Наш Дом/Our Home

Он бежал - уже который час. Босой, полуодетый, ослабший. Мерзлая земля ранила ноги, обжигала порывом холода изредка попадавшаяся корка льда, но он, казалось, не ощущал этого. Глаза его уже давно не глядели под ноги или по сторонам - в бескрайнем поле случайному взору не за что было уцепиться. Взгляд был направлен прямо вперед - но холодность, пустота в зрачках подсказывала, что не смотрел, просто его векам было привычнее находиться в распахнутом положении. С таким же успехом он мог бежать вслепую, закрыв глаза от ледяного ветра, но он и не думал хоть как-нибудь защититься, только смаргивал изредка выступившие слезы. Его пальцы побелели, суставы не гнулись. Не сгибающиеся колени саднили от падений, но вновь и вновь предавали его, когда он пытался, споткнувшись, сохранить равновесие. Ныли локти, на которые он приземлился уже около пяти раз - у него не оставалось сил выпрямлять руки, но так он хотя бы не вредил еще сильнее ободранным местами до мяса ладоням. Тело, избитое многочисленными падениями, болело, горело от холода и было почти на пределе, но он бежал. Дальше. Дальше. Не смотря ни на что. Он должен оказаться как можно дальше... от них. Это все напоминало дурной сон. Темный подвал и окровавленные орудия. Руки, покалеченные в попытке вытащить их из кандалов. Кровавая рвота... Сначала. Потом он привык. Они убили его способность к отвращению. Еда. Она была нормальной. Они не стремились кормить его плохо, они кормили его, чтобы поддержать в нем жизнь. Временами еда была даже вкусной. Но было трудно жевать, когда он, полубессознательный, с ужасом не мог различить, где столько раз прикушенный, онемевший и распухший язык, а где грубо всунутый в рот кусок издевательски мягкого хлеба... Он споткнулся и при падении вновь содрал корку засохшей крови с ладоней. Приподнявшись на локте в том же сумасшедшем порыве, с которым бежал, он подтянул колено в попытке встать, но, угодив ногой в лужу, поскользнулся и снова растянулся на земле во весь рост. На этот раз удар задел живот, и его, вконец измотанного, скрутило что-то вроде рвотного позыва. Он сдержался, сжав зубы; во рту появился медный привкус. Словно скованный судорогой, он остался лежать, вжав голову в плечи, напряженно полусогнув конечности. Шло время, но он никак не мог встать. Эта странная слабость исходила не от тела, а от разума - он не хотел вставать, хотя его не охватила ни паника, ни молчаливое смирение с проигрышем. Желание оставаться на месте схлестнулось со стремлением бежать - как можно дальше. Только через несколько минут в его затуманенное сознание пришла примирившая конфликт мысль: погони не будет. Ее... не должно быть. Он просто знал это, и тому не было и не могло быть доступной пониманию причины. Холод пожирал его жизнь. Сейчас, когда он был бездвижен, он ощущал это во много раз ярче. Холод воздуха, второстепенная напасть по сравнению с ушибами и льдом на земле, сейчас высасывал из него тепло, забирался внутрь. Ступни и кисти рук онемели, будто превратились в мертвый камень; та же судьба постигла внешнюю поверхность лодыжек, бедер, плеч, спины. Ему казалось, что он исчезает, не умирает, а именно исчезает, растворяется в небытии. Растворилось поле и серое небо - они превратилось в тонкую, неразличимую линию в кромешной темноте, свернувшуюся вокруг него клубком. Его сущность, сам он падал во мрак, и вот уже самого понятия «он» не существует... «Он». Он. Он? «Кто я?». «Россия». «Россия» - это слово повторилось над ним, распятым, кричащим от боли, десятки раз, сотни раз. Во тьме, прошитой огоньками багрового жара, склеенной липкой сукровицей, это одно слово... «Россия» - шесть букв смешалось с болью, соединилось, переплелось неистово, кроваво, красно. «Россия» - маленькая льдинка в том самом аду, чья сущность может сжечь, свести с ума одним прикосновением; «Россия» - это он... Там... Там. Это случилось там. Они... Они. Они. Они. Это сделали они. «Кто они?» Нет. Пустота. Он не помнил, от кого сбежал. И не помнил, откуда. Воспоминания провалились в черную дыру ужаса; ее темнота была слишком яркой, чтобы знакомые образы остались в неприкосновенности. Мрак схватил их своими щупальцами и поглотил вместе с его душой. Но он есть... Есть, заблудившийся, в этом мраке... Маленький, глупый, слабый Россия. И еще есть... ...