***
— Вольфга…м-н-н, — горячие губы коснулись моей шеи, и я окончательно растаял, прекращая и без того не особо бойкие попытки вырваться. — Чтоб тебя… ненавижу! — простонал я, глядя прямо в голубые глаза, но не выдерживая и секунды, отворачиваясь и опрометчиво подставляя шею под новые укусы. Слишком хорошо, слишком приятно для того, чтобы быть правдой. — Моцарт, еще раз так сделаешь, и я тебя… — прошипел я, пытаясь собрать волю в кулак. — Как именно? — проворковал тот, проводя кончиком языка влажную дорожку от мочки уха до ключицы, тут же прикусывая нежную кожу на ней и уточняя, — вот так мне больше не делать? — прищурившись и беря меня за подбородок, вглядываясь в лихорадочно блестящие глаза. — Твою… да, именно, — получилось похоже скорее на стон, нежели на грозный рык, но я хотя бы пытался. — А то что? — едва ли не мурлычущий шепот прямо в губы, явно пристраиваясь для нового глубокого поцелуя. А действительно, что?.. —Сальери! Маэстро Сальери, с вами все хорошо?! — неожиданный стук в дверь заставил меня резко покраснеть и вскочить. Разумеется, никакого Моцарта в комнате не было, зато были утро, стояк и Розенберг за дверью. — Я сейчас его просто своими руками придушу, — прорычал я, но тут же осекся — голос дрожал, дыхание все еще не пришло в норму… черт, да в таком виде я его одним «Розенберг» убью. У него просто сердце не выдержит! — Все нормально, спасибо, что разбудили, — холодно сказал я через дверь, надеясь, что он отстанет. — Сальери, мой друг, у вас точно все в порядке?! — взволнованно закудахтал он. Я закатил глаза. — Я слышал, как вы стонали! Может, позвать лекаря?! «Да, мне только лекаря не хватало. И помоложе, да посимпатичнее, пожалуйста!» — подумал я, не сразу улавливая главное. «Стоп. Стоны? А вот это уже интересно. И многие этот концерт слышали, интересно мне знать?» — Сальери? Черт, он же еще там. — Со мной. Все. Нормально, — четко сказал я, и, радуясь звучанию удаляющихся шагов, перевел взгляд на главную проблему. Проблема невозмутимо возвышалась, как бы намекая на то, что было бы неплохо продолжить. — Не дождешься, я не собираюсь делать Это, думая о нем! — яростно фыркнул я. Вот только что, если не это? — Ну, Моцарт, погоди. Поймаю и… — от продолжения невысказанной мысли проблема обрела еще больший размах. —…дьявол.***
Я решил не выходить сегодня из комнаты. Нет, разумеется, завтраки, обеды и прогулки на свежем воздухе я не отменил, не удержался также и от короткого похода в библиотеку, по пути в которую нарвался-таки на причину своего «недомогания» и, кивнув рванувшему было ко мне блондину, поспешил скрыться. Я не мог спокойно смотреть на него — места поцелуев тут же начинали гореть, а в голове всплывали пикантные подробности сегодняшнего сновидения. К огромному моему облегчению, преследовать меня он не стал, за что я был ему искренне благодарен. Поведать ему причину своего поведения я был определенно не готов… Примерно за час до заката я начал нервничать. Стоит ли приходить? Если да, то зачем? И как держать себя в руках, если дыхание прерывается при одном только взгляде в чистейшие глаза? — Поздравляю, Вольфганг, теперь в твоем списке «успехов» есть один сумасшедший маэстро. Надеюсь, ты рад, — мрачно оповестил я неизвестно где носящегося гения. Спустя полчаса я был готов — во всяком случае, мне так показалось. Идя по все тем же темным коридорам, я невольно поежился. «Что ж, если его там не будет, то хотя бы позанимаюсь», — утешил себя я, однако, подойдя к заветной комнате, остановился как вкопанный. Там кто-то был, и этот кто-то играл. Мою мелодию, придуманную вчера в этом же зале. Несомненно, это была она, но… более мягкая, теплая, будто бы обволакивающая. Я осторожно зашел, стараясь не спугнуть сосредоточенного музыканта. Он заметил мое появление — я понял это по едва уловимому кивку-приветствию. Облокотившись на рояль — совсем как он вчера — я закрыл глаза, расслабляясь и впитывая в себя нежность и свет, которыми была пронизана музыка. Моцарт изменил мой вчерашний крик отчаяния настолько, что это казалось скорее ответом, совершенно иным произведением, и