Vongola non fu fatta in un giorno

Впервые Хаято появился в жизни Бьянки, когда ей было пять. C поистине королевским благодушием она приняла нелепого белокурого малыша, взяла под свое крыло, следуя заранее своей роли Донны. Милосердная. Сильная. Покровительствующая. Ну, и — как любой член Сицилийской мафии — расчетливая. Потому что попытки юной Гаваларо хозяйствовать на кухне уже привели к слишком частой смене персонала по причине проблем со здоровьем, а оставшиеся всеми силами избегали юной Наследницы. Худой, большеглазый пацан в этом плане — откармливания — выглядел более чем перспективно. И, что немаловажно, был еще не в том возрасте, чтобы перечить или понимать, что для жизни опасно, а что нет. Уже в пять Бьянки понимала прекрасно, что дети не из капусты берутся, и даже не с черного рынка (не все, по-крайней мере), потому лишних вопросов от нее не последовало. Сколько лет и как зовут. Впрочем, даже на них ответил Советник — отец был занят односторонним скандалом с матерью, демонстративно давящейся целой горстью таблеток, а сам Хаято говорил мало и плохо. Или вообще не говорил, точно не вспомнить. В три он внезапно продекламировал Гамлета нянечке и самолично ее уволил. В шесть перескочил два класса в особой школе, и унизил своевольно устроенным коллоквиумом старшие классы, коалицию учителей, какого-то приглашенного специалиста и, заодно, директора. После чего был спешно переведен на домашнее обучение, к слову — талантливый и несдержанный, он даже не пытался делать вид, что уважает окружающих. А в школе, которая была по большому счету основана ради формирования связей между Наследниками крупных мафиозных Семей и профилактики их будущих конфликтов, его поведение было мягко говоря… непрактично для их Семьи в общем, и опасно для него в частности. Впрочем, опасным оно перестало быть быстро — в семь он пробудил Пламя. Даже мать, обычно чуть прохладно относящаяся к «младшему сыну», стала куда мягче. Ни она сама, ни предыдущее поколение Пламенем не владело, что постепенно сказывалось на авторитете Семьи, и Отец уже присматривался к другим Наследникам, подумывая объединиться с кем-нибудь достаточно родовитым и недостаточно влиятельным — чтобы не попасть в положение вассала. В их роду по пальцам можно было пересчитать носителей, и конечно они были Главами. Конечно. Бьянки смотрела на него и понимала, что категорически не успевает. Бьянки была хорошей старшей сестрой. Понимающей, всепрощающей. Как учили. Она покорно приняла еще не озвученный, но довольно очевидный факт: Главой Дома станет ее горделивый братишка, а она скорее всего займет место за его плечом, ведь даже не пробуди он пламя, пол играл огромную роль в их обществе. Или, еще вероятней, выйдет замуж за кого-нибудь из другой сильной семьи. Бьянки не протестует — она поглядывает на выпускника — Каваллоне — и вздыхает. Она не сетует на судьбу, не рвется доказать всем и каждому что-то. Но, почему-то, начинает курить. И не бросает попытки готовить — своего будущего мужа хотелось баловать. Или отравить. По ситуации. Бьянки легкомысленно тратит деньги на красивую одежку и косметику, слушает раздражённые пространные речи Хаято о некомпетентности окружающих его людей, поддакивает Отцу и даже не намекает ему о Дино. Ей без разницы. Пока в один странный, странный день весь мир не трещит по швам. У нее был неудачный день. Дино унесся в туалет с такой скоростью, с какой не убегал до того ни один попробовавший ее блюда. Она долго, с подозрением и каплей огорчения разглядывала пресловутые кексы, но те не вняли ее немому вопросу и не дали ответа «Почему приготовленное с любовью у Бьянки было сравнимо с биологическим оружием?» Неужели ее любовь так ужасна? Потому и шла в указанную Советником сторону — для чистоты эксперимента «с любовью» были приготовлены еще и эклеры, а скормить их Хаято ей показалось более чем логичным. Ревность? Зависть? Ха, умоляю! Только любовь и понимание — вот и весь рецепт. Убойный, от чистого сердца, метящий не только по желудку, а ведущий «рассеянный