ФИННИК
Сцена представляет собой огромный бетонный прямоугольник, шершавая поверхность которого при соприкосновении с ботинками издаёт неприятный для уха скрежет. Джимейсон, самый модный дизайнер нынешнего сезона, не простит, если я вернусь в Капитолий с испорченной обувью из его последней коллекции. Впрочем, его гнев - это цена дружбы с величайшим творцом. Да, творцом, но не гением: Джим был уверен, что его обувь должна быть прорекламирована за пределами Капитолия. Ему даже не приходило в голову, что дорогие ботинки из натуральной замши – не самый лучший вариант, чтобы блистать на экране из Четвёртого и рекламировать новую линейку – не тот климат и обстановка. Впрочем, обувь сопроводительницы трибутов из Четвёртого подходит ещё меньше: шпильки застревают в песке и мягкой почве, белая лаковая поверхность собирает любую грязь, тонкие цепочки натирают влажную от жары лодыжку. Любая девушка из моего дистрикта отдаст десять тессеров за возможность просто примерить такие, но эта капитолийка с лёгкостью и даже великой радостью расстанется с ними, засунув их глубоко-глубоко мне в глотку. Клянусь, эта женщина в бешенстве и готова на отчаянные шаги. Примирительно улыбаюсь и возвращаюсь к Мэгз и Рону – глупо и неосмотрительно играть огнём и пытаться строить из себя очаровательного шута с капитолийкой, чьи покровители могут растоптать тебя одним приказом. Как ни крути, большинство жителей столицы – пустышки с праздными идеями и набором зависимостей, но, так уж сложилось, за любой самой мелкой душонкой может стоять человек с кучей денег и связей. Парадоксально, но для этого нужно просто прийти на правильную вечеринку и сказать парочку льстивых словечек нужным людям. Не знаю, как работает эта магия, но жители столицы, хоть и тонут в собственной лжи и лизоблюдстве, на свой собственный счёт с лёгкостью принимают комплименты, целиком и полностью полагаясь на их искренность. Надавить там, улыбнуться здесь, поцеловать вот тут, и человек готов голыми руками ловить для тебя звёзды из созвездия Кассиопея. Мэгз берёт меня под руку и слегка сжимает запястье – не одобряет. Осторожность никому не идёт, но вот моя дорогая Мэгз несёт эту ношу с королевским, свойственным только ей, достоинством. Осторожность Рона скорее паническая. Его нисколько не интересует Жатва, Игры, прошлые подвиги и популярность в Капитолии, ведь основная и единственная цель бывшего ментора – сохранность семьи и собственное долголетие: никакого вина, даже по праздникам; основа рациона – овощи и фрукты со своего огорода; хороший сон; полный контроль над каждым действием и словом. Он практически не говорит, если этого не требуют приличия или вежливость, сохраняет нейтралитет по всем вопросам и отказывается от приглашений на официальные приёмы и балы в столице, ссылаясь на слабое здоровье после перенесённого на арене. В Капитолии его называют ипохондриком с манией величия. Наверное, это должно быть смешно в их глазах, но, улыбаясь этой устаревшей шутке, мало кто осознает, что Рон – практически единственный из кучки живущих победителей, у кого осталось хоть что-то ценное. У нас есть деньги, слава, допуск на лучшие вечеринки, наркотики, всеобщая любовь, потрясающая одежда, гордыня, потрёпанные нервы и несколько светлых мыслей на всех, но есть ли что-то действительно важное? Цель, идея, дорогие сердцу люди, мечты? У меня – определённо нет. Во всяком случае, вчера стремлением номер один была бриллиантовая серьга из «Небесного лотоса», но сегодня утром я заказал её к своему приезду в пятницу, так что до того, как мои чемоданы внесут в поезд, мне надо придумать ещё один стимул жить, чтобы протянуть до понедельника и не умереть от скуки. Возле сцены происходит какая-то возня: две девочки тянут под руки бледную и сгорбленную подругу, которая спотыкается через каждые два шага. Она не доброволец, поэтому реакция вполне понятна. Осматриваю первые ряды, где обычно стоят дочери миротворцев и воспитанницы школ по подготовке трибутов. Среди них должна быть та, что вызовется добровольцем. Каждый год из двенадцати участников из первых шести дистриктов добровольцами являются от восьми до всех двенадцати человек; в Четвёртом вот уже пять лет на арену попадают только добровольцы. Я сам был добровольцем и, что уж таить, почти всегда выигрывает тот, кто сам принял решение об участии, а не был против воли затащен на сцену. К тому же работать с охотниками за победой проще: их любят в Капитолии и дистриктах, ставят крупные деньги на победу, присылают много полезных подарков на арену. А кто же решит помочь девчонке, которая не может даже на сцену самостоятельно подняться? Впрочем, когда подруги затащили Энни на сцену и поспешно скрылись от камер в толпе, я оценил крепкую фигуру и способность уверенно стоять на ногах при видимой внутренней истерике. Поработать пару недель, и шансы на не самую