По прозвищу Чиполла

Дорога оказалась неожиданно длиннее, чем все предполагали. Кортеж передвигался медленно, всё время появлялись какие-то заминки. То завалы на дорогах. То вдруг сломанный мост. То у кареты соскочит колесо. Ещё не стемнело, а уже было понятно, что сегодня до моря они не доберутся. — Меня укачало, — ныла Оливия, — когда же мы, наконец, остановимся на ночь? — Надеюсь, что скоро. — Чезаре только что узнал, что его величество желает ночевать в какой-то деревушке и не остановится, пока они туда не доберутся. Глупо, с его точки зрения — очень глупо. Деревушка, насколько он помнил карту, лежит в стороне от дороги, в лесу. Дорога к ней наверняка вся в завалах, да и заплутать можно в два счёта. Лучше, конечно, встать лагерем в поле, разбить палатки и выспаться под охраной солдат. Но глупость короля и привередливость придворных дам сделали своё дело. Ущербная луна уже взошла на небосклон, а они ещё не добрались до места назначения. Дорога шла через лес. С одной стороны редкие сосны и невысокий кустарник — небо видно до самого горизонта. С другой стороны — старые ёлки, полузадушенные молодой буковой порослью и почему-то гигантский, в человеческий рост, чертополох. Глядя на него, Чезаре вновь начал тревожиться. Ему вспомнилось: лес, косые лунные лучи, он стоит на краю оврага… Но что может случиться здесь, в нескольких метрах от самого короля, под усиленной охраной? Всё будет нормально, успокаивал себя Чезаре, всё будет нормально. … Первый выстрел, крики и ржание раздались именно в этот момент. Габриель, дремавший на его плече, вскинулся и ударился головой о стену, а Оливия взвизгнула так, что уши заложило. — Что?.. — Удар в дверцу кареты. Четверо молодых людей испуганно сжались. Чезаре побледнел, ужас накрыл его с головой, он ждал, он подсознательно ждал чего-то такого с тех пор, как увидел высокий чертополох. Конечно. Разве его отпустят просто так? Ещё выстрелы и крики. Дино вцепился в ручку кареты, закусив губу. Он никогда в жизни не сталкивался с чем-то более опасным, чем охота на лисиц, и сейчас ничего не соображал. Оливия всхлипывала, Габриель прижал кулак ко рту. Чезаре достал пистолет и выглянул в окно. В мечущихся тенях и отблесках факелов ничего нельзя было понять. Что делать: попытаться сбежать и спрятаться в лесу? Чезаре уже открыл рот, чтобы сказать об этом, как случай решил всё за него. Женский крик и Оливия с воплем «Мама! Мамочка, я здесь!» выпрыгнула из кареты. — Олив, стой! — Дино выпрыгнул за ней. В сумерках кто-то налетел на него, сбил с ног, замахнулся… Чезаре выстрелил, почти не целясь, попал не попал — не понял. С другой стороны в карету кто-то начал ломиться, и они с Габриелем выпрыгнули в темноту. Лошади бесились, путали упряжь. Кто и с кем дрался, понять было невозможно. Солдаты с солдатами, кто-то ещё… Высокий мужчина в мундире, обливаясь кровью, рухнул Чезаре под ноги. Женские крики, звон сабель, ругательства, ржание… Кто-то пихнул его, кто-то оттолкнул от Габриеля. Мимо пронёсся Мастина верхом, в распахнутом мундире. Выстрел, совсем близко. Бежать, бежать, к лесу… Спрятаться… Пламя, кто-то что-то поджег, крики, удары… Чезаре упал, постарался встать, рука, сжимающая пистолет, закостенела. Удар по рёбрам. Он снова выстрелил, даже не глядя, и с трудом поднялся на ноги. В бешеной скачке теней и отблесках пламени ему почудились светлые волосы Габриеля, и он побежал туда. И мир исчез. Тёмная ткань упала на глаза, резко сжавшись на горле. Сильные руки выдрали пистолет. Чезаре сопротивлялся, извиваясь. Кто-то, не обращая внимание на его сопротивление, перекинул его через плечо и потащил. Чезаре брыкался, извивался, колотил по широкой спине похитителя. Тщетно. Кровь шумела в ушах, он задыхался. Темнота подавляла, он захлёбывался, ужас, ужас перед земляной ямой, от которого мутился разум… Он попытался сорвать мешок с головы, но был резко брошен на землю так, что дыхание перехватило. Через секунду руки были перехвачены грубой верёвкой за спиной. Его тряхнули и вновь перекинули через плечо. Чезаре уже ничего не понимал. В ушах шумело, его трясло, его тошнило. Мешок пах сыростью, и от этого запаха, так явно напоминавшего плен, в голове не было ни одной связной мысли. В последней безумной попытке освободиться он напрягся так, что едва не вырвался, но сразу же обмяк: силы и разум оставили его. «Тьма, опять…» — всё, что успел он подумать. — Черри, Черри, открой глаза! Ну же, ну! Чезаре застонал, не открывая глаз. «Черри…» Так звал его только один человек. Зачем открывать глаза? Он знал, что увидит: яркое пятно лампы, гнилую солому, сочащиеся водой земляные стены. И его. Самого любимого и самого ненавистного человека во всём мире. Который зовёт его Черри. — Давай, Черри, посмотри на меня! — Холодная влажная тряпка прошлась по губам и лбу. Капельки потекли по вискам, одна затекла в ухо. Противно. Чезаре мотнул головой и слизнул влагу с губ, по-прежнему не открывая глаз. — Ну вот, ты очнулся, ну же, открой глаза, Черри… пожалуйста. Тряпку сменили грубоватые пальцы, скользнувшие по векам, погладившие ресницы. — Посмотри на меня, Чезаре. Это было так странно — он редко звал его по имени, — что мальчик всё-таки распахнул глаза. Он лежал на низкой лежанке, застланной шкурами. Взгляд изумлённо скользнул по бревенчатым стенам с маленькими