огонь» по всем внутренним органам сразу. Печальный вздох вырывается сам собой. Возможно, стоило просто надеть юбку покороче, чем пытаться соблазнить Каваллоне кулинарными талантами. По-крайней мере вид ее ног не заставил бы его блевать с полчаса. Ну, она надеялась… Бьянки поворачивает в коридор и, отвлеченная грустными мыслями, еле успевает прижаться к стене, держа на весу поднос с блюдечком. Что-то белоголовое, злое и чуть не стреляющее искрами Урагана проносится мимо, заставляя подрываться с места занавески и ту самую — слишком длинную, на целую ладонь ниже, чем ей было нужно! — юбку Бьянки. В «нечто» смутно угадывался ее брат — закативший отцу накануне истерику и потребовавший «либо кольцо, либо нормального учителя!» …он, кажется, по дороге вытирал в запале раскрасневшееся и мокрое лицо, но Бьянки не пошла следом. Наверное, стоило. Как хорошей бывшей-будущей Донне и как отличной нынешней сестре. Но! Хаято ведь мало что Наследник. Он — талант. Гений. Всё в одном. Какой самоубийца — безумец! — мог довести ее вздорного, взрывного братишку… до слез? И выжить? Стены не обуглились, из комнаты не доносился стон умирающего, даже сигнализация не активировалась. Отец никогда даже не приближался к такому уровню воспитания. Джузеппе, буквально выполняющий роль Советника и няньки, тоже не был любителем насильственных методов воспитания. Кулак у нее сжался так, что овальные ноготки впились до боли в ладонь. Кто бы это мог быть? Она не стала высматривать в щель неизвестного. Толкнула свободной рукой дверь и замерла на пороге, уперев в изящную, пусть еще угловато-подростковую талию другую руку с бледно-розовым маникюром. Равнодушным взглядом окинула светлое помещение, упираясь в незнакомую фигуру в темном костюме. Дон Гаваларо не обратил даже внимания на дочь — так зло сжал челюсти, да пытался скрыть недовольство, что-то указывая стоящему подле Советнику. — Чао, — махнул ей чашкой мужчина. Красивый. Статный. С жёсткой, но притягательной ухмылкой и ровным белым рядом мелькнувших в ней зубов. Он вернул Бьянки оценивающий холодный взгляд. — Здравствуйте, — вежливо откликнулась девушка. Нечитаемые черные глаза, наконец, вернулись к ее лицу. Кажется, и ему её юбка не понравилась. Бьянки, наконец, чувствует тяжелый взгляд отца, понимает, что должна выйти — но берёт обида. Судя по всему, убежал сверкая пятками ее братишка от своего нового репетитора. И отец даже высказаться боится: сидит, уперев мрачный взгляд в неё, как источник своих бед, а в сторону брюнета и не косится. …но что бы ни сделал этот человек, кем бы он ни был… он не должен безнаказанно уйти, раз обидел Хаято. «Защищать Имя и Семью» — не это ли ее девиз? Был, как Наследницы. Остался, как сестры. Девушка подходит ближе чуть торопливо — опасаясь передумать под вескими доводами логики и пульсирующего под кожей опасения, и ставит блюдечко на стол, подальше от родителя, чтобы не вздумал ее прервать. — Хотите эклер? — сладко улыбаясь, спрашивает она. Советник давится, жестами просит её остановиться, а отец резко бледнеет. Мужчина, быстро на них покосившись… неожиданно задумчиво трет подбородок, и аккуратно, двумя пальцами цепляет выпечку. Он не обижает ее отказом. После первого укуса Бьянки отходит с его теоретической траектории движения — до выхода и сортира. Дон Гаваларо пытается что-то сказать, Советник даже, кажется, вызывает сразу отряд и доктора. Чтобы скрутили и вылечили? Забавно. Но ожидания Гаваларо не оправдываются, вопреки. Брюнет спокойно доедает эклер до конца. Промакивает губы салфеткой, даже кофе запивает. Хмыкает, и взгляд его теплеет на несколько градусов. Из колюче-равнодушного становится неожиданно сытым, добродушным почти. — А вот эта неплоха, — вынес непонятный вердикт, поднимаясь из кресла. — Так и быть. Оплата стандартная, график занятий пришлю завтра утром. Бледный что погребальный саван Джузеппе подает мужчине его одежду и кейс. Отец — сидящий напротив, резко поднимается, задевая тяжелый стол из красного дерева. Косится на пустую посуду, видно