Give up love

* За ночь сизый туман до краев наполняет долину, и утром кажется, будто дом стоит посреди облаков. Джеймс просыпается ближе к шести, когда коченеют стопы и остывает одеяло. Пол холодный; босыми ногами до шкафа и обратно в постель - надеть на себя свитер и джинсы. Растирает ладони и дышит под ворот – Рэккер потягивается, разевая пасть, и запрыгивает к Джеймсу на колени, чтобы облизать лицо. - Доброе утро, - кулаком трет собаке бок и спихивает ее на пол, заставляя себя вылезти из кровати. Джеймс застывает перед окном, наблюдая, как где-то далеко, в густых серых облаках, поднимается солнце. Нажимает пальцем на запотевшее стекло, выводя JB, – клеймит солнце. Подбирает одеяло и открывает дверь комнаты. На чердаке тепло и сухо; Джеймс снимает с веревки платье Моники и вместо него на веревке развешивает одеяло, кладя его пятном вниз. Собаке интересно – она ходит за ним, подняв морду, и виляет хвостом каждый раз, когда Джеймс на нее смотрит. Рэккер усаживается под раковиной и напряженно слушает гул труб, по которым поднимается вода. Джеймс поднимается на носках и аккуратно покрывает подбородок пеной для бритья. Скрип половиц за спиной – пес глухо рычит, скаля зубы. - Доброе утро, - Тьяго вытягивается и хрустит костями, разминая спину. - Доброе. Бонд молчит, когда чужая ладонь треплет его по волосам и хлопает по шее. - В твоем возрасте уже бреются? – Тьяго собирает пену со щеки Джеймса и размазывает ее по своему лицу. - Да. И еще терпят домогательства от стариков, - Родригес смеется в ответ на шутку и тянется за бритвой. - Где душ? Джеймс наклоняет голову, сбривая щетину. - На первом этаже. И нет, я не пойду с вами, - фырканье. Родригес набирает в ладони воду и смывает серые хлопья пены; зачесывает назад мокрые волосы и, подняв край рубашки, вытирает лицо. Длинная белая полоска через весь живот, особенно заметная на загорелой коже, – Джеймс переводит взгляд выше, делая вид, что ему не любопытно. - Черт!.. – на подбородке – свежий порез. - Меньше пялиться надо было, - Тьяго отрывает кусок бумажного полотенца. – Дай сюда, - Джеймс покорно наклоняет голову, позволяя коснуться лица. Родригес практически обнимает его, поворачивая к себе за талию, и улыбается, глядя в зеркало. - Ты видел, Джеймс, что у вас за окном? У вас там… небо упало, - смешок. - Оно просто не выдержало вашего присутствия. - Оно просто завидует цвету твоих глаз, - Джеймс краснеет и отступает назад. - Я пойду, - Тьяго кивает и глотает воду из-под крана. Моника не создана для кухни: запах подгорелой каши слышен еще на лестнице, и, когда Джеймс входит в комнату, мама с силой сжимает в кулаке чернику, выдавливая сок на темно-коричневую овсянку. - Так же будет лучше, правда, Джеймс? - Конечно, мама, - он привычно целует ее в щеку и открывает окно, выветривая гарь. У нее алые руки, как будто перепачканные в крови; Моника трогает пальцами губы и оставляет неяркие отпечатки. Джеймс бросает в рюкзак пару яблок, застегивает молнию, хватает со стены ружье: - Я пойду, мама. - Возвращайся к обеду, - Моника апатично размешивает черные комки на дне кастрюли и поворачивается к Джеймсу, чтобы поцеловать его на прощание. От ее поцелуев на щеке – красные пятна. * Промерзшая земля хрустит под ногами; Рэккер носится возле Джеймса, пытаясь согреться, и громко лает, когда Бонд хлопает в ладони, играя с ним. Просто не надо было сюда возвращаться, - Джеймс порывисто выдыхает, опираясь о выступ. Надо было сказать отцу, что у него учеба, что он не может бросить все сейчас. Куда лучше было бы сбежать в лоно альма-матер, когда Джеффри готов был поддержать его в любом начинании, чем теперь каждое утро уходить от своей семьи. Джеймс не чувствует, что они родственники. В Шотландии слишком много тумана – через него трудно докричаться. Хотелось второго детства, хотелось заново пережить близость с отцом, хотелось любви матери, только как-то не вышло. Вместо улыбчивой и смешливой мамы каждое утро его встречает напуганная нервная Моника, которая не может никому помочь, потому что ей самой нужна помощь. И отец, который, казалось бы, должен был броситься к ней, перекладывает эту обязанность на Джеймса. У Джеймса ощущение, что он вообще не знает, кто эти люди. Соседний склон покрывается белой лавиной – пастух гонит овец на пастбище. Джеймс хочет быть шпионом, хочет умереть от чужой пули, чтобы отец и мама плакали над его телом, чтобы они задумались над своим поведением. Джеймс хочет иметь божественное право решать, кого оставить в живых, а кого убить. Джеймс хочет, чтобы его семья им гордилась, чтобы Моника прижимала руки к груди и плакала от счастья «Этой мой сын…» - Джеймс!.. – Тьяго вынимает изо рта сигарету и сплевывает на землю. - Что вы здесь забыли? – Джеймс растирает предплечья и ныряет в ворот свитера. - Тебя, - Родригес треплет его по волосам и кладет ладонь на затылок, нажимая на шею. - Вы обращаетесь со мной, как с собакой. - Ты и есть собака, Джеймс, - бросает окурок на землю и затаптывает его сапогом. – Одичавшая, голодная собака, на которую никто не обращает внимания. Джеймс замирает под его рукой и поджимает губы. - Давно это с Моникой? – Тьяго отпускает его, и Джеймс ежится от холода. - Что именно? - Давно она ведет себя как человек, нуждающийся в лечении? – совсем неудобно отвечать «Все время, пока я здесь», поэтому Джеймс отводит глаза и подзывает к себе пса. – Она ведь не всегда такая была, ты же понимаешь? - Откуда вам знать? – садится на камень и скрещивает ноги. - Я помню Моник, когда ей было восемнадцать. Знаешь, она ходила тогда по Женеве в длинных белых платьях… Очень красивой была и нижнее белье не носила, - Бонд оглядывается и приподнимает бровь. – Джеймс, господи, я был знаком с Эндрю еще в те годы, когда он считал, что белые носки идеально сочетаются с черной обувью, - Тьяго плотнее запахивает кожаную куртку, устраиваясь рядом. - Расскажите. - Мы тогда только начинали работать вместе, и нас отправили в Женеву на какую-то тоскливую конференцию, посвященную вопросам охраны окружающей среды. Эндрю всю дорогу ныл, что Швейцария – слишком скучное место для него, там, мол, нет ни одного приличного паба. Сидим вечером в кафе: где-то музыка играет, я курю, Эндрю пьет – и тут Моник, чистый ангел: голубые глаза, светлые волосы, тонкие ноги, пышная грудь… Эндрю наклоняется ко мне и говорит: «Если она не носит белья, я женюсь на ней». Она останавливается напротив нас, упирается руками в бока и тянет: «Все вы только обещаете», - Джеймс смеется и подставляет кулак под голову. - Вам нравилась мама? - Всем нравилась Моник. Есть такие люди, которые умеют найти подход к каждому. Она когда-то начала учить испанский, чтобы обсуждать со мной выходки Бонда, - Тьяго выбивает из пачки сигарету и быстро подкуривает. – Джеймс, сейчас просто не лучшие времена. Я понимаю, что тебя бесит Шотландия, но испытывать хоть какие-то чувства к своему дому – это уже хорошо. Это держит тебя. Ты знаешь, что где-то есть место, которое тебя раздражает, и оно никуда не денется, оно будет ждать тебя до того момента, пока ты не вернешься туда и не снесешь там все к чертям. Я о Мадриде помню только то, что там жарко и в барах не дают сдачу, - он запрокидывает голову и выпускает из губ кольцо дыма. - Вы давно не были дома? - Я уехал оттуда, когда мне было семнадцать, и больше не возвращался. - И вы не скучаете по родителям, по своей семье? - У меня было трое братьев и мать, которая тянула нас на своей спине. Я был самым младшим, и отец бросил нас, когда мне шел третий месяц. Испания отличается от Англии, Джеймс, и не только тем, что мы ведем вечные гражданские войны. Я впервые пошел на улицы года в четыре, потому что мама пришла домой и сказала, что нам сегодня нечего есть, и теперь каждый сам по себе. И, знаешь, мне и сегодня не приходит в голову ее обвинить. Она умерла, когда мне исполнилось шесть лет, и еще четыре года я провел в компании своих братьев, двое из которых зарабатывали