Дерзкая

      Все сильнее укрепляюсь в мысли, что Бесстрашию не очень-то нужны новые члены. Сначала поезд, несущийся на полном ходу, — трое переходников отказались запрыгивать в него — теперь вот зияющая дыра в асфальте, которая в любой момент может увеличиться, непроглядная тьма и шум воды где-то внизу. Очень заманчиво, ничего не скажешь.       — С дороги, каланча, — чей-то напыщенный голос отвлекает от созерцания «входа в Бесстрашие». Меня бесцеремонно отпихивают в сторону и оттесняют в последние ряды, а я ведь почти рассмотрела что-то. Обидно. Но привлекать к себе лишнее внимание, не разобравшись в происходящем, — глупо. Я и так со своими шестью футами и одеждой Отречения тут как бельмо на глазу.       Тихо отступаю, смиренно опустив голову и ненавязчиво рассматривая окружающих. Наглые Искренние, занявшие мое место у края ямы, — чтоб под ними асфальт провалился! — громко перешептываются и грубо комментируют мой выдающийся рост и привитые Отречением повадки, вместо того чтобы попытаться увидеть дно пропасти и понять, что ждет нас в конце неизбежного падения. Мне вот интересно. Но их куда больше волнует одежда «убогой» и что она скрывает. Представители черно-белой фракции никогда тактичностью не отличались, и теперь трое из них будут постоянно маячить у меня перед глазами, если смелости прыгнуть в неизвестность хватит. Две Дружелюбные вообще боятся подойти к краю, а Эрудит, который спровоцировал «смотрины», ходит по кромке и постоянно поправляет очки, щурясь. Будто это поможет ему лучше видеть плохо освещенные объекты с такой позиции.       Как ни странно, но и урожденные Бесстрашные, которых в три раза больше нас, толпятся у дыры в асфальте и заглядывают вниз. Неужели они не знают, что там? Или в этом году что-то поменяли? Я слышала разговор про какую-то сеть и крышу, но к нам это, видимо, не относится.       Почему шумит вода?       — Ну, хватит! — громогласно привлекает внимание тот, кто назвался одним из наших командиров. Ричард, кажется. На вид ему слегка за тридцать, и я бы ни за что не сопоставила этот грубый гортанный голос с внешностью довольно привлекательного блондина, если бы не видела своими глазами, как шевелятся его губы, когда он говорит. — Кто первый?       Всех переходников сдувает от края, словно ветром. Бесстрашные, как же! Я продолжаю стоять на месте, невольно оказавшись лицом к лицу со своим новым Лидером. И не смотри так на меня — я первая не прыгну. Мне такая слава ни к чему.       — Я, — тонкий голосочек откуда-то из-за моей спины отвлекает голубоглазого от изучения моего, надеюсь, равнодушного лица. Вперед выходит урожденная, судя по черной одежде с кожаными вставками, ну и синим волосам, заплетенным в сложные косы. Ее решимость вызывает восхищение. Миниатюрная девушка — на голову ниже меня — оказалась смелее рослых Искренних и Бесстрашных парней.       — Давай, Хельга! Не дрейфь, — то ли подбадривает, то ли подкалывает кто-то из урожденных, когда девушка замирает у самого края пропасти. Судя по среднему пальцу на ее поднятой вверх руке — второе. И, не теряя больше времени, она прыгает. По толпе собравшихся прокатывается тяжелый вдох — я не дышу, прислушиваясь. Тихий вскрик, всплеск и легкий смех. Внизу вода. Плавать я не умею, но не думаю, что неофитам позволят просто так утонуть. Разве что им действительно не нужны лишние рты.       Мать пыталась научить меня плавать, когда мы были на сборе урожая в Дружелюбии, но я была слишком маленькой, а Тобиас оказался куда более благодарным учеником. Одно я уяснила четко: ни в коем случае нельзя барахтаться и делать резких движений. Все должно быть плавно, вода сама вытолкнет тело на поверхность. Теоретически.       — Следующий! — торопит нас командир. — Может, ты?       Я поднимаю глаза и сталкиваюсь с его вопросительным взглядом — красивые глаза все-таки. Это он мне, что ли? Приплыли… Ему тоже мое происхождение покоя не дает? Или стою так неудачно? Несколько секунд я молча смотрю на него, не пытаясь отвернуться или стыдливо опустить веки. Вот еще! Я же почти в Бесстрашии. Это заставляет мою кровь вскипать и разносить дикий необъяснимый восторг по всему телу. Свобода… В Отречении подобные визуальные контакты были под запретом. Многое было под запретом.       — Ладно, — делая шаг вперед, соглашаюсь. — Почему бы и нет? — За спиной слышны смешки. Уверена, что это те самые Искренние. Ну-ну. Еще посмотрим, когда они созреют на свой прыжок.       