Наш Дом/Our Home

- Что ты помнишь о младшем Риме? - спросил я у Италии. Это меня всерьез беспокоило. То, что есть человек, о котором молчат. Пожалуй, меня удивило скорее не то, что такое возможно - в конце концов, людям свойственно подобное поведение - а сам факт того, что человек, о котором стоило бы молчать, существует. Кем же он был таким, этот Рим? Какой была его смерть, если имя «Рим» стало табу? Умер до того, как я появился. Был влюблен в Италию. Целовался... Исходя из этого, можно было кое-что приблизительно вычислить. Насколько я знал, время от времени в окрестностях Дома из ниоткуда появлялись новые люди, здоровые физически и психически, но ничего не помнящие - и это было нормально. Я был одним из последних «появленцев», если не считать пары детишек. Чаще возраст таковых колебался в пределах двух-семи лет, но мой случай был исключением. Я появился в западном лесу юношей, близким по возрасту к совершеннолетию. С тех пор прошло всего несколько лет, однако Италия достаточно молод (свой точный возраст в Доме никто не мог назвать - халатность, на мой взгляд) и за время нашего знакомства подрос сантиметров этак на пять. Значит (если исключить педофилию) Рим умер не больше, чем года за два-три до моего появления. В сумме с его смерти выходит около шести лет. Не такой уж большой срок. Италия не должен был бы его так быстро забыть - или я плохо его знаю? Впрочем, я себя одергивал, когда меня одолевали слишком беспокойные мысли. Какая мне разница, что там между ними было? Но разница была. Та разница, что мешала мне спать спокойно предыдущей ночью. Меня мучила неопределенность моих знаний, неполнота... Мне нужно было знать. Наверное, это потому, что я привык быть ответственным более, чем вдвойне - за себя, отчасти за всех, кто был рядом со мной... и за Италию. Но можно ли отвечать за кого-то, не обладая о нем полной информацией? Утаивание обычно не ведет ни к чему доброму - а от меня, кажется, утаили что-то очень важное, быть может, даже что-то из того, что меня касается - хотя такие выводы делать пока рановато. Тем не менее, мне такое состояние дел очень сильно не нравилось. Все могло быть далеко не просто так. Когда Италия услышал мой вопрос, он оторвался от планшета - в это время он с увлеченно-отстраненным выражением лица что-то рисовал акварелью - и посмотрел на меня. - Ну-у-у-у... - Италия на секунду растерялся, а потом серьезно сообщил, - он умер. Я бы мог подумать, что он издевается, если бы это не был Италия. - А ты знаешь братика Рима, Доичи~? - он посмотрел на меня вопросительно. Я покачал головой. - Нет, не знаю. На самом деле я вчера впервые о нем услышал. Он наклонил голову в сторону и чуть прищурил глаза - так он выглядел, как ни странно, более наивным и беззащитным, чем с широко открытыми. Это было его характерной чертой, из тех, что делают человека именно таким, какой он есть. Говоря честно, я редко замечал, чтобы он открывал глаза широко - они вечно были прищурены, будто постоянная невидимая улыбка всегда заставляла их быть такими. Или, может быть, я не видел его лицо в те моменты, когда радость исчезала с его лица? Я редко видел его лицо, когда он не смотрел на меня. Но на меня он смотрел очень много. Наверное, это ему нравилось... - Странно... - протянул Италия, и выглядел он при этом озадаченным, - разве ты не встречал Рому, Доичи? - Вообще-то я не мог с ним встретиться. - Ой, я ошибся, - Италия исправился сразу, не раздумывая, - вы и вправду не могли. - Можешь мне про него рассказать? - попросил у него я. - Ну... - он задумчиво отвел взгляд в место куда-то несколько правее меня и замер; выражение его лица стало мечтательным, - Он жил с Австрией, Венгрией и мной в одной комнате и помогал Австрии следить за порядком... - медленно сказал он, - Был очень гордый, но сдержанный... Я в него даже влюбила... лся тогда, когда мы оба думали, что я девочка. И он в меня тоже. Только мы были еще слишком маленькие и боялись это друг другу сказать. Но один раз мы все-таки поцеловались. - Вот как. Ты очень... - «по нему тосковал?» - собрался я спросить (Идиот! Даже не подумал, что скажу, перед разговором!), но, к счастью, вовремя сообразил, что такой вопрос может быть для Италии болезненным. В конце концов, Венгрия упоминала что-то такое. Хорошо, что мысль задать вопрос о подробностях смерти не пришла мне в голову первой - подумал я, мысленно содрогнувшись. Италия странно посмотрел на меня - из-за того, что я замолчал посреди фразы? - а потом положил кисточку в стакан, отложил планшет и встал. - Я знаю, почему ты беспокоишься. Не волнуйся. Особенные отношения у меня только с тобой, Доичи~, - улыбнулся он, доверительно склонившись ко мне - он сидел достаточно близко. Он