Vongola non fu fatta in un giorno

Предатель, — шепчут по углам. Предатель, — плюют ему в спину. — Предатель! — кричит отец, швыряя в него кольцом. — Этого ты хотел, ублюдок?! Подавись! Ты продал все, что мы хранили, ты гордость свою, кровь и предков втоптал в грязь, хуже даже — за гроши разменял с гайдзинами! Не возвращайся! Никогда, слышишь?! Ты заигрался, глупый нечестивый ребенок! Ты изгнан. Золотое кольцо с печаткой с печальным звоном катится по дощатому полу. От инвалидной коляски с Главой Семьи (а теперь и единственным ее представителем, раз сын отрезан) до его ног. Иемитсу не поднимает его. Коротко и молча — что тут говорить? — кланяется отцу… и выходит из Главного дома Золотого острова. Немногочисленные подчиненные смотрят в след, то ли радуясь тому что он больше не марает своим грязным присутствием Древо Клана, то ли сожалея и понимая, что теперь они точно обречены на забвение. Пусто в душе и, наверное, больно. Но так надо. Прошлое… величественные сады, древние техники что оттачивали поколениями, артефакты невиданных свойств и мощи… да что оно стоит, это прошлое, которое они оберегают все как зеницу ока? За шипастыми стенами, что строили веками между собой и миром — настоящая адская кузня, где с каждым новым днем все большие исчадия рождаются. Сколько их страна простоит, если кто-то плюнет на это чертово Наследие и захочет захватить новые угодья? — Иемитсу! — его Наставница-француженка, что молчаливой тенью стояла за спиной его родителя, не имея права возразить, нагнала у самых ворот. Взгляд голубых глаз был ледяной. — Ты совершаешь ошибку, дитя, ты даже не представляешь, что творишь и какие ставки были сделаны! Идем. — она устало касается его, пытается затянуть обратно. В болото. — я поговорю с главой, все можно исправить и… — Не нужно. — он отворачивается, и мягко скидывает с плеча ее худые длинные пальцы. — Я все решил, простите, Елена. Знаю, что обещал освободить вас от долга, но есть более важная цель в моей жизни. Он уходит не оглядываясь. Ему не нужна была выдохшаяся семья. И власть не нужна. Он хотел мира. …за гроши разменял! Любой ценой.

***

Иемитсу выступил на собрании Семей Японии… как представитель Вонголы. Вонголы, которая вообще-то стояла в истоках сильнейших течений их островного государства, которая обеспечила им многовековую защиту от вторженцев с пламенем: все помнили завет Примо. «Оставить Японию и его в покое». Только вот Примо давно мертв. И правила игры изменились. Эти старые маразматики, трясущиеся над своей чистой кровью и историей готовы окунуть будущее в реки крови. Они не готовы измениться, но готовы за свои традиции сдохнуть, и всех окружающих утащить с собой. Так что он решил стать первым. Голову на плаху, пламя — в утиль, потому что отреклись от него и он отрекся сам. Ему теперь никогда не достичь прежней мощи. И не нужно. Теперь Иемитсу будет добиваться мира иначе. Или не своими руками, если понадобится. Иемитсу-без-рода, Иемитсу-предатель. Иемитсу-без-пламени. «Только имя и осталось. А настоящее ли оно? Кто знает. Он, вроде, из пропащей Семьи. То ли Канешима, то ли Джошима, все одно — островные безумцы…» Вынырнул из пустоты и ринулся на политическое побоище. Без связей, а значит, без слабостей, как ледокол, идущий к цели. А за спиной его страшная, огромная машина в тени — Вонгола. …медленно, слишком медленно, но неостановимо оставляют свои позиции и возражения старые Кланы. Железной рукой «Предатель» склоняет их перед необходимостью, перед ультиматумом. «Мир». *** Все шло так хорошо. Он на правильном пути. Япония ведь давно открыла границы, и теперь Семьи сделают то же самое. Хватит