проституцией, а третий – продажей наркотиков, - Джеймс ведет плечами и поднимается, разминая ноги. - Холодно?.. – Тьяго стаскивает куртку и протягивает Джеймсу. Секундная задержка, отведенный взгляд – быстро хватает и надевает, пряча пальцы в рукавах. – Один момент… - Родригес тянет его к себе за низ свитера, хлопает по бокам и достает из кармана пачку сигарет. Щелчок зажигалки – тонкая белая лента растворяется в воздухе. - Разве курение вас не убьет? - Думаю, ты убьешь меня раньше, - Тьяго улыбается и прищуривается, поднимая подбородок. – Нет? - Не знаю, я еще думаю над этим, - делает шаг к нему и, прищурившись, чуть запрокидывает голову. – Вы скверно себя ведете. Не как джентльмен, - Джеймс вынимает из губ сигарету и вкладывает фильтр в рот, делая затяжку. - Ну вот, теперь ты еще и куришь… Совсем на дно опустишься. - Какая жалость… - Бонд приоткрывает рот, выпуская дым. - Ты похож на хастлера, - Тьяго внимательно осматривает его и останавливает взгляд на пальцах, трогающих нижнюю губу. - Я вам не какой-нибудь мальчик за пять фунтов, мистер Родригез. - Да что ты… У меня двадцатка есть. Сможешь себе пиво и чипсы купить, - вытягивает из кармана смятое изображении Её Величества и оттягивает откос джинсов Джеймса, заправляя бумажку под его белье. - Если будешь себя хорошо вести - разрешу называть себя «папочкой» и буду приобнимать тебя за плечи. - Это мерзко, - тушит сигарету. - Джеймс, ты действительно боишься, что Эндрю откажется от тебя, узнав, что ты с кем-то поцеловался? - Я не боюсь, - Бонд застегивает куртку и поднимает воротник. - Хорошо, я поставлю вопрос по-другому. Чего ты боишься больше: того, что Эндрю будет в ярости, или того, что он никак не отреагирует? Повисает тишина. - Я понимаю, сейчас это еще не уложится в твоей голове, но ты постарайся запомнить, что я тебе скажу. Твой отец привез тебя и Моник сюда не потому, что он так уж любит горы, овец и сырость. Эндрю привез тебя сюда, потому что это его дом, и считает, что здесь он сможет вас защитить. Я не думаю, что ему придет в голову укорять тебя за то, кто ты есть. Он гордится тобой и будет гордиться, несмотря на то, что ты сделаешь. - Почему бы тогда ему не сказать мне это? - Потому что у вас в семье большие проблемы с выражением чувств. Джеймс отворачивается от Тьяго, закрывая ладонями уши. Добежать до края этого богом забытого острова, опустить стопы в ледяную воду и чувствовать, как жизнь сбивает ног. Подставлять рот под голодный ветер, съедающий каждое слово, и сушить мокрое лицо, подняв голову к небу. Убежать отсюда куда угодно. Скрыться. Уйти в тень. Никогда больше не оставаться на открытых пространствах. В Шотландии тебя может ранить любое слово. Джеймс сводит лопатки, будто закрываясь от Тьяго, и хмуро бросает: - Идите первым. - Почему? – встает, отряхивает джинсы и поднимает с земли рюкзак. - Ну, я буду высматривать на вашей спине место для кинжала, - Джеймс выпускает воздух через зубы и, подхватив ружье, быстро карабкается по покатому склону. Тьяго обгоняет его, и они молча идут вверх. Зелень уже отмирает: под ногами пожухлые пуки оборванной овцами травы, на одном из кустов висит клок белой шерсти - предвестник близкой зимы. Джеймс не сможет пережить зиму здесь. Под такой толщей снега, в такой прочной тишине будет столько времени на раздумья – вряд ли это приведет к чему-то хорошему. - Ладно, - взмахивает ладонью и останавливается, скрещивая груди на груди. – Если вы так хорошо знаете отца, знаете маму и вроде как понимаете, что тревожит всех шотландских подростков и меня в частности, почему же вы не приехали раньше? Тьяго не прекращает двигаться вперед; из его рта вырывается клуб белого пара, когда он взбирается на пригорок, и только оттуда, с расстояния нескольких десятков метров, он поворачивается к Джеймсу. - Как-то знаешь… Столько дел. Джеймс нагоняет Тьяго и становится с ним вровень: - Я тут вам почти доверяю, а вы такую дурость говорите. - Твой отец не звал меня, - отводит взгляд и вытягивает руку вверх, будто дотрагиваясь до белесого облака. – Ни разу. Мы не виделись три года. Я вообще начал думать, что он умер. Я узнал об этом месте уже после того, как мне отдали папку с его делами. - И вы не собирались разыскивать его? То есть, вам было вообще наплевать? - «Зачем искать того, кто найден быть не хочет?» - ведет плечом и растирает запястья. - Это Шекспир. - Точно, - усмешка. Тьяго опускается на корточки и нажимает пальцем на сырую землю. – Когда ты общаешься с человеком больше десяти лет, ты думаешь, что, когда ему понадобится твоя помощь, он позовет тебя… Джеймс толкает его в плечо и Тьяго, поддаваясь, заваливается на бок; садится напротив него, подзывает собаку, устраивает хаунда между ног и достает яблоко: - Почему вы не завели себе свою собственную семью? – Джеймс тычет в его сапог носком ботинка и поворачивает стопу внутренней стороной. - Ревнуешь к своей? - Вот еще. Просто… если бы вы, не имея родной семьи, решили создать свою – это было бы понятно. Почти человечно, - отхватывает сочный кусок и громко хрустит, пережевывая мякоть. - Привязываться к людям – это глупо, - Тьяго откидывает голову, закрывая глаза. – Как только ты начинаешь кого-то любить, появляется риск, что однажды этот человек решит, что ваши руки больше не подходят друг другу и ты занимаешь много места на его кровати. Хотя, это ты сам еще поймешь, что я распинаюсь… - он открывает глаза и протягивает руку к лицу Джеймса, чтобы вытереть каплю сока с подбородка; медленно облизывает свои пальцы и чмокает губами, выпуская фалангу изо рта. - Парень, с которым мы… - запинается на полуслове, и Тьяго кивает ему, показывая, что понял. – Мы очень близко дружили с ним, но в последний день он даже не вышел меня проводить. - Скажи спасибо, что он не разбил тебе морду, - смех; выбивает из пачки сигарету. – Нет ничего более отвратительного, чем прощания с человеком, который не отвечает тебе взаимностью. Ты хотел, чтобы он пришел к тебе и рыдал, смотря на твою удаляющуюся спину? Упал на колени и простер к тебе руки? А ты бы так повернулся к нему и сказал: «У нас нет будущего, у нас нет никакого будущего…». Чтобы все было так драматично, как любят девушки?.. - Джеймс тянется к Тьяго, и тот, улыбаясь, перекладывает сигарету в пальцы, выдыхая дым в его лицо. - Вам нравилась моя мама? У вас из-за нее столько опыта в этой области? – поднимает голову и скалит зубы, как от удачной остроты. Запал быстро остывает, когда он видит, как Тьяго невесело улыбается, отводя взгляд. - Нет, - он скрещивает на коленях руки, всовывая между зубов окурок, и повторяет с небольшим нажимом, дотрагиваясь до края куртки Джеймса. – Нет, Моник никогда мне не нравилась. Джеймс открывает рот, чтобы задать еще один вопрос, но пристыжено замолкает. - Эм… - обрывает себя и, покраснев, оседает на свое место, просовывая ладони в рукава. - Не знаю, что там творится в твоей голове, но ты нравишься мне не потому, что ты похож на своего отца, которого я когда-то очень давно любил. Тебе шестнадцать, ты блондин, у тебя голубые глаза, острый язык и худые плечи. Будь ты на пару лет старше, я бы уже занялся с тобой сексом, - обводит пальцем нижнюю губу и наклоняет голову набок. - Мне трудно представить отца… с вами. - Ну, ему, видимо, тоже, - Тьяго смеется. – У нас была такая односторонняя любовь, которую Эндрю долгое время успешно игнорировал… Ты охотишься? – кивком указывает на ружье. – Или просто с собой носишь, чтобы хулиганы не приставали? Презрительная усмешка. - Вы переводите тему. - Ага, - поднимается с земли и тянет Джеймса за руку. - Я похож на слезливую школьницу, которая любит поднимать тему ее неудачных влюбленностей? - А я похож на школьницу, которая влюбляется после неоригинальной похвалы цвету ее глаз? – теплая ладонь проходится по спине Джеймса. - Ну нет, что ты… Попадешь в то дерево? – указывает ладонью на покосившийся ствол и хмыкает, видя неуверенный кивок. – Тебя кто-нибудь учил