не веря глазам. — Подождите… так вы… — не умираете? Не облюете мне персидский ковер? Даже в обморок не упадете? —… беретесь за Хаято? — Кажется, я довольно ясно высказался на его счет, — жестко оборвал чужак, накидывая на белую рубашку пиджак. — И если у пацана девяти лет хватило ума понять, думаю, и вы справитесь. — Он равняется с ней почти у двери, куда Бьянки отошла, ожидая как минимум недовольства. Замечает руки девушки, все еще держащей перед собой пустой поднос. Цыкает. — Ногти стричь под корень. Нытья не потерплю. — Хорошо, — на автомате отвечает она. Хлопает ресницами, понимая, что что-то пошло не так. — Синьор…? — Реборн, — он надвигает на лицо шляпу, и тень делает глаза непроницаемыми совершенно. Демоническими. — С этого дня — ваш репетитор. Отец недоволен. Он, наверное, ожидал, что Бьянки откажется от предоставляемых им — навязанных почти — услуг, но его старшая дочь хорошо воспитана. Может ли она отказать хорошему и уважаемому специалисту, и так опозорить семью? Не может! Вот и приходится, с печалью разглядывая синяки на теле, тащиться в пять утра на тренировки. Изучать оружие. Яды… Приходится, ага. Бьянки лучится счастьем, как кошка, ногти стрижет до розоватой полоски, зачитывается ночами о сочетаниях трав и наркотических препаратах. Она так поглощена чем-то особенным, новым, что не замечает насколько тише стал Хаято. Собранней. Как из капризного гения превращается во внимательного стратега. Как однажды вечером он, пользуясь отсутствием рядом кого-либо из Семьи, прокрадывается в кабинет отца и самолично вскрывает сейф взрывчаткой. Она, конечно, точно не знает что именно он там нашел, но может догадаться. Потому что Хаято сбегает. Отряды Гаваларо прочесывают Италию и, почему-то, Японию, союзные Семьи периодически дипломатично интересуются о нем, Джузеппе тяжело вздыхает на ее расспросы. Реборн только закатывает глаза. — Долго же он решался, — только цыкает репетитор. — Пропажа младшего брата — не оправдание. На этот раз раствор должен расщепить стену за двадцать секунд. — Но… — Пятнадцать. — Поняла, — Бьянки натягивает перчатки, и больше вопросов не задает. Она умная. Она терпеливая. Раз Реборн спокоен — а он не такое равнодушное мудило, каким часто кажется и иногда правда бывает — и не предложил ее семье, пусть за круглую сумму, найти беглеца — значит, всё нормально. Значит ее глупый Хаято, которого она сама аккуратно, скрыто искала, в порядке. Он правда был. Или нет. Брат связывается с ней — только с ней — через страшные четыре месяца. С новой фамилией и новым Наставником в лице похотливого врача-наёмника, по кличке «Чумной доктор». С новой вредной привычкой в виде курения (Бьянки гонит мысль, что он начал из-за нее), лихо спутанными волосами и резко повзрослевшими, усталыми зелеными глазами. С новыми целями и желаниями, идущими вразрез со всеми планами Гаваларо. Запоздало обращает Дон внимание на свою старшую дочь, но та в ответ может только пожать плечами: хотите забрать у Реборна ученицу — рискните, никто не держит. И предлагает заварить отцу чай. После долгих лет упорных тренировок он у нее выходит не отравленным. Три раза из десяти. Остальные семь — нужные концентрации для обездвиживания, кислоты, наркотика, незаметного и необнаружимого яда, или наоборот — наиболее мучительной его вариации. Ах, как бы не перепутать… Бьянки видит, как сильно они оба разочаровывают его. Смутно щекочет внутри вина, но затем бьют часы шесть утра, и у подножья лестницы уже стоит Реборн, приподнимая в приветствии шляпу. Сначала — как учитель. Затем — напарник. Бьянки все понимает. Но остановиться уже не может.

***

Реборн пропал. Хаято долгие недели считался пропавшим на миссии (мертвым или в плену у Варии). И когда он с мрачной решимостью, с другим совершенно взглядом, снова незаметно для нее повзрослевший: снова не углядела! — перешагивает порог отчего дома в поисках помощи, Семьи… …когда получает отказ… Бьянки заваривает чай сама. И она точно знает, какой вариант из десяти выпал ее отцу. И ей уже наплевать.