Наш Дом/Our Home

Темное помещение столовой скудно освещалось дюжиной свечей. Ночной холод мешался с легкой духотой - причиной тому отчасти служили свечи, отчасти то, что свежий воздух проникал внутрь только через незаделанные щели в оконных рамах, но в основном тому виной было количество собравшихся. Их было около сорока, все они были невысокого роста и не слишком хорошо одеты. Огоньки свечей то и дело выхватывали из темноты их откровенно детские, но уже не по-детски усталые лица. У многих пальцы нервно пританцовывали на рукоятях кинжалов или ножей, подвешенных к поясу. Они стояли молча, и только неровное дыхание, да едва слышный вой ветра нарушал установившуюся тишину. Исключение составлял паренек, юный, неокрепший, но выглядящий старше остальных раза в полтора. Он был привязан грубой веревкой к крепкому на вид деревянному стулу; поникнув головой, он повис на нем, словно труп, и не шевелился. Его одежда из светлой ткани и кожи выглядела на порядок лучше, чем у остальных, несмотря на то, что была помята и изорвана. Положение тела казалось неестественным - поза была из тех, в которых невозможно находиться долго, не заполучив отеков и синяков, но бесчувственного юношу это, похоже, не беспокоило. Странно вывернутые и посиневшие кисти его рук навевали мысли о переломе или вывихе запястий. Грива волос цвета, среднего между русым и мышино-серым была раньше подхвачена шнурком алого цвета, сейчас же он сполз и перерезал напополам ссадину чуть выше виска, покрытую коркой спекшейся крови. Кровь пропитала волосы юноши, ее засохшие струйки дважды пересекали его щеку, кровь пятнала его одежду там, где она не могла стечь с головы, кровь, если присмотреться, все еще капала с его губ. В полумраке это зрелище не казалось пугающим, но оно несло в себе смутную угрозу, будто лишь малая часть его увечий была подвластна взору. - Подними голову, - прозвучал негромкой голос; его обладатель, невзирая на юность, был, похоже, полностью уверен в себе и своей власти. Парень вздрогнул. Говоривший - светловолосый кудрявый мальчик - нахмурился и повторил еще раз. - Подними голову. - Подними голову, - включился зеленоглазый блондин, стоящий слева от первого говорящего; он произнес это нагловатым тоном с язвительной ноткой и тут же с угрозой в голосе добавил, - а то как бы не пришлось тебе получить больше, чем ты заслужил. Пленник не шевельнулся. - Иван... Или как ты себя называешь... Русь? Он приподнял голову и растерянно осмотрелся. Взгляд голубых глаз медленно скользил по лицам окружающих, ощупывал шеи, губы; отмечал оружие и движения рук, переместившись вниз - словно опасаясь подняться выше, боясь узнать, что кроется в ответных взглядах его молчаливых палачей. Губы его шевельнулись, когда он, упершись взглядом в говорившего, тихо спросил: - За что? - За все. И за притеснения, и за поборы, и за то, что я должен равняться на этих, - второй взмахнул рукой, обводя всех собравшихся, - И за него! - добавил он неожиданно громко, указав на первого, - за Франциска! Никому... Никому не позволено!.. - Я не так уж пострадал, - утихомирил его тот, - А вот другие... - его глаза потемнели, - Одному Феликсу как досталось... - Феликс, ты в порядке? - прошептал зеленоглазый ребенок, которого с трудом можно было отнести к какому-либо полу. Оборванец с длинными волосами толкнул привалившегося к нему мальчишку, почти потерявшего сознание. Закатанные рукава его рубашки плохо прикрывали полузажившие резаные раны на сгибах его локтей; оттенок его кожи граничил с мертвенной бледностью. Тот сонно промычал «да» и крепче прижался к своей опоре. «Опора» пошатнулся; сам он выглядел немногим лучше, и, похоже, только упрямство не давало ему упасть или хотя бы передать своего товарища в другие руки. Зеленоглазый, похоже, не