окошками, по гобеленам со сценами охоты, развешанным трофеям… Горели свечи и камин. Луис сидел рядом, держал в руках плошку с водой. Да, это был он, вот только… В свете свечей ясно было видно, что у него под глазами тени не хуже, чем у самого Чезаре. Он был ощутимо небрит. Никакой злой усмешки, а глаза… Такого выражения Чезаре у него ещё не видел. Это было то, что никак не вязалось у него с Луисом: усталость и какое-то… отчаянье? Это было то, что никогда не появлялось на лице Луиса — его Луиса. — Ну вот и нечего спящую красавицу корчить. — Луис отставил плошку и повернувшись к нему, наконец-то улыбнулся, но вышло как-то вяло. — Черри-принц. Чезаре, окончательно придя в себя, чуть не заорал и попытался отползти. Тело слушалось плохо, вспышка отчаянья не прошла даром: слабость вернулась. Луис, снившийся ему в кошмарах, стал реальностью! …Сильные руки, грубо шарящие по телу. Горячее дыхание. Невозможность пошевелиться, вырваться, невозможность позвать на помощь, отчаянье, боль, разрывающая боль и хриплый, дрожащий от желания шепот: «Да, мой, сладкий, Черри»… Он ничего не забыл. — Черри, не бойся меня. Я… Черт! Я обещаю, что ничего с тобой не сделаю. — Луис протянул руку, но, увидев, как мальчик сжался, опустил её. — Черри, ну пожалуйста… Поговорить надо. — Ты! — Чезаре затрясло. — Ты!!! — Черри, я хочу… — Не трогай меня! Не прикасайся ко мне! — Чезаре стукнулся затылком о стену. Перед глазами плавали какие-то ущербные пятна, хотелось упасть, уснуть и умереть. За что ему это? — Не буду, не буду, Черри. — Не называй меня так! Ублюдок! — Хорошо. Простите меня, ваше сиятельство, граф Черрено, — Луис сказал это без своей обычной издевки. — О Господи, да ты такой бледный, ты сейчас в обморок упадёшь! Действительно, чувствовал Чезаре себя ужасно. Он устал, он ничего не ел, он был напуган и обессилен. — Погоди, давай я… — Луис встал и куда-то ушел. Чезаре обвёл взглядом помещение. Бежать, надо бежать… Пресвятая Богородица, а что же с остальными? Габриель, Дино, глупышка Оливия? Его тётушки, Томазо (вот уж кого не особо жалко), король… Что вообще произошло? — Вот, выпей. Не бойся, это просто вино с водой… Ну, Чезаре! Мальчик только помотал головой, почувствовав, как глаза предательски наполнились слезами. Он хорошо помнил, что было после того, как Луис напоил его в прошлый раз. — Да выпей же! Ничего такого, просто вино с водой! — Разозлившись, Луис сел рядом и, поймав Чезаре за руку, заставил взять кубок. Тот некоторое время разглядывал его. Бронза, тонкая чеканка, узор из дубовых листьев. Прозрачная красноватая жидкость внутри. Зачем всё это? — Пей, ну! Холодная бронза коснулась губ. Разбавленное вино тонкой струйкой побежало по подбородку. Чезаре машинально слизнул его и через мгновение уже пил. Его, оказывается, томила страшная жажда: после криков и мешка горло пересохло. Допив, он медленно отдал бокал и, по-прежнему сжимаясь, пристально посмотрел на Луиса. Ну и что теперь? Если он снова попробует… Чезаре понимал, что не выдержит, что тронется рассудком, будет как его дядюшка король Леонардо, ха-ха… — Да ты совсем никакой… Поспи, Чезаре, милый, вот, ляг… Ну не бойся, я клянусь, ничего тебе не сделаю. Усталость и слабость навалились так внезапно, словно ждали одной секунды. Чезаре прикрыл глаза — на секундочку! — а потом понял, что спит, спит и не может проснуться, и сквозь сон почувствовал, как сильные тёплые руки укладывают его поудобнее, стягивают башмаки, чем-то накрывают… Тепло, уютно. А, он опять заспался, и Габриель принёс ему завтрак в комнату — вот была первая мысль при пробуждении. Привстав, Чезаре изумлённо огляделся: где это он? Камин догорал, бросая на всё тёплые отсветы, глаза оленьих голов на стенах поблёскивали. За окном — темень, хоть глаз выколи. Ох, проклятье! Он застонал и сжал виски, вспоминая вчерашнее. Он снова попался! Снова! Ничего не спасло: ни королевская охрана, ни пистолет, ни данное себе и Богу обещание больше не связываться с политикой и революцией. Так, а где же его тюремщик? Луис обнаружился сидящим за столом и дремлющим положив голову на скрещенные руки. Несколько секунд Чезаре завороженно смотрел на рассыпавшиеся золотисто-рыжие волосы, и в голову сами по себе лезли воспоминания о том, какие они жесткие и гладкие, как скользят между пальцами, какой у них запах… Да что это он! Эх, ему бы сейчас его нож или пистолет! Он шевельнулся, и Луис проснулся сразу же — сторожил его, конечно. — Проснулся наконец. Ты есть будешь? — А? — Поесть. Я тут бульон сварил, пока ты спал, мясо вот, яблоки, хлеб… — Чёрствый? — не удержался Чезаре — Немного, — Луис улыбнулся печально. — Чезаре, ты поешь, а потом поговорим. Поговорим? О чём можно говорить теперь, после всего того, что было? — Ну и что там? Мышьяк? Цикута? Почему бы тебе так просто не задушить меня? — Ты о чём? Думаешь, я тебя отравить?.. Да нет, вот, смотри. — Луис поднял стоявший на камне очага небольшой котелок, достал ложку, зачерпнул и съел. — Здесь нет никакой отравы! Просто тебе поесть надо. Вдруг вспомнился Габриель, сидящий у него на кровати и мягко уговаривающий его съесть хоть ложечку. Габриель… Горло сдавила судорога. Что же с ним случилось? Чезаре медленно сполз с лежанки и сел к столу. Бульон был крепким, с какими-то травами и вином. Луис нарезал своим ножом (да, Чезаре помнил этот нож, всё он помнил) варёное мясо, посыпал солью и протягивал ему. Чезаре ел руками — этикет был забыт, как они забывали про него тогда, в спальне, когда… Нет, не думать, не вспоминать! Над камином висел какой-то гербовой шит, совсем тёмный — Чезаре разглядел на нём только те же самые дубовые листья и, кажется, всадника. Знакомый герб. — Где мы? — вдруг спросил он. — Охотничий домик какого-то барона. Хозяин драпанул, когда только по округе прошли слухи о революционерах. Я нашел это место случайно… Никто не знает, что мы здесь. — Что, даже Редина твоя? — Она — тем более. Чезаре, нам нужно поговорить… Пожалуйста, послушай меня! Ещё одно «пожалуйста» от самого Луиса Чиполлы. Может, он слишком сильно головой стукнулся? — Ну? И что ты мне опять наврёшь? — Чезаре утомлённо вздохнул. Всё это было так ужасно: он не знал, где его друзья, что произошло, где он сам. А Луис тут, рядом. От одного взгляда зелёных глаз дыхание замирало — от страха. И злости. И обиды. И где-то там, в душе, словно жар вулкана под застывшими слоями лавы, — любовь и страсть, жестокая, болезненная. Никуда не делась. — Чезаре, я не буду врать. — Луис посмотрел ему прямо в глаза, и внутри всё вздрогнуло. Сердце заколотилось часто-часто, и в горле пересохло, как тогда, в другой жизни, в другом месте. Он ненавидел Луиса. И любил. И ничего не мог с этим поделать. Это чувство было слишком велико для него. — Сейчас не буду. Я тебе много врал, знаешь. Ещё вначале, когда встретились. Ну, не врал, так… Не всё говорил. А сейчас не буду. — Я понимаю, что ты про меня думаешь. Что я мерзавец и подлец. Что никогда не простишь меня. Но ты должен знать. Черт, я даже не знаю, как тебе рассказать. — Луис с досадой провёл ножом по столу. — Это всё непросто так! — Да ладно, чего я ещё не знаю? Глупый маленький мальчик, влюбился, поверил, получил по заслугам… Что ещё? — Всё не так, Чезаре. — Луис опёрся на стол и в эту секунду было ясно видно, что он безумно вымотан — тёмные полукружья под глазами, запавшие щеки, губы искусаны. — Всё очень непросто. Луис подбросил дров в камин, развернулся и начал говорить. — Ты ведь не знаешь про меня ничего толком: я сам не рассказывал да и не нужно было это. Мне девятнадцать лет… Скоро двадцать будет. Я не такой умный, как ты: в смысле, книжки там всякие не читал, пишу с ошибками, считаю тоже так — сложить-вычесть, не больше. Но я много где был, много что видел. Знаешь, когда всё это, — он взмахнул рукой, — всё это восстание началось, всё было просто и понятно. Мы все были друзья, все говорили о свободе, о равенстве. Нас мало было, но все хотели одного. Я думал: делов-то, убрать короля, да всяких там типа Томазо, разогнать аристократов и богачей — и хорошо будет! Заживём как в сказке. Я много что делал для этого. По стране ездил. Людей уговаривал. Помогал организовывать забастовки. Оружие доставал. С кем только не общался. С рабочими. С крестьянами. С простыми горожанами. С пиратами. С солдатами. Это так кажется, что на войне все враги, а солдаты — что солдаты? Такие же парни, только в мундире. У многих на их солдатское жалование целая семья кормится. Да и офицеры… Я не говорю про жандармов типа Мастины: он та ещё тварь. Я про тех, кто служит в дальних гарнизонах, кто на границах: у нас ведь и там враги есть! Понимаешь, чем дальше я смотрел, тем виднее становилось — всё непросто. И революция — это тоже непросто. Сначала-то так, а когда вширь пошло — тут многое обнаружилось. Понимаешь, я про своих товарищей всегда только хорошее говорил — это как кодекс у нас такой, но… Видно ведь. Кому действительно хочется, чтоб народ лучше зажил. Кому — просто поубивать и пограбить. Кому и вовсе, — Луис передёрнул плечами, — совсем не того надо, чужими руками жар загрести хотят. Знаешь, я уже когда сюда весной приехал, чувствовал: что-то идёт не так. Но у меня было дело, мне нужно было освободить своих и раскачать людей здесь: то, что я хорошо умел. И тут я встретил тебя. Чезаре вздрогнул: он снова вспомнил апрельский день, зеленоглазого незнакомца с ехидным прищуром и своё тогда ещё неосознанное восхищение им. — Ну знаешь, встретил и встретил. А ты был такой… Такой весь бледный, тоненький, умненький… Красивый такой. Я смотрю — а ты глазки отводишь, краснеешь. Ну а что я? Я же не дурак. Мне нужно было знать, как устроить побег, а помочь мне мог только ты. И я не прогадал. Чезаре вцепился себе в волосы. Ну конечно. Конечно. — А потом, знаешь… Я уже не мог. Ты оказался таким, что я просто не выдерживал. И возвращался к тебе — опять и опять. Для меня это риск был — и если бы поймали, а уж если бы мои узнали, что я с тобой спутался, мне бы это не спустили. И чем дальше, тем сложнее становилось. С тобой. С восстанием. Помнишь, ты мне рассказывал всякое такое? Про государство, про политику, про историю, помнишь? Чезаре кивнул. Ах, их с Луисом беседы!.. — Ты всегда смеялся, когда я говорил. Не знаю, ты вообще не слушал, наверное. — Слушал, Черри, слушал. Ты ведь правильно говорил. Только это было не то, знаешь? Правильно, верно, но не то. Мне не хотелось, чтоб было так. Хотелось — ну вот как в шестнадцать лет мечталось — революция, бой, красные флаги над дворцом… А не всё это — политика там, торговля. Но, понимаешь, чем больше я узнавал, тем сложнее всё оказывалось. Другие-то