решил, что я беспокоюсь из-за этого? Хм, почему это? Я помню, что не давал никакого повода так ему думать. Он что, считает меня настолько ревнивым? Я было уже воззрился на него подозрительным взглядом, но поправил выражение лица - ни к чему его беспокоить. Говорит, особенные... Он о телесной близости, так. В этом плане я у Италии действительно первый и единственный. Как ни странно, что-то отдаленно похожее на облегчение я все же почувствовал. Если Италия и правда что-то такое обо мне думает, то не так сильно ошибается на этот счет - он хорошо меня изучил. - Я не беспокоюсь, - успокоил я его. - Правда? Ну и хорошо, - он положил мне ладонь на затылок, коснувшись губами моего лба, а потом сел обратно и снова взял планшет. Я решил, что не буду говорить с ним об этом дальше. Может, потом. Я недолго думал, следует ли мне пытаться узнать что-то еще. В конце концов я решил, что просто так сейчас забыть обо всем я не смогу. Возможно, когда я совсем ничего об этом не знал, было и лучше, но теперь, когда мне известно что-то, мне будет спокойнее, если я узнаю все, что возможно, об этом Роме, чтобы когда-нибудь случайно не сделать неверных выводов. Да и к тому же, если для моего Италии этот человек был особенным, я обязательно должен узнать о нем все. А еще Италия почему-то противопоставил Рим мне. Это было немного странно... и хотя не говорило мне ничего определенного, но по причинам, мне неизвестным, у меня остался от этого неприятный привкус. В груди - при всем моем доверии к Италии - зашевелился червь сомнения. Я... * * * Я зашел к Венгрии вечером. Точнее, рассчитывал зайти к ней, но застал только Австрию, который, едва я постучался, немедленно прекратил что-то фальшиво насвистывать. - Заходите, - отозвался он холодным тоном человека, который притворяется, что не только не пытался без особого успеха сейчас сымитировать сложную мелодию, но и вообще музыкой не интересуется и никогда о таком способе тратить свое драгоценное время не слышал и слышать не желает. Я вошел; Австрия сидел на стуле, выпрямив спину и излучая прохладное спокойствие - настолько убедительное, что даже когда он, увидев меня, заметно расслабился и вновь достал было спрятанную за спину небольшую флейту, я не сразу понял, что он только притворялся. Флейта в его руках, кстати, меня несколько удивила: про то, что Австрия играет на скрипке в свободное время, я знал, знал про то, что при случае и с роялем он обойдется как надо - но флейту у него я видел впервые. Отведя взгляд, Австрия приложил ее к губам и, вдохновленно прикрыв глаза, сыграл ту же мелодию, что насвистывал раньше. Ничуть не фальшиво. Подчинять было его особым талантом, и это касалось не только людей, но и музыкальных инструментов. - Неплохо, - отозвался я в ответ на старательно замаскированный под мину превосходства вопрошающий взгляд. Он кивнул не без изящества - каким бы он ни был расслабленным, оно всегда было в нем. - Почему ты обычно играешь на скрипке, а не на флейте? - Подавление, - коротко бросил он и разьяснил мне, уже давно переставшему скрывать, что ничего не понимаю в этой его теории, - Инстинктивно отталкиваю то, что напоминает мне о собственной склонности к пассивной гомосексуальности. До меня не сразу дошло, каким боком флейта относится к гомосексуальности, но я понимающе качнул головой. - Ты думаешь, у тебя есть такая склонность? - У всех есть. В Доме слабы ограничения сексуального плана, и потому все наши извращения выражены ярче, чем должно быть. - Чем должно?.. - Как ты думаешь, почему нет ни одной книги про Дом... или хотя бы про что-то, похожее на Дом? Почему мир в книгах всегда безграничен? Что такое город? А улица? Можешь ли ты это себе представить? И почему нет ни одного романа о любви между мужчинами или между женщинами? - каждая фраза сопровождалась паузой, будто он давал мне время осознать вопросы, и эти короткие отрезки времени были для меня вовсе не лишними. Австрия слишком хорошо меня знал. После последнего вопроса запала тишина, и я понял, что теперь слово предоставлено мне. Я подумал, прежде, чем говорить, но подвоха в вопросе не нашел. - Потому что это ненормально, - уверенно ответил я, - и мы все это знаем. - Из романов? Последние два слова повергли меня ни больше ни меньше - в ступор. А ведь верно, из «учебников по жизни» здесь действительно была одна художественная литература, учителей и вовсе не было. Двум сотням людей вроде нас в изолированном мире вроде этого - отличного от всего, что описывалось во всех доступных нам книгах - действительно ничто не мешало делать все, что угодно, невзирая на любые нормы, ведь некому было наказать за их неисполнение. Однако, несмотря на толерантность к таким отношениям, как между Швецией