стрелять? - Кому до меня было дело? – у Джеймса дергается щека, когда он упирается прикладом в плечо. От Тьяго идет тепло; он становится сзади, помогая прицелиться, и кладет ладонь поверх кисти Джеймса. - Будем стрелять в нижнюю ветку. Нужно увидеть в прицеле ту часть ветки, в которую ты хочешь попасть, потом подвести мушку, чтобы зафиксировать мишень… - вторая рука аккуратно ложится на талию Джеймса, прижимая его к Тьяго. – Я любил его пять лет, а потом однажды утром проснулся и понял, что больше так не могу. Теперь переложи пальцы на курок и глубоко вдохни. Крепко держи приклад – будет отдача… Это все было унизительно: таскаться за ним по всему свету, участвовать в его любовных приключениях, быть свидетелем на его свадьбе. Мне казалось, что я могу продать свою квартиру, свою машину, снять все свои деньги, чтобы отдать ему абсолютно все. Я бы мог кончить где-нибудь, ну… - В Шотландии, - Джеймс упирается лопатками в его грудную клетку и накрывает пальцы Тьяго своими. - К примеру, да, в Шотландии. Та еще дыра… И я понял, что это конец. Расслабься. Теперь стреляй. От оглушительного грохота с криком взлетают птицы; ветка сухо трещит. - Десять из десяти, мистер Бонд. - Я впервые попал, - Джеймс ошеломленно оборачивается к нему. - Я отличный учитель, правда? - …почему вы разрешили ему жениться на маме? Тьяго трет щетину и опускает ладонь в карман брюк Джеймса, пододвигая его ближе. - Потому что он хотел этого. Моник любила его в силу своих способностей любить что-то большее, чем красивые платья и отдых на Средиземноморье. Джеймс, это все не так просто… Даже если бы я сказал ему: «Послушай, я не хочу, чтобы ты женился на ней», он бы рассмеялся и ответил, что Моник – отличная партия, а я просто много выпил. А я не мог сказать ему ничего, понимаешь? - Вам не хотелось ему как-то отомстить? Тьяго цокает языком и отнимает руки от Джеймса. В голосе – глухая злоба: - Ты считаешь, что я распинаюсь перед тобой, потому что, трахнув тебя, я отомщу Эндрю? - Я не знаю, - Джеймс разводит руками и отходит на шаг. – Всю мою жизнь дело было в отце. Меня отдали в пансион, потому что мама решила, что ей важнее поехать с ним, чем остаться со мной. Из пансиона меня иногда забирала бабушка, которая делала это из материнской любви к моему папе. Меня забрали из колледжа, потому что отец решил, что нам нужно побыть вместе. Знаете, у меня на руках куча предпосылок считать, что вы хотите использовать меня, - поворачивается на носках и запрокидывает голову.- Да и что вы обо мне знаете? Вы впервые увидели меня вчера вечером… Губы кровоточат от нервных укусов – Джеймс быстро зализывает языком ранки, но все равно оттягивает мягкую кожу, отдирая кусочек. - А если я скажу, что Эндрю здесь ни при чем? - А я не поверю вам. - Печально… Смотри! – указывает вдаль, изумленно приподнимая брови. Олень наклоняет голову, принюхиваясь к траве. Красивые ветвистые рога, блестящая шерсть – здоровое, сильно животное. Рэккер прижимается к земле, обнажая клыки. - Ты ведь уходишь по утрам, потому что надеешься, что каким-то чудом убьешь кого-нибудь, сможешь прийти домой по локти в крови и похвастаться перед Моник, что ты тоже чего-то стоишь, что ты можешь ее защитить. Ты каждое утро убегаешь в горы, Джеймс, потому что тебе хочется показать Эндрю, что ты его сын, и ради этого ты готов пристрелить кого- нибудь. - Раз вы такой умный, пристрелите его сами. Давайте, а я сочиню легенду о том, как храбро вы вышли один на один против оленя. Возможно, даже расскажу, что вы в него попали, но он никак не хотел умирать, и вам голыми руками пришлось добивать его, - его колотит от гнева и обиды. – Отец будет очень рад послушать такую байку… - протягивает ему ружье. - Стреляйте же в него! – у Джеймса на глазах выступают слезы, и он, до боли напрягая горло, орет на Тьяго: - Стреляйте! Тьяго ухмыляется, переступая на другую ногу, и приподнимает бровь: - Стреляй сам, - он толкает Джеймса прикладом, впечатывая ружье в его грудь. – Ты хочешь быть героем – ты и стреляй. Хочешь быть наследником оружейника – будь им. Хочешь провести всю свою жизнь, общаясь с людьми, которые твоим оружием будут убивать детей и женщин, - вперед. Если ты видишь себя тенью своего отца, тебе нужно просто следовать по проторенной дороге. Джеймс вскидывает ствол, кладет пальцы на курок; прищурившись, разглядывает оленя в прицел. - Послушай, ты нравишься мне не потому, что похож на него. Ты нравишься мне, потому что у вас нет ничего общего. Ни грубого «р» в выговоре, ни цвета глаз, ни манеры вести себя. Вы разные, и я не могу понять, почему тебе этого не объяснили, - Тьяго походит к нему и дует на волосы. – Ты – это не твой отец. Ветер жалостливо завывает, и олень вскидывает голову, прислушиваясь к звуку. Небо цвета свинца и холодная серая земля – отличный фон для разлитого багрянца. Тьяго обнимает Джеймса со спины и смыкает на животе руки; губы мягко касаются щеки: - Ты никому ничего не должен доказывать, - дуло ружья подрагивает в воздухе. – Ты никому ничего не должен. Джеймс широко открывает глаза, встречаясь взглядом с оленем. Подтверждать, что ты чего-то стоишь, убивая других. Перемазаться чужой кровью, чтобы показать, что ты достоин быть частью этой семьи, этой страны, этой планеты. Принести жертву во имя своего отца. Действительно ли это та цена, которую Джеймс готов заплатить? Животное высоко задирает ноги, делая резкий скачок, и Джеймс опускает ружье, не делая попытки вырваться из рук Тьяго. - Где вы были эти шестнадцать лет? Тьяго утыкается носом в шею и крепче сжимает объятья. - Ну, для начала мне нужно было самому все это понять, Джеймс… Уже полдень. Давай возвращаться, - аккуратно забирает у Джеймса ружье и, показав зубы, поднимает руки, сбегая вниз. – Спорим, ты меня не догонишь? Джеймс смотрит на его спину и закрывает лицо ладонями, поднимая воротник носом. От куртки пахнет Тьяго. От Джеймса пахнет Тьяго. * Когда Тьяго открывает дверь, Моника привстает с кресла, делая вид, что она и до их прихода собиралась заняться домашними делами, но села отдохнуть буквально на секунду, и они застали ее в такой неподобающей лености. Монике важно произвести впечатление хорошей хозяйки, хорошей жены и хорошей матери, но она, к сожалению, выглядит только как женщина, которая не знает, что ей делать в этом доме. - Как вы прошлись, Джеймс? – целует воздух около его щеки и неловко отклоняется, чтобы услышать ответ. - Спасибо… - не успевает договорить; Моника взмахивает ладонью и, округлив рот, обращается к Тьяго: - Эндрю просил зайти к нему в кабинет. Без Тьяго комната пустеет – Джеймс ведет плечами, избавляясь от чувства незащищенности; Моника нервно оглаживает край платья, смотря куда-то в окно: - Все в порядке? – она касается пальцами рта и оттягивает тонкую кожицу губы. - Тьяго очень приятный собеседник. - Джеймс, ты можешь… Ты можешь не общаться с ним, - Моника кивает сама себе, скрещивая руки на груди, - если ты не хочешь – так и скажи. Я пойму. Отец поймет. Тебя никто не осудит, Джеймс… - Тьяго рассказал, что вы знакомы чуть ли не с начала времен, - робкая улыбка, которой он пытается сгладить ситуацию. - Он был хорошим человеком, - Моника вздергивает подбородок и опускает руки на живот. – Они с отцом всегда были очень близки… - пальцы чертят ломаную линию на подоле платья. – Ты всегда можешь отказаться, Джеймс, - она настойчиво пытается объяснить, что у него есть право выбора. – Тебе не обязательно сопровождать его. - Я не против, мама, - аккуратно придерживает ее локоть и мягко дотрагивается губами до плеча. – Не стоит так переживать. Они стоят на расстоянии шага друг от друга, когда Моника прижимает запястье к губам и начинает беззвучно плакать, приоткрыв рот. - Мама?.. – беспомощно обнимает ее и позволяет уткнуться носом в свою шею. – Мама, что случилось? – в отдалении хлопает дверь кабинета: - Это мой сын, Тьяго! Господи, это же мой сын!.. Джеймс ждал чего-то подобного: вот отец видит, как Родригес