что! А я — я действительно хотел счастья для народа. Луис замолчал. Чезаре тоже молчал: ничего говорить ему не хотелось. Огонь в камине тихонько потрескивал, за окном раздавалось пение цикад и перекрикивались ночные птицы. Маленькая серая бабочка выписывала вокруг свечи бесконечные круги. — За полмесяца до нападения на королевскую казну мне пришло письмо. Ну как пришло: мне его передали. Ох, и намаялся я с ним! Целый день читал, пока вник. И там было написано многое. Про то, что мы делаем. И как это может закончиться. И если я хочу… Ну, то есть, если я не хочу этого, я должен ответить. И я ответил. Читал письмо день, а писал два дня, даже тебя хотел попросить помочь… — А почему не попросил? — машинально спросил Чезаре. — Да ты знаешь… Стыдно как-то стало, вот правда! Я видел, как ты пишешь, красиво так, ровно, а я только печатные буквы и где запятые ставить — вечно забываю. Я ж грамоте особо не учился, — Луис вдруг улыбнулся как-то смущённо, — всё думал, что ерундистика это, а тут вдруг вот. Ну и написал всё же ответ. Как и что я думаю. Чего хочу, на самом-то деле. Ответ пришел быстро, короткий. Там было написано, что, значит, этот тип, он в революциях толк знает и хочет помочь, потому что такова… Ну, в общем, в этом смысл его жизни, как-то так было написано, очень закручено. Что он приедет, и значит, зазнакомимся мы с ним, он на меня выйдет. И подпись, значит «Григорий Гринберг», фортир как-то так. — Легем фортиор ест рекс — закон превыше царя, — тихо сказал Чезаре. — Да, я это читал. — А? — Это книга, точнее, не совсем книга, скорее сборник статей. Она запрещена у нас в стране, но была однажды в лавке. Я выписал её специально для нашей библиотеки. Григорий Гринберг — её автор. — Вот как… Ну. И тут, понимаешь, началось самое странное. Кто-то начал говорить, что он не нужен, что мы без него. Пошли разговоры о том, что главное — убить короля, а дальше всё будет как надо. Что, мол, пора показать аристократам. На севере там уже восстание вовсю началось. Люди вышли драться, и конечно, — Луис схватился за голову, сдавил виски, — случилось что и должно было. Чего я больше всего не хотел. Против народа вышла армия. Ох, Черри! Свои со своими — это же хуже всего! Ты знаешь, все солдаты, которые здесь, — они не местные, с северо-востока в основном. А те, кто здесь был — наоборот, туда. Чезаре, я не хотел, чтоб люди убивали друг друга: простые парни из деревень против простых парней из городов. Мы говорили с солдатами, но на нашу сторону мало кто перешел, мало! Ну и конечно, аристократы-военные. И жандармы. Их-то совсем немного, но они могут помощи попросить. Я когда это ещё понял… Мои морские дружки мне рассказали, что в чужих портах уже корабли стоят военные. Понимаешь, что это такое? — Интервенция, — тихо ответил Чезаре, — это называется интервенция. — Война это называется, Черри, — Луис снова так назвал его, но тот не стал поправлять, — война. А если мы в войну влипнем, мы её проиграем. Мы и прошлую-то проиграли, замирились кое-как. Я, правда, совсем малым тогда был, но как в деревню солдаты возвращались — покалеченные, оборванные — вот это хорошо помню. И сидели потом, как потерянные, — у всех в глазах тоска, и делать ничего не могли. Я тогда, мне сколько было — восемь, так вот, тогда ещё подумал — всё что угодно, только не война. У меня на этой войне брат старший погиб, сбежал, дурак, ему шестнадцать только стукнуло… — А у меня — отец, — тихо сказал Чезаре, по-прежнему глядя на бабочку, которая кружила и кружила вокруг свечи. — Мой отец командовал артиллерийским полком, его убило снарядом… Ничего не осталось даже, чтоб похоронить… — Ох, Черри! Не знал. Ты, это… — Говори дальше! — Да. Вот. Я прикинул: если уж в этот раз к нам чужие войска полезут, то всё — не вылезут. В стране уже лет десять чёрт знает что творится. У вас тут на юге ещё ничего, было бы солнце, а хлеб вырастет, а в других местах… — Ты мне про всё про это говорил. Много раз. — Да. У нашего короля с головой беда, да и батюшка его был не лучше. В общем, я решил, если король из страны драпнет, а оттуда будет иностранцев натравливать на нас, — совсем не дело. Тем более с деньгами. Он там последние гроши потратит, и будет страна в долгу, как в шелку. А тут ты. С новостями про перевозку денег. Ну и я, конечно, сразу понял: деньги нужно забрать. Тут и этот Гринберг опять пишет — я, мол, тут уже, скоро буду. — Ну и? — Сглупил я, Черри. Сглупил. Надо мне было давно понять, кто мне друг, кто так, а кого и вообще пристрелить надо было, как собаку. У нас завелись крысы. Про перевозку денег они не пронюхали, а вот про Гринберга… — А я? Я тут при чём?! — Чезаре вскинулся. — Со мной ты так за что? Я тебе что сделал? Или это потому, что я аристократ? Потому что мой отец служил королю и отечеству? Так он погиб на этой службе, совсем молодым погиб! Потому что моей матери посчастливилось родиться в семье наших полоумных правителей? Так что хорошего: она и замуж-то по любви вышла против воли семьи, и умерла молодая, я её совсем не помню, Цитроне — они все больные, не головой, так телом! За то, что я аристократ и живу в замке?! Да как я жил… Я и не жил… пока тебя не встретил! — Слёзы потекли против воли, Чезаре кривился, вытирал их рукавом, но они бежали и бежали. — Война! Революция! Народное