Догоняя прошлое

2018 г. Версаль Джастин Я заснул, прямо тут, на диване, прижимая к себе дневник Брайана, и проспал до самого утра. Последнее время я привык вставать рано, а сегодня проснулся почти в десять и, потянувшись, подошел к окну. Яркие лучи солнца нежно коснулись моей щеки. Я улыбнулся. Было ясное зимнее утро. За ночь снега намело еще больше. Сейчас он лежал большим белым ковром и переливался на солнце. Еще немного полюбовавшись этой красотой, я отправился в душ, а потом варить себе кофе и делать нехитрый завтрак. Днем у меня были дела в галерее. Приближалась серьезная выставка, а переговоры с одним из художников зашли в тупик. Он считал, что его последние две работы не достаточно хороши, а написать новые к сроку он никак не успеет. Мне стоило больших трудов убедить его в обратном и все же подписать с ним контракт. Потом обед с клиентом. Снова хлопоты в галерее. Я даже заскочил к себе в студию, но поработать над картиной, которую начал, уже не хватило сил. И только ближе к вечеру, вымотанный, я добрался до дома. Приняв душ и переодевшись в домашние штаны и толстовку, я снова уютно устроился на диване, собираясь продолжить чтение. Когда я взял дневник в руки, то, как будто ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев. Я открыл страницу, на которой остановился вчера. Дневник Брайана Кинни Январь 2006 г. Питтсбург Я знаю, что поступил правильно, заехав к Джастину. Я чувствовал, что с ним что-то происходит. И возможно дело даже не в живописи. Он устал, он неудовлетворен, зол и разочарован. В себе… в нас… А самое главное – он теряет веру в свои силы. Блядь, только не он. Он сильный. Он справится, мы справимся. Но… если он не выдержит, сдастся, и вернется, я пойму и приму его. Где-то в глубине души я даже хочу этого. Пусть это жалко и эгоистично, но такая жизнь в разных городах выматывает и меня. Давно мы так не трахались. Я знал, что ему это нужно. И не только ему. Жесткий секс – наше с ним лекарство. Работы по восстановлению «Вавилона» идут полным ходом. Думаю, уже весной он засияет огнями. 2018 г. Версаль Джастин Брайан был прав. Я терял веру в себя. Мне казалось, что я мучился напрасно, а самое главное, мучил Брайана. Наши недолгие встречи и изматывающее душу ожидание новых, просто убивало меня. Не знаю, как бы все обернулось, вернись я тогда в Питтсбург. Даже по прошествии стольких лет, я не могу сказать, как бы все сложилось. Возможно, мы были бы счастливы и по сей день, а возможно, разбежались бы через месяц, через год, через пять… Сейчас это уже не важно, но тогда, тогда я был близок к тому, чтобы все бросить и вернуться к Брайану. Но этого не случилось. Я остался в Нью-Йорке. Снова ОН, моя любовь, моя вечная муза, мое вдохновение, моя боль и мука, моя судьба - вложил мне в руки веру и надежду. Я не знаю, как у него это получалось. А еще я не знаю, как я смог все это в один прекрасный момент проебать. Я прикрыл глаза. Почему-то именно с закрытыми глазами мне думалось и вспоминалось лучше. Январь-февраль 2006 г. Нью-Йорк. Брайан улетел, а у меня как будто открылось второе дыхание. Я начал рисовать, как одержимый, стараясь выплеснуть на холст свою, будто вновь обретенную надежду, свою веру. Полотно было большим. Оно занимало почти всю мою комнату. Да, именно таким я и хотел его видеть. Я забыл обо всем и жил, как на автомате. Ходил на работу в кафе, а все остальное время рисовал и рисовал. Я ни с кем не общался, не отвечал на телефонные звонки, а потом и вовсе отключил телефон. Я полностью погрузился в работу, в свое творчество. Я с головой ушел в те ощущения, которые выплескивал на холст. Я чувствовал, что это будет не просто картина, это будет мой билет в будущее. Мне нужно было, наконец, сдвинуться с места и пойти вперед. Теперь я чувствовал, что смогу это. Наверное, в тот момент, я походил на зомби, раз уж мой сосед, и тот забил тревогу. Он стал заглядывать ко мне каждый день, очевидно, проверяя, не съехала ли у меня окончательно крыша. Но мне было не до него, и я не обращал внимания. В конце концов, он мне не мешал. Частенько Шон приносил пончики и кофе. Он молча ставил их на стол так, чтобы я видел и вспомнил о насущных