изоляции и вырождения, хватит сидеть в норе. Пора восстать, как восстала легендарная Аматерасу из пещеры. …Он увидел ее сразу, выхватил взглядом в пестро разодетой толпе, несмотря на скромное кимоно и темноту угла, в котором девушка стояла. Сильно выделялись эти светлые для японки волосы и ярко алые глаза. Увидел, и, не позволяя себе задуматься, выбросил из головы: впереди было слишком много работы, чтобы засматриваться на чьих-то дочерей, ведь с отцами этих самых девушек ему еще нужно как-то договориться… Осталось поднажать. Его уже заметил сам Энрике, Наследник Вонголы. Который тоже горел своим огнем и был открыт к новому, в отличие от старших поколений. Он не понравился его брату, главе CEDEF, ну и пусть его. Будущий Дечимо уже протянул ему свою руку, нравилось это Фредерико или нет. Отреченный, Иемитсу был все еще силен, и все еще был таким же потомком Примо. Они быстро нашли общий язык, они имели общие цели и оба были молоды, полны сил и мотивации изменить мир. Хранителем ему стать не светит, но вот подобием друга… Совсем скоро, буквально через лет пять или десять, с поддержкой Десятого Дона Вонголы, Япония и Иемитсу выйдут на огненные мировые арены и покажут чего стоят. Его могут сколько угодно поносить как выблядка и гайдзина, но через поколение или несколько — будут благодарить. Все шло хорошо. Настолько, что Иемитсу вспоминал ее иногда. Может… может, если он достигнет верхушки, и потом… потом увидит ее еще раз, то тогда она посмотрит ему прямо в глаза, а не в пол, цепляясь за рукав младшего брата. *** Алые глаза встретились с его. Как быстро и как больно сбываются мечты. Потеки крови и гарь, серое грязное платье, голые израненные ноги. Красные от слез белки и пустое кукольное лицо. Она не была тяжело ранена снаружи. Она была мертва внутри. Иемитсу ослаб, но поверхностный, быстрый анализ показывает насколько истощены, искажены внутренние каналы. Что она делала, от кого бежала или кого пыталась убить с таким отчаянным желанием, что сломала саму себя? Иемитсу поджал губы. И отступил в коридор, запуская девушку внутрь. Проще спросить вслух, чем строить теории одна другой страшнее. Она зашла молча, шатаясь и сжимая обожжённое предплечье. Ему нужно быть на собрании. Окончательном — там Главы кланов должны проголосовать, стоит ли принимать протекторат Вонголы и вступить на мировой уровень. Он последние несколько лет работал только над этим, без сна и отдыха, выжимая весь штаб. И добился что точно знал — решение будет единогласным. …ему нужно, но через час. Время есть. Приготовленный заранее пиджак — на чужие холодные плечи. — Мне нужно контактировать с вашим отцом? — уточняет и тут же понимает, что совершил ошибку. Девушка содрогается. И то ли радоваться, что нет, еще жива, еще тлеет, то ли… …Сухие, потрескавшиеся до крови губы изгибаются в кривую, болезненную полосу. Все ее лицо словно рябью идет, и за пустотой открывается боль-боль-боль. Но нет слез. Выплакала с последними каплями пламени. — …его нет. Никого нет. Больше никого, никого-никого…! — она скручивается, как сухой лепесток, вцепляется обмазанными пеплом пальцами в волосы. Иемитсу привычно краем сознания быстро прикидывает ее возможный маршрут и свидетелей, камеры и кого бы отправить все почистить, садится рядом, пытаясь ослабить хватку: она тянет себя, царапает так сильно, что поверх высохших бурых разводов появляются новые, алые, и пахнущие пряно. — Нужно было остановить его, почему я молчала, зачем было все это, зачем, теперь их нет… Видимо, ее младший брат тоже… — …только я. Ей не утешение нужно. Это видно по излому хрупких плеч, по выкрученным следам остаточного