обнимает Джеймса, и, с досадой хлопнув по раме окна, потирает пальцами лоб «Этому ли я тебя учил?!»; они входят в дом, и он набрасывается на них: «Как ты мог, Джеймс?! И ты, Тьяго! Как ты посмел! Это мой сын! Господи, это же мой сын!». В воображении Джеймса голос отца был переполнен гневом и презрением, отец был оскорблен и жаждал мести, только сейчас его реплика звучит как жалостливая просьба. Роль разъяренного родителя играет Тьяго: под его ногами громко скрипят ступени, и он со злостью бросает: - Вот именно! Это твой сын, Эндрю! Это, черт тебя подери, твой сын! – он застывает на последней ступеньке, и отец перевешивается через перила, немо умоляя о чем-то. Родригес сжимает в кулаке обрывок бумаги и медленно выдыхает, едва кивая Эндрю. - Спасибо, Тьяго… Засовывает в карман кусок тетрадного листа и щелкает пальцами, обращая на себя внимания Джеймса. - Мне надо в Гленс. Поедешь со мной, - даже не заставлять себя сымитировать вопросительную интонацию. Тьяго открывает дверь и оборачивается, занеся ногу над порогом: - Ключи в правом кармане. Дай. Моника отстраняется от плеча Джеймса, чтобы поправить ворот его свитера и украдкой вытереть слезы. Ей стыдно плакать при отце, ей стыдно при нем разговаривать, показывать, что ей нужна его поддержка и помощь. - Ты можешь… - ее губы быстро двигаются, и она нечленораздельно бормочет что-то ему на ухо. «Останься, останься, не уезжай, мне страшно», - ногти впиваются выше локтя, и мама прижимает его к себе. - Моника! – отец окликает ее требовательно: так зовут к себе собаку, убежавшую слишком далеко. – Мне нужно с тобой кое в чем посоветоваться… Развлекайся, Джеймс, - широко улыбается и крепче ухватывается за перила. – Нужны деньги? - У меня есть, спасибо. Пока, мам. Моника машет ему рукой, как будто она поднимается не по лестнице, но по корабельному трапу, и уезжает на несколько месяцев плавать по свету. - Пока, Джейми. Тьяго придерживает перед ним дверь и протягивает ладонь: - Ключи. - Почему вы спорили? – вкладывает связку и останавливается у машины. - Не твое дело. В салоне холодно; Джеймс растирает руки, и, отвернувшись к окну, упирается лбом в холодное стекло. Тьяго, наверное, все-таки чувствует желание извиниться за резкость, но его хватает только на: - Мне нужно пять минут тишины. Ты можешь их обеспечить? – кивок. – Хороший мальчик. Мерседес заводится ровно, и Тьяго плавно нажимает на газ, выводя автомобиль на дорогу. Видно, что о машине заботятся: отполированная приборная доска, чехлы для сидений, пахнущие химчисткой, пачка салфеток для протирания зеркал. Щелчок зажигалки; Тьяго приоткрывает окно, выпуская дым. - Прислали сообщение из центра, мол, я должен забрать товар из города. И Эндрю попросил, чтобы я взял тебя с собой: посмотришь, как взрослые решают дела. - Ну, если вам не нравится моя компания… - смешок. - Хорошо, я помогу твоей самооценке: мне нравится проводить с тобой время. Но я не думаю, что тебе так уж необходимо узнать, как именно ругаются ирландцы, отдавая оружие. Даже несмотря на заверения Эндрю о том, что это у тебя в крови. Джеймс поворачивается к нему и поправляет волосы: - Я могу посидеть в машине, если вас так беспокоит мой моральный облик. А потом вы сводите меня в кино. От реплики Тьяго тянет изумлением: - Вы хотите свидание, мистер Бонд? – выкидывает окурок в окно и включает радио. - Нет, конечно, нет. Я большой поклонник кинематографа… - Джеймс широко разводит ноги, съезжая по спинке кресла, и закрывает глаза, подсунув руки под голову. - Джеймс?.. – Тьяго мягко дотрагивается до его колена и перехватывает руль другой рукой. – Ты хочешь, чтобы мы бесславно погибли, вылетев с трассы? Ты серьезно думаешь, что из жалости к твоим увечьям я приглашу тебя в кино? – слабая улыбка – Джеймс с интересом смотрит на него, пододвигаясь к краю сиденья и перемещая его ладонь выше. - Возможно. Возникает пауза: Родригес внимательно смотрит на него, как будто спрашивая «А ты вообще знаешь, что делаешь?». - Рискованно. Ведь у тебя впереди отличное будущее. О каком будущем можно говорить с жертвой дорожного инцидента? – Тьяго отворачивается от него, сосредотачиваясь на едущей впереди машине, но не убирает руку. - Может, я хочу увидеть, как вы будете оплакивать мое тело, - фырканье. - Я старый извращенец. Я воспользуюсь тобой… - пальцы чуть надавливают на внутреннюю сторону бедра, и Тьяго ведет рукой выше. – А потом буду говорить всем, что у тебя губы красные не от того, что я тебя целовал, а потому что ты в последние мгновения своей жизни читал молитвы. Джеймсу хочется свести ноги и поймать его ладонь, прижать ее к коже; Джеймсу хочется, чтобы Тьяго переложил руку и плотно надавил на ширинку. Джеймсу хочется, чтобы эта игра стала чуть более реальной. Закусывает щеку изнутри, глядя, как пальцы медленно обводят шов брюк и, продвинувшись вверх, застывают между бедер. - Почему же ты не зовешь на помощь, целомудренная школьница? - Ну… - хрипло; облизывает пересохшие губы, - я зову. Просто никто не слышит. Тьяго смеется и убирает ладонь с бедра. Холодно. - Ладно, будем считать, что меня убедил пафос твоей речи и ее аргументированность, а не то, насколько горячо у тебя между ног. - А вам нравятся только школьницы? Мне, может, юбку найти… - протяжный стон. - Тебя этому в школе учили? У вас был предмет «Грязная риторика для начинающих»? Или это тебе так сильно хочется мне понравиться?.. – у Джеймса краснеют щеки. – Оу, это очень мило… - Тьяго треплет его по волосам и задерживает руку на щеке, поглаживая скулу. – Вообще, мне очень несимпатичны малолетки. Подростки толком не умеют влюбляться: чувствуют волнение в животе и принимают его за чувства. А это, может, их мочевой пузырь дает о себе знать... – сбрасывает скорость на повороте и касается пальцами мочки уха Джеймса. - Они похожи на птенцов: как только начинают ощущать нечто большее, чем желание есть, спать и называть преподавателей мудаками, они отдают себя первому встречному, любому, кто хоть как-то похож на их идеал. «Он, безусловно, урод, но зато мужчина, как и мой воображаемый принц». Джеймс смеется. - Если вы настаиваете, я не буду в вас влюбляться. Я даже не буду присылать вам открытки на день Святого Валентина. - Очень громкие слова для человека, чьим поведением управляет его член… - убирает ладонь с лица и тянется за пачкой. – Прикури мне? - Почему мне с вами так просто общаться? – передает Тьяго сигарету. - Потому что я хочу, чтобы ты чувствовал, что я тебе не враг? - А кто вы мне? Преданный рыцарь? – Джеймс щурится от едкого дыма. – Где же ваш конь в таком случае? Пока я вижу только маленькую пони, - стучит по двери машины. - Мерзавец, - Тьяго широко улыбается. - Я хотел огромную тачку, чтобы ездить по бездорожью, возить на ней дорогих проституток и курить сигары, но все мои мечты закончились, когда я увидел эту машину для педиков. На ней разве что радуги нет… Она позерская, но мне моя пони нравится, - по-доброму усмехается и трет кистью руль. - Я бы хотел Астон Мартин… - Неплохо, - одобрительно кивает. - Представляешь, в один прекрасный день ты в великолепном смокинге, который будет таким неудобным, что ты сможешь в нем только стоять, с роскошной девушкой, не закрывающей рот, с дорогим пистолетом под пиджаком будешь ехать куда-нибудь по направлению в Лондон, чтобы отчитаться о завершении миссии, - вжимает педаль в пол, резко обгоняя другую машину. – Джеймс, послушай, я приехал сюда, чтобы защитить вашу семью. И, собственно, я хочу защитить тебя. Ошибки Эндрю не тобой совершены и не ты за них должен отвечать, - отдает Джеймсу сигарету. - А вы можете пообещать мне это? Или все только на словах? - Минуту назад ты говорил, что не собираешься в меня влюбляться, но уже требуешь от меня признаний. - Минуту назад я не знал, что вы позиционируете себя как защитника меня и моей семьи. Тьяго ударяет по тормозам, останавливая машину на обочине. - Хорошо, - он протягивает Джеймсу руку и сжимает его ладонь. – Я