и Финляндией, или даже к такому человеку, как Франция (способного любого раскрутить на ночку «своим природным обаянием»), любой житель Дома мог сказать, что нормально и правильно, что нет, знал о равенстве человеческих прав и обязанностей, знал, чем плохо насилие и убийство и почему нельзя допускать острых конфликтов, особенно между группами людей; знал, между кем должен быть и для чего изначально предназначен секс (теоретически; детей никто, по крайней мере из живых, в Доме еще не нажил); все это лишь отчасти было основано на собственном опыте - прецедентов, насколько я догадывался, было не так уж много. Австрия молчал. Он был абсолютно спокоен, притом так естественно, будто рассуждал сейчас о чем-то совершенно отвлеченном. Впрочем, в рамках этого спокойствия он наблюдал за мной со сдержанной мрачностью. Через некоторое время он почти со вздохом добавил: - Не могу сказать, что это плохой способ узнать, что нормально, а что - нет. В конце концов, те, кто запер нас здесь, писали их, опираясь на реалии жизни обычных людей. Однако напрямую нас никто не учил, что правильно, а что нет, что не может не наводить на некоторые мысли. - Ты считаешь, нас кто-то запер здесь ради эксперимента? - недоверчиво спросил я. - Вероятно. Я попытался представить себе масштаб всего этого предприятия, и что-то подсказало мне, что это слишком невероятно. Говорить дальше на такую пессимистическую и абсурдную тему мне не хотелось, потому я сказал: - Давай не будем об этом. Меня интересует кое-что другое. Что ты знаешь о Риме? - О Риме? - О Роме. - Он был мальчишкой, - сказал Австрия и отвел взгляд. Похоже, на эту тему уже ему не хотелось говорить. Но, снисходя к моему желанию, он с неохотой через некоторое время добавил: - У меня есть его портрет. Можешь взглянуть. Посмотри в общем шкафу, слева. Я заглянул в шкаф, который по прежнему опыту знал как общий и обнаружил там стопку плотной бумаги достаточно большого размера - что-то около четырех тетрадных страниц площадью. На верхнем листе было изображено какое-то растение с разветвленным стеблем и мелкими цветочками - очень неплохо, на мой взгляд. «Рисунки Италии», - догадался я - больше никто из моих знакомых серьезно рисованием не увлекался. «И, скорее всего, старые», - на моей памяти он никогда не использовал настолько большие листы. «Нужно просмотреть все, чтобы найти портрет, так?» - Он самого большого формата, не спутаешь. Наклеен на черную бумагу, - подсказал Австрия. Я просмотрел стопку сверху вниз - он был прав; краешек листа черной бумаги, немного выступающего из нижней части стопки, действительно не с чем было спутать. Я аккуратно потянул; мне удалось не помять его, вытаскивая. Сверху была лишь гладкая черная поверхность; я перевернул лист, почти ожидая ничего не обнаружить с обратной стороны, но там обнаружился наклеенный рисунок простым карандашом по белой бумаге. Я начал разглядывать его; в первую секунду я не понял, что мне в чертах этого портрета не нравится, но потом пришло настолько мощное осознание, что мне захотелось спросить Австрию обо всем сразу, глупую попытку чего я тут же предпринял. - Это?.. - Прежде, чем говорить, успокойся и подумай, что хочешь сказать, - холодность в голосе Австрии можно было бы посчитать презрением, если бы он не говорил таким тоном почти всегда. Я подавил желание задать вопрос, прежде чем его сформулирую - недостойное поведение, стало даже немного стыдно за себя - и рассмотрел осветленный временем рисунок на чуть пожелтевшей плотной бумаге. Австрия молчал и ожидал, никак не комментируя, хотя ему, наверное, было что сказать - хоть он и больше меня знал об изображенном на рисунке человеке, да и в искусстве разбирался намного лучше. Впрочем, я и без него видел, что передо мной выдающаяся работа; я никогда не видел, чтобы так Италия хорошо рисовал. Карандашного штриха почти не было видно; лицо было прорисовано в невероятных мелочах, включая чуть поблескивающие крохотные слезники* в уголках глаз и тонкие, светлые ресницы. Темная одежда изображена была не так старательно, но так же недосягаемо для моего понимания; Италия умудрился передать даже фактуру ткани - я даже не знал, что такое возможно. Вобщем, техникой оставалось только восхищаться - но мне было немного не до этого. Через минуту, взвесив все, что мне было известно, и сопоставив это с очевидным, я наконец задал Австрии самый взвешенный и актуальный на данный момент вопрос: - У тебя есть зеркало? - В ванной. Не обольщайся. У него было скверное воспаление легких еще в то время, когда его избили до полусмерти. Случись это по отдельности - он бы выкарабкался. Но он, - Австрия сделал ударение на последнем слове, - умер. - Италия рисовал этот портрет с