Добро пожаловать на Игры, Энни Креста

ФИННИК

      Вычурность тарелок в столовых «игровых» поездов поражает меня вот уже пятый год: просвечивающийся белый фарфор обрамлён ободком рисунка райского сада с изумрудными деревьями, розовыми кувшинками на водной глади и золотыми яблоками. Кусочки сыра, сэндвич с запеченной говядиной и горчицей и колечки маринованного в уксусе огурца смотрятся попросту жалко на столь богатой посуде, и я чувствую укол вины за то, что не смог найти ничего лучше в маленьком холодильнике за барной стойкой.       Когда мы с Энни явились на кухню, распространяя вокруг запахи вишневого ароматизатора, повара и официанты видели третий сон, а наш праздничный ужин, состоящий из тушеной баранины в брусничном соусе, жареной спаржи, чесночных булочек и творожного рулета с марципановой верхушкой в форме числа «четыре», завершился несколько часов назад. Во время первой из многих совместных трапез все чувствовали себя неловко и постоянно косились на пустой стул, но нервные сборы сказались на всех, и в сервировочных тарелках не осталось и крошки.       Энни явно чувствовала себя неуютно и не спешила приступать к еде: девушка то ли боялась, то ли просто стеснялась меня, поэтому я закинул в рот кусочек огурца и надкусил его с громким хрустом, пытаясь разрядить атмосферу. Трюк сработал не без изъяна — Энни вздрогнула и метнула на меня робкий взгляд, но всё же взяла вилку и подцепила на зубцы кусочек сыра с плесенью.       Сыры из капитолийских сыроварен были особым наслаждением в «игровых» поездах. В моей жизни сыр как таковой мелькал с раннего детства, но в основном это были оранжевые маслянистые куски непонятно чего на тосте из столовой академии, поэтому я воспринимал его скорее как питательную заправку, нежели удовольствие. Ситуация изменилась в день Жатвы — на пути в Капитолий я безнадёжно напился вином и объелся твёрдого сыра с классическим запахом мальчишеской раздевалки после тренировки в скафандрах миротворцев. Паладина, моя одноклассница и по совместительству вторая трибутка из Четвёртого, назвала меня животным и определила такой обед как «мерзостную вонь». Эту историю я всегда вспоминаю с улыбкой и ностальгией, ведь я был так пьян и доволен собой, что никакие озлобленные комментарии завистливой девчонки, которую чуть не опередили два десятка девушек на пути к сцене, не могли испортить мне аппетит. В отличии от Паладины, меркнущей на моём фоне, я был первым во всём: первым на сцене, первым перед камерой, первым на интервью, первым убийцей, первым обладателем трезубца. Именно им я снёс голову Паладины раньше, чем она успела достать закреплённый на ремне мачете.       Энни же явно была отстающей абсолютно во всём, что мне довелось увидеть за последние сорок минут, пока мы были лично знакомы: она устроила беспорядок в ванной, споткнулась о порог в переходе между вагонами, пролила чай на скатерть и поперхнулась раза три. Всё это время она хранила молчание, словно немая или глупая, а учитывая то, что я не заметил у неё нарушений речи во время наших переговоров через дверь ванной, она создавала впечатление скорее туповатой, нежели неспособной говорить.       Я буравил глазами макушку Энни, сидевшей с опущенной головой и выводившей невидимые узоры на ободке тарелки. Мне хотелось вскочить, встряхнуть девушку и потребовать от неё действия, хоть какого-нибудь. Разбей она сейчас стакан от ярости, разведи огонь прямо на столе или ударь меня по лицу, я закричу от восторга и присоединюсь к её разрушительной силе. Но Энни была зажата и, казалось, пыталась раствориться и стать незримой тенью.       Особо не рассчитывая на ответ, я попробовал подтолкнуть её хотя бы к какому-то шагу и спросил:       — Ты почти не ешь. Не нравится еда?       — Что со мной будет?       Это больше, чем я рассчитывал — мы наконец-то можем заняться делом и обсудить что-то действительно важное для нас двоих:       — Ты жаждешь знать свои шансы на победу или хочешь, чтобы я рассказал тебе о расписании Игр?       — Нет же! Я испортила ванную комнату. Ты видел масштаб беды: коврики, чёрт знает что с унитазом, разбитые флаконы, весь пол в пене. Я знаю, как это всё дорого, но у меня совершенно нет денег, в приюте мы тратим всё на конфеты, да и деньги ли это, если хватает лишь на кулек засахаренных слив и ирисок.       Энни продолжала лепетать что-то о деньгах, приюте, отработке долга и огромных сожалениях. Моё мечтательное летнее дитя беспокоилось о каких-то ковриках.       Это было смешно и в высшей степени абсурдно — Капитолию плевать на материальную составляющую Игр. Половина страны медленно загибалась от голода, а Сноу и его команда по уничтожению остатков человечества напичкала камерами огромную арену и, тратя за пару недель смертоносных поединков годовой бюджет пяти дистриктов, любовно развлекала столицу.       — Честно говоря, я даже не подумал, что нам стоит обсуждать этот небольшой беспорядок. Цимбелин обещала дождаться твоего пробуждения и рассказать немного о правилах и нашем расписании. В конце концов, именно в этом и заключена её работа.       Последнее предложение я заканчивал фактически озлобленным шёпотом себе под нос. Эта капитолийская идиотка оказалась ещё бесполезнее, чем я думал — не выполнить единственную возложенную на тебя задачу по сопровождению трибутов и выполнению всех их разумных требований. Дочь своего отца, ленивого и нелогичного министра культуры и просвещения, закрывшего половину школ в бедных дистриктах за «отсутствием необходимости образования в отдаленных хозяйственных дистриктах с нулевой миграцией». Нужно проверить в этимологическом словаре, не является ли фамилия Кастала́н синонимом тупости в каком-то забытом или исчезнувшем языке.       — Я была одна, но не думаю, что Цимбелин в чём-то виновата — я спала очень крепко и очнулась лишь минут сорок назад. Сначала даже не поняла, где нахожусь и запаниковала, а потом вспомнила и Жатву, клочок бумаги со своим именем, и эту минуту, когда моё имя никак не могли правильно расшифровать.       Я невольно сжался от упоминания своей фаталистической роли в этой дурацкой эпопее с именами — возможно, эта невзрачная девушка никогда бы не попала в этот поезд, если бы не мой дрянной язык. Вечно я лезу красоваться перед камерой, словно собака с условным рефлексом на щелчок механизма.       — Тебе стошнило в комнате для прощаний, а потом началась истерика, между прочим, лучшая из всех, что я видел! — я был худшим из возможных людей, которые могли сейчас поддержать Энни. — Ты не могла остановиться. Я пришёл в самом конце, когда тебе уже вкололи нейролептик и уложили на диван, но я был просто в панике! — действительно, меня в буквальном смысле чуть не сожгли заживо на арене, но я перепугался задыхающейся от рыданий девушки. Кому скажи — не поверят.       Энни уставилась на меня, словно увидела нечто тупое и выдающее одновременно, и я решил сменить тему, прекрасно понимая, что мне и самому бы сейчас пригодился укол со смесью успокоительных и улучшающих мозговую деятельность препаратов:       — Не переживай насчёт лекарства, участники игр — товар поштучный, так что персонал использует лучшие лекарства, экологически чистые продукты, натуральные ткани, дорогую мебель, посуду и прочее-прочее-прочее. Считай это бонусом вместе с безразличием к твоим оплошностям. Сейчас комнату приберут, и ты даже не заметишь, что еще двадцать минут назад там были горы пены и битого стекла.       Недоверчиво и осторожно девушка осведомилась:       — То есть мне за это ничего не будет?       — Абсолютно точно. Ты теперь новая легенда и высокоточное оружие в одном лице. Все вы легенды, даже круче, чем в своё время были мы, ведь вы новее, интереснее, свежее. И в моде в этом сезоне. Можешь выйти хоть голая в прямой эфир. Хотя нет, лучше не надо, а то мне влетит.       — Значит, в моде, да?       Я кивнул.       — И что значит такая мода?       — Это значит, что тебя надо беречь, баловать и никогда не упускать из виду. Мы потом обсудим распорядок, что требуется от вас на этапе подготовки, разные хитрости и стратегию продвижения, а сейчас просто расслабься и… — я хотел сказать «получай удовольствие», но вовремя осёкся и сменил тактику — И доверяй мне, хорошо?       Энни наклонилась ко мне в бешеном порыве и низким голосом прошептала:       — Я не должна быть здесь, это глупая и очевидная ошибка. От нашего дистрикта никогда не ездили простые жители, только академики. Ты и сам из их числа и прекрасно понимаешь, что мне не выжить. Никто из них не вышел, хотя любая могла бы свернуть две-три шеи на пути к сцене и даже не моргнуть, но никто не вышел. Никто! Я предпочту провести остаток жизни в шахтах Двенадцатого, отрабатывая всё то, что я испортила в купе, чем две недели в качестве ручной обезьянки, которую выбросят на арену подыхать под камерами.       Я ощущал абсолютную растерянность и бестолковость. Чувство, совершенно несвойственное мне во время Игр, и от того слишком болезненное. В эту минуту я действительно был пособником Сноу, что я старательно отрицал и забывал в собственном разуме на долгие недели. Предыдущие игроки сами были готовы убивать и умирать, в чём я старательно и со всем участием им потакал. Сейчас же мне предстояло не просто вернуться к роли соратника тирана, но и подтолкнуть к этому другого человека:       — Ты права, это действительно ошибка. Глупая и очевидная ошибка. Ты и тот мальчик, вы оба не должны были даже успеть дойти до сцены, но ситуация повернулась к вам задницей. Точнее к тебе, он-то этого хотел.       Энни приоткрыла рот, озадаченная сказанным мной, и явно попыталась что-то узнать про своего напарника, но я собирался разбираться с самым болезненным в последнюю очередь, поэтому продолжил, сделав вид, что ничего не заметил:       — Это так, мы все находимся в положении, которое при худшем раскладе не должно было происходить никогда, но так уж вышло — мы именно в этой точке. Исправить это досадное недоразумение мы не сможем, ты это знаешь не хуже меня. Но… Но будет глупо не попытаться вытащить хотя бы одного из вас из передряги, верно?       — Тебе действительно не всё равно? Ты хочешь нам помочь? Не улучшить свой имидж или благосостояние? Я прекрасно понимаю, что победит кто-то из профи, и честно говоря, мне сложно поверить, что тебе есть дело до двух неумех, которые явно загубят твою репутацию. Прости, если обидела тебя, просто не вижу во всём этом смысла.       Она знала. Знала, что я гадкий надменный индюк с красивых плакатов, и больше ничего. Под ложечкой засосало, и за пару секунд до того, как эта мысль сформировалась у меня в голове, я решил, что отпираться бесполезно:       — Никаких обид, это абсолютная и бесповоротная правда. Мне всё равно. Точнее, мне кажется, что всё равно. Я не уверен. Это сложно описать, понимаешь? Я привёз восемь цинковых гробов в Четвёртый, и с каждой погруженной в холодильный отсек поезда металлической коробкой всё труднее находить смысл в какой-либо привязанности или хотя бы неравнодушии. Мы все держимся на расстоянии, потому что в ином нет смысла, понимаешь?       Она явно не понимала, и я добавил:       — Вокруг меня все люди словно живут по сценарию и не нуждаются ни в наставлениях, ни в моральных ориентирах. У каждого своя роль, задачи, привилегии и ограничения. Академики изначально приходят на Игры с определенной целью, за неё и умирают. Они умеют драться, потрошить рыбу и выбирать целебные растения в любой климатической зоне, а я им нужен только для создания образа. Вы же двое, словно гром среди ясного неба — свалились на голову, и я должен как-то заставить вас верить и в себя, и в меня, и в Мэгз, и в победу, и даже в эту дуру Цимбелин.       Я обхватил виски ладонями и вопрошающе уставился на Энни, надеясь, что она, в отличие от меня самого, хотя бы поняла, что я имел в виду.       Она действительно либо поняла, либо усиленно делала вид, что поняла, поэтому кивнула и ответила:       — Тогда не сбрасывай меня со счетов — я тоже умею чистить рыбу.       Я выдохнул и улыбнулся — кажется, ситуация не так уж и безнадёжна.