клянусь, что защищу тебя, чего бы мне это не стоило. Этого хватит? - Думаю, да. Джеймс рассеянно улыбается, пряча руку между коленей. Остаток пути до Гленса они проводят в тишине. * В городе пахнет плесенью и шестнадцатым веком: брусчатка, низкие каменные здания, из паба на главной улице выходят трое мужчин в килтах, и один из них спрашивает, что Мэри решила насчет войны с Англией. Гленс – отличное место, где главными развлечениями служат алкоголизм и самоубийство. Очень вдохновляющая частичка Шотландии. - У вас есть карта? – Джеймс засматривается на подростков, подпирающих стену, и ловит сальную улыбку одного из них. - Чтобы найти ирландский квартал, карта не нужна… Если слышишь, что где-то громко матерятся, бьют стаканы и наперебой горланят «Деву Марию» - знай, там точно обосновались наследники Эйры, - Тьяго притормаживает около хастлеров и открывает окно. – Эй, дети, хочу выпить Гиннеса! - Может, мне пригласить тебя на бокальчик, дядя? – громкий смех. – По улице до конца и направо, - парень пожимает плечами и лениво отрывается от стены, чтобы подойти к окну машины и забрать двадцатку. Цокает и переносит вес на одну ногу: - «Неа, к католикам никто не приезжал за последний месяц. Это точно, я здесь каждый день стою». Это и скажу, если спросят, - подмигивает Тьяго и опускает руки на стекло. - Сообразительный мальчик. Ну иди, друзья тебя заждались, - Родригес мягко хлопает его ладонью по щеке, и подросток обиженно поджимает губы. - Я мог бы лучше него отработать. Джеймс фыркает и забрасывает ногу на ногу: - С чего ты взял, сопляк? Вали давай. Парень прячет деньги в куртку и поднимает воротник, отворачиваясь от машины. - О, мистер Бонд, решили продемонстрировать свой опыт участия в драматическом кружке и подыграть мне? Или вам просто нравится роль опущенного на дно мальчика из благополучной семьи, который вынужден отсасывать мерзким жирным мужикам, чтобы выжить? – Тьяго медленно поворачивает руль, выезжая на узкую улицу. - Кто вас знает, мистер Родригес. Вдруг бы вы решили снять и его, а я не привык делить гонорар, - Джеймс приподнимает бровь, чуть улыбаясь, и Тьяго щерится в ответ: - Я бы спросил твоего мнения на этот счет. Тебе же работать, а я уважаю профсоюзные интересы и нужды. - Я не люблю делиться. И не люблю быть вторым, - Джеймс подбирает ноги и закрывает глаза. – Я был бы плохой шлюхой. - Не огорчайся, Джеймс, - ерошит его волосы и тормозит машину. – Послушай, я выйду минут на пять, может, чуть больше. Постарайся ни с кем не заговаривать, будут приставать – игнорируй. Я закрою машину, хорошо? Джеймс кивает; приготовления Тьяго кажутся сумбурными и нервозными: он берет сигарету, достает ключи, легко дотрагивается до колена Джеймса, прощаясь, щелкает замком и открывает дверь паба - секунда, когда другой мир, состоящий из выпивки, драк и перебранок, выплескивается на улицы Гленса. Джеймс все помнит другим, но, наверное, это сентиментальность времени: улицы в детстве казались менее грязными, дома казались выше, а люди были похожи на великанов, готовых сокрушить любого, кто посягнет на их землю. Последний раз он был здесь с отцом; ему, ребенку, укутанному в шерстяное пальто и алый шарф, только девять лет, и он с каким-то тайным восторгом смотрит на Эндрю, который стучит пальцем по витрине в музее и тихо говорит: «Посмотри, Джеймс, это – наш фамильный герб». Джеймсу хотелось быть частью этой истории, этой семьи, которая на своем щите изобразила оленя, поднявшего голову: - …ты должен понимать: это не только для красоты. Это символ, Джеймс, олицетворение силы, быстроты, гордости, храбрости… В нашем гербе заложен и другой смысл: олень учуял опасность, но он не убегает; он остается стоять, чтобы встретить врага лицом к лицу. Наша семья, Джеймс, всегда сражается до последнего. Мы никогда не сдаемся… - Джеймс с восхищением смотрит на обведенное позолотой животное на алом фоне, и прижимается к отцу, который повторяет, только теперь уже сам себе: «Мы никогда не сдаемся…». Может быть, здесь Эндрю больше верит этим словам и находит в себе силы продолжать следовать им, - Джеймс смотрит, как компания пьяных проталкивается в паб, выталкивая Тьяго и какого-то мужчину. - …это невозможно, - Тьяго скрещивает руки на груди и отклоняется назад. - Друг, я же не вести с тобой дискуссии пришел. Мне сказали передать – я и передал, понимаешь?.. Ты уже сам решай. Свяжись с ней, в конце концов. Родригес недовольно морщится и протягивает ладонь для рукопожатия. - Хорошо проведи время, друг. Работа не главное. Это же Шотландия, в конце концов, тут никто не работает, - ирландец смеется и хлопает себя по бедрам. Когда Тьяго садится в машину, по салону разливается запах пива и типичного ирландского недовольства всем на свете; Родригес цокает, разминает пальцы и стучит по рулю, обдумывая что-то. - …а что вас так из себя вывело? - Хочешь меня утешить? – резко оборачивается к Джеймсу и упирается рукой в его кресло. - Нет, просто теперь у вас есть пистолет. Мне бы не хотелось ввязываться в неприятности с человеком, у которого есть пушка, - смотрит прямо, не отводя взгляд. - Показать? – Тьяго сразу расслабляется и опускает плечи, становясь человеком, а не взбешенным животным. - Да, похвастайтесь. Родригес приподнимается над сиденьем, достает из-за пояса пистолет и перекладывает его в ладонь Джеймса. - Тяжелый, - качает в воздухе и обхватывает рукоятку: - Заряженный? - Нет, знаешь, мне просто дали пустой ствол, чтобы я им овец пугал… Джеймс внимательно осматривает корпус и проводит пальцем по курку. - Какая это модель? – дышит на пистолет и с удовлетворением смотрит, как металл покрывается матовой патиной. - Это вальтер. Почти как Вальтер Скотт: попадает в самое сердце. - Не верю, что это ваша собственная мысль, - Джеймс обхватывает двумя руками пистолет и целится в стекло. - Это любимая шутка твоего отца. - Он пользуется вальтером? Тьяго ведет плечом и опускает спинку кресла. - Нет, вальтер для него слишком… слишком мужской пистолет. Когда у тебя в руке Р99, тебе хочется сначала выстрелить в кого-нибудь, а потом выбить ему зубы стволом. Твой отец по-другому действует. - О, - округляет рот и переводит взгляд на Тьяго. – Значит, это ваш способ работы? Родригес осекается, и у него дергается щека, когда он отворачивается от Джеймса. - Мы торгуем оружием, а не пользуемся им. Джеймс усмехается и направляет пистолет на мужчину. - Слишком много ошибок, мистер Родригес. Вы лжете мне, - аккуратно обводит дулом ухо Тьяго и наклоняется к нему, чтобы тихо произнести: - Я не люблю, когда меня принимают за идиота. - Мистер Бонд, вы должны понимать: у меня четкие инструкции, - Тьяго едва улыбается и сцепляет пальцы в замок. – Я не могу открыть вам всего, пока не доказана ваша лояльность короне. Были сведения… были сведения, что вы работаете на террористов. - Я потратил на эту работу всю свою жизнь, Тьяго! – голос Джеймса театрально надламывается. – Я отказался от семьи, от детей, я отказался от гражданства, и что предлагает мне правительство?! – ствол упирается в шею, и Джеймс пододвигается ближе к Тьяго, кладя ладонь на его бедро. - Сказку о торговцах оружием, в которую не поверит даже ребенок… Мистер Родригес, вас выдают глаза. У вас глаза убийцы, у вас глаза смерти… - ладонь соскальзывает между ног, и Джеймс нависает над Тьяго, слушая учащенное дыхание. - Отлично сыграно, - наклоняет голову, подставляясь под губы Джеймса, и улыбается, приоткрыв рот: - Я почти поверил. - Я могу быть очень убедительным, - удовлетворенно усаживается обратно и кладет пистолет на ноги Тьяго. – Почему вы не испугались? Думаете, я не смог бы выстрелить? Родригес убирает пистолет в бардачок и, изгибаясь, заправляет свитер в джинсы. - Убийство – это всегда вопрос стиля. Даже в кино злодеи не сразу убивают главного героя, и не только потому, что сценаристам надо растянуть сюжет на сиквел; когда ты ненавидишь кого-то и год за годом переживаешь свою ненависть, просто