потребностях организма. И это было весьма кстати, потому что я частенько забывал поесть. Иногда, сосед устраивался в каком-нибудь свободном углу с ноутбуком и погружался в свой виртуальный мир, пока я рисовал. Мы работали, не замечая друг друга. Удивительно, но присутствие Шона меня нисколько не напрягало. Но бывали дни, когда я не мог рисовать. Я просто стоял и смотрел на холст, как будто со стороны смотрел на свою жизнь, представляя ее дорогой. Иногда она была широкой и ровной, а иногда превращалась в узенькую тропинку над пропастью, по которой приходилось, затаив дыхание, осторожно идти, чтобы не сорваться вниз. Но чаще всего, это были непроходимые дебри, сквозь которые я пробирался, порой, раздирая себя в кровь… И все же я упрямо шел вперед, залечивая раны, чередуя взлеты и падения. А потом снова накатывало, и я не выпускал кисть из руки, пока ее не сводило судорогой, и я не падал от усталости. Так продолжалось два месяца. Наконец, мое полотно было закончено. Я смотрел на него и понимал, что все здесь, вся моя жизнь здесь. Вот она, дорога моей жизни – мое прошлое, мое настоящее и будущее. Тогда я еще не предполагал, что в будущем мне придется догонять свое прошлое. Здесь на картине я стоял спиной к нему, считая, пройденным этапом моей жизни, обратив свой взор вперед в будущее. Каким оно будет, что ждет меня впереди, я не знал. Но оказалось, чтобы продолжить свой путь вперед, иногда возвращение к истокам, к началу становится неизбежно. Только не так-то легко было догнать свое прошлое. Первым, кто увидел мою картину, был Шон, который привычно зашел с пончиками и кофе. Он поставил все на стол и присоединился ко мне. Теперь мы вдвоем смотрели на мое творение. Я не знаю, сколько мы так простояли, наверное, несколько минут, хотя мне показалось, что целую вечность. - Я закончил ее, - сказал я соседу, не отрывая взгляд от полотна. - Вижу, - ответил он. - Ну, и что скажешь? - Я рад, что ты не свихнулся. Я засмеялся и ткнул его в бок. В этом был весь Шон. Мы продолжали смотреть на полотно. - Видишь, я представляю свою жизнь дорогой, по которой иду, бегу, временами ползу. Встречаю людей. Разных людей: хороших и плохих, добрых и злых, веселых и не очень, сильных, смелых, отчаянных, странных, порочных. Но что меня радует – редко равнодушных. Я ошибаюсь, но стараюсь исправить ошибки, учиться на них, чтобы не повторять в будущем, правда, это не просто и не всегда получается. А еще… я люблю, ЕГО люблю. - Ну, о силе вашей любви я наслышан! – хохотнул Шон. Я опять засмеялся и снова ткнул его в бок. Какое-то время мы стояли, погрузившись в свои мысли. - Она завораживает, Джастин. Особенно ЕГО глаза, - вдруг серьезно сказал приятель. – Они как будто живые и видят тебя насквозь. От этого взгляда хочется убежать, спрятаться, но в тоже время, невозможно пошевелиться. Шон передвинулся немного в сторону, потом в другую. Я с улыбкой наблюдал за ним, уже зная, что он скажет. - Черт! Глаза... Джастин, куда бы ты ни встал, они все время смотрят на тебя. Это даже немного жутковато. - Ну, ты же сам сказал, что они живые. Мы снова замолчали, глядя на картину. И мне вдруг стало страшно. Что ждет меня впереди? Там впереди, куда убегает дорога моей жизни? Куда я иду? Что найду, что потеряю? Какова будет цена счастья и цена потерь. Ведь за все в этой жизни надо платить, ничего не дается даром, это я усвоил очень хорошо. Мне даже показалось, что я перестал дышать, и только голос Шона выдернул меня из этого наваждения. Он произнес: - А еще, я думаю, что ты прав. Наша жизнь действительно похожа на дорогу. Конечно, у всех она разная, но вот вряд ли у кого-то бывает ровная. Я не очень разбираюсь во всем этом, - кивнул на картину Шон, - но мне нравится, очень нравится. Это ли была не лучшая похвала для художника?! Март 2006 г. Нью-Йорк - Ирвин, ты должен это увидеть! – я влетел в кабинет Моррисона. - И тебе здравствуй! – поднял голову от бумаг хозяин галереи. – Увидеть что? - Мою последнюю работу, - я плюхнулся в кресло, еле переводя дух. Всю дорогу до галереи я практически бежал. - Ну, показывай, - немного помолчав, ответил Ирвин, нехотя отрываясь от работы. - Она не со мной. Картина