меня, разве не так? Ты только посмотри: волосы... - Люди, не обладающие художественным чутьем, попадаются на этом постоянно, - отрезал Австрия, - Прическа может сделать двух абсолютно разных людей достаточно похожими, чтобы заставить неискушенного наблюдателя поверить в их сходство. Кроме того, ты ведь не первый придумал себе эту прическу, верно? Я замолчал и моргнул. Это была правда. Об этом, сраженный неожиданностью поворота событий, я еще не успел подумать... В зеркале отражался молодой человек с растрепанными блондинистыми волосами. Он осмотрел себя с ног до головы, а потом недовольным жестом пригладил челку назад - и волосы, воспитанные долгим лежанием в таком положении, послушно легли на место. Лоб открылся; резче, ярче выразился намек на складку между бровями; полуприщуренные глаза смотрели на мир, привычно выражая молчаливое неодобрение. Да, так действительно было лучше. Тот паренек был прав. В тот самый странный момент, когда он в очередной раз отбрасывал раздражающую челку, пытаясь сосредоточиться на швабре, тряпке и полу столовой - похоже, пользуясь его неопытностью, ему дали не самую приятную работу в Доме. - Вот так, - сказал он, возникнув из ниоткуда и подойдя совсем близко - ему аж стало неловко помимо того, что он слегка растерялся от неожиданности - и аккуратно пригладив его волосы назад своими прохладными пальцами. - Тебе так больше нравится, - сказал он. Он молча посмотрел на него, не зная, как реагировать. - С чего ты взял? Он не хотел, чтобы его голос звучал враждебно, но сдержаться не вышло. - Н-ну не мне же... Прости! - тот попятился, и беспокойно оглядевшись, бросился к выходу, крикнув вслух, - Ва-а-а-а-а, Швейцария меня убьет!!! «Он не Рим!!! Смирись!!!», - кажется, слышал когда-то он отдаленный крик. Разумеется, он не придал подобной мелочи значения... К тому же, его куда больше заботила плохая организация дел в этом так называемом «Доме». Австрия - этот высокомерный, но приятный молодой человек, его, кажется, прекрасно понимал... Странный паренек с его янтарным взглядом и - ах да, с этой нелепой завитушкой на голове потихоньку - стерся из его памяти. Было вовсе... не до этого. - Да, Италия и правда подтолкнул меня к идее так зачесывать волосы, но все равно это не аргумент. А в портрете могли быть неточности... - У Италии потрясающий талант, - невероятно, Австрия выразил восхищение чем-то менее сдержанным, чем «неплохо»? Конец света близко, не иначе, - Попроси его как-нибудь нарисовать тебя. Ты быстро заметишь разницу. Не... обманывай себя. Мне нечем было на это ответить. Я не вполне понимал, в чем, а точнее, почему Австрия пытался меня убедить. В том, что я не Рим? Я и не думал о таком, не говоря уж о том, чтобы сказать вслух. Впрочем, в любом случае надо было вытянуть из Австрии побольше сведений. Я помедлил и спросил: - Как он умер? - Убили, - небрежно сказал он, бросив долгий взгляд в неопределенную сторону. - Почему? - Нарвался. Мало ли поводов для драки? Другое дело, что никто не бросился на помощь. - Ты это видел? - это была новость. Так «неприятная история» заключалась в том... - Это произошло при всех, - подтвердил он мои подозрения. - И вы стояли и смотрели? - конечно, это в человеческой природе, но как-то это... - Ты осуждаешь кого-то? - Австрия внимательно посмотрел на меня. - Нет, - ответил я, и это была правда, пусть и несколько натянутая. Справедливо. Прошло несколько лет, и осуждать кого-то за грехи - или не грехи - прошлого... - Смотри правде в глаза, - сказал он, чуть расслабившись, но по-прежнему настойчиво, - Тебя не должна волновать его судьба. На твоем месте я бы забыл про него. - Я только отметил сходство, но ты уже упорно твердишь, что я не должен ассоциировать себя с Римом, - попытался я возразить напрямую. - Не пойми меня неправильно, Германия, - в тоне Австрии проявилось что-то снисходительное, словно у старшего брата, делящегося жизненным опытом, - я лишь пытаюсь спасти тебя от опасного заблуждения. Это был совершенно другой человек. Все и каждый в Доме относятся к вам двоим совершенно по-разному. Если не помешать тебе поверить, что он - это ты... ты можешь разрушить все, чего ты добился в последние годы. - Это что-то значит лично для тебя, правда? - у меня возникло такое ощущение, будто Австрия чего-то недоговаривает. В ответ он прекратил поддерживать зрительный контакт и начал вертеть в пальцах флейту. - Рим был мне как сын. Пусть он и был моложе меня всего на несколько лет, я считал себя его отцом... А мы с тобой братья, не забывай. Наверное, это было обьяснением. Я кивнул, соглашаясь. Да, мы - братья. Три абсолютно непохожих человека, человека, знакомых всего несколько лет, заключили между собой братский союз в первые же