выстрелить этому человеку в затылок кажется уже недостаточным. Хочется спецэффектов, постановочных сцен, пафосных монологов, - перекладывает пачку сигарет в карман и достает ключи из зажигания. – Пойдем, поедим. Я когда вижу ирландцев, сразу о голодовках вспоминаю… - Тьяго хлопает по крыше машины и указывает на вывеску в конце улицы. - Продолжайте?.. – Джеймс подходит ближе к нему, и Тьяго легко обнимает его за плечи, как будто они ходили так тысячу лет. - Да. В общем, представь, если бы ты действительно в меня выстрелил. Я же тебе нравлюсь, Джеймс, ты стал бы переживать, что по салону моего прекрасного автомобиля разлетелись куски моего не менее прекрасного черепа. Потом бы вдруг оказалось, что на тебя попала моя кровь. Ты убежал бы, попытался бы спрятаться от полиции, а потом обнаружил, что на тебе – моя куртка, мой запах, у тебя во рту – привкус моих сигарет. И тебе уже никак от меня не избавиться, тебе придется переживать мою смерть раз за разом, укорять себя, терзаться чувством вины… Неизвестно, кому из нас было бы хуже, Джеймс. - Вам слишком льстит то, что вы мне нравитесь, - скалится и запрокидывает голову. – Вы, похоже, считаете, что это может спасти вас от смерти. - Ну конечно, - Тьяго смеется и щурится, когда Джеймс неуверенно опускает ладонь на его талию. – Есть легенда, что первая любовь подростков может лечить рак. - Как смешно, - Джеймс фыркает и послушно заходит первым. С потолка свисают веники зверобоя и шалфея; блестит натертая парафином барная стойка, и хозяин, вытирая о передник мокрые руки, приветственно кивает им. - Иди сядь куда-нибудь… Выбирает столик у окна не только потому, что Мерседес Тьяго, криво припаркованный у обочины, выглядит выпавшим из другой эпохи. Джеймсу хочется придумать автомобилю целую историю: агенты скрывались от погони и тщетно меняли город за городом, чтобы не попасться, а теперь они застряли в Гленсе, потому что дальше бежать некуда. Вторая причина, по которой Джеймс садится у окна… - Ты здесь сел, чтобы все на нас пялились? – Тьяго с притворным укором смотрит на него и протягивает бокал. - Вдруг вы решите надругаться надо мной. Мне нужны свидетели, - у пива мягкий вкус с горчинкой – облизывает пену с губ и пододвигает к себе тарелку Тьяго. – Это можно есть? - Судя по тому, что мне сказали, это ирландский пирог с сыром и картофелем, - Родригес отламывает кусок и тщательно пережевывает. – Первое ирландское блюдо, в состав которого не входит пиво, ты посмотри… - смешок. - У вас куча предрассудков насчет ирландцев, знаете… - Джеймс прикрывает рот ладонью. – Что, если бы вас априори считали живодером, который убивает быков ради развлечения? - Господь с тобой, Джеймс, испанские быки обожают умирать! Коррида – это лучшее, что случается в их жизни, - подпирает щеку кулаком и делает глоток. – Если бы я был быком, я бы тоже позволил себя убить. Влачить существование, чтобы стать потом куском ветчины? Кому это нужно? - Вы не похожи на быка, - вытирает пальцы и дотрагивается до виска Тьяго, поправляя его волосы; спокойная улыбка и вслед за ней – ладонь поверх руки Джеймса. – Скорее, вы похожи на льва. - Прекрасный комплимент, дарлинг… - запрокидывает голову, и пальцы съезжают вниз по щетине к кадыку. - Знаете, что когда вы пьете, вы говорите с ужасным испанским акцентом и называете меня «дарлинг»? - А тебе не нравится? – Тьяго пододвигается ближе, позволяя положить ладонь на свой затылок. - Я смогу пережить. У Джеймса краснеют щеки. - Ну что, отпустишь?.. – Тьяго смотрит ему в глаза, и Джеймс, смущаясь и отводя взгляд, закусывает щеку изнутри. - Нет, не отпущу, - улыбка в ответ. Пальцы медленно проходятся по позвоночнику и, замерев на шее, легко поглаживают кожу. – Нам надо сфотографироваться, чтобы я всем потом мог рассказывать, что приручил льва. Тьяго ухмыляется и отклоняется на спинку стула – ладонь спускается к ключицам, и Джеймс, толкая его в плечо, убирает руку. - Будешь еще что-нибудь? – собирает остатки пирога и, широко открыв рот, облизывает пальцы. - Нет, спасибо, - Джеймс одним глотком осушает бокал, встает из-за стола и с недоумением приподнимает бровь, глядя на протянутые деньги. – Это за то, что я был так любезен с вами? - Не входи в роль моего мальчика, дарлинг, - смешок. – Я допью, а ты рассчитайся. Неизвестно откуда взявшееся послушание – благодарит за обед, смеется с какой-то шутки про шотландцев, отдает деньги и оборачивается, чтобы идти обратно, но застывает. Джеймсу хочется растянуть этот момент: холодное осеннее солнце ласково трогает через стекло лицо Тьяго; он, прикрыв глаза, подставляется под свет и рассеянно водит ладонью по столешнице, стирая какой-то узор. Тьяго впервые выглядит умиротворенным и спокойным: лениво тянется за бокалом, ведет плечами, удобнее устраиваясь на стуле, забрасывает ногу за ногу и пододвигает пепельницу. Тьяго красивый – резкая вспышка и вслед за ней почти болезненная тяжесть в животе; Джеймс усаживается на высокий стул и просовывает руки между колен, борясь с желанием подойти ближе и потрогать Родригеса. Изучение литературы и искусства пропало даром: у Тьяго нет ни правильных черт лица, ни тонкой талии, ни худых рук; он не байроновский юноша и не страдалец Гете – его не нарисуешь, о нем не напишешь стихотворение. Зато на него можно смотреть: рельефные мышцы, сильные руки, напряжение во всем теле – он выгибает шею и улыбается краем рта, выпуская клуб дыма. Тьяго не похож на утонченных британцев, которые боятся грязи и сплетен, он не переодевается к обеду, он не выключает свет, занимаясь сексом, - Тьяго дикий. Джеймсу не хочется писать о нем, сочинять о нем, Джеймсу хочется положить пальцы ему в рот и узнать, как долго Тьяго не зарычит на него. В горле перехватывает: Тьяго поворачивается к нему и, осклабившись, указывает подбородком на его место. - …мне прямо одиноко, когда ты меня бросаешь, - поправляет свитер, забирает со стола пачку сигарет и перебрасывается парой слов с хозяином, спрашивая, где здесь кинотеатр. - Как быстро вы привязываетесь к людям, - придерживает дверь перед Тьяго и отстает на шаг от него, чтобы застегнуть куртку. - Юноша, вы раните меня своей иронией. Надо сбить с тебя спесь, что ли… - в пригласительном жесте отводит руку – Джеймс недолго раздумывает и подходит к нему, позволяя обнять себя. – Могу вот, к примеру, сказать, что этим «дарлинг» я называл твоего отца. - Это слишком низкий прием, - фыркает и вытягивается, чтобы вынуть изо рта Тьяго сигарету. - Нет, я серьезно. Когда мы впервые встретились, мой английский был так же ужасен, как испанский Эндрю. Он был во власти приятного заблуждения, что раз уж он принадлежит Короне, то все, совершенное им, является чуть ли не идеальным… - аккуратно опускает руку в карман куртки и находит ладонь Джеймса. – И мы очень долго сражались с произношением друг друга. Эндрю корчился каждый раз, когда я пытался произнести какое-нибудь слово с «р» так, как будто я изгонял из него бесов. - Ну, когда вы контролируете себя, акцента почти не слышно… - бурчит куда-то в воротник куртки. - Да, потому что я способный ученик, - Тьяго ведет носом по виску Джеймса и давит смешок. – Но что касается Эндрю, я до сих пор боюсь, что он может вызвать дьявола своим испанским… В общем, одно из самых трудных слов для меня было «darling» с непроизносимой «р», и Эндрю выходил из себя каждый раз, когда слышал, как я коверкаю звуки. Поэтому однажды вечером он пришел ко мне, сел напротив и сказал, что не уйдет, пока я не произнесу это слово правильно. - И что? – Джеймс облизывает губы, когда Тьяго обхватывает ладонью его средний палец и медленно массирует фалангу. - Я пять часов смотрел ему в глаза и называл его «дарлинг». И это был тот неловкий момент, когда я осознал, что твой отец вообще не понимает намеков. Смех. - Ладно, стойте, - Джеймс останавливается напротив Тьяго и склоняет голову набок. – Вы знаете, что сейчас признались, будто не просто так называете меня «дарлинг», а