только те самые нотки нежности и тоски давали понять, что это была именно вчерашняя композиция. Неожиданно наступившая тишина заставила поежиться — она словно звенела, а без музыки, окутавшей любовью, словно невесомым покрывалом, я даже начал замерзать. Глаза открывать не хотелось — хотелось остановить это мгновение, потому что я элементарно боялся того, что будет потом. Что он сделает сейчас, когда я вновь обезоружен и не могу противостоять? От осторожного прикосновения к щеке я вздрогнул, как от удара, сжав губы и крепче зажмурившись, чувствуя, как теплые губы касаются моей щеки, а прохладная ладонь накрывает мою руку, нервно стучащую по крышке рояля, чтобы разорвать давящую на виски тишину. Я неверяще посмотрел на музыканта, с упоением проводящего кончиками пальцев по моим щекам, плечам, нежно гладящего запястья… причем все это молча — тишину прерывал только легкий шорох одежды, когда Моцарт опускался ниже или, наоборот, поднимался, да бешеный стук моего сердца. Впервые я был так близок к обмороку. «Я… я что, опять сплю?» — растерянно подумал я, запрокидывая голову и тихо выдыхая, когда блондин слегка прикусывает кадык. Краем глаза я замечаю довольную улыбку и сразу же напрягаюсь, ожидая подвоха. Гений словно ощущает это и хмурится, явно взволнованный такой переменой, и я немного нервно дергаю плечом, давая понять, что все нормально. Знаете, это совершенно особый вид телепатии, когда два человека вот так, молча, взглядами и жестами общаются друг с другом. Вольфганг просил успокоиться и довериться мягким поглаживанием волос, говорил о любви легкими поцелуями и умолял не уходить взглядом. Я, в свою очередь, неуверенно подавался вперед, позволяя ему объясняться и тем самым давал блондину надежду. Первым тишину нарушил он, останавливаясь в нерешительности перед преградой в виде одежды. — Можно?.. Я задумался. В общем-то, сам виноват — не подумал, а ведь к тому все шло. Но заниматься этим прямо здесь, куда в любой момент может зайти кто-либо… не готов я к острым ощущениям, решительно не готов. — Не думаю, что это лучшее место для подобного рода занятий, — много слов получилось, и как всегда надменно. — Все не меняешься, — усмехнулся в ответ светлоглазый, отступая на шаг, но не отпуская мою руку, и, несмотря на иронично вздернутую бровь, переплел пальцы, утягивая в коридор. Я покорно последовал за ним, пытаясь заглушить голос разума, который буквально орал: «Ты идиот, Сальери! Ты понимаешь, что творишь?» Я честно помотал головой. В происходящее верилось с трудом, а потому я наивно полагал, что это очередной сон. «Вы с Моцартом сейчас идете в его спальню, — подозрительно ласково продолжил внутренний голос. — И отнюдь не для того, чтобы обсудить погоду. И да, ты не спишь». Я немного растерянно посмотрел на идущего быстрым шагом впереди музыканта, до сих пор трепетно сжимающего мою руку. Не сон?.. Приостановившись, я потянул его на себя и пристально вгляделся в чистые голубые глаза. — Сальери? — он, похоже, понял, в чем причина моей неуверенности и запечатлел новый поцелуй на наших пальцах, сплетенных вместе. — Поверь мне, Антонио. Дежа вю. Так же он говорил и в том сне… И я поверил. Осторожно улыбнувшись, кивнул, слегка подталкивая его.***
Комната Моцарта оказалась просторной — больше моей раза в два, но зато и хлама там было больше. Намного больше… Цветы, как свежие, так и давно высохшие, статуэтки, вазочки, горы бумаги, а по пути к кровати я насчитал десять чернильниц, причем две из них были опрокинуты… у меня руки зачесались от желания сначала хорошенько тут прибраться, а уж потом… Остановившись возле кровати, я неуверенно посмотрел на музыканта. Пока еще есть шанс отступить. — Может, все же не стоит? — с сомнением прикусил губу я. Вместо ответа блондин опрокинул меня на кровать и, не давая возможности рассказать все, о чем я подумал, вовлек в глубокий поцелуй, вводя язык. Сложно одновременно ругаться и пытаться отвечать на поцелуй. Правда, до этого момента я был уверен, что превосходно целуюсь, но… — Ты меня и в этом обошел, Вольфганг, — усмехнулся я, кое-как разрывая поцелуй, чтобы