***
Утро началось скверно — Моцарт, слава Господу, не снился, зато привиделась его музыка — чистая, прекрасная, возвышенная и… У меня просто не хватало слов, чтобы описать ее. — Неужели столь прекрасное может создать такой человек?.. — растерянно спросил я у самого себя, не заметив, что высказал свое сомнение вслух. На ум пришел вчерашний сон, и я скрипнул зубами, недовольно осознавая, что жалею о том, что так рано проснулся. Про мое скромное желание повторить тоже самое в реальности я предпочитал не думать. — Приди в себя, Сальери, — жестко велел себе я, глядя в зеркало, из которого на меня взирал жгучий брюнет с темно-карими глазами, несколько надменно вздернутым подбородком и нездоровым румянцем. О да, этого не хватало. Рука потянулась к щеке, невольно повторяя жест гостя из сна, и на секунду я позволил себе расслабиться. — Кажется, я сошел с ума. Какая жалость, — горько усмехнулся я, беря себя в руки и начиная составлять в голове коварный план. Все коварство моего Супер Злодейского Плана (далее СЗП) заключалось в прокладывании абсолютно нового маршрута и тщательного избегания виновника моих сомнений в собственной ориентации. К примеру, я знал, что Моцарт крайне редко появляется в старой библиотеке, терпеть не может столоваться в обеденном зале, старательно избегает мест, где обычно бывает Констанция и очень уж часто крутится в обществе прекрасных — и не очень — дам. Потому, едва заслышав в конце коридора серебристый женский смех, который обычно звучит только ради привлечения мужского внимания, я быстро уходил в одно из своих укрытий. Я не бегал от Моцарта, нет! Я просто считаю более разумным не пересекаться с ним или делать это как можно реже. И СЗП работал прекрасно весь день! Я с удовольствием провел несколько часов в старой библиотеке, сочиняя какие-то слишком уж легкомысленные мелодии, побеседовал с ошалевшей от такого обилия внимания с моей стороны Констанцией, делая вид, что не замечаю изредка кидавшего на меня косые взгляды блондина, который все еще не решался представать перед любимой женщиной более чем на несколько минут — в общем, все шло хорошо до заката. Когда Констанция откланялась, ссылаясь на чисто женские посиделки, в библиотеку идти уже не хотелось, а сидеть в пустом обеденном зале — тем более, я понял, что мой СЗП дал первую трещину. Огромную такую, длинную трещину. Руки чесались от желания сесть за рояль и, наконец, сыграть те мелодии, что пришли ко мне сегодня и, быть может, сплести их в единое целое, создать хоть что-то, что смогло бы противостоять музыке гения… Но я прекрасно понимал, что он будет ждать меня там, на моем излюбленном месте за родным инструментом. Нельзя, нельзя просто так загубить все старания дня! Я вспомнил о другой комнате. Находилась она много дальше, но зато и я бывал там так редко, что Вольфганг наверняка и не знал о том, что она есть… Приняв это рискованное, но слишком соблазнительное — кончики пальцев буквально горели, требуя прикосновений к холодным клавишам — решение, я мрачной тенью проскользнул по коридорам, до икоты напугав вернувшегося из поездки Розенберга и получив непристойное предложение от одинокого мужчины, стоящего около каменной стены. — Разврат! — тихо возмутился я, игнорируя настойчивого искателя развлечений. Добравшись до вожделенной комнаты, я огляделся и вздохнул с облегчением — пусто.Я уже начал было бояться, что он найдет меня и здесь. Паранойя, не иначе. С благоговейным трепетом сев за инструмент, я едва ли не простонал от удовольствия, ощущая холодные костяные клавиши под пальцами. Все же музыка была для меня жизнью, а игра порой доводила до экстаза, даря чувства, которые я столь редко испытывал или, вернее, показывал днем. Гнев, отчаяние, ненависть, нежность, любовь, страсть — широкая гамма с миллионами оттенков отображалась в музыке. Кажется, сегодня я действительно создам шедевр. Неожиданно для себя я вспомнил роковой сон, и мелодия, извлекаемая из недр рояля, стала невыносимо нежной, изредка переходя в гневную, растерянную, испуганную и вновь сменяясь щемящей душу тоской. Я вкладывал в музыку всего себя, всю душу и чувства, где-то вдалеке, как сквозь вату, слыша знакомый голос: — О чем ты думаешь, Антонио? — тихий, немного удивленный и пораженный голос. Приоткрыв глаза, я, не прерывая музицирования, посмотрел на источник голоса несколько мутноватым взглядом. Моцарт… — Не сейчас, Вольфганг, только не сейчас, — вновь закрывая глаза, отозвался я, поразившись своему голосу — хрипловатый, низкий, чарующий… Не