***
Челла застыла, пораженная. Убежище мелланианцев, затерянное в горах, выстроенное из древесины, которую Асква с орками украл у барона ор Ниида и еще нескольких сеньоров, восхищало ее, но одновременно вызывало в ней болезненную зависть. Теперь же, осматривая дом Дирха, выстроенный частично из дерева, а частично — из камня, с прилепленными к нему конюшней, курятником и хлевом, Челла испытывала отчаяние. Их с матерью дом стоял ближе всего к Кробруну, и в нем было постоянно сыро. Иногда старые кости матери ломило так, что она не могла встать с постели — холодной и тоже отсыревшей — и лежала, охая и постанывая. Еще он был скособоченным и низким, так что пока были живы ее братья, им приходилось постоянно горбиться. Ринхе никогда не жаловался на это, а Брейх — ненавидел всей душой. Именно он приучил Челлу расправлять плечи, за что в деревне кумушки прозвали ее гордячкой. И пока она жила под защитой старших братьев, этот осуждающий шепот за спиной лишь подстегивал Челлу оправдывать прозвище. Однако оно не мешало ей считать, что так, как она, терпя нужду, бедность и унижение, живут все, кому не выпала удача родиться в замке — Сигилейфе или каком другом. Так было угодно аглам. Нет. Оказывается, нет. Следующие дни слились в разуме Челлы в единую полосу — в расшитый бисером пояс, который тяжестью обхватывает талию невесты. Дирх оказался совсем не таким, как Челла представляла его себе. Если Асква повелевал зверями и птицами, то Дирх властвовал над растениями. Они оба внушали неразумным существам частицу своей воли и обращали к себе на службу — во имя Ульгуса. Асква мог отвести от мелланианцев стаю волков или не дать сторожевым псам учуять их и выдать. Или же сводил лошадей с ума, заставляя сбрасывать всадников и топтать их тяжелыми копытами. Дирх мог обратить саму почву под ногами против неприятеля. Корни деревьев, дремавшие в глубине, дыбились, словно воспаленные жилы, вырывались из-под слоя земли и опутывали того, на кого указывал Дирх. Еловые лапы или стебли вереска хлестали врага по лицу и плечам с человеческим ожесточением, оставляя кровавые потеки. Даже пыльца в сердцевине цветка, нежная, сладкая, забивала нос с горлом, вызывая удушье. Однако Аскве было неподвластно заставить детеныша быстрее окрепнуть и выйти из чрева матери. Зато Дирху было по силам побудить зернышко проклюнуться даже во мраке, в трещине камня, без воды. Ему охотно подчинялась сама жизнь, хотя он не мог ее обуздать в полной мере. Несмотря на это различие, Асква с Дирхом всегда и всюду были вместе, беспрекословно выполняя приказы Ульгуса. Так продолжалось до тех пор, пока Асква не обнаружил в неизведанных подземных проходах племя орков и не привел их Ульгусу. Тогда некромант приблизил его к себе. Да и Дирха Ульгус перестал посылать на самое дно пустоты, и тот словно бы отошел от дел. Уже несколько лет через него Ульгусу попадали лучшие овощи, коренья, а также редчайшие браанольские снадобья и вина. Челле казалось, что Дирх должен быть подобным Аскве — зрелым на грани со старостью, огромным, страшным и похожим на зверя. Но накануне их встретил молодой — чуть старше Алиньо — парень. Улыбчивый, коротко стриженный, одетый в зеленоватую тунику, Дирх тепло отнесся к ней, Челле, и, заметив ее интерес к целебным травам, показал ей свои запасы. И вел себя с ней он легко и запросто, будто они были знакомы всю жизнь. Будто их не разделяла тысяча бездонных пустот. Именно от Дирха возвращались Еванджа с Ингиво, когда Челла упала под ноги их лошадям посреди тракта, обессиленная и отчаявшаяся. Жена Дирха Кейса понравилась Челле еще больше, чем он, напомнив отчего-то ее старшую сестру Мальгу, хотя они были совсем разными. Мальга была крепко сбитая, грудастая и широкозадая, с русой косой толщиной в руку — не то что Челла, рыба, как называли ее даже братья. Кейса больше походила на чью-то знатную дочку, сбежавшую из-под родительского надзора. Челла не спрашивала — возможно, так и было. Тонкая, как осина, с глазами и волосами цвета меда, Кейса казалась лишней здесь, в чащобе, одинаково далекой от людей и от мелланианцев. И одновременно же чувствовалось, что именно она вдохнула в это место очарование, сделав из постройки — пусть крепкой и просторной — нечто большее, чем жилище отшельников. Кейса была сердцем — сердцем дерева, Дирха, который, смотря на нее, забывал обо всех остальных. Внутри под потолками были подвешены клетки. Кейса никогда не закрывала их и окна тоже, и лесные птицы свободно залетали и вылетали, когда им вздумается. Когда Челла впервые вошла на кухню, где и проводила большую часть дня, то в глаза ей сразу бросилось, как соседствуют рядом огромный