Братья. У него есть старшие братья. Островок света в море забвения. Старшие, сильные... Братья. Они... Не помогут. Он должен справиться сам, даже если это невыносимо. Он не может во всем полагаться на них, хотя очень хочет стать на них похожим. Стать таким же сильным и независимым. Да... Он справится. Он. Россия. Не темный. Красный. Нашедшийся потерянный ребенок. Кол-кол-кол. Мир исчез и появился. Он открыл глаза. * * * Темнота. Тесно. Колени подтянуты к груди и прижаты к ней внешним давлением. Немного трудно дышать. Он не сразу почувствовал, но в руках он бессознательно сжимал сухой стебель растения. Достаточно толстый, чуть шероховатый. Он прижался к лепесткам щекой, и они зашуршали в ответ. Нужное слово всплыло из ниоткуда, без всякого мыслительного процесса - его будто подсказал кто-то третий. Подсолнух. Попытка пошевелиться увенчалась неудачей. Невовремя проснулся нюх; из-за привычного насморка это чувство восстановилось позже, чем осязание. Он вдохнул и ощутил непривычный запах - запах земли с примесью гниения. В его душу вдруг закралось смутное беспокойство. Он приподнял руку и тут же уперся ладонью в шершавое дерево. Снизу - он коснулся поверхности тыльной стороной другой ладони - там была твердая земля, пронизанная корешками растений. Слабо ориентируясь в пространстве, он протянул руку вперед и наткнулся через десяток сантиметров на то же самое - комочки почвы осыпались под его пальцами. Он потряс головой. Тесно, не пошевелиться. Распахнув глаза как можно шире, он уцепился в панике, словно за соломинку, за свою последнюю надежду, будто зрение могло опровергнуть все то, о чем так настойчиво твердили другие органы чувств. Однако и через десять секунд, и через тридцать, и через мучительную минуту темнота не нарушилась ни единым лучиком света. Безумная паника словно прошила его тело разрядом электричества, и парализовала мысли. Оставив всего два слова в голове. Похоронен... заживо. * * * - Россия? - Англия потрясенно переспросил и получил в ответ только кивок головы. Схватив дрожащего Латвию за плечи, он с недоверием и истерической ноткой прошипел: - Но как такое может быть? Того подобная реакция собеседника, видимо, только больше напугала: по дрожащим, побледневшим губам и панически распахнутым голубым глазам, которые от страха стали почти бирюзовыми, британец понял, что мальчишка потерял дар речи. Он вздохнул, пропустив полуоформленную мысль о том, что Бог мог бы дать ему и побольше сил для общения с интровертами, и втащил Латвию в свою комнату, попутно захлопнув полуоткрытую дверь. Тяжелые шторы темно-зеленого цвета уже были раздвинуты, и сквозь стекло в помещение лился солнечный свет. На столе у окна, слева от входа, красовалась пустая тарелка - Англия уже успел прикончить свой обычный завтрак, который всегда готовил себе сам, не довольствуясь, как другие, трудами того несчастного, чья очередь была дежурить в столовой. Рядом с тарелкой расположился весь набор для чаепития, включая молочник - обитатель комнаты только-только собрался выпить свой обычный чай с молоком, когда ему помешал робкий стук в дверь. Он посадил паренька на кровать и ткнул ему в руки собственную чашку, к которой он не успел даже притронуться по причине столь неожиданного визита. На секунду Англия задержался около стола, задумчиво глянув на чайник с заваркой и думая, не сделать ли еще чашку для себя, но потом отказался от этой мысли и сел рядом с Латвией, положив ему руку на плечо и призвав на помощь все свое терпение. Латвия сидел немного ссутулено, крепко обхватив чашку маленькими ладонями. Он словно забыл, для чего предназначается эта жидкость, подернувшаяся рябью от его дрожи, но тепло чая, гревшее сквозь фарфор его руки, видимо, придало ему уверенности. Через минуту Англия счел, что он выглядит достаточно восстановившимся, чтобы отвечать на его вопросы. Британец собрался с мыслями и, постаравшись придать своему голосу спокойствие, спросил: - Значит, Россия? Ты сам его видел? Латвия несколько скованно кивнул. Англия повторил движение в немного приуменьшенном виде, глядя прямо в его честные голубые глаза. Этот мальчишка никогда не отличался актерскими способностями, он вряд ли мог врать настолько