бы точно знала, что единственная карточка напоминала её врагам о том, что любой нервный выдох в её сторону грозил накалить отношения между странами. Эти документы стали бы её главным оружием, которое позволило бы ей рано или поздно использовать его против самого Хатаке. — Я бесчестная, глупая, самовлюбленная и… я не знала, что так получится. — Какаши чувствовал, как кожа покрывается мурашками от её тихого вкрадчивого голоса. Дрожь зарождалась в нём постепенно, нарастала и пробирала до костей. — Неужели ты не понимаешь, что я больше не хочу никуда уходить без тебя? Нам не обязательно жить вместе, — неожиданно робко для себя самой продолжила она, — мы можем попробовать… — Нет. — Какаши встал, оборачиваясь к ней. Пугающий в этой официально давящей обстановке, взирал в её влажные покрасневшие глаза. Неверяще смотрел на нижнее внутреннее веко, в кромку которого упирались капельки слёз. Вспоминал о том, как с трепетом утром сам выбирал эту белую блузку и насыщенно-синюю юбку практически до щиколоток; вспоминал и о том, что они скрывали. И въевшиеся в память движения её рук, не скатившиеся градины слёз, пёстрая кутерьма из одежды, слов, смеха, взглядов затмевали собой ужасающие обличающие факты. — Если ты остаёшься в Конохе, то ты остаёшься рядом со мной во всех отношениях. К горлу подступил ком, когда девушка порывисто вскинула руки, закрывая ими лицо. — Отвернись, я некрасивая, когда плачу. Тихий шёпот резанул по ушам. Хатаке улыбнулся, силясь обуздать эмоции. И неужели он хотя бы на минуту поверил, что в его жизни хоть что-то пройдёт гладко? И неужели позволил поверить, что пятна на чужой репутации заставят его отречься? Он с облегчением разжал ладонь, не желая больше думать. С тихим шорохом измятые от хватки бумаги рассыпались по полу. Выпутав руки из плаща, он притянул девушку за плечи, вынуждая ту наступить и на новое гражданство, и на свежую печать на справке о разводе, и на иски Казекаге, которые так усердно атаковали почту Конохи вот уже месяц. Хатаке понимал, что так давно, в первые дни знакомства его сущность среагировала на её появление куда быстрее, нежели он сам: это гложущее ощущение в груди наверняка напоминало вовсе не о том, что перед ним может оказаться враг. За искрящейся пеленой в глазах он видел потаённые боль и страх. А интуиция сразу намекнула, что перед ним человек, способный без задней мысли принять всё его прошлое. Ощущая, как быстро колотится её сердце, как судорожно тело охватывает дрожь и как стыдливо она утирает слёзы о его плечо, Какаши ни чуть не удивился, что тогда, в больнице, весь организм его напрягся, готовый дать бой. Сам того не подозревая, за её необоснованное желание щекотать его по утрам, мягкие губы, безотказное податливое тело и глубокий проницательный взгляд он был готов драться за неё насмерть.***
Саске вспоминал времена Академии. Когда холодными дождливыми утрами он лежал под тяжёлым одеялом, погружённый в себя. Отдавшись апатии, он почти наслаждался контрастом температур. Завернувшись в мягкую ткань, дремал, размышляя о своём. Моменты лености, не свойственные ни взрослому, ни даже юному Саске, стали одними из самых ярких воспоминаний беззаботного детства. Теперь же казалось, свинцовые мысли прижали его голову к подушке. Учиха слышал голоса, ощущал бивший в нос запах спирта и каких-то трав. Совсем рядом кто-то назойливо спорил, за соседней стенкой слышался редкий смех, а лёгкий сквозняк приносил из коридора запах какой-то еды. С трудом сосредотачиваясь на низком мужском голосе, Учиха приоткрыл глаза. Комната расплывалась перед глазами большими пятнами. Саске чуть качнул головой и режущая боль сковала всё тело. От кончиков пальцев — до тяжёлых век. «…моя смена заканчивается…» Учиха зашелся вздохами, широко распахивая глаза. Стиснув зубы, чуть приподнялся на кровати. Единственное окно было занавешено зелёными шторами. Рассеянный свет в комнате не предвещал ничего хорошего. Саске был уверен, что на улице уже алел закат. Неужели всё пропало? Он сжёг себя изнутри, преодолел сотни километров, чтобы оказаться в каком-то госпитале? Сожаление подстегнуло его заерзать на кровати в отчаянной попытке привстать. — Лежи! — женский вскрик резанул по ушам, заставляя недоверчиво перевести взгляд. — Лежи, — повторила она тише. Саске смотрел и не мог поверить себе. Очередной мираж? Они не раз мерещились ему ночами. Он в напряжении смотрел на девушку, застывшую в дверях. Тёмные длинные штаны и бежевая рубашка явно отличались от привычной формы одежды. Подле дверного проёма валялся увесистый рюкзак, накрытый курткой