счастье! Мне ты был нужен, я на всё ради тебя был согласен! Я любил тебя. — Чезаре, наконец, перестал плакать и поднял на Луиса глаза. — Я умею любить, умел… Моя мать могла выйти замуж за принца из любого соседнего правящего дома, могла стать королевой, но она любила моего отца и вышла замуж за него. Мой отец знал, что если будет упорствовать, то войдёт в немилость к королю, но всё равно — он любил мою мать. Он хотел ребёнка, а она не могла, но всё равно родила меня — и умерла. А отец… Он не мог без неё жить, он отправился на войну, Пьетро рассказывал мне, что он всегда был в самых опасных местах, самым отчаянным — и он погиб. Вот так — они любили друг друга. И я тебя любил! Тебя, какого-то… Я даже не знаю, как тебя зовут на самом деле! Кто ты, откуда… Почему?! — Чезаре закрыл лицо руками. Всё, что он думал, всё, что болело у него в груди, всё, что не давало жить — всё вырывалось наружу. При мысли о том, как он жалко сейчас выглядит, говоря о любви своему насильнику, он заплакал вновь. — Луиджио Беллсоле. — А? — Так меня зовут. Луиджио — это имя, Беллсоле — это фамилия. — Ха. — Чезаре почувствовал, что ему смешно — признак истерики, что сейчас совсем не к месту. — Ну и фамилия! — Да уж как свезло родиться. — А Чиполла? — Характер у меня уж больно вредный был всегда. Это ещё я мальцом был, а мать говорила: «И что ты за человек, все от тебя плачут — не человек, а луковица», вот и пошло. Не плачь, Черри… — Не называй меня так! — А вот буду. Не плачь, не надо. — Права была твоя мать. — Чезаре поискал по карманам носовой платок, не нашел и вытер лицо куском холста, валявшегося на столе. — Одни слёзы от тебя. — Дослушай, пожалуйста. Так, о чём там я? Гринберг. Он должен был приехать. Деньги. Их надо было захватить. И ты, Черри. Ты говоришь, что мне было плевать. Всё не так. Я всё думал, как тебя уберечь, понимаешь? — Да уж, я заметил, — скривился Чезаре, — долго я в себя приходил после твоей заботы. — Да пойми ты! Всё непросто совсем. Я тогда ещё не знал… Понимаешь, ты — ты ведь не просто какой-то дворянчик. Но и это тоже. Для таких, вроде Редины… Нет. Не перебивай. Я знаю, что ты думаешь. У неё с головой не всё в порядке, она аристократов люто ненавидит. У неё отца повесили за охоту в барском лесу. А потом мать чуть не насмерть запороли — та повесилась. И таких много среди наших, много! Я знаю, ты тут ни при чём, вот только это… Это уж так устроено всё, сверху — сеньоры, снизу — простые люди, и ничего тут не поделаешь, только если именно это поменять. Черри, я не хотел войны — ни гражданской, ни с другими странами, — я хотел, чтоб такого произвола не было. Ты не знаешь, что это такое, когда тебя могут просто так схватить и бросить в каталажку, просто потому, что аристократ на тебя укажет. Что это такое, когда любой самодур на своём участке земли творит что хочет с живыми людьми и никто ему не указ! — И ты решил мне это показать? — Да нет же, нет! Послушай дальше! Я думал, как уберечь тебя от своих. Я не мог просто сказать: а вот этого не трогаем, — меня бы не понял никто. По их понятиям ты враг, и хоть ты и помогал, всё равно. Нет, кто-то бы послушал, но не все. А ещё тебя надо было защитить от твоих. Потому что если бы узнали, что ты мне помогаешь, тебе бы крышка пришла быстро. Мастина чем прославился — тем, что не церемонится. Ему давно смертный приговор подписан и приведён в исполнение. — Что?! — То! Я его вчера сам пристрелил, перед тем, как тебя забрать. — О Господи! — Ничего, без него мир чище будет. На его совести и пытки, и казни, и всякое такое. Черри, Мастина бы запытал тебя, выясняя про меня и всех остальных, и никто бы не вступился. Ты же государственный преступник, получается. Чезаре замолчал. Ему никогда не приходило в голову, что именно ему будет за его проделки. Он жил каким-то детским ощущением, что его поругают, поставят в угол, оставят без сладкого, но всё равно — простят. А ведь действительно, кто бы за него вступился? Тётки — его наследницы, они были бы только рады избавиться от Чезаре. Дядя-король? Но тот был неприятно удивлён, когда узнал, что Чезаре жив. Джованни Томазо? Но вряд ли тот испытывал к нему хоть что-то кроме похоти, да и вообще, он же собирался жениться на Бьянке и половина владений Черрено ему совсем не будет лишней. Да. Никому он не нужен в этом мире. Кроме, может быть, Габриеля. При мысли о Габриеле — таком добром, нежном, заботливом — он снова ощутил тревогу. Что с ним? Спасся ли он, или… — Да. А проболтайся я об этом, так крысы быстренько бы до Мастины донесли, а тому доказательств не надо. Никто не должен был знать, никто. Я думал — пускай всё пока идёт как идёт. Захватим деньги, а уж там посмотрим. А тут ещё ты и Томазо! Я, когда об этом думал, мне просто плохо становилось. Я же его знаю, сошлись однажды. Мне тогда было вот как тебе сейчас, даже меньше. Томазо увидел меня и приказал схватить. Я ночь в каталажке просидел, а потом меня притащили к нему. А он сидит такой весь фу-ты, ну-ты, и давай: мол, мальчик, как тебе свезло, да я, значит, тебя хочу облагодетельствовать… Знал я, чего он хотел, я к тому времени на всякое насмотрелся. Я ему: а не пойти бы вам, сеньор кавалер, туда-то и туда-то? Он, конечно, разозлился тогда — я думал, удар его хватит. Ну, деньги мне предлагал. Тюрьмой грозил, каторгой. Опять меня