однолапый ворон и крошечный, едва научившийся летать птенец синицы. Несмотря на засилье птиц, в доме всегда было чисто и хорошо пахло. Хотя Челла ни разу не видела, чтобы Кейса что-то чистила. Еванджа немедленно приставила Челлу к Кейсе и велела слушаться во всем, но та со смехом отослала ее. Мол, пока не прибыл отряд Юсаха, Кейсе и своей пары рук хватит. Челла, однако, осталась с ней. Та не возражала, и так Челла избавилась от надзора строгой хельмгедки. Кейса окружила ее заботой, но чувствовалась в ней холодность и отстраненность, и Челла не заговаривала с ней . Как Дирх никого не видел, кроме Кейсы, так и она не желала замечать кого-либо, кроме него. Однако она была такая веселая и умиротворенная, что Челла не ощущала стеснения от их молчания. Раз за разом перед Челлой оказывалась плошка, наполненная доверху орехами и ягодами. Она могла брать их, сколько пожелает, и не видела, как Кейса подкладывала ей еще, когда плошка пустела. Уже потом Челла заметила, что Кейса с Дирхом питались только орехами и ягодами. Лишь завтрак их состоял из пары яиц, причем Дирху и остальным Кейса варила их, сама же — выпивала через узкую дырочку в скорлупе. Дирх с Кейсой ели мало, но то было благородное воздержание людей, у которых всего было в достатке, а вовсе не унизительный голод, которым страдала Челла. У себя в деревне Челла с матерью ели одну рыбу. Зимой, когда вода в Кробруне вставала намертво, — вяленую, по весне — вареную. Летом рыбы становилось много, а ловить ее — легче, но часть приходилось откладывать до наступления холодов, часть — отправлять в качестве оброка в замок Сигилейф. Челла ухмылялась, когда думала, что Даег мог съедать именно ту рыбину, которую она сама выпутывала из сетей. Остаток — то, что мать не успела спрятать — чаще всего забирала семья старосты. Челлу начинали душить слезы при одном воспоминании, как старшие сыновья старосты кричали на ее старую мать, насмехались над ней, отнимая добытый с трудом улов, а она, Челла, не могла препятствовать им. Летом рыбный запах намертво въедался в ее кожу, ее одежду. Пальцы были изрезаны чешуей и исколоты костями. Но редко в теплые дни она ела досыта. Выручал лес, окаймлявший берега Кробруна. Они ходили туда по несколько человек — таких же девочек, как она, и с единственным мальчиком ее возраста на всю деревню. Не шутили, не смеялись, держались друг друга, помня о рыскавших рядом работорговцах. Приносили все то же, что она сейчас ела у Кейсы, — орехи, ягоды, каштаны и желуди. Мелкие, невзрачные на вид, почти безвкусные — они были спасением. Хозяйство Дирха и Кейсы одновременно напоминало Челле об оставленном доме и не имело с ним ничего общего. Однажды поздней ночью, сидя с Кейсой и Асквой на кухне при лучине, она вдруг сжала ягоду барбариса так, что сок брызнул и окрасил кожу. Ярко-красный, он расползался пятном, склеивая пальцы, и ноздрей ее коснулся запах крови. Она подняла голову, пытаясь понять, откуда исходит запах. Однако было безветренно, а Кейса с Асквой продолжали, склонившись друг к другу, разговаривать вполголоса. Чтобы отвлечься от дурных мыслей, охватившись ее, Челла прислушалась к их шепоту. — Мне сложно поверить, что Треллы и впрямь больше нет, — жаловалась Кейса. — Мы делаем благое дело, но детей действительно стоит держать подальше от Ульгуса. У нас ведь с Дирхом тоже… — Дети всегда умирают чаще других, — покачал головой Асква. Он выходил из леса вскоре после заката, никому не объяснившись, и, проболтав с Кейсой до рассвета, уходил. От него разило потом и затхлостью орков. Борода позеленела, будто в ней пророс мох. — А что говорят о Браниму!.. — воскликнула Кейса. — Мол, она свела дочь с ума, так что та гавкала, как псина, а после и вовсе уморила… — Это лишь слухи, Кейса. Когда я виделся с Браниму, она души не чаяла в Айе. — Да, но как давно это было… Челла встала. Дно плошки оставалось прикрыто нечищеными орехами, но они не лезли в горло. В доме было достаточно места, но Челла предпочитала ночевать на конюшне, в закутке, огороженном от стойл. Оказавшись в одиночестве, она зарывалась в сено, вдыхая его пряный запах. Лошади сонно пофыркивали, и она легко представляла себе, как они прядают ушами и перебирают тонкими ногами. Они успокаивали, заглушая орков, которые достигали ее ушей даже сквозь толщу земли. Ей больше не снились отвратительные личинки, зато постоянно трясло и подбрасывало ввысь, так что перехватывало дух от ужаса и восторга. Запах орков, проникший в пристанище Кейсы и Дирха, пристал к ее одежде, коже, волосам и будто обволок целиком.***