убедительно... Хотя кто знает, кто знает... - Он похож на себя? - задал он следующий вопрос. Обнаружив, что Латвия снова в ступоре и не знает, что ответить, он уточнил: - Это точно Россия? Ты уверен, что никто не устроил маскарад с целью напугать нас? - У-уверен... - Ты когда его в последний раз видел, чтобы так уверенно это говорить? Латвия растерялся и замер. Англия коротко выругал себя за явно лишний выпад, и поспешил исправиться: - Ладно, забудь. Кто его видел первым? Латвии даже не потребовалось думать, он ответил быстро, как ученик, хорошо вызубривший тему: - Украина. Он к ней ночью в комнату ввалился... - Кто его видел еще? Парнишка прикинул и неуверенно выдал: - Вся Европа, наверное... Даже кто-то из правого крыла примчался, и в левом тоже... разговоры... - Разговоры... - британец невольно нахмурился. Хотя полной картины обстановки у него еще не было, ликвидация России незаметно от обитателей Дома уже с полной определенностью, проламывая потолки, летела в Тартарары. Надежда оставалась на последний вопрос, и Англия задал его, заранее настроившись на пессимистический лад: - А как он себя ведет? Раненые есть? Взгляд Латвии засквозил неподдельным удивлением и он, слегка поколебавшись, сообщил: - Да нет... Все в порядке, он только что пришел вместе с Украиной в столовую... И сейчас завтракает... В голове у Англии сами собой возникли смутные опасения в безопасности... кто сегодня готовит, Польша?.. Польши и Украины, но они рассеялись, когда Латвия, несколько осмелев, продолжил рассказывать: - Он очень тихий, робкий... Много улыбается... Тихий? Робкий? В отношении России эти слова отдавали фантастикой. Англия замер, пытаясь создать примерный образ того, что происходило сейчас в столовой, но результат явно выходил за рамки здравого смысла. - Он с некоторыми уже познакомился, и даже нашел старших братьев... К массе с трудом перевариваемой невероятной информации добавилась еще одна порция. Братья? Нет, вот здесь все не так ясно. Он не мог бы с уверенностью назвать и свой возраст, а уж возраст России или кого угодно из европейцев - и вовсе было непосильной задачей. Он не считал года, и не знал, кого из своих соседей в каком возрасте он каким помнил. Окружающие всегда были для него только безликой серой массой, где он постоянно находил друзей, временно, недоверчиво сближаясь, и терял их, удаляясь от них до полного взаимного безразличия; к ней он держался близко, боясь одиночества, но от нее же всегда бежал, презирая большинство и не считая никого из тех, кто был рядом, достойным доверия. Братья? У него никогда не было братьев; он всегда был один. Но почему их не могло найтись у России? Пусть даже старших. Даже если это было странно. Он давно заметил, что память играет с ним - а может быть, и не только с ним? - злые шутки. - Иди. Я спущусь через минуту. В задумчивости он подтолкнул Латвию, принуждая его встать, и, поднявшись следом за ним, выпроводил за дверь, крепко ухватив за плечо. Тот даже не успел опомниться, как оказался вне комнаты; то, что так и оставшаяся в неприкосновенности чашка чая уплыла вместе с ним, он отметил только краем сознания и тут же отмахнулся - пождет - и захлопнул за незадачливым посетителем дверь. Опершись о стену, британец наконец позволил мозгу заработать с бурностью кастрюли выкипающего бульона. Тот вопрос, что шквалом неправдоподобных данных был оттеснен в сторону, теперь занял все мыслительное пространство, и висел большим крючковатым вопросительным знаком. А, собственно, как Россия мог вернуться? Злые шутки... Они похоронили его за домом. Китай вложил в холодные пальцы стебель подсолнуха. Ему показалось, или они сами сжались на нем крепче?.. Они несли тело в шесть рук, он помнил это, как сейчас... и было ли это эхо от несогласованных движения чужих тел, или он действительно пошевелился? Он стоял рядом с телом и смотрел то на него, беспокоясь и ликуя, то на копающих - сам он, как главный, не принимал участия в рытье могилы - и точно ли в той позе, что и была, ты обнаружил его через несколько минут? Злая... шутка. Нет, все именно так и было. Он захохотал, запрокинув голову, и его безумный смех не остановило даже то, что при этом он крепко приложился затылком об стену. Надо же... Они похоронили его... ...заживо.