действительно вкладываете в это смысл? Тьяго нагибается к его уху и с тихим смешком отвечает: - Да, дарлинг. - Здорово, - улыбка – возвращается на место и сгибает руку в локте, чтобы поймать кисть Тьяго. На них никто даже не оборачивается, когда они едва тянутся по улице. Сначала этому месту дали имя, и уже потом отстроили тут кинотеатр «Octopus»: перекрученные вены электропроводов похожи на громадные щупальца, которыми старое здание из последних сил цепляется за город. Второй этаж здания косится на них черным слепым окном, забитым досками, а кривая стена жалостливо молит о сносе. Странно, что через разбитые каменные ступеньки еще не пророс вереск, а кассу не облепил мох. - Я ожидал чего-то подобного, - Тьяго стучит пальцем по надписи «Касса» и в ожидании облокачивается о подоконник. – Вообще, удивительно, что здесь есть электричество. Иногда у меня возникает ощущение, что в некоторых частях Шотландии до сих пор не знают об изобретении телефона. - Вы задеваете мои национальные чувства, - в окошке показывается нечесаная рыжая голова, и вслед за ней – недовольный хриплый голос: - Слушаю? - В кино хотим. - Мест нет. Тьяго раздосадовано выпускает воздух через зубы, отходит на шаг назад, занося руку, и ударяет кулаком в перегородку. Дребезжание стекла – кусок отваливается в руки парня, от изумления открывшего рот. - А если ты посмотришь тщательнее? - Ну, тогда я, конечно, найду одно-два местечка, - просовывает под решетку окна две бумажки и взмахивает руками, когда Тьяго отдает ему деньги: - За счет заведения, мистер, за счет заведения… - Спасибо, - полуулыбка. - Вы мой герой, - Джеймс забирает у Тьяго билеты и дергает за хлипкую дверь. – Рука не болит? Может, нам стоит ее обработать? - Само заживет, - Тьяго касается ладонью между его лопаток и чуть нажимает, толкая вперед. - А вы не боитесь, что он позвонит в полицию? - Полиция в ирландском квартале? Не смеши меня… На вид ему лет двадцать-двадцать пять; парень, всем своим видом изображая глубочайшие извинения, улыбается им и забирает у Джеймса билеты: - Давно в Шотландии? - Две дня, - Тьяго засматривается на ретро-плакаты и щелкает языком, узнавая молодую Дитрих. - Шестнадцать лет. - Соболезную, парень, - ирландец сочувственно касается плеча Джеймса и указывает ладонью на дверь. – Сегодня смотрим «Ангела» с Марлен… Моя девушка попросила, вы уж не обессудьте. - Хорошая девушка с хорошим вкусом, - Тьяго ерошит волосы Джеймса и проходит мимо него в зал. – Мы наверх пойдем, ладно? - Окей, только уберите за собой... - Не вопрос, - Родригес смеется, перешагивая через две ступеньки. - …«уберите за собой»? – повторяет Джеймс, первым проходя по ряду. - То есть, по-твоему, мужчины моего возраста ходят в кино с мальчиками, у которых джинсы спадают с бедер, чтобы наслаждаться фильмами? – приподнимает бровь и падает рядом, скрещивая ноги. - Простите, у меня не было полового воспитания в школе. Все время уходило на математику и логику, - отворачивается, насупившись. - Не злись, - Тьяго тянет его к себе за ворот, как собаку за ошейник, и кладет ладонь на затылок. – Чаще всего такие сеансы заканчиваются минетом. - Тут же места мало… - громкий смех. - Я вижу, в тебе заговорил профессионал!.. Чего только не сделаешь ради любви, включая минет в кино. Ну или, не знаю, мы могли бы заняться петтингом и испачкать эти антикварные сидения… Джеймс наклоняет голову набок, но не переспрашивает. - Петтинг – это что-то вроде секса без проникновения. Когда, к примеру, ты не хочешь говорить, что девочка тебе не дала, хотя ты убил на нее два часа, ты говоришь, что у вас был петтинг, - Тьяго ухмыляется, глядя, как Джеймс задумчиво прикусывает губу. – Прекрати об этом думать. Особенно с моим участием, - хлопает по шее и чешет костяшками пальцев челюсть. - Не могу, - страдальчески изгибает брови. - Нет, Джеймс, дрочить в первый раз в темном кинотеатре – это не романтично и неинтересно. Мне было бы любопытно посмотреть, как ты зажмуриваешься и кусаешь губы, стараясь не застонать, как тебе потом стыдно будет, когда ты увидишь, что испачкал меня, как ты потом ко мне потянешься… - Замолчите, - Джеймс закрывает лицо ладонями и, широко расставив колени, опускается вниз. Сердце бьется слишком быстро, и воздуха не хватает. - Джеймс?.. – осторожно дотрагивается до его локтя. – Послушай, я просто решил, что… - Да замолчите же, - делает два глубоких вдоха, поднимается и расстегивает куртку, высвобождая руки. – Хорошо, играем дальше, - у Джеймса блестят глаза, и он касается покрасневших губ большим пальцем. - Что это сейчас было? – Тьяго проводит по его волосам и мягко улыбается, когда Джеймс позволяет оставить ладонь. - Это я представил, что вы действительно можете так сделать. Тьяго щурится и скалит зубы; свет гаснет. В темноте проще: Джеймс не видит его лица, его ухмылки, не слышит его голоса с постоянной вопросительной интонацией «Ты знаешь, во что ты со мной играешь?»; Джеймс пододвигается к Тьяго, и тот, усмехнувшись, поднимает руку, чтобы обнять его. - Это слишком похоже на свидание. - Смиритесь с этим. Я никому не расскажу, - Джеймс поворачивается к экрану, чтобы впервые в жизни увидеть Марлен Дитрих, выходящую из копии машины Тьяго. Все слишком взаимосвязано: вполне вероятно, Тьяго имеет какое-то отношение к этой красивой женщине с тонкими бровями и острыми скулами; может быть, он ее не родившийся сын, который унаследовал ее умение накалять обстановку и играть другими людьми. Может быть, Тьяго водил ее под руку, может быть, Тьяго танцевал с ней и целовал ее. Ведь в его жизни однозначно должны были быть женщины, которые любили его и которых он потом отвергал. Спал ли он с ними? Спал ли он с мужчинами, чтобы утешиться? Джеймс исподтишка изучает Тьяго и сглатывает, когда тот прикрывает глаза, слыша томное «Что же случилось, дарлинг? Разве это не Франция?» Страшно, что откажет, но слишком уж хочется: Джеймс прижимается к его плечу и, как бы случайно положив ладонь поверх колена Тьяго, замирает в ожидании реакции. Тьяго тихо рычит. Не ругает его, не сбрасывает руку, не разжимает объятья – Тьяго издает глухой рык, расставляя ноги чуть шире, и разводит плечи. Пах ноет от его голоса. Интересно, закрывает ли Тьяго глаза, когда целуется? Как громко он стонет? Бывает ли он снизу? Нравится ли ему кофе? Чем от него пахнет, когда он потеет?.. – Джеймс трется носом о его шею и с довольно улыбается, когда Тьяго откидывает голову, открывая больше кожи. Джеймсу хочется знать о нем очень многое, потому что ему нужна почва для первой настоящей влюбленности, ему нужно продумать, за что конкретно он будет любить и идеализировать мужчину, который пытается убить себя раком легких... - Смотри фильм… - Тьяго дотрагивается губами до мочки его уха и крепче прижимает к себе. – Ты же хотел смотреть фильм… Джеймс чуть поворачивает голову и едва улыбается, хрипло выдыхая в шею Тьяго. Втягивает его запах через зубы и приоткрывает рот, касаясь языком щеки. Джеймсу очень стыдно: зажмуривается, чувствуя, как жжет чужая ладонь на плече, и мягко проводит языком до скулы, смыкает губы и оставляет мокрый поцелуй на его щеке. - Я хочу смотреть на вас, - голос катастрофически дрожит и сбивается, и следующие слова кажутся совсем уж жалкими: - Пожалуйста, Тьяго. Тьяго ласково касается губами его виска, укладывает к себе на плечо и спускает руку ему на талию. - У тебя еще будет возможность. Впервые за очень долгое время Джеймс чувствует, что находится в правильном месте в правильное время. * Они возвращаются к машине ближе к семи вечера: уже темнеет, по небу расползаются темные кляксы чернил, а кожа покрывается мурашками от холода. Джеймс отвечает односложно: ему кажется, будто он сделал что-то не то, и, что хуже всего, ему хочется продолжать делать это «что-то не то». Ему хочется обогнать Тьяго, упереться руками в его грудь и подставиться под поцелуй. Джеймсу хочется, чтобы Тьяго его поцеловал. - Вы думаете о спасении Англии, мистер