знаю, сколько времени прошло, но, когда я закончил, музыкант все так же стоял, оперевшись на рояль, внимательно и как-то чересчур понимающе глядя на меня. Мне стало неловко. Во время игры я на время опускаю все маски, сдержанность и холод, потому сейчас у меня было такое ощущение, словно блондин увидел меня нагим. Я спешно поднялся, кидая взгляд на выход и, отвесив легкий кивок гению, поспешил уйти, но теплые пальцы сомкнулись на моем запястье, останавливая. Вздохнув, я попытался взять себя в руки и обернулся. — Что вам нужно, Моцарт? — глухо спросил я, чувствуя себя загнанным в угол зверем. — Я слышал твою музыку, Сальери, — тихо начал он и, не давая мне отпустить ироничный комментарий, приложил ладонь к моим губам, после чего продолжил. — Она прекрасна, как и ты, — совершенно серьезно, что никак не вязалось с его обычным поведением, глядя прямо в глаза. Я не выдержал и отвел взгляд, сжимая губы в немом горестном жесте. — Ты влюбился, Антонио, — закончил он, буквально добив меня. Рванувшись я почти освободился — почти, потому что пальцы музыканта — длинные, тонкие, невероятно нежные — стальной хваткой держались на моей руке. — Не говорите глупостей, — предпринял последнюю слабую попытку вырваться я. — Кто это, Сальери? — тихо и спокойно, как обычно общаются с душевнобольными, продолжал допытываться он, силой развернув меня к себе. Он не силач, разумеется, если бы я сопротивлялся, ему бы это вряд ли удалось, но сейчас я был слишком мягок — музыка вытянула из меня все соки. Даже злиться я не мог — хотелось просто пойти к себе и уснуть. — Я ненавижу вас, маэстро, — устало поморщился я. — Зачем вам все это? Зачем вы мучаете меня всеми этими взглядами, прикосновениями, музыкой? Если вам хотелось новой победы — поздравьте себя, вам это удалось. А теперь оставьте меня в покое, прошу, — склонив голову. — До свидания, — чувствую, как изящные пальцы разжимаются, освобождая меня. Ухожу, чувствуя себя ужасно разбитым. Я признался в любви гению. Кажется, мне лучше уснуть навечно. — Приходите сюда завтра, маэстро, — донеслось мне вслед, заставив слегка притормозить. — Я подумаю об этом, — холодно отозвался я, не оборачиваясь. Маска холодного и надменного музыканта была мне к лицу. — Тогда до заката, мой друг, до заката, — держу пари, он улыбался, когда говорил это. Улыбался той самой несносной, светлой, дико раздражающей и принуждающей таять, словно лед на солнце, улыбкой.До заката,мой друг,до заката
2 августа 2016 г. в 12:32
— Ну же, Антонио, не будь букой, — ласково протянул до злобы знакомый голос и чьи-то — и правда, чьи же… — руки опустились мне на плечи.
— Сальери. Маэстро Сальери, — прошипел я, борясь с желанием встать и врезать одному наглому, веселому, беззаботному, до неприличия талантливому и от того еще сильнее бесящему лицу. — Если вы, Моцарт, сейчас же не уберете руки, то я их сломаю, — грубо и четко, чтоб уж наверняка дошло, процедил я, заранее приготовившись бежать — иначе от этого любвеобильного чуда просто не спастись.
Обычно вечером, когда я садился за нежно ненавидимое мною фортепиано, сей субъект появлялся почти мгновенно — полагаю, ему просто нравилось меня бесить. Всевозможные ласковые слова, жесты, прикосновения, невольно наталкивающие на мысли, далекие от музыки… Вот и сейчас вместо того, чтобы свалить подобру-поздорову, причина моих изможденных до предела нервов мягко провела ладонью по спине до самого ее основания, тут же немного поднимаясь на талию, заставляя меня с размаху ударить по крышке ни в чем не повинного музыкального инструмента и вскочить.
Моцарт умел меня бесить. Он делал это грамотно, плавно и с любовью, прямо-таки светящейся в его глазах. Это бесило даже больше, чем осознание простого факта — мне безумно все это нравилось. Вот только…
— Что вы себе позволяете?! — зашипел я, в упор глядя в невинно хлопающие ресницами голубые очи.
Нельзя показывать истинные чувства. В высшем свете лучше играть роль, не позволяя себе отойти от нее ни на шаг.
— Если у вас определенного рода проблемы, — я опустил глаза на пах музыканта, неоднозначно намекая на неудовлетворенность, — то найдите себе женщину и оставьте меня в покое, пока я не сорвался и не объяснил вам в более грубой форме, почему домогаться до меня не стоит! — должно же до него когда-то дойти, да?
— М-м. И как же вы покажете слово «домогаться»? — прищурился блондин, склонив голову набок и несколько сокращая расстояние между нами.
«Недотрах», — мрачно подумал я, но нельзя, нельзя грубить. Я выше этого!