бесславную погибель будут. О победе речи, конечно, не идёт. В любом случае она никуда не поедет, ведь девушки из академии по подготовке трибутов и миротворцев наверняка уже ждут команды от ведущей. Цимбелин улыбается и даёт им сигнал: - Есть ли среди нас добровольцы? Помощник мэра прочистила горло, кто-то в толпе чихнул, над палатками миротворцев начали галдеть чайки. В толпе никакого движения. Я навострил уши – тишина была слишком неестественна для первой минуты после объявления имени, ведь обычно среди академиков начинается толкотня, и над площадью раздаётся неравномерный гул, соединяющий в себе «Я доброволец!», «С дороги, кретин!» и «Ты сдохнешь в первый день, дай пройти!». За последние лет двадцать я припоминаю всего один случай, когда на Жатве в Четвёртом не было добровольцев: лет восемь назад вытянули имя девочки из академии по подготовке трибутов, но никто не вышел вместо неё; у воспитанников академии было что-то вроде кодекса – не вырывать конфетку из рук триумфатора. Похоже, в этом году либо конфета не вкусная, либо в кодекс внесли изменения.ЭННИ
Я старалась стоять прямо, но тело била мелкая дрожь, и все попытки выглядеть достойно проваливались, потому что я горбилась, пытаясь остановить этот истерический тремор, сжимаясь в комок и напрягая каждую мышцу своего тела. Капитолийка уже рылась во втором чане с именами мальчиков, и тот факт, что никто не хочет выйти вместо меня, был слишком явным, чтобы я имела хоть какую-то надежду. Меня окатило новой волной страха, она прошлась по всему торсу и остановилась внизу живота; кишечник скрутило спазмом. Меня вообще не должно здесь быть! В нашем дистрикте одна из лучших академий по подготовке добровольцев и миротворцев, в ней учится около двухсот девочек с потрясающей подготовкой и огромным багажом знаний по выживанию в любых погодных и климатических условиях. Когда Цимбелин вынула бумажку с именем второго трибута, я во всю рассматривала толпу девушек из академии. У них было особое место в первом ряду и, что несправедливо, поскольку у простых детей не было такой привилегии, рядом с ними стояла директриса. Стройная и высокая женщина с короткими чёрными волосами до мочек ушей, она выглядела так, словно проглотила карандаш. Если бы не безразличное лицо, я бы вовсе подумала, что её несколько часов назад вылепили из глины и поставили на солнечную площадь высыхать. Её воспитанницы демонстрировали собой полную солидарность с наставницей: одинаковые короткие стрижки, твёрдый взгляд, спокойная поза с руками в замке за спиной, расслабленные лица и полное безразличие к ситуации. Я искала ответ на вопрос «Почему?», но не находила. Как всегда, они были идеальны в своих белоснежных костюмах, напоминающих базовый вариант обмундирования миротворцев без оружия, шлема и бронежилета и готовы действовать в любую минуту. Но они стояли с безразличными лицами, словно девчонка, которая умрёт в первые три минуты на арене, только что не увела один из их семи шансов осуществить мечту – умереть героем. Когда капитолийка пригласила на сцену незнакомого мне мальчика по имени то ли Григор, то ли Грирг, я уже сидела на корточках и шумно дышала. Рядом со мной мельтешил помощник мера, что-то злобно шепча про позор и камеры, но я попросту не могла побороть слабость. Меня то мутило, то било ознобом, то бросало в жар. Кажется, в один момент я вовсе потеряла сознание, потому что ту секунду, когда два миротворца крепко схватили меня под руки и привели в более-менее приемлемое для камер вертикальное положение, я не помню. Они крепко держали меня под руки, пока я тряслась и дергалась, словно бешеная собака на цепи, всем своим телом грозясь выскочить из их рук и рухнуть на бетон. В прошлом году в Девятом Дистрикте парень упал в обморок, навернулся со сцены и разбил голову. Между собой мы ещё долго подкалывали девятку, а Аспен вовсе называл трибута слабаком и презирал его. Я была согласна с Асом. Точнее, я была с ним необъективно солидарна. Влюбленность в друга и долгое обсуждение этой ситуации вселили в меня уверенность в двух вещах: во-первых, трибут должен всегда вести себя достойно и не показывать страх капитолийским толстосумам, ведь это унизительно, а во-вторых, сам Аспен настолько умён и силён, что запросто справится с любым академиком. Разумеется, в первом случае это было лишь искажением восприятия, ведь нет ничего более пугающего, чем смерть, и я доказывала падение этой истины своей собственной истерикой. Что касается Аспена, в его силе не было сомнений что год назад, что сейчас, когда он высвободил меня из тисков миротворцев и приобнял за талию, привалив к себе. Словно в тумане я положила голову ему на плечо и прикрыла глаза, даже не пытаясь понять, как и зачем он попал на сцену. Когда я провалилась в забытье, Цимбелин уже нарекла Аспена добровольцем и выпроводила то ли Григора, то ли Грирга со сцены.