большая, и она у меня дома. Тут совсем недалеко. Ирвин устало взглянул на меня: - Послушай, у меня совершенно нет времени ездить по домам и разглядывать, как каждый считает, шедевры. Я бы мог посмотреть на компьютере, думаю… - Но, Ирвин, ее нужно смотреть вживую, только вживую! Ты не пожалеешь! Пожалуйста! Это займет всего пятнадцать минут. - Джастин, я беру твои картины, хотя… - Но ведь они тебе нравятся и их покупают, - перебил я его. - Покупают, но не за те деньги, которые мне хотелось бы получать, - продолжил он. - И потом, дело не только в деньгах. Моррисон какое-то время молча смотрел на меня, что-то обдумывая, а я с замиранием сердца ждал его решения. - Хорошо! – наконец, произнес он, поднимаясь. – Мне все равно нужно кое-куда съездить. По дороге заедем к тебе. Но если это будет потеря времени… - Конечно, конечно! – я чуть не пританцовывал от нетерпения, не веря, что Ирвин согласился, и мы прямо сейчас поедем ко мне. – Я все тебе возмещу. Он коротко кивнул, и мы вышли из кабинета. А уже через пятнадцать минут я дрожащими руками открывал дверь квартиры. Меня не заботил бардак, царивший сейчас в моей комнате. Это был творческий беспорядок. Я аккуратно снял ткань с полотна и пригласил Моррисона. Тот подошел и взглянул на картину. Теперь мы с Ирвином стояли и смотрели на мою работу, как недавно стояли с Шоном. И опять я потерялся в своих мыслях и страхах, не сразу сообразив, что Моррисон мне что-то говорит. Я повернулся к нему, пытаясь сосредоточиться и уловить смысл фразы. - Джастин, я пришлю машину за картиной завтра утром. Он еще немного постоял у полотна, потом, как-то странно, взглянул на меня, будто впервые увидел, кивнул и молча вышел. 2018 г. Версаль Джастин Как и предыдущим вечером, я потянулся за сигаретами, но пока не закуривал, а только крутил пачку в руках. Так и не достав сигарету, я отложил пачку и решил налить себе выпить. Я не мог спокойно вспоминать об этом. Полотно стало не только моим благословением, но и проклятием тоже. Много позже, я часто думал об этом и понял, что именно в тот момент я и потерял Брайана, еще не осознавая этого. Я же уже говорил, что жизнь похожа на дорогу, и мы просто дошли до очередной развилки. Только вот дальше, каждый двинулся в свою сторону. И не потому, что считал свое направление единственно верным, а потому, что мы уходили друг от друга поддавшись ложному представлению о счастье, о моем счастье. Господи! Только сейчас я стал понимать, что Брайан всегда делал то, что хотел я. Он каждый раз отпускал меня, когда я уходил. Но не из-за гордости, нет, или желания проучить, а потому что искренне считал, что это правильно. Он никогда не удерживал. У меня всегда была свобода выбора. Всегда! И тогда, когда я ушел к Итану за призрачной романтикой, и когда просто ушел от Брайана, решив, что у нас разные цели в жизни, и тогда, когда уехал покорять Нью-Йорк. Я всегда выбирал сам, а вот в ошибках винил его – не остановил, не объяснил, не поборолся. А нужно ли было останавливать, объяснять и бороться? Я ведь никогда по-настоящему не задумывался над этим. Я сделал большой глоток, с удовольствием ощущая, как виски обжигает горло. Конечно, потом я жалел, что пошел на поводу у своей обиды, поддался сиюминутным эмоциям и согласился продать картину. Но тогда… тогда я был просто зол и обижен, как маленький глупый педик. Я позвонил Брайану и пригласил на выставку, взахлеб рассказывая о своей работе, словно и не было этих месяцев моего молчания и игнорирования всех звонков, в том числе и его. Правда, мы и раньше не часто созванивались, но так вдруг и надолго, я не пропадал. И вот теперь Брайан ответил, что не приедет, сославшись, как обычно на сильную занятость. Я просил его отложить дела и прилететь хотя бы на один день. Он должен был увидеть эту картину, но Брайан засмеялся и ответил, что я могу сделать фото и переслать ему, хотя он и так верит, что получилось нечто гениальное. А терять время, которого у него и так не хватает, из-за какой-то одной картины – глупо. Конечно, я мог бы послать ему фотографию полотна. Но это совершенно не одно и то же – фотография и картина на стене в галерее. Разве можно было прочувствовать