поверил, и великодушно предложил свое плечо. Оборванец отказался. - Ненавижу, - сказал второй светловолосый и приблизился к связанному сзади, для чего ему пришлось обойти стул. Он обнял его за шею - юноша обеспокоено напрягся - приподнявшись на носочки. Со стороны это могло показаться милым дружеским жестом, но на губах ребенка заиграла мстительная улыбка, и он резко дернул - раздался хруст, болезненный и неприятный, будто пленнику сломали шею. На какое-то мгновение глаза парня опустели, подернувшись будто бы смертной пеленой, но доля секунды, и тот дернулся и застонал. На окружающих происходящее не произвело особого впечатления, только кто-то одобрительно улыбнулся. Среагировал только мальчик, ранее названный Франциском: - Не убей его, Артур. - Он не умрет, - кровожадно усмехнулся тот. - Итак, с сегодняшнего дня мы независимы, - Франциск, обращаясь уже не к связанному, а к детям, оглядел всех вокруг. Ответ из толпы последовал тут же: - Каждый будет делать, что хочет! - И у всех будут свои боги! Я не хочу молиться тому же богу, что и он! - кто-то выразил далеко не дружеское отношение к соседу. Сосед ответил злобным взглядом. - А я хочу мно-о-ого богов, как у дедушки Рима… - сказал малыш, один из самых юных среди собравшихся, растягивая буквы, - И кошку, - смущенно добавил он. - Дедушки Рима не было, - строго заметил кто-то рядом с ним. Малыш обиженно уткнулся носом в грубо сделанную тряпичную игрушку, изображавшую, видимо, кота. - Он был! - решил за него заступиться кто-то другой. - Дедуля был! - А по-моему, не было... - нашлись сторонники и у этой версии. - Вы просто не видели его, а мы видели. Он большой и сильный, а еще кудрявый, как Геракл. - Пе, - с энтузиазмом подтвердил девчачий голос из-за спин спорщиков. - А может, он просто не их дедушка? - появилось предположение. - Ага... Дедушка Рим наш, а у них кто? - А у них будет старший брат. Ван. - А дедушка?.. - А дедушка... Спор разгорался, разветвлялся; кто-то поднял тему добрососедских отношений. - А кто будет жить в больших комнатах восточного крыла, тех, что на первом этаже? - Может, оставить их пока пустыми? Я... - Что вы сделали с Аме? - вклинился слабый голос. Дискуссия утихла за несколько секунд, и взгляды вновь обратились к пленнику. - Линчевали, - жестко отрезал Артур, - он мертв. - Мертв... - это сообщение, кажется, сломало юношу. Его тело затряслось и на глазах выступили слезы, однако на первом же всхлипе он закашлялся, и вновь полетели брызги крови. Он кашлял долго; кашлял так, будто в его горле застрял комок, он которого он никак не мог избавиться. Приступ длился минуту и закончился, казалось, задавленный изнеможением - и он запрокинул голову, открывая для взглядов окровавленный рот, слезящиеся, покрасневшие голубые глаза, запятнанные нездоровым румянцем щеки. Взгляду открылось учащенное, тяжелое дыхание - и стало явно, что вдобавок к физическим повреждения юноша болен - болен какой-то тяжелой болезнью. - Нам повезло, что мы переболели раньше, чем ты... И повезло, что выжили - с твоим-то лечением. Кровопускание - будто мы мало крови теряли с кашлем... - Артур прокомментировал почти с жалостью, крепче сжимая испачканные в чужой крови руки на шее больного. - Ты заплатишь за все наши страдания, - сказал он. - Ты испытаешь все, что испытали мы, - слова взялись будто бы из ниоткуда. - Я не знаю, сможем ли мы убить тебя, но знаю, что мы можем с тобой сделать... Он прошептал это в самое его ухо. - И знаю, как. Возможно, в полумраке комнаты этого не было заметно, но в этот момент в его глазах сверкнула искорка шизофрении. Крик, на всю мощь близкого к срыву, хриплого от кашля голоса, спугнул с деревьев во дворе ночного Дома спящих птиц. * * * - В правом погребе... живет привидение, - поделился своими