дни жизни немца в доме. Три... два. Да, два. Австрия не раз меня спасал в этом мире, который я тогда не в совершенстве понимал. Какую бы важную роль ни сыграл для меня Швейцария в первый месяц моей жизни здесь - а он действительно, фактически, устроил меня здесь - Австрия сделал для меня куда больше, пусть он был по большей части недружелюбен, зануден (особенно в плане экономии) и высокомерен. Отцом, Австрия? Отцом, вот как. Я не мог бы представить себе Австрию отцом, да и он, скорее всего, преувеличивает. Может, он приходился ему кем-то вроде покровителя или вроде того. Плохой из него семьянин сейчас, и в ранней молодости его характер вряд ли был намного лучше. Единственное, что в нем было хорошо - все его отрицательные качества проявлялись так, что никого всерьез не раздражали - даже когда он принимался командовать; может, это потому, что в нем время от времени можно было увидеть обычного человека, способного на простые человеческие растерянность, смущение или мягкосердечность - и он скрывал, что способен на них, слишком... скажем, мило и неумело. Это, правда, не мое мнение - когда он терял лицо, мне самому за него становилось неловко, как брату - но кому-то его скрытому обаянию в такие моменты не удавалось противостоять. Я снова посмотрел на портрет. Мальчишка. Юное лицо, изнутри пышущее сдержанным жаром, энергией деятеля. Чуть - только чуть! - пухлые губы. Аккуратно и как-то строго сложенные руки. Темная одежда и глаза... тоже темные. Не черные, но куда темнее, чем у меня, и с совершенно другим разрезом. Нос иной формы. Италия развил во мне художника? Нет. Я специально ищу различия. И я вижу их; они очевидны. Австрии не о чем было беспокоиться. - Ты намного старше Рима, - услышал я его голос и очнулся от раздумий. - Ты так считаешь? - Несомненно, - в голосе зазвучала твердая уверенность. Почему-то я думал, что должен был быть моложе. Впрочем, если исключить педофилию... Ладно. Я действительно еще ничего не знаю. Я оторвал взгляд от портрета и спросил, глядя на его спину: - Я заберу? - Нет, - не оборачиваясь ответил он, - Если не возражаешь, пусть хранится там, где был раньше. - Хорошо, - я положил портрет обратно поверх стопки и закрыл дверцы шкафа. - Спокойной ночи, - попрощался я. - Еще не ночь, - не понял подтекста Австрия и даже не обернулся вслед. Я вышел из его комнаты. Да, думал я, я согласен с Австрией, если он не хочет, чтобы я считал себя Ромой. Сама мысль о том, чтобы превратить свою жизнь в продолжение жизни какого-то мертвеца, даже если он и в чем-то сходен со мной, звучит слишком уж нелепо. Бред. Нет, беспокоило меня другое; здесь было совершенно другое дело... То, как связан с этим Италия. С ним и со мной. Я слишком похож на Рим. А Италия не мог все так просто забыть. Интересно, почему Италия, прекрасный художник, не заметил сходство? Или даже не так. Он слишком хорош, чтобы не заметить, а значит вопрос поворачивается ко мне куда более настораживающим ребром. Почему Италия ничего мне не сказал? * * * - Ка-а-ан! Будешь играть со мной? В Арчу**? Америка вернулся «домой» достаточно поздно, но не ко времени, когда уже безоговорочно стоило бы ложиться спать. Удивительно, но за исключением случаев, когда Америка твердо решал не спать ночью или забывал о сне за каким-нибудь увлекательным делом, он придерживался довольно строгого режима, по крайней мере в отношении подьема-отбоя. Потому заснуть раньше, чем наступит одиннадцать вечера, Аме просто не мог и обшаривал взглядом комнату, надеясь найти то, за чем он может скоротать время. Минуту назад его выбор остановился на игровой приставке, а сейчас он, похоже, определился, во что будет играть, и явно не желал делать это один. Канада мог бы в точности восстановить видеоряд того, что происходило сейчас в соседней комнате: вот Америка скидывает кроссовки, небрежным пинком загоняя их в угол между комодом и стеной, падает на кровать, изображая смертельное утомление; немного лежит, закрыв глаза и не шевелясь. Потом он открывает глаза и в нем заново начинается какое-то движение: вот он моргает, пальцы начинают что-то выстукивать по одеялу; он поводит плечами и вдруг садится на кровати, думая о чем-то деятельной мыслью человека-вечного двигателя, не умеющего и не желающего останавливаться. Широко, ясно распахивает глаза, озираясь, и в нем тихо смеется что-то такое юное, что у иных пропадает еще в детстве; подходит к столу и почти слишком смелым жестом отодвигает качающуюся стопку книг, а потом достает за шнур от зарядки свою приставку-ракушку; почти вприпрыжку - даром, что взрослый мужчина, а не маленький ребенок - носится по комнате, разыскивая картридж; вставляет один из найденных в приставку и, подождав ее включения, тыкает