все эмоции, всю любовь и душу, вложенную художником, глядя на листок бумаги? А ведь я писал ее для нас и собирался подарить ему после выставки. На этот раз меня не интересовала возможность продать картину. Все, что я хотел, это чтобы ее увидели, увидел Брайан. Все же с возрастом некоторые представления о сути вещей меняются. То, что в 20 кажется нормальным, в 35 воспринимается совсем иначе. Теперь я понимаю, что сам был во всем виноват. Я пропал на два с лишним месяца, не звонил и ни с кем не разговаривал, игнорировал звонки Брайана, а потом объявился и захлебываясь от восторга просил приехать, но… Но я считал, что он должен был понять меня, должен был почувствовать. Он мог бы поговорить со мной или без слов оттрахать, выплескивая свою обиду, а не прятаться, как раньше, за маской пофигизма. Такие творческие закидоны будут у меня еще и не раз. Я же художник, черт побери! Я не мог в это поверить. Не мог поверить в его равнодушие. Он никогда так не отмахивался от меня. И я закусил удила. Ну не захотел он приезжать и не надо. Значит, я продам картину, если ее захотят купить. А потом была та судьбоносная выставка, после которой моя карьера, можно сказать, пошла в гору. Но какая ирония! Именно на ней не было никого из моей «семьи», а самое главное – не было Брайана. Возможно, все сложилось бы по-другому, появись Брайан на выставке, а возможно, и нет. Возможно, судьба уже определила наши пути, не оставляя нам в тот момент ни единого шанса. Я все же не выдержал и закурил, затягиваясь глубоко, как будто это могло помочь мне заглушить боль моих воспоминаний. Если бы я тогда знал… Я открыл дневник. Дневник Брайана Кинни Февраль 2006 г. Питтсбург Работаю, как вол. Если дела и дальше будут идти так успешно, то к концу года можно подумать об открытии филиала «Киннетика» в Нью-Йорке. «Вавилон» почти готов. Намечаю открытие в конце марта. Майкл радуется этому, как ребенок, как будто не он там чуть не погиб. Но мой друг считает, что это нужно мне. Не знаю, может, он и прав? Время покажет. Опять время… опять это ебаное время… Линдси с Мэл и детьми планируют весной приехать в Питтсбург. Это хорошо. Последний месяц не могу выбраться к ним в Канаду. А в Нью-Йорк… Поездки туда приносят облегчение лишь на миг, пока я там, пока Джастин рядом. Думаю, он чувствует тоже самое. А потом начинается ломка. Мне отчаянно не хватает его. Подступает дикое желание оказаться рядом, сжать его в объятиях до хруста костей, зацеловать до беспамятства, крепко держать и никогда не отпускать. Даже прилетает шальная мысль все бросить и вернуться к нему… Пытаюсь все это заглушить работой. На время мне это удается, а потом все повторяется. Мне казалось, что со временем я привыкну, и станет легче, но это иллюзия. Становится только тяжелее. Мне все тяжелее уезжать от него. Февраль 2006 г. Питтсбург Странно, но не могу дозвониться до Джастина. Оставил 3 голосовых сообщения и никакой реакции. Март 2006 г. Питтсбург Оказывается, он работал, он творил, он, блядь, художник! А я… я просто идиот, что согласился на все это дерьмо. Я разозлился. Да, разозлился, черт подери! Но вдруг я задумался, а что если Джастин прав, что если ему действительно лучше без меня? Что если я просто торможу его, не даю двигаться вперед? Я, как якорь, держащий его в прошлом. Может быть, он бы и не написал ту картину, приезжай я к нему чаще. Да, я видел ее, потому что был на той выставке. Да, блядь, был! Сказал, что не приеду, но я был там. Уверен, что теперь он получит приглашение выставляться и от других галерей. Видел его. Он похудевший, уставший, но довольный. Я смотрел на него, а внутри все скручивалось в тугой узел. И этот блядский Ирвин так и вился рядом. Мне хотелось схватить его в охапку и забрать с собой, чтобы все знали, что он только мой. Увезти, спрятать, приковать, привязать, заклеймить поцелуями… Господи, Кинни! И когда ты стал таким собственником? Всегда был, только узнал об этом сейчас. Я уехал. Мы так и не увиделись. Я, наверное, сумасшедший, если прилетел только увидеть его картину. Я возвратился в Питтсбург с какой-то гнетущей пустотой внутри. 