соображениями Греция, неторопливо сооружающий из мокрого песка какую-то скульптуру. - Действительно? - Англия рассеяно глянул на дальний берег озерца и посмотрел на творение Греции. Для ребенка у него действительно получалось очень хорошо. Художественный вкус, старательность и мечтательность как черты характера в нем проявились уже давно. Пожалуй, с того инцидента, когда... Англия потер переносицу. Нет, не вспомнить. Что ни говори, к Греции он наведывался редко, и временами забывал даже сам факт его существования - настолько тихим и не причиняющим хлопот был этот ребенок. Иногда казалось, что он существовал где-то в уголке Дома всегда - в окружении своих глиняных фигурок, тетрадей и размышлений, никого не трогающий, спокойный и статичный. - Да-а, - даже манера речи - негромкий голос, чуть-чуть растянутые гласные - полностью вписывалась в его характер. - ...Там иногда кто-то стонет и плачет, как призрак... - Греция продолжал неторопливо излагать свои наблюдения, не глядя молчащего собеседника. Его движения, медленные и осторожные, чем-то завораживали, и Англия наблюдал за ними, словно за движением воды в озере под воздействием каких-то неизвестных ему сил. Скульптура приобретала более ясные очертания: это был барельеф, изображающий женское лицо. Оно было отрешенно-красивым; лоб женщины украшало что-то вроде венка. Ему вдруг захотелось украсить ее живыми цветами. - И почему-то он всегда заперт... - Греция задумался, и его руки замерли над венком. Англия оглянулся. Одуванчики - уже в пуху, маргаритки. Ничего подходящего. - А еще странно, что у Украины в комнате три кровати, а живет он там одна. Англия меланхолично поправил: - С Белой. - С Беларусью, - Греция согласился, - Но она маленькая и спит с Украиной, а кровати три. - И правда странно. Англия устало опустил голову на руки. Хотя кошмар с Россией уже закончился, ему не давали покоя насущные дела. Чтобы обезопаситься от такого же рабского положения, как при России, нужно было укрепить свои позиции, найти союзников (само по себе, никому из них нельзя верить, кто-то может сыграть на доверии), обеспечить себя подчиненными... Да еще и то дело с запретным подвалом временами отзывалось из прошлого... Они похоронили Россию за Домом. Могила было неглубокой, подросткам оказалось не под силу выкопать посреди ночи яму глубже метра. Они уложили его в позу эмбриона; Китай ткнул ему в руки поздний подсолнух. Сверху положили доску, потом засыпали землей и положили срезанный дерн. Могила получилась незаметной и скромной. И правильно. О тайной могилке мало кто знал. Восставшие после обретения свободы разбрелись кто куда, и за все еще живого Россию ответственными осталось всего несколько человек. Франция, и то сбежал, отдав пост предводителя Англии, за что теперь тот его несколько недолюбливал. С тех пор британца постоянно снедало беспокойство - возможно, что-то от паранойи. А в особенно трудные моменты приходила какая-то детская слабость. Лучше бы этого России никогда не было. Он посмотрел на Грецию. Для него России не было. Он-то в те годы совсем крошкой был, и сейчас наверняка ничего не помнит. Вот если бы все могли забывать с такой легкостью. Они молчали долго. Ветерок колыхал озерную гладь. Одуванчики и маргаритки мирно цвели, ничуть не беспокоясь о том, что не гармонируют с песочным женским лицом. Греция не шевелился, погрузившись в свои мысли. Вдруг он заговорил, тихо и мечтательно, глядя в никуда: - Мне иногда кажется, что я совсем взрослый. И жил давно-давно, дольше, чем вы все, - он распахнул руки и посмотрел вверх, в безоблачное голубое небо, - с самого начала. Взгляд Англии смягчился, и он запрокинул голову, глядя туда же, куда и ребенок. А почему бы и нет? Все могло стать так просто. - Так оно и было, - негромко подтвердил он.