пламени, слышно в звонком что разбитое стекло голосе. Она не просто плакала. Она выжигала свою же боль и слезы. Ей была нужна месть. Ха. Чего он еще ждал от девушки из мафиозного клана, правда? — Назови имена. Атрибуты. Любые детали. — он садится рядом, пытаясь заглянуть в чужое искаженное уже незамутненное чистой яростью лицо. — Назови, и я подниму этот вопрос на Собрании. «Я достану их для тебя». Не романтика ли это? Он бы хотел начать с цветов, конечно, но головы врагов — не самый худший подарок. Глупые бессмысленные шутливые мысли привычно роем носятся в голове, скрывая темное, вяло текущее по венам и сердцу. Иемитсу быстро привык строить из себя веселого чистого парня — Энрике такие нравились, и подчиненным тоже. Если это располагает и помогает добиться своего быстрее, почему нет? Перед ней не хочется притворяться, видя такую болезненную обнаженность чужих эмоций. «Назови». Анна, вроде, так ее звали — вычурно и странно для полу-японки — снова смотрит ему в глаза. И на этот раз Иемитсу буквально чувствует как уходит из-под ног земля. Крови Примо в нем было капля, и не досталась ни одна из его знаменитых фишек, но те крохи интуиции, что еще теплились в теле закричали разом, раздирая в кровь сердце и душу. — Собрание? — она хохочет внезапно, перебирает ногами, не обращая внимания на раны. Сползает ворот пиджака, обнажая ожоги. — Ты не понял меня… никого больше нет! Наш свет погашен тьмой, наш дом разрушен и выжжен до тла*! — звенят ее смех и слезы. *** Смешно. Они последние… Нет, еще остались, конечно, жалкие ошметки Кланов, что прятались по углам. Которым пожаловали жалкую имитацию надежды, забрав все остальное — какие звери будут оставлять в живых только самых маленьких детей, заранее заставляя брать ответственность перед рушащимися царствами? Остались, и затаились кто где. А они двое — на виду. Кричат, потерявшие все: приходите и попробуйте взять. Но никто не пришел, и тогда им приходится двигаться навстречу, в пустоту и смерть. Иемитсу тычется как ослепший щенок, ищет что можно сделать, и все один, и снова — как в самом начале своего пути, только много хуже. На кону не будущее, но настоящее: кто нападет на него из-за угла в следующую секунду? Встретит ли его в укрепленном — хотя нет больше нигде безопасных мест теперь — убежище, Анна, или ее труп? Он намеренно не посещает родной забытый дом. Ни к чему. Он сам умер для отца и Семьи когда принял предложение иностранцев. Теперь его дом… … его штаб, где были проведены бесчисленные ночи — зачищен, его люди, безмерно преданные ему и идее, готовые сворачивать горы и живущие надеждой на светлое будущее — превратились в рассыпающийся в руках прах, его мечта — стала пеплом. Теперь его дом там, где она. Два сломанных потомка могущественных Семей. Когда он, наконец, через годы, смог снова выйти на с Вонголой надежда на то, чтобы восстановить хоть что-то почти рассыпалась в пыль. Энрике, тот, что должен был вот-вот стать Десятым Доном и что поддерживал его во всех начинаниях, обещая помочь основать свою собственную Семью, был убит. Как и оба его брата. Как и Дон — судя по усталому тяжелому взгляду. Говорят это сделал бастард. Иемитсу хотел бы посмотреть в глаза этому бастарду, узнать правду — выпытать, если нужно, и понять при чем тут была Япония, Япония которая еще даже шагу не сделала к ним. Но его лишили и этой малости. Тимотео никому не дал вершить суд. Не дал узнать истину, ничего не дал, даже покоя в смерти своему отродью — он поступил как истинный пацифист. Он заморозил Занзаса и заставил тайну уйти в забытье вместе с ним. *** — Я хотел подарить тебе цветы. — Иемитсу кладет на тумбу