2018 г. Версаль Джастин Я закрыл Дневник и задумался. Сейчас мне было легче читать об этом, чем в первый раз. В тот момент я не просто разозлился, я пришел в бешенство. Как он мог? Как он мог так поступить? Какой идиот! Напридумывал себе черт знает чего! Ведь тогда я был уверен, что если бы он подошел ко мне на выставке, все сложилось бы совсем по-другому. Но теперь, теперь я не думал, что эта такая уж непреложная истина. Скорее это была бы просто отсрочка неизбежного. Удивительно, но когда Брайана отказался приехать на выставку, я сначала упрашивал его, злился, а потом перестал истерить и принял это. И мне даже стало как-то легче. В конце концов, я должен был научиться принимать тот факт, что не все в жизни Брайана крутится вокруг меня. Да и моя жизнь, мое настроение не должны были зависеть от него. Да, именно так мне казалось тогда, этим я оправдывал и успокаивал себя. Я окунулся в ожидание перемен. Я кожей чувствовал, что они грядут, я предвкушал их, я хотел их. Я просто устал от неопределенности, от неизвестности, от неуверенности в завтрашнем дне. Порой мне казалось, что я на вокзале и никак не решу куда ехать, какое направление выбрать. Я вынырнул из своих мыслей, даже не замечая, как любовно поглаживал пальцами мягкую кожу обложки. Было уже поздно, но спать совершенно не хотелось, хотя день сегодня у меня выдался совсем не простой. Я решил сварить себе кофе. Как-то незаметно, но я полюбил этот напиток. Мне иногда казалось, что он не бодрит, а наоборот, успокаивает меня. Налив кружку я подошел к окну. Снова пошел снег. Почему-то уже несколько дней подряд снег начинался вечером, даже ближе к ночи. Сегодня он был не крупный и медленный, как будто ленивый. Я полюбовался немного снежным хороводом и вернулся на диван, чтобы продолжить свои воспоминания и чтение дневника. Март 2006 г. Нью-Йорк Помимо моего большого полотна, Моррисон забрал еще три картины, которые он проигнорировал в предыдущую выставку. Мою картину заметили. Около нее подолгу задерживались, обсуждая и восхищаясь. Я улыбался, знакомился и жал руки разным людям, практически не запоминая имен. Меня что-то спрашивали, и я отвечал. Выставка для меня прошла, как в тумане. В воздухе витала фраза «молодой талантливый художник». Надо отдать должное Ирвину. Он умудрился каким-то образом заполучить пару известных критиков. Они довольно долго стояли у моей последней работы, переговариваясь и делая какие-то пометки в блокнотах. Я так вымотался от бесконечных улыбок и разговоров, что ноги уже просто не держали. Мне хотелось не просто присесть, мне хотелось рухнуть в кровать. Я с трудом нашел укромный закуток и собрался, уж было, опуститься прямо на пол, но тут рядом нарисовался Ирвин, с довольной улыбкой на лице. - Это успех! Уверен, завтра выйдет статья о моей выставке и о твоих работах, - толкнул меня в бок Моррисон. - Статья? – удивленно переспросил я. - Ну, хорошо, не статья, а заметка, - поправился Ирвин, довольно потирая руки. – Но это тоже, знаешь ли, большой прогресс для моей галереи, да и для тебя естественно. Я кивнул. А потом все же не выдержал и опустился на пол. - Черт! Я так устал! - Ну-ну! Не расслабляйся. Нам еще нужно подлизать пару задниц. А потом, вот, может, это тебя взбодрит, - Ирвин показал мне стикер, на котором красовалась четырехзначная сумма. За эту цену была продана моя картина. Я с трудом в это верил. С учетом вычета комиссионных галерее, останется еще очень приличная сумма. - Это… это за… за мою картину? – выдохнул я, хотя прекрасно понял это. - Да. И две другие тоже уже проданы. Думаю, к концу выставки и третья уйдет, - Ирвин сыто улыбнулся. – Не задерживайся тут. Посидев еще минут пять, я поднялся и направился опять в зал. Как и говорил Моррисон, к концу вечера была продана и третья картина. А также, я получил приглашение на собеседование от одной довольно известной галереи. Хотя, уже сейчас они озвучили, чтобы хотели получить к их выставке. Вот он мой билет в будущее. От одной только мысли, что я начну выставляться там, у меня сладко замирало сердце. Я добрался до дома еле живой. Не было сил даже на душ. Я упал в кровать и, погружаясь в сон, подумал о том, что завтра обязательно позвоню Брайану и расскажу о своем успехе.