в каталажку сунули. Ну а я понял, что ещё чуть-чуть — и он меня силой в кровать потащит. Согласился для вида, вроде как напугался, вроде он такой весь грозный, а потом — шнырь! И ищи ветра в поле. Я от него потом год бегал, так и не обломилось ему ничего со мной. — О Господи! — Кто его знает, на что бы он пошел. Я почему попался, Чезаре. — Луис придвинулся и мальчик испуганно вздрогнул: зелёные глаза вдруг сверкнули, как раньше. — Я пытался его пристрелить. Он под охраной был, а из меня тот ещё наездник, сам знаешь, я без лошадей вырос, там у нас только ослы да мулы, кони — у дворян. Ну, сшибли меня с лошади, конечно, а я нет, чтобы отстреливаться, — всё его пристрелить пытался. — Мстил, что ли? — Мстил. И не только за себя. И за тебя, Черри. Ты и он… Мне прямо в голову ударило. И попался, глупо попался. — А я глупо тебе помог бежать. — Да. Черри, я бы всё равно бежал. В замке были мои люди. Я с отмычками отлично обращаюсь. У меня была припрятана одна, меня бы только от стены отстегнули хоть одну руку — и всё. Я бы сбежал. Но ты пришел первым, Черри. Ты отличный план придумал, просто блеск. Только вот после него всё как было уже не оставишь. Кто бы поручился, что кавалер бы не вспомнил, как уснул? Или солдаты? Ты решил бежать, времени на раздумья не было. Я взял тебя с собой, понимая, что это опасно. — Ты мог просто сказать всем, что я друг! Или не говорить, кто я. — Ты думаешь, тебя бы не узнали? Там и местные были, а тебя ни с кем не спутаешь, и уж тем более за простолюдина тебя выдать бы не удалось. Я помню, как тебя увидел, так сразу понял. А если бы я сказал… Тебя бы всё равно убили. А я был бы для них предатель, там у половины в голове каша из «Пленных не брать», «Выпустить голубую кровь до последней капли» и прочего. Я и сам когда-то так думал, это уже потом, когда пообтёрся… Черри, я тогда бежал и думал, думал, что же делать… Думал, может, спрятать тебя где — да негде было, к тому же ты такой, ты же сам не продержишься. Даже в этом домике — ну а как наткнулись бы на тебя жандармы? А я и защитить бы тебя не смог. И тогда я решил… — Предать меня. Бросить в яму! Отдать этой… — Чезаре снова почувствовал, как спазмы подкатывают к горлу. — Я не знал, что ещё можно сделать. Я оглушил тебя, придумал сказочку про то, что ты освободил меня, чтобы… — Чтобы подкупить и ты бы всех выдал, а ты решил меня заманить. — Откуда знаешь? — Луис посмотрел удивлённо. — А вот, — с новой, жестокой интонацией бросил Чезаре, — не думай, что ты один тут самый умный. — И, глядя в удивлённые глаза, пояснил: — Не все ваши такие идиоты, что ненавидят аристократов просто за то, что они аристократы. Некоторые видят в них людей. — И он коротко пересказал историю Пепе, как тот пришел к нему с земляникой. — Вот ведь маленький поганец, — усмехнулся Луис, — а тоже ведь грамотный. А ведь я его тогда подальше отправил, потому что он всё про тебя говорил, а знал бы… Он ведь тебя и освободить мог, пожалуй, а я не сообразил. Надо было его оставить да ключ от двери подкинуть… — А что же ты сам? — Сам? Я под присмотром был день и ночь! Я ведь из плена вернулся, да как-то очень легко, ко мне всё присматривались, не перекинулся ли я. Я и к двери твоей не подходил, только спрашивал, как ты там… И боялся, очень боялся. Я думал, с ума сойду. — Боялся, что узнают, что ты, такой весь из себя глава повстанцев, с аристократом путался? — Дурак ты, Черри. Я за тебя боялся. Думал, как бы тебя освободить, чтоб не подставить, чтоб гладко всё прошло. Веришь ли, я думал, а не вывести ли на наш штаб жандармов? Они освободили бы тебя, а мы бы смылись быстро. А тут новость пришла — Гринберг попался. Тогда я точно понял: у нас крыса завелась, — и даже догадался кто. И я решил. Обменяю тебя на Гринберга. И ты уцелеешь, и Гринберга отпустят… Знаешь, они не согласились сразу, пришлось добавить кое-что из захваченного и даже деньги. А вот об этом никто не знал! Я бы, кажется, тогда всю казну разом отдал, лишь бы с тобой всё в порядке было. — Да уж… А потом? Потом — зачем? — Чезаре заломил руки. — Это самое страшное было, ты так со мной… Зачем? Ладно там, революция, планы твои хитрые, я тебя никогда не пойму, — потом это было зачем? И сейчас? Сейчас я здесь зачем? — Ты должен был меня ненавидеть, — Луис закусил губу. — Ты должен был вернуться из плена и ненавидеть нас всех, чтобы тебе поверили… Слухи о том, что кто-то помогает повстанцам, кто-то из самого близкого окружения Мастины и Томазо, уже ходили, малейшее подозрение — и тебе бы не жить. Господи, Чезаре, ты попал между двумя жерновами и я ничего не мог поделать! Ты не понимаешь, думаешь, я бы не хотел? Чтобы ты был моим товарищем, чтобы мы открыто могли… Но нельзя было. Я не мог бросить своё дело, я три года назад влюбился в революцию и возглавил её, а потом я встретил тебя… И полюбил. И не мог бросить ни тебя, ни её… Понимаешь? — Нет! И не хочу! Значит, ты издевался… И изнасиловал, — Чезаре выплюнул это слово, словно раскалённую монету, и Луис вздрогнул — да, он вздрогнул! — Ты изнасиловал меня ради своей драгоценной революции? Да подавись ты ей! За каким чертом ты меня сюда приволок? За каким чертом я слушаю весь этот бред? Видит Господь, мне нужно было уехать, едва я встал на ноги! — Ты бы не уехал. — Что?! И кто бы меня остановил? Ты? — И я. И