в сенсорный экран прямо пальцем, игнорируя стилос. А потом немного сникает, представив, как скучно будет целых полчаса играть одному. И вот сейчас: - Ка-а-ан... Звукоизоляция между их комнатами пренебрежимо мала, и каждый слышит, что делает другой. Но лишь слышит. Слушает только Канада. Америке не до того. Америка наслаждается своим существованием, каждой его секундой, яркой и неповторимой, непохожей на любую другую. Америка - луч солнца, нуждающийся в каком-нибудь движении всегда, постоянно, иначе он просто сгорит в бурлящей внутри него энергии. Америке нельзя впитывать окружающий мир - он и так уже переполнен собой. Канада наслаждается... Нет, скорее просто живет и дышит существованием Америки. Кем бы он был, если бы брата не существовало? Он носится вокруг, подталкивает его, воодушевляет его, расстраивает, напрягает, радует, бесит... Непонятно даже, больше помогает или мешает ему Америка не сойти с ума. - Ка-а-ан, ну так ты играешь или нет? Мне ску-учно, Кан! - Я... - Канада отзывается, но он не уверен, что его неуверенный голос проникает сквозь тонкую стену, - Я не... Дверь, разделяющая две комнаты - редкое в Доме, между прочим, явление - распахивается, и на пороге предстает сияющий, как всегда, Аме, на сей раз изобразивший на лице жалобную гримасу. - Ну пожалуйста, Кан... Канада обычно может сказать «нет» даже Америке, но только до тех пор, пока Америка не скажет «пожалуйста». После он этого уже не может. - Ну давай, давай... Бери приставку и иди сюда, - Америка почувствовал, что победил и вернулся к требовательной форме обращения. Канада с незаметным вздохом достал из нижнего ящика тумбочки приставку такую же, как у Америки, только белую, а не синюю, перебрал цветные картриджи - логотип этой, кажется, красно-зеленый? - и последовал за упорхнувшим Аме, не забыв потушить в своей комнате свет. Америка уже сидит на кровати и копается в настройках игры. Канада устроился на напротив него и открыл двустворчатую приставку, предварительно сменив картридж - менять его во включенном устройстве неполезно для устройства. - Сетевая игра, сетевая игра... Ну ты скоро там? - Сейчас... - игра у Канады уже почти загрузилась, - Да, готово. - Все, вижу! - у обоих игроков на экране появилось стартовое меню сетевой игры. Предполагалось, что каждый игрок должен выбрать персонажа. В правильном индивидуальном выборе был залог успеха. Америка выбрал арбалетчика-человека («Люди - лучшие!» - всегда безосновательно заявлял он, какие бы расы ни предоставлялись на выбор), Канада, недолго подумав - эльфа с легким полумагическим луком. Старт. Цель - охота друг на друга. Разрешено ставить ловушки, необходимо справляться с игровым противником, лабиринт с двумя уровнями прилагается. Местоположение противника высвечивается на карте, если он действует недостаточно активно. Они играли в вместе эту игру несколько раз; Америка заставил Канаду пройти и несетевой вариант игры. Богу известно, сколько нервов Канада над ней потратил. Впрочем, Америка всегда честно выигрывал, и его это полностью устраивало. Нельзя было не ощутить отголоски счастья, когда брат лучился от радости из-за победы, с таким трудом вырванной из «вражеских» рук. Отголоски. Канада никогда не проявлял инициативу к играм. Он не стал бы так развлекаться самостоятельно. Слишком много они отнимали у него душевных сил. Он не мог не выкладываться на полную, когда играл - и это, вероятнее всего, и вело к его проигрышу. Каждый раз в нем росло чудовищное напряжение, и когда он проигрывал, оно полностью уходило в привычное разочарование - и оставалась только пустота, сквозь которую можно было робко улыбаться сияющему Америке. Но что делать в случае, если выиграешь? Извиниться? Видеть разочарованного брата? Или забыть и радоваться? Но как? Как радоваться? Что нужно сказать, чтобы выразить радость и это не показалось обманом? Канада никогда этого не знал. Или знал, но слишком давно. В какой-то момент жизни он просто разучился. Первая минута - первый игровой монстр мертв, первое пополнение запасов стрел, элементарная ловушка в живой изгороди, если Америка будет достаточно простодушен, чтобы сунуться в чужую стартовую локацию. На самом деле Канада очень старался, играя против кого-то, но редко проявлял ту гибкость, что мог бы проявить. Быть может, он бы выигрывал у Америки, выбирай он менее прямые пути. Видя потенциальные выгоды многих ситуаций и тысячи способов увеличить свои шансы на десятые доли процента, он действительно мог бы. Тем не менее, многие выгодные ходы он сознательно пропускал. Почему? Ему самому было непонятно. Может, потому, что Америка никогда не был таким гибким. И дело было скорее не в том, честно так поступать или нет, а полагается