Бонд? Выглядите очень сосредоточенным… - открывает машину и закуривает, едва устроившись в кресле. - Я думаю о вас. - О, какая интрига! – протягивает Джеймсу сигарету и отнимает ладонь, когда тот пытается забрать окурок из его пальцев. – Нет-нет-нет! Из рук! - Да вы издеваетесь! – недовольно морщится и отстраняется. - Джеймс, я предлагаю тебе покурить из моих рук – и ты можешь это сделать. Ты два с половиной часа предлагал мне заняться с тобой сексом – и я не могу сделать этого. Мне придется очень долго стоять под душем и думать над своим поведением, вместо того, чтобы слушать, как ты стонешь в подушку мое имя. Что из этого больше похоже на издевательство? Джеймс молча наклоняется и приникает губами к его пальцам, втягивая дым. Кожа чуть солоноватая и почему-то пахнет самим Джеймсом. – И чем ты так озабочен по поводу меня? – закусывает фильтр и заводит машину. - Когда вы впервые занялись с кем-то сексом? Тьяго молчит и поправляет зеркало, выруливая на дорогу. От окна тянет; Джеймс плотно запахивает куртку и укладывается на бок, упираясь лбом в стекло. - Холодно?.. – Тьяго щелкает по приборной панели, и в ногах растекается тепло. - Спасибо, - переворачивается на другой бок и скрещивает руки, пытаясь согреться. - Мне было семнадцать. С учетом того, что я испанец, который вырос в семье шлюх и знал, чем заработать на жизнь, я и по сей день каждое утро ищу на себе клеймо «Девственник». - Как вам удалось дотянуть до столь преклонного возраста? – смешок. - Ну, я хранил цветок своей девственности для кого-то особенного, - Тьяго смеется своей шутке, - но вообще правило было простым: не трахайся с тем, с кем не хочешь. - Это был парень или девушка? - Хочешь поревновать?.. Это была девушка. Она не была любовью всей моей жизни, и не то чтобы я питал к ней какую-то дикую страсть… Я почувствовал, что больше не могу заниматься дружеским онанизмом с членами команды по баскетболу из своего колледжа, и эта девушка была первой, кого я увидел после принятия этого судьбоносного решения. - И как? - Ну, в тот же день я пришел к капитану команды и спросил, можно ли рассчитывать на что-то большее, чем дрочка в душе. Джеймс откидывается на спину и вытягивает ноги, прогибаясь в пояснице. - И что? - Он сказал, что я могу попробовать его поцеловать. Я попробовал, ему понравилось, а дальше – счастливый гомосексуальный брак, двое близняшек, дом около моря и поездки к родителям на выходных, - Джеймс шикает и прикрывает кулаком улыбку. Темно. С тихим шорохом мимо проносится машина, и в боковом зеркале еще долго видны полосы света на дороге. Лес кажется практически черным, и небо наваливается на горы, стекая на землю. - …как думаете, вы могли бы меня поцеловать? - Думаю, да, - Тьяго кивает и приоткрывает окно, чтобы выкинуть бычок. - А хотели бы? - Джеймс? – сбавляет скорость и, повернувшись к нему, дотрагивается ладонью до щеки. - Просто, в общем, я бы хотел, чтобы вы меня поцеловали, но не знаю, то ли попросить вас, то ли подождать. Тьяго убирает руку, неспешно съезжает к обочине и, остановив машину, долго смотрит куда-то вдаль. - Джеймс, послушай… - Нет, не хочу, - лениво сползает вниз по креслу и пытается спрятать пунцовое лицо в куртке. - Слушай, когда я с тобой разговариваю, - тянет за локоть и усаживает на место. – Ты подумал, что, возможно, тебе стоило бы найти своего ровесника, который бы с удовольствием поддержал игру в отношения и чувства? - Нет, - Джеймс сплетает пальцы в замок и рассматривает лес за окном. - А ты подумал, что мне тридцать два, а тебе шестнадцать, и я привык, что за поцелуями следуют более весомые вещи? - Нет. - А о чем ты вообще думал, Джеймс? - Я ни о чем не думал. Мне просто захотелось, чтоб вы меня поцеловали, - откуда в нем столько уверенности и нахальства? Джеймс задирает подбородок и приоткрывает рот, чтобы выплюнуть в лицо Тьяго еще какую-нибудь пафосную реплику вроде: «Я еще недостаточно состарился, чтобы думать о последствиях», - но тот вдруг тихо отвечает: - Ладно, - Тьяго поворачивает ключ в замке, глуша автомобиль, и тянет на себя ручник. Хлопает себя по бедрам и приподнимает бровь, глядя на замершего Джеймса. – Ну и? - Я хочу, чтобы вы меня поцеловали. По-моему, достаточно четкая формулировка. - Засранец, - они оба улыбаются, и Тьяго упирается рукой в сиденье Джеймса, нависая над ним. – Будет страшно – кричи. - Хорошо, - он приоткрывает рот, когда Тьяго выдыхает на его подбородок, и как-то так получается, что он закрывает глаза при первом же прикосновении: сухие губы легко касаются его рта, и сразу же хочется потянуться к Тьяго, пустить его. Джеймс приподнимается, сильнее прижимаясь к нему, и покорно раскрывает губы, когда Тьяго дотрагивается до них языком. Это… очень приятно. Тьяго целует его медленно, слишком медленно – касается языком его языка и поддевает к небу, лаская самый кончик. Джеймс не замечает, как кладет руку на его спину и привлекает к себе, Джеймс не замечает, как дрожат его пальцы, когда Тьяго немного отстраняется и водит губами по его губам, прихватывая самый край. Сиплый выдох – полуулыбка; Тьяго возвращается к нему и наклоняет голову, вскользь проходя языком поверх языка. Джеймс мычит и сам тянется к нему за продолжением: нажимает ладонью на затылок, опуская его на себя, ищет его язык, жадно вылизывает рот и послушно останавливается, когда Тьяго оттягивает его губу и водит по ней кончиком языка. Вот тогда, на очень тонкой грани между болью и желанием продолжать, Джеймс открывает глаза и видит, как Тьяго улыбается, слушая его глухой стон. Он открывает рот, как будто проглатывая эту низкую ноту; удовольствие Тьяго почти осязаемо: он подается вперед, вжимаясь в Джеймса, и как будто делает толчок, широко открывая его губы. Язык медленно обводит контур рта и давит на нижнюю губу. Тьяго прав: этого слишком мало. - Джеймс?.. - М-м-м? Тьяго упирается в его лоб и усмехается. - Все, едем домой. - У вас очень низкий голос… - Джеймс слизывает с губ остаток поцелуя и с каким-то удивлением смотрит на Тьяго, делающего глубокие вдохи. - А у тебя рот для поцелуев. - Это значит, что мы не закончили, - удовлетворенно растягивается в кресле. - Ну… - Это не было вопросом. * Джеймс расчесывает мокрые волосы и набрасывает на плечи полотенце, усаживаясь на кровать. Родители уже спали, и все напоминало приезд с позднего свидания: «Тихо, не разбуди!» - «Это вы шумите как стадо лосей! Какого черта вы меня шлепаете?!» - «Быстрее иди». Довольно улыбается. О боже, завтра с утра можно будет умереть со стыда, но сейчас – ночь, и сейчас все очень просто, легко и правильно… Надевает майку и домашние брюки и приоткрывает дверь в коридор, принюхиваясь. - Вы можете спалить весь дом. Тьяго со стоном переворачивается на бок и тушит сигарету о пепельницу. - Закрой дверь с другой стороны, Джеймс. - У вас в заложниках моя собака. Я не могу спать без собаки, - скрещивает руки на груди и цокает языком, подзывая хаунда. – Спокойной ночи. Родригес приподнимается на локтях и удивленно приподнимает бровь. - И что, никаких «можно я переночую у вас»? «Может, хотите составить мне компанию в моей кровати»? - Я за собакой пришел, - в голосе Джеймса точно такое же удивление. - Серьезно? - Ну и еще посмотреть, как вы выглядите без одежды, но, видно, опоздал… Тьяго садится и подбирает под себя ноги, ставя пепельницу на стопы. - Ты боишься спать один? - Я не люблю спать один, но у меня есть собака, - нервно трогает ручку двери и переводит взгляд на пса. - Ложись, - Тьяго отворачивает край одеяла и выпускает струю дыма. – Только спать. Джеймс забирается под одеяло и утыкается носом под ребра Тьяго; от него пахнет гелем для душа и лавандой, но второе скорее заслуга мамы, которая рассовывает в белье пучки трав от моли. Тьяго аккуратно перебирает его волосы и целует в лоб. - Спокойной ночи. - Спокойной, - Джеймс кладет руку поперек его живота и засыпает, думая о том, что, может быть, у Шотландии есть шансы однажды ему понравиться.