и, видимо, шарфом. Розовые волосы, плотно стянутые на затылке, зрительно добавляли девушке возраста. Или же виной были уставшие глаза с залёгшими под ними синяками? — Это ты нашла меня, — осипший голос дал слабину. — Ваш срок ещё не закончился. Фактически, ты нарушил закон, а потому вот уже пару дней мелькаешь в сводках новостей, как нукенин. Удивительно, что шпионы не взяли тебя ранее. В таком-то состоянии… — Сакура качнула головой, присаживаясь подле кушетки. В её взгляде читалась усталость, удивление и… интерес? Или же Учиха просто забыл её глаза — удивительно яркие. Они никогда не скрывали её эмоции. — Ты шёл в Суну? Зачем? — Как ты нашла меня в пустыне? — Я возвращалась домой и… я не знала, куда ты идёшь, только слышала о твоём побеге. Поэтому когда почувствовала чужую чакру, решила проверить, — после резонного вопроса, Сакура стушевалась, теребя пальцами воротник. Не сталкиваясь глазами с мутным взглядом, она непрерывно изучала покрасневшую от ожога часть лица. — Нет. — Учиха твёрдо качнул головой. — Тебе ещё рано домой, ты должна была переехать в Суну по контракту. — Кто тебе это сказал? — нахмурившись, она осмелилась приподнять взгляд. И пожалела. Его уставшие глаза сейчас, наверно, впервые отражали всю душу. Столько в них было тоски и растерянности. И Сакура корила себя за то, что вновь не может верно истолковать его эмоции, понять Учиху. Это доводило её до истерики. Хотелось взвыть от ощущения собственной бестолковости. — Тогда какого чёрта ты пришла сюда? — голос прорвался сквозь стену бессилия и усталости. — Я не смогу обучать ирьёнинов лично, поэтому мне нужно было отдать свитки с рецептами и книги по медицине. Зачем ты покинул Коноху раньше срока? — немного помолчав, добавила девушка. Внутри всё зарокотало. Губы Учихи приоткрылись, пару раз сложились в какие-то короткие слова. Напряжённо вслушиваясь, Харуно наклонилась ближе, всматриваясь в бледное лицо. — Это моё дело. — Ты хоть понимаешь, чем это грозит? Тебе, Какаши… Что теперь говорить, какие оправдания искать? Я так не хотела, чтобы ты уходил, но теперь понимаю, что… «…без тебя было бы намного лучше.» — правдоподобная ложь едва ли не сорвалась с губ. — …это действительно то, чего ты хочешь, — совладав с собой, произнесла девушка. — Но почему-то вместо того, чтобы просто уйти, ты пытаешься всё испортить! Ты не мог потерпеть пять дней?! Всего лишь пять дней и у нас не было бы никаких проблем! Да как ты можешь чему-то учить меня, когда сам не понимаешь, что делаешь? — Сакура чувствовала, как колющая знакомая боль сковала горло. — Я шёл к тебе. Я не договорил тогда, — произнёс Саске, чуть прикрывая глаза. Его голос был таким тихим и хриплым, что Харуно пришлось наклониться ещё ближе, чтобы расслышать короткие фразы. И ещё. Его губы шевелились, не произнося ни звука. Испарина выступила на лбу, и Сакура испуганно протянула руку, чтобы проверить температуру тела. Выверенного движения чужой руки было достаточно, чтобы Харуно неуклюже осела на кровать, упираясь руками по обе стороны от Саске. Сбивчивое дыхание смешалось с редкими вскипающими всхлипами. Его рука плотно оплела талию девушки, притягивая ту ближе. Жар чужого тела, жест доверия и раскаивающийся взгляд обескуражили девушку. Саске осознал самое главное: пока он боролся с ядовитыми растениями, вброд переходил бурлящие реки и спал на сырой земле, ему совершенно некогда было продумать свою речь. — Если ты уйдёшь из Конохи, мне некуда будет возвращаться.***
Cветловолосая женщина кончиками пальцев небрежно ворошила письма гонцов. — Ябеды, — она укоризненно покачала головой, усмехаясь. — И что вы теперь выдвинете на международную арену? — Ну как «что»?! Суна не обеспечила мою ученицу охраной, а потому мне срочно нужно было заняться этим самой. — И ты выбрала бывшего нукенина, который через несколько часов был уже при смерти? Да он на метр впереди себя ничего не видел из-за твоего браслета! Подох бы под кустом, если бы один остался. — У нас есть Ямато! Вы шли по пятам за Учихой, а в отчёте напишем, что вместе. Ну, а мальчишка захворал, всякое бывает. — Мы были там только потому, что ты заставила меня беречь драгоценную задницу ученика! — Орочимару недовольно зыркнул из-под тёмных ресниц, затем расплываясь в оскале. — В обмен на желание, любое, помнишь? — То, что у тебя ученики непутёвые — это уже не я виновата. Видал, какую я девку воспитала, а? — Цунаде с размаху мазнула кулаком по худощавому мужскому плечу. Она хмельно захихикала, под укоризненный взгляд фиолетовых глаз врезаясь фарфором в чужую отёко собутыльника. И всё-то у них будет хорошо.