ли... ему... Возможно, ему и не полагалось, особенно если он играл против Америки. Против него. Против брата-близнеца. Того, чьей копией он являлся. * * * Америке просто захотелось поднять взгляд. Он хотел мельком глянуть на лицо Канады, когда тот играет. Обычно он был слишком увлечен игрой, чтобы смотреть на партнера, но сейчас ему хотелось взглянуть. Может, он стал внимательнее относиться к брату, когда заметил его проблемы, и чаще теперь пытался уловить его настроение? Аме сам не знал. Это решение было спонтанным. Момент был напряженный - они оба знали, где находится противник, и игра перешла в режим перестрелки - возможность сбежать, конечно, была, но это стоило бы немаленькой доли жизни. Но Америка редко не делал то, что ему хотелось сделать, а немного отстать он совершенно не боялся. Возможно, ему хотелось взглянуть на брата всего на секунду. Но то, что он увидел, накрепко приковало его взгляд к себе. Это было просто невероятно. Такого... он еще никогда не видел. Канада был взбешен. Его лицо не исказилось - всего лишь несколько покраснело и окаменело со сведенными бровями и закушенной губой; пальцы давили на кнопки резко, сильно и уверенно; он напряженно наклонился над экраном. Америка застыл, и что-то у него внутри неприятно остыло. Что-то не так - почувствовал Америка. Закушенная губа Канады дернулась, и он мог бы поклясться, что из нее выступила кровь. «Тут-тудум!» Аме посмотрел вниз и некоторое время не мог осознать, почему его персонаж лежит, нашпигованный перистыми стрелами, как булавочная подушечка. Потом снова поднял голову. Канада медленно сделал то же самое. Он выглядел сейчас абсолютно пустым. При взгляде на него скорее поверилось бы, что он убил человека, а не противника в видеоигре. Похоже, он не ожидал, что ему удастся победить брата. Когда он понял, что Америка на него смотрит, на его лице появилось что-то вроде смущения. По крайней мере, так казалось. А потом Америка понял, что Канада даже не смущен. Он был... не в порядке. Что-то было не так. Совсем не так. Канаду трясло. Лицо застыло, словно пластиковая маска, зато тело содрогалось в беспорядочном сжимающемся движении, движении внутрь. Ссутуливались плечи, а руки, выронив приставку, тянулись, нет, рывками дергались вверх. Наконец ладони заслонили лицо и несколько секунд Канада мелко покачивался вперед-назад, дыша все чаще и глубже - и внезапно вновь тише и спокойней. Потом он отвел руки. Он сделал вид, что все в порядке, и вымученно улыбнулся, неправдоподобно скрестив руки на груди, словно слишком поздно пытаясь оправдать предшествующие нервные движения. - Повезло мне сегодня, правда? - Я уверен, тебе только повезло. Как такое могло случиться?! Ты мухлевал, я знаю! - Америка сложил руки на груди и комично надул губы, наполовину отвернувшись. Канада заметно расслабился; Аме отметил, что оказался прав - его естественная реакция действительно успокоила брата. Все те несколько раз, когда он явно обращал внимание на нервные приступы у Канады, тот замыкался и терял способность членораздельно изьясняться. Аме этого категорически не понимал. Брат был слишком странным, когда нервничал. Десять минут двенадцатого - сообщил взгляд на часы. - Тебе пора спать, - заявил Америка и несильно кинул в Канаду подушкой. Канада отложил подушку, уже почти полностью умиротворенный, и согласился. Он встал и забрал приставку; Америка последовал за ним в его комнату. Он встал у двери и пронаблюдал, как брат готовится спать; много времени это не заняло - видимо, близнец вытащил его уже почти из кровати. Канада разделся, и Америка направился к нему с благим намерением укрыть, подоткнуть одеяло и вообще попробовать себя в роли сиделки, но наткнулся на мягкий, но неодобрительный взгляд. - Тебе не обязательно меня укладывать. Я же не маленький. Америка замедлился. Почему-то ему вдруг показалось, что Канада очень маленький. И что-то невидимое его утащит, если он оставит его. Затянет, как палку в болото. Англия считал, что Америка не обладает магическим мироощущением. Может, ему было приятнее или спокойнее так считать. Но разве ребенок, прожив всю жизнь под опекой такого человека, может быть обычным? Нет, Америка не видел. И не чувствовал. И почти не слышал. В отличие от всех магов в Доме - от Англии, Норвегии, от Румынии - Америка просто знал. Он знал, что в его комнате живет инопланетянин. Знал, с кем беседует Англия - с эльфом или пикси, хотя различались они очень мало. Знал, когда над Домом пролетает птица невидимая смертным Рух и точно знал, какого размера перья она роняет вниз. Америка не понимал, откуда берется уверенность во всем этом, но свое особое мистическое знание он никогда под сомнение не ставил. Что-то - может, привидения, маленькие