— Думаю, я просто ударю вас по наиболее часто выпирающей части тела, — сухо отозвался я, оставаясь на месте, но предупреждающе сжав правую руку в кулак.
— Вечно ты так. Я к тебе со всей душой, а ты, — не закончив фразу, он отвлекся на чье-то громкое и требовательное «Вольфганг!», что меня и спасло.
— Констанция, я тебя люблю, — выдохнул я, затерявшись в многочисленных коридорах, а после и вовсе запираясь у себя.
Свою почитательницу музыкант старался встречать как можно реже, и я его понимал. Констанция — милая девушка, но очень уж бойкая. Такие дамы заставят на себе жениться по щелчку пальцев. Если же не получится, то начнут думать, а нет ничего хуже, чем женщина, строящая планы.
Моцарт раздражал. Нет, не всегда, разумеется — иногда он уезжает, и в эти редкие минуты я даже готов его полюбить, но когда он находится со мной в одной комнате, я его тихо ненавижу.
В тот злополучный день его прибытия я им даже заинтересовался — что ни говори, а он умеет привлечь внимание не только внешностью, что явление частое, но и умом, а также характером, что случается намного реже, согласитесь.
Интерес мой усилился после того, как я услышал его музыку. Не знаю, чего хотелось больше — убить гения или самого себя. Его произведения были прекрасны, я словно зачарованный шел на звуки рояля и готов был слушать часами, а потом тщетно пытался повторить, создать более невероятное, возвышенное. Безрезультатно. Так продолжалось несколько недель, а вскоре я заметил, что мною тоже активно интересуются.
Когда в первый раз меня элементарно вжали в стену, недвусмысленно упираясь коленом меж ног, я просто растерялся, не ожидая от столь мягкого и светлого на первый взгляд человека подобного, решил, что это просто неудачная шутка.
Как мне удалось избежать продолжения, я не помню и вспоминать не хочу, хотя следующие пару дней музыкант не появлялся и, поговаривают, залечивал огромный фонарь под глазом.
Помню только, что музыкант попытки на время прекратил, и начал действовать более аккуратно и осторожно — слова, жесты, но до грубых домогательств с того раза не доходило, что меня и радовало, и огорчало одновременно. Огорчало потому, что не было веского повода дать в морду, а порой очень хотелось.
Я тяжело вздохнул, встал с пола, на котором все это время сидел, и подошел к зеркалу.
— Я тьма! Я смерть! Я великий музыкант! Я ходячий секс! Я не гей!
Мозг не удержался от ехидного «да-а-а, конечно», но я быстро переключил свое внимание на работу и сел за столик. Взгляд сам собой упал на ноты. Это было одно из произведений Вольфганга, я записал по памяти почти все. Мысли сами уплыли в сторону юного композитора.
Моцарт был невыносим, ужасен, не соблюдал нормы и правила, но он был по-своему справедлив, разумен, легко относился к неудачам и твердо стоял на своем.
— Если бы я мог быть таким, как ты, Вольфганг, — задумчиво сказал я, глядя на ноты.
Что бы я ни говорил, ни делал, но в душе я, кажется, тянулся к нему.
Оторвал меня от мыслей быстрый стук в дверь. Подскочив, я помотал головой, натягивая обычную маску холодного любопытства.
— Кого это на ночь глядя?.. — недоумевал я, идя к двери и открывая.
Вспомнишь черта.
— Антонио! — он рванулся ко мне, сделав попытку заключить в объятия, но я отшатнулся и с изумлением констатировал факт:
— Моцарт?! Ты… вы что тут делаете? — приходя в себя, смерил собеседника холодным взглядом. — Мало вам меня на людях доставать, вы уже и ко мне в дом пришли! — постепенно заводясь и уже собираясь выставить незваного гостя за дверь, добавил я, но тот неожиданно нежно улыбнулся, глядя мне в глаза и провел тыльной стороной ладони по щеке. На меня это подействовало как хороший удар под дых — я резко выдохнул и замер, не зная, что и предпринять.
Тем временем блондин осторожно подошел ближе, сокращая расстояние между нами до минимума и аккуратно касаясь губами скулы, потом уголка рта и губ. Я уже было отмер — даже занес руку для удара, но новый взгляд меня буквально обезоружил.
— Поверь мне, Антонио, — тихо и ласково попросил гость, снова и снова касаясь губами пальцев рук, запястья, ладони. Не выдержав, я рванулся назад, да так, что упал на пол и… проснулся.
Я долго ругался. Очень долго, грязно и совершенно неприемлемо для аристократа, но в самый раз для гребанного гомика!
— Твою ма-ать…— обессиленно простонал я, садясь на кровать. — Мне только эротических снов с его участием не хватало для полного счастья!
Я с откровенным ужасом покосился на сломавшийся после падения стул, а потом на подушку.
— Но ты же меня не предашь, да? — с надеждой обратился я к последней. Она промолчала.