многие. Черри, ты не понимаешь. И я сам не понимал, я словно по лесу плутал. Думал, что я такой на коне, что я самый, а оказалось… Гринберг мне объяснил. — Мне всё равно! — Нет, тебе не всё равно, потому что это и тебя касается, выслушай же меня, Черри! Принц Клементин отрёкся от трона. У Леонардо нет детей. Если с ним что-то случится, как мечтает большинство революционеров… Ты знаешь, простые люди таких вещей не знают и я не знал… Даже никогда и не думал, что, если король умрёт и детей у него не будет, трон тоже пустовать не будет! То есть… Ну, мы его скинем, а другие ведь не согласятся и… — Ах, вот до чего ты додумался. — Чезаре улыбнулся. Ну конечно, а откуда Луису об этом знать. — Только сейчас понял, что, если умрёт Леон, на его место придёт император Фридрих Феротетшверт! Конечно! Ведь он его родственник по бабке и он не упустит возможности присоединить нашу страну к своей империи, как пытался одиннадцать лет назад! Луис! А ты думал, вам оставят страну?! Ха-ха-ха! — Почему ты смеёшься? Что в этом смешного?! Ничего! Мы… Мы станем просто колонией Империи! Будет ещё хуже! Хуже, чем сейчас, Чезаре, как и во всех колониях. Ну, аристократы-то согласятся. Им под императором будет почти так же, как под королём, конечно. О, они попросят помощи! И её получат! Интер… Как ты сказал? — Интервенция. — Да, интервенция. И вот мы уже часть империи. Понимаешь? Мы не сможем воевать с ними! Некому, Чезаре, некому! Последние годы были, прямо скажем, не очень удачными. Гринберг смотрел те бумаги, которые мы захватили. Мы должны другим странам много, очень много. И они не простят нам, что мы остались без короля. Нас проглотят, как анчоус, не жуя. — Луис замолчал, подперев голову рукой. — Я не думал, что всё так будет, но это жизнь… — Но зачем ты мне это говоришь? Подумаешь! Мне-то что, мне всё равно: будет что со страной, не будет… Я хотел тихо уехать и жить за границей, хоть в империи, хоть где… Что тебе ещё от меня надо, почему ты притащил меня сюда, не дал там погибнуть? Мой друг… Я не знаю, что с ним. — Зачем-зачем. Чезаре, я… Я думал… И не только я. Среди революционеров есть те, кто понял, чем всё оборачивается. Часть моих товарищей, не таких, как Редина. Они поняли, они не из тех, кто несётся с саблей и пистолетом наперевес, но… Мы думали начать переговоры с королём, но было поздно. Среди этих «храбрецов» слишком много было тех, кому главное — расчистить дорожку Фридриху, они их накручивали. Нападения было не избежать, и вот сейчас, пока мы тут с тобой сидим, — Луис выпрямился, откинул волосы с лица и, закусив губу, посмотрел Чезаре в глаза, — король Леонардо мёртв. — Что?! — Да. В охране было много тех, кто перешел на сторону бунтовщиков, они устроили так, что вы задержались, и всё с одной целью — напасть на короля и убить его. Ну и конечно, дворян, сколько можно… Чезаре снова подумал про Габриеля, Дино, Оливию, Виктора и прочих. Господи, что с ними? Живы они? Вряд ли… — И тебя, Чезаре. Главное было убить короля и тебя. — Что? Но почему? Почему именно меня? — Потому что ты, Чезаре, единственный наследник трона, кроме Фридриха. В комнате стало тихо. Цикады пели за окном. Мотылёк всё кружил вокруг свечи. Луис досадливо махнул рукой и отбросил его подальше, но тот вернулся. — Я? — наконец растерянно спросил Чезаре. — Но я же не могу… — На самом деле можешь. Гринберг мне объяснил. Был перецын… Короче, было уже такое однажды в истории. А значит, это можно повторить. Ты — наследник трона, Черри-принц. — Я?! — Ты!!! Чезаре, мне от этого совсем не хорошо! Я три года боролся, я хотел, чтоб королей вообще не стало! Но сейчас, когда всё решается, когда может война начаться, которую мы проиграем, я, — Луис стукнул себя в грудь, — я прошу тебя, Чезаре, пожалуйста, пожалуйста, слышишь… Чезаре, ты должен взойти на трон. Эта тишина обрушилась как ливень, как поток. Все звуки растаяли в ней. Чезаре сидел оглушенный, пытаясь осознать то, что Луис сейчас сказал. А Луис всматривался в него — внимательно, хищно, настороженно. Он давно понял: от юного графа можно много ожидать, и что он решит — никогда не известно. Вот и сейчас… — На трон, — словно эхом отозвался Чезаре, — ты просишь меня, чтобы я? О, Луис! Это самое… Это самое ослепительное, самое невероятное твоё враньё! — Я не лгу! — Не лжешь? Ты не лжешь? Но почему я должен тебе верить, а, Луиджио Красносолнышко? Трон! Не от тебя ли я слышал, что всё зло от королей? — Да, но… — А ещё — какие у тебя замечательные товарищи! Ты приходил ко мне… Приходил, ты знал, знал ведь, что я люблю тебя, и с этой Рединой… Да, Луис? Ты брал у меня деньги, ты требовал, чтоб я узнавал для тебя всякое, я унижался ради тебя, чуть не лёг в постель к Томазо… Да, ты даже про него мне ничего толком не рассказал, просто отправил меня к нему. «Очаруй» — вот что ты сказал! И я как дурак всё делал ради того, чтоб ты продолжал ко мне приходить, но никогда, никогда ты не говорил мне правды! А сейчас… Какую ты невероятную шутку выдумал — зачем? Что тебе ещё от меня надо? Я отдал тебе всё — и сердце, и душу, и свою честь — я, граф Черрено, связался с тобой, безродным разбойником и никчёмным авантюристом, — Чезаре радостно улыбнулся, увидев, как Луис дёрнулся, словно от удара, — я был инструментом в твоих невероятных планах, в которые ты никогда, слышишь, никогда