зеленые человечки, человекоподобные осьминоги, слизняки, пожирающие мозги или просто разумное излучение - хочет утащить Канаду. Он в страшной опасности, Америка это знал и страшно беспокоился при мысли об этом. Иначе все то, что то, что творится у его брата в голове - совершенно неестественно. Человек не может быть таким. Таким не может быть... другой Америка. Не может. Просто не может быть. - Спокойной ночи, - сказал Канада, забираясь под одеяло. - Спокойной ночи. Америка ступил шаг вперед и сел на краешек кровати брата. - Аме... - Я немного посижу здесь, ничего? Он не видел лица брата, но мог бы поклясться, что Канада скрипнул зубами. - Но если ты не хочешь - я ухожу, торопливо добавил Аме. Он встал, выключил свет, открыл дверь... и хлопнул ей. Потом затаил дыхание. Канада ничего не сказал. Значит, повелся. Америка, едва дыша, развернулся, вжался в стену и затаился. Потом, вовремя вспомнив, снял очки, которые могли блестеть в темноте, и положил в карман. На всякий случай, хотя, наверное, эта предосторожность была излишней. Неудивительно, ведь у брата, в отличие от него, действительно было плохое зрение. * * * Америка был счастлив. Из треснутого в самом уголке зеркала на него смотрел вылитый Канада. Только волосы нужно немного отрастить, чтобы было заметно, что они немного вьются. Красиво. Смотреть на собственного брата в зеркале в чем-то завораживающе. Он относился к нему - к нему, своему лучшему друга и брату-близнецу, точно так же, как к себе любимому. Как можно относиться к своей идеальной копии как-то по-другому? А то, что у них разное зрение - это недоразумение, которое он искал, как исправить, уже два года. И наконец нашел. Очки с плоскими стеклами пришлось искать очень долго. Ну зато теперь можно будет устроить Канаде приятный сюрприз. Аме сел на его кровать и стал ждать. Канада вошел тихо. Даже сам Америка, который, по идее, должен был сюда прокрасться, причинил больше шума своим приходом. Он недоумевал долю секунды, после чего вдруг восхищенно подумал: «Вау! Я должен научиться делать так же!» Он вскочил и сходу сообщил брату: - Привет! Я переселяюсь в соседнюю комнату, теперь мы живем рядом, ты рад? Канада от неожиданности растерялся и не ответил. Америка подошел к нему и поинтересовался: - Все хорошо? - Да, - коротко ответил Канада. - Отлично! Я уже перетащил в комнату вещи, - сказал Америка, покачиваясь из стороны в сторону от избытка энергии. - А Англия не против? - осторожно спросил брат. - А, Англия? Да кому он нужен? Как только я узнал, что ты свалил от Франции, сразу же решил, что переезжаю к тебе - не могу же я вечно оставаться зависимым от этого шизика? Канада слушал с открытым ртом. - Ну, хорошо, - невыразительно согласился он. Пошарив глазами по комнате и несколько раз осторожно взглянув на Америку, он спросил: - Теперь ты носишь очки? - Я о-о-оч-чень долго искал с плоскими стеклами, - радостно сообщил Америка, обрадованный тем, что новую черту в его внешности наконец заметили, - Зато теперь мы опять абсолютно одинаковые! Ты рад? Канада промолчал. - Я даже взрослее с ними выгляжу... - продолжал юноша, уже не обращаясь к нему, - Тогда... Точно! Теперь я все время буду их носить! Канада снова не ответил. Америка повернул к нему голову и несколько недоуменно спросил: - Канада, ты что, не счастлив? - Счастлив, - Канада легонько улыбнулся и снова погас. Америка смотрел на него и чему-то очень искренне радовался. Радовался тому, что они снова вместе после стольких лет. Два близнеца, но одно целое. Два, но абсолютно единых. Два имени, но одна судьба. Одно имя на две судьбы. Америка не знал. Америка ошибался. ____________________________________________ * Не слезИНки. СлезНИки. Такие коварные штуки, из-за которых глазам в рисунках вот чего-то такого неуловимого... не хватает. Как в анекдоте. (Художник: Нет, ну чего-то в этом лице не хватает. Такого тонкого... эфемерного... понимаешь, такого прямо м-м-м-м... Наблюдатель(мрачно): Носа). ** Арча (Арчерз) - нет такой игры, информация достоверна с вероятностью ~82,1(56)%. На самом деле арча - это можжевельник (-_^). ____________________________________________ Простите... Автор посмотрел прохождение HetaOni и больше не хочет жить. Нет... Продолжение будет. Простите. ____________________________________________ Самолюбие автора получило свой урок (удивительно, но не такой уж болезненный), и теперь автор возвращается. Регулярность выхода глав не обещаю, но постараюсь не очень задерживаться (по крайней мере, настолько значительных спецуроков самолюбию до ноября не предполагается, информация достоверна... так, где-то уже это было... ладно, просто с высокой вероятностью). Нет... ЛММ, как же я соскучилась...