отдышаться. — Можешь мне поверить, я сделаю так, что тебя это перестанет волновать, — ласково прошептал тот, ловко разбираясь с многочисленными застежками моей одежды. Получалось откровенно плохо и я, не выдержав, потянулся помочь, но меня тут же вжали в кровать, недвусмысленно кусая за кончики пальцев. — Какие мы темпераментные, — во мне почему-то проснулась язвительность. Видимо, что-то вроде защитного рефлекса, других предположений не было. Моцарта это, кажется, только раззадорило. — Кто это у нас такой говорливый? — он резко завел колено меж моих ног и чувствительно прикусил мочку уха, заставляя возмущенно дернуться. — Все, все! — я зажмурился, признавая поражение, и потянулся к одежде гения. В отличие от моей, она снялась легко и быстро, однако и Моцарт с моей уже успел расправиться, едва не порвав рубашку и брюки. — Нетерпеливый какой, — не удержался я от комментария и тут же глухо охнул — в отместку блондин грубо прикусил бусину соска, одновременно скользя рукой вниз по животу, провел дорожку поцелуев от груди к скуле, и я понял, что безнадежно таю под умелыми движениями. Видимо, заметив это, музыкант довольно облизнулся, буквально пожирая меня глазами. Я заерзал, почувствовав себя несколько неуютно. — Ты меня есть собираешься или… — нахмурившись, начал я, поежившись и охватив себя руками. — Я еще не решил, — хмыкнул тот, не собираясь продолжать и откровенно любуясь. Представляю себе… возбужденный маэстро, некогда холодный и неприступный, лежит сейчас под ним абсолютно нагой, с то и дело вспыхивающим румянцем и не то злобно, не то возбужденно сверкающими глазами. Я и сам бы оценил, наверное. — Знаешь, ты невероятно красив, — задумчиво начал он, склоняясь над моим лицом. — Я сейчас очень жалею, что не умею рисовать. Ты прекрасен, и я отдал бы многое за возможность видеть тебя таким… — проводя пальцами по скуле, очерчивая губы, вглядываясь в глаза. — У тебя очень выразительное лицо, особенно сейчас, — мягко беря мое лицо в свои ладони. — Я давно хотел этого, если честно, — запуская пальцы в волосы и несколько оттягивая мою голову назад, внимательно наблюдая за изгибом шеи, не выдерживая и проводя по ней языком, целуя и оставляя алые следы. Кажется, завтра все будут знать, что у меня была бурная ночь. — У тебя очень нежная кожа. Такую хочется целовать, кусать до крови, царапать, оставлять шрамы… — он тут же переходил к делу, целуя жадно, словно наконец получил то, что искал годами, резко кусая ключицы, плечи, грудь, тут же целуя обиженные места. Я сходил с ума, причем не знал, что выводило больше — его действия, вызывающие тихие стоны, а порой, когда гений слишком увлекался и оставлял особенно сильный укус, всхлипы, или его слова, доводившие до лихорадочного румянца и невероятного смущения — вот уж не думал, что когда-нибудь еще буду смущаться, как неопытный мальчишка. Не выдержав, я закрыл глаза и отвернулся, мелко подрагивая от ласк музыканта. Смотреть на него я был уже не в силах — перед глазами все практически плыло от возбуждения, тугим комком сформировавшегося где-то внутри, и я пытался понять, чего хочу больше — чтобы он никогда не останавливался, или чтобы оставил в покое, потому что тело уже буквально горело, и если такая пытка продолжится и дальше… — Моцарт, чтоб тебя, ты когда-нибудь закончишь, а? — слабо поинтересовался я, глухим стоном отвечая на очередной укус, на сей раз на внутренней стороне бедра. Блондин не отозвался — возможно, он просто был слишком увлечен своим делом. Махнув рукой на это все — в переносном смысле, разумеется, двигаться не хотелось совершенно, я снова закрыл глаза, но ненадолго — спустя пару секунд я почувствовал нечто неприятное и не предвещающее ничего хорошего. — Вольфганг, что это за дрянь?! — зашипел я, отчаянно сопротивляясь и пытаясь сдвинуть ноги, дабы защитить то, что находится ниже спины, но как бы не так. — Благодаря этой дряни ты, возможно, завтра сможешь сидеть. Но я ничего не обещаю, — хмыкнул композитор, снова разводя мои ноги пошире, продолжая свое черное дело. Что я мог сделать в таком состоянии? Я даже нормально обругать его