пачку с паспортом и справками. Пришлось делать все в рекордные сроки: сам, конечно, дурак, но медблок при центре пока не был оборудован достаточно и вообще не для специфических анализов, так что ей нужно было идти в обычную больницу. — Но закончил поздно. — штаб набирался медленно, со скрипом, и почти все приходилось делать самому. Даже подделку документов. — Савада? — она, впервые, кажется, улыбается. — Хорошая фамилия. Неприметная. Иемисту хотел бы сказать «я куплю кольца». Или «ребенок будет счастлив», что найдет им нормальный дом, что угодно. Но… — Я обещаю тебе. Больше никаких смертей. Это не клятва в вечной любви. Это что-то куда большее. — Больше никаких смертей, — шелестом отзывается его уже-официальная-жена и сжимает обеими руками неприметный пока живот. *** Пусть это будет обычный ребенок. Его мать пережила страшный стресс и вывернула наизнанку потоки пламени, его отец был сначала изгнан, а затем долгое время пил седативные — чтобы спрятаться лучше, даже от Вонголы затаиться на время, не уверенный что нет среди них предателей. Дети — такие хрупкие создания. Капля алкоголя может перетасовать гены, испуг — сломать тонко настроенный природой механизм. Он просил мира в своей стране и получил ее руины. Теперь он просил так малого, как никогда понимая своего далекого предка. Злая, жестокая ирония судьбы. Неужели это проклятье Примо, за то что посмел высунуться и нарушить его завет? Иемитсу обещает ей, но в голове набатом бьется только одна мысль, одна мечта. Пусть оставят его, и его Семью в покое. Для этого надо так мало. Чтобы их первенец не имел пламени вовсе, или был слишком слаб. Это просто, это генетика, так случается. Сильные рождаются там, где идет практически человеческая селекция, где по лунам считают периоды и разводят породистых Наследников. Была нужна такая мелочь. Но фатум плевать на мечты мелких сошек. И его дочь, его маленькая Тсунаеши… открывает пышущие жаром золотые глаза. И Иемитсу опускает руки, не способный ничего с этим поделать. Все внутри кричит, оглушая, а затем замолкает — преклоняется перед ней, только открывшим глаза младенцем, заливая золотом сознание — «Это Небо Вонголы, это Десятый Наследник, это твой конец». Примо смеется ему в лицо из ада, отравляя кровь его дочери. Они могут бежать снова, прятаться как все эти крысы из кланов… но он не даст своему ребенку пережить тот же ужас и стыд, не даст побираться и трястись от страха что поймают, убьют, продадут… Иемитсу наступает на горло своей давно истерзаной чести, попирает все, что составляло его как личность. И прекланяет колено снова. Он не защитит их обеих как беглец, и даже как Глава не сможет. А вот как CEDEF, выкручивая окружающим конечности как марионеткам нити — да. Больше никаких смертей. *** Призрак, однажды появившийся перед ним прямо из преисподней, стал шансом. Иемитсу видит его как Люцифера, падшего ангела — когда-то неприметный парень, которого он встретил на приеме, теперь — смерть, не человек. Не черные крылья, но кости и пустые глазницы на месте золота глаз. Только он может понять. Только он знает, какие жертвы можно и нужно принести во имя истинного мира. И власти. Потому что только она по-настоящему способна защитить. Злая ирония и странная параллель — когда-то он так же жал руку Энрике, надеясь на светлое будущее. Теперь — ему, Тени. И Савада заключил новую сделку с дьяволом. Больше никто не причинит вреда его Семье. Ему нет дела до общего блага теперь, спасибо, жизнь дала бесценный урок. Их дом, их будущее — наполнятся светом. Даже если придется этот мир, которому он желал процветания, выпотрошить своими руками и окунуть во тьму.