У самого края я останавливаюсь и вглядываюсь в темноту. Солнце слепит и не дает ничего увидеть, но шум воды все еще долетает до моего слуха, как и чьи-то приглушенные голоса. Не долго думая, я стягиваю серый сарафан, оставаясь в белье и исподнем платье, едва доходящим до середины бедра. Не хватало еще запутаться в своих балахонистых тряпках и пойти ко дну. Отшвыриваю лишнее в сторону и прыгаю, провожаемая пошлым свистом и сальными комментариями. Да плевать! Это все сущая ерунда по сравнению с ремнем на запястьях и членом отца, упирающимся в ягодицы сквозь слои грубой одежды.       Потоки воздуха подхватывают тонкую серую ткань и задирают ее чуть ли не к подбородку. Охаю, когда голая спина соприкасается с чем-то мокрым, холодным и эластичным, и скольжу вниз. В считанные секунды прохладная вода накрывает меня с головой. Паника. Непонятно, где верх, где низ, и кажется, что уже нечем дышать. Темно, и вода неприятно покалывает глаза. Не барахтаться? С инстинктами бороться сложно. Хочется закричать, позвать на помощь и потерять весь оставшийся в легких воздух. Нельзя! Надо взять себя в руки.       Но в руки меня берет кто-то другой, когда прохладный воздух едва успевает коснуться моего лица. Выплыла. Рывок — так и плечо вывихнуть можно — и я уже стою на твердой поверхности, ничего не разбирая из-за застилающей взор воды. Часто моргаю, пытаясь смахнуть ее, и собираю волосы, намереваясь их выжать, чтобы еще больше влаги не попадало в глаза.       — Классные ножки, — выкрикивает кто-то. С разных сторон до моего слуха долетают различные поддакивания. Ну, в принципе, тут соглашусь — классные. Но все равно натягиваю короткое платьице, прикрывая ягодицы, — рефлекс, выработанный годами в Отречении. Пора избавляться. Да и мокрая ткань мало что закрывает. Почему-то вспоминается изображение древней статуи в одном из школьных учебников, которое заставило некоторых покраснеть, — я тогда честно попыталась изобразить смущение, но вряд ли преуспела. Всего лишь статуя. Без головы и рук. Ника Самофракийская, кажется.       — Твое имя, неофит?       — А… — начинаю говорить, поворачиваясь на голос, и… впадаю в ступор. Те же темно-синие глаза, нос, как у моей мамы, и тот же наклон головы… За четыре года почти не изменился, лишь стал шире в плечах и нарастил мышцы. Неожиданно. Вот уж не думала, что этот трус сбежит в Бесстрашие, когда его тест показал родную фракцию. — Ты знаешь мое имя, — выплевываю ему, продолжая сверлить взглядом. Он пытается укрыться от моих глаз, но краснеет, как истинный Отреченный, случайно посмотрев на мое тело. Что? Выросла сестренка?       — Ты можешь выбрать новое имя, — прочистив горло, говорит Тобиас. Ну разумеется. Ты наверняка выбрал, сбегая от нашего папеньки.       — Хорошо, — ухмыляюсь. — А… Ни… Аника!       — Второй прыгун — Аника! — выкрикивает внезапно нарисовавшийся в новой фракции родственничек и делает приглашающий жест рукой. — Присоединяйся к остальным неофитам, Аника.       — Да пошел ты, — шепотом.       Мокрая обувь неприятно хлюпает при ходьбе. Кто-то набрасывает мне на плечи черное полотенце, кто-то берет за предплечье и отводит в сторону, что-то говорят. А я не могу перестать оглядываться на брата. Прямая спина, суровое выражение лица, которое кажется мне до безобразия смешным на этом безвольном и всегда напуганном мальчишке. Кого он из себя строит? Кем пытается казаться? Я же знаю этого тощего забитого парня, не способного на открытый конфликт, сбегающего от проблем. Кто он здесь?       Неофиты один за другим оказываются в подземном озере, и Тобиас без труда выдергивает их на мостки, спрашивает имя и отправляет туда же, куда и меня, избегая смотреть в мою сторону. Трус!       Трус. Трус. Трус. Ненавижу! Закричала бы на него прямо здесь, как четыре года назад на Маркуса, высказала все, да не привыкла к публичным выступлениям. А может, воспитание не позволяет? Ничего — перевоспитаюсь.       Пропускаю прыжок первого Искреннего; не обращаю внимания на его плечо, нарочно толкнувшее меня; не слушаю комментарии в свой адрес, когда к нему присоединяется второй. «Убогая». Их попытки поднять собственную значимость за счет принижения других выглядят убогими. Навязывание собственных комплексов тем, кто не способен достойно ответить, — убоги. Словарный запас у них совсем уж убогий. Мне нет до них никакого дела. А вот мрачный тип, вольготно расположившийся на камнях неподалеку, меня волнует куда больше. То, как Тобиас озирается на него, этот гнев в глазах и сжимающиеся кулаки… Я отлично помню все это. Страх и ненависть. Бессилие. И кого же теперь боится мой трусливый братик?       — Эрик! — он сам внезапно выкрикивает интересующее меня имя, указывая на воду.       — Ее проблемы, — отзывается татуированный тип.       — Она утонет.       — Не выплывет — значит, она нам не подходит, — да этим голосом можно резать сухой хлеб в Отречении. А в чем дело-то?       Озираюсь по сторонам и понимаю, что все смотрят на озеро, туда, где выныривают неофиты. Видимо, кто-то не смог. Тобиас не может не быть Отреченным, и он опять это доказывает, прыгая в воду, чтобы выплыть вместе с посиневшей девчонкой из Дружелюбия. Воды наглоталась. Почти все смотрят на неофита и брата, оказывающего той первую помощь. А мне интереснее наблюдать за изменениями на лице Эрика. Любопытно, а что его разозлило больше: поступок Тобиаса или Дружелюбная, совсем не умеющая плавать? Он это серьезно про «слабым не место в Бесстрашии»? Или я что-то не так поняла?       У меня еще полно времени на формулирование все новых и новых вопросов, пока Бесстрашные проводят инструктаж, демонстрируют нам выдающиеся закоулки своего штаба — мрачновато, но жить можно — и общую спальню, которую мне придется делить с троицей озабоченных Искренних, двумя непомерно восторженными девицами, одна из которых чуть не рассталась с жизнью, и явно заблудившимся Эрудитом, спрятавшим свои очки под матрас, когда мы избавлялись от старых вещей.       Лицезреть Тобиаса, который паршивенько делает вид, что знать меня не знает, к концу дня надоедает, и я отделяюсь от основной группы в столовой, чтобы, заодно с пищей, переварить полученную информацию. Правда, не сразу замечаю бывшего Искреннего, который следует за мной к дальнему столику.       — Классная задница, — раздается у меня за спиной, и в следующую секунду его короткие пальцы сжимают мою ягодицу. Внутри что-то щелкает. Я будто чувствую сдавливающий запястья ремень и запах перегара. Меня передергивает. Заламываю руку зарвавшегося придурка — уж и не знаю, как у меня это вышло; видимо, он совсем не ожидал — впечатав лицом в его же поднос с едой. Поднимаю запястье, натягивая связки и выворачивая плечевой сустав, — я вправляла такие вывихи изгоям несколько раз. Неприятно, должно быть.       — Сука! Ты мне нос сломала, — гундосит парень. Наверное, и правда сломала, но это его проблемы — не мои.       — Еще раз протянешь ко мне свои грабли, я тебе не только нос поправлю, — максимально доходчиво цежу я. Замечаю, как округляются его глаза, — один глаз уж точно. Ну что за люди? Если выросла в Отречении, то должна быть забитой овечкой, не способной и лишнего слова сказать? У меня тоже есть глаза и уши, а еще голова, на которой все это держится. А за языком следить за пределами треклятого Отречения меня никто не заставит. Надоело прикидываться тем, кем никогда не была!       — Неофит! — уже знакомый голос гремит прямо над ухом. О! Хлебушка не порежешь, дядя? — Разошлись. Живо!       — Что тут происходит? — подскакивает Тобиас, когда я отпускаю своего обидчика. Почти физически ощущаю, как он сканирует меня на предмет повреждений. Не напрягайся, братик. Пострадала только моя гордость. И съебись уже долой, как ты умеешь.       Эрик почему-то уходит. Молчун какой. То ли до Тобиаса дошел мой мысленный посыл, то ли по собственному желанию, но и он уходит. Вот и славно. Еще около двенадцати часов я не увижу эту фальшивую рожу. Век бы не видела.       — Привет, — еще один знакомый голос отвлекает меня от созерцания затылка брата. — Меня Хельга зовут, а это Гек, — представляется урожденная, ставя свой поднос рядом с моим.       — Аника. Чем обязана? — Сажусь за стол, наконец, приступая к еде. Все-таки я опять сорвалась…       — Круто ты его, — как-то чересчур позитивно говорит моя новая знакомая. — Но техника отсутствует напрочь. Могу помочь.       Поднимаю на нее удивленный взгляд и вижу жизнерадостную улыбку и горящие азартом глаза. Любопытно.       — Я много чего знаю, если хочешь, — она мельком смотрит на мои руки, и я поправляю рукав, скрывая красные следы от ремня. Долго заживает…       — Да, было бы здорово, — соглашаюсь.       — Я знала, что мы подружимся, — легко заявляет она и тут же переключается: — А ты пробовала шоколадный торт?