не могу — голос дрожит, прерывается стонами, а этот нахал только радуется, блаженно жмурясь на мои попытки что-то сказать. Смирения моего хватило ровно до того момента, как внутрь ввели второй палец, продолжая растягивать, смазывать и откровенно наслаждаться процессом. Хотя львиную долю удовольствия Моцарту приносили, кажется, именно мои финты — от дискомфорта, смешанного с еще не прошедшим и, кажется, набиравшим обороты возбуждением, я извивался, пытаясь не то соскользнуть с пальцев, к которым добавился еще и третий, не то, наоборот, насадиться на них посильнее. «Вот так и сходят с ума», — печально подумал я, радуясь тому, что партнер не забывал про свои ласки, которые все же отвлекали от того, что творилось… там. — Если ты еще немного помедлишь, я тебя убью, — клятвенно пообещал я, немного приподнявшись, чтобы сказать это ему в лицо. «Зря я так», — тут же покаялся я уже мысленно, поскольку моя болтовня гению явно надоела и он накрыл мои губы своими, не давая возможности продолжить возмущения и ловя новый громкий полукрик-полустон, потому что на месте мгновение назад извлеченных пальцев появилось нечто другое, более горячее, длинное и куда более приятное. Откинувшись обратно на простынь, я закусил губу, первое время пытаясь сдерживать рваные всхлипы — было ужасно стыдно — я, великий маэстро, двигаю бедрами, подаюсь вперед, сильнее насаживаясь на него, выгибаясь, комкая тонкую ткань простыни, и при этом еще и стону, как последняя шлюха… нет уж! Еще бы меня спрашивали, конечно… Вольфганг задел что-то внутри меня, отчего я почти задохнулся, и, наплевав на остатки гордости, застонал в полный голос, потому что это было до умопомрачения хорошо, невыносимо сладко и немного больно, но такую боль я готов был терпеть бесконечно. Моцарт чувствовал себя явно не хуже — он давно уже запрокинул голову, приоткрыв рот и тихо, едва слышно стонал. Этого я выдержать не смог. — Вольфганг, — гортанно простонал я, обращая на себя внимание, и уже сам притянул мужчину для поцелуя, практически мурлыча от удовольствия в поцелуй и в свою очередь покрывая горячими поцелуями и легкими укусами то, до чего мог дотянуться, и замер в восхищении. Моцарт сдался, я услышал его стон — тихий, невероятно музыкальный, и полный чего-то такого, что я сорвался, излившись на живот, испачкав заодно и виновника оргазма. Тот продержался парой секунд больше, победно усмехаясь: — А я дольше… Мне было наплевать на эту выходку — в моей голове еще звучал вырванный из блондина стон, и что бы он там ни говорил, я остался в выигрыше.***
Солнце нещадно заливало комнату светом, разгоняя остатки сна и оставляя легкую дремоту, сквозь которую я почувствовал легкое поглаживание по плечу, груди, талии, бедру… Сонно приоткрыв глаза, я наткнулся на полный обожания взгляд небесно-голубых глаз и тут же закрыл их обратно. Дыши, Сальери, дыши. Снова приоткрыв глаз, я оценил обстановку. Я в кровати, рядом со мной… о, манна небесная! Моцарт. Голый. Я, к слову, тоже… Вчерашний вечер и ночь, за ним следующая, вспомнились не сразу, а когда мне все же удалось восстановить в голове всю цепь событий, я от души врезал не ожидавшему такого подвоха мужчине, в последний момент увернувшемуся, к величайшему моему сожалению, — я только слегка «мазнул» по скуле блондина, мельком отметив на ней же алый засос, мною вчера оставленный. — И тебе доброе утро, — ошалело хлопая глазами, поприветствовал меня гений. — Вольфганг, какого хрена?! — фразу я не закончил, потому что продолжение ее было слишком уж смущающим. — Ну хотя бы не на «вы», — усмехнулся он, начиная меланхолично перебирать пряди моих волос. Это меня добило. Тихо застонав, я отвернулся от него, закрывая лицо ладонями и ощущая, как меня за талию притягивают ближе. Никуда я от него и его любви, похоже, не денусь. — Вы же не оставите меня безнаказанным, маэстро Сальери? — сладко проурчал Моцарт, нежно целуя вчерашний укус и проводя ладонью по спине. Видимо, он решил залюбить меня до смерти. Не самый плохой вариант ухода в мир иной, впрочем… — Разумеется, не оставлю, Вольфганг, — сладко потягиваясь, хмыкнул я.