меня не посвящал! А теперь я здесь, снова слушаю тебя и ты вдруг предлагаешь мне, словно какую-то милость, взойти на трон, потому что все твои великолепные, грандиозные планы провалились! Ха! — Я не предлагаю, я прошу! — Я знаю, я знаю, Луис, как ты просишь. — В груди у Чезаре разлилось что-то вязкое и едкое, горло перехватывало, и он говорил всё быстрее, торопясь сказать всё, что наболело: — Ты думаешь, ты сказал: «Пожалуйста», и мне хватит? Ты сказал: «Я люблю тебя» — а кому ты ещё это говорил? Редине? Которая била меня там и оскорбляла? Что веры твоим словам? Что ты говорил всем этим людям, которые шли под пули жандармов? Поговорить ты умеешь! Я — на трон? Катись к черту, Чиполла, он твой брат! Я был для тебя отмычкой, я был для тебя игрушкой, я был твоим кошельком, а сейчас стану заслоном от интервенции! А салфеткой тебе не побыть? Подставкой для ног? — Чезаре, ты неправ! — Я неправ? И пускай неправ! Я уже связался с тобой и оказался в яме. А сейчас ты решил, что я ещё раз сгожусь, я ведь для тебя просто… — Чезаре замолчал, вцепившись в край стола руками. Буря бушевала в его душе, не давая думать спокойно и ясно. — Ты не просто, — ответил Луис, сцепив пальцы так, что они побелели, — ты для меня совсем не просто и именно поэтому ты сейчас здесь, только со мной. — То есть? — Я догадывался… Я знал, что ты меня ненавидишь. Я думал о том, сколько зла тебе сделал, Черри. Для других, для тех, с кем я говорил о тебе ты — да, только фигура, только прикрытие от императора Фридриха. Но не для меня. Прости меня, Черри. — Прости, — тихо сказал Чезаре, покачиваясь на лавке и неотрывно глядя куда-то сквозь Луиса, — прости — и всё? И ты думаешь, этого хватит? И я снова радостно побегу делать что тебе надо? Луис, ты не понимаешь. Мне. Всё. Равно. Всё равно, что будет дальше. С этой страной, с этим миром, со мной… Я уже ничего не чувствую. Я умер, умер, Луис, пока там сидел в той земляной яме и ждал тебя, ждал и верил до последнего… Я потом лежал и не понимал, почему я ещё на этом свете? Хотелось из окна выпрыгнуть или застрелиться, представляешь? — Да, — только и ответил Луис, — я этого ужасно боялся. Ты был совсем плох… Я следил за тобой, — пояснил он, — хоть это и опасно было — от своих тайком… Мне нужно было знать, что ты жив: только так я мог продолжать работать дальше, а без этого у меня всё из рук валилось. — Так мне не казалось… — выдохнул Чезаре — Заметил всё-таки? А я с трудом удерживался, чтоб не подойти… Хорошо, в то время в замке была уйма людей, в лицо друг друга все не знали, а то бы я точно попался. Чезаре, я знал, что ты мне так ответишь. И если… — Луис замолчал, подбирая слова, — если ты и вправду так меня ненавидишь… И тебе всё равно… — Да. Я не хочу больше участвовать в твоих играх, Чиполла. — Тогда беги. Беги, Чезаре! Твой друг, который белобрысый. Да, я про вас знаю всё! Так вот, он и другие, если во время боя не рыпались, скорее всего, в плену в деревне, куда вас заманивали. — Луис подхватил выпавший из камина уголёк и принялся рисовать прямо на столе. — Отсюда — совсем недалеко, на запад… Я думаю, ты сможешь их освободить, ты ловкий. Тут у меня, — он кивнул на сундучок, — деньги, фальшивые паспорта, у всех революционеров этого добра как грязи, тут и деньги, много… Доберитесь до порта, найдите корабль под названием «Сепья», скажите капитану, что Чиполла долг заплатил, теперь его очередь. Пускай возьмёт вас на борт — и уплывайте, куда хотите. — А ты? — А я. — Луис выпрямился. Зелёные глаза горели, рот кривила усмешка. — Что я теперь? Ты ведь не будешь королём? Тебе это ничего не надо, нет? — Нет. И не пытайся меня разжалобить, Чиполла, это бесполезно — Я и не пытаюсь. Очень мне надо. Просто сейчас, перед тем, как бежать, — Луис достал и бросил на стол револьвер, — возьми и пристрели меня, Черри. Потому что я не смогу. Не смогу жить с тем, что будет. С тобой и со страной. Несколько секунд Чезаре ошеломлённо смотрел на револьвер. Потом коротко рассмеялся и взял его в руку. Револьвер был приятно тяжелым. — Ты никогда не играл в бродячем театре, Чиполла? — Что?! — Что слышал. Очень уж это, — Чезаре покрутил револьвером, — похоже на фарс. Какую ещё ложь ты придумал и зачем? — Я не вру. Я честен с тобой, сейчас я честен — до конца. — Луис смотрел прямо. — И я говорю тебе: стреляй! — Лжец. Лжец и игорк. Я помню, как ты учил меня блефовать и передёргивать. Он хоть заряжен? — Посмотри. Ты же теперь умеешь обращаться с пистолетом. — Ты ведь меня не любишь? — словно рассеянно спросил Чезаре, проверяя пистолет. Тот был заряжен. — Ха! Холостыми? Потешно же он щёлкнет. — Люблю. Сейчас я это могу тебе сказать. — А я тебя нет. Уже нет, понимаешь? Уже… Я разучился любить, я даже ненавидеть не всегда могу, мне всё равно, что будет дальше, я постарел в шестнадцать лет, а всё спасибо тебе, ты Луиджио Беллсоле, проклятый бунтовщик и лжец. Какой же ты проклятый лжец. — И, быстрым движением вскинув револьвер, Чезаре нажал на курок. От выстрела в маленькой комнате заложило уши, за окном вскинулись перепуганные птицы и замолкли цикады, запах пороха был удушающее-едким, искра, вылетевшая из барабана — ослепительно-яркой, а отдача — неожиданно сильной, едва не вывернувшей Чезаре кисть. Беллсоле — букв. красивее солнце, т.е. Ясно Солнышко или Красно Солнышко