Юсах с парнями — как выразилась Еванджа — задерживался. Ингиво проводил часы, стоя на возвышенности и отправляя навстречу мелланианцу одного духа за другим. Челла видела их расплывчатые грязноватые очертания и пыталась разглядеть в них человеческие лица. Как-то, будучи в хорошем настроении, Кейса шепнула ей, что верными спутниками Ингиво была его собственная семья — богатые купцы, в одну ночь вырезанные соперниками. Ингиво — молодой человек, но уже не юноша, тайно упражнявшийся в некромантии — попытался их вернуть. Неопытный, он потратил слишком много времени на сотворение заклинаний, и его родные обернулись жалкими тенями, послушными его приказам. Первые лет пять Ингиво верил, что Ульгус научит его, как оживить их по-настоящему. Что заставило его остаться, когда он отказался от надежды? Челла почувствовала глухое раздражение. Вереница призраков отыскивали неизвестного ей Юсаха — говоря о нем, Еванджа нехорошо склабилась, — но все словно забыли о Даеге и Алиньо. От них по-прежнему не было никаких вестей, и Челла ждала и в то же время боялась их возвращения. Как она посмотрит им в глаза? Кого первого осмелится тронуть за ладонь? Раньше срока объявилась Браниму — худощавая женщина с темными вьющимися волосами до пояса и алыми губами на сухом лице. Не говоря ни слову, не взирая на хозяев дома — Кейсу с Дирхом, она спешилась с вороной лошади и опустилась перед Ингиво на колени, не согнув, однако, спину. — Отец! — простонала она, и глаза ее, черные, словно бездонные, поблескивали от возбуждения. Позже, в сердцах, Кейса сказала Челле по секрету, что Браниму появилась на свет много позже той резни и, пожалуй, Ингиво допустил большую ошибку. Кейса терпеть не могла Браниму, тут и думать нечего, и Челла тоже прониклась к дочери Ингиво неприязнью. И вовсе не потому, что взяла пример с Кейсы. Браниму привела с собой множество людей — не меньше тридцати, и Челла гадала, как Кейса найдет всем место. Хотя, всматриваясь в их серые, кривые лица, Челла думала, что им не привыкать ночевать под открытым небом. Она беспокоилась, но никто не обнаружил ее закуток в конюшне, хотя лошадей прибавилось. На двух из них, гнедых, Челла обнаружила знакомое клеймо. Значит, когда-то лошади принадлежали замку Сигилейф. Скорее всего, здесь были и люди оттуда. Тем острее она ощутила отсутствие Даега. Обрадовался бы он? Взволновался ли? По обрывкам разговоров Челла поняла, что из прибывших лишь Браниму и еще Керелла были последовательницами Ульгуса. Остальные приносили клятву, пусть не так торжественно, как Даег полгода назад. Их не отводили в заброшенный храм. Должно быть, Ульгус так расщедрился из-за крови Даега. А ей — просто повезло оказаться рядом с ним. Челла невольно вспомнила, как стыло и пусто было там, в храме, как прах шуршал под ногами и взмывал вверх, как чьи-то невидимые ладони хватали ее за плечи, за волосы, за платье. Сейчас она наблюдала, как пришлые парни, которых нигде больше не ждали, клялись отдать свою жизнь за Ульгуса, не понимая на самом деле, что это означало. Тогда Челла тоже не понимала, но, когда Даег, повинуясь какому-то зову, который не слышала она сама, произнес слова клятвы на древнем языке, она не нашла в себе сил повторить их. Челла мучительно раздумывала, желая доверять Алиньо, но, осознав, что момент упущен, не призналась в этом. Порой она чувствовала себя отрезанной от Даега и особенно — от Алиньо. С прибытием Браниму и ее людей короткая свобода Челлы закончилась. Лишь после этого Челла сполна оценила то, что она могла спать до самого рассвета, есть сколько влезет — и Кейса не думала попрекать ее за прожорливость — и праздно шататься, никому по-настоящему не подчиняясь. Кейсе не было до нее никакого дела, а Еванджа пропадала то с Ульгусом и Ингиво, то с Асквой и орками. Наверное, Челла могла бы улизнуть, никем на замеченная. Но свобода ее была мнимая. Мысли о Даеге и Алиньо удерживали прочнее, чем связь с Ульгусом — всех остальных. Теперь уже к полудню она уставала так, что не хватало сил удерживать лица Даега с Алиньо в памяти. На ее плечи легла обязанность накормить всех прибывших. Кейса перестала довольствоваться свежими ягодами; она варила ячменную и пшенную каши, добавляя туда протертые орехи для сытности, шинковала овощи и обжаривала грибы в золотистом масле. Челла стояла над другими котелками и повторяла каждое ее действие. Парни роптали — измотанные, они требовали мяса или на худой конец рыбы. Кейса и слышать об этом не хотела. Птицы в курятнике, рыба в многочисленных ручьях и озерах вокруг — все они были неприкосновенными, святыми для нее и для Дирха. Она согласилась увеличить порции, и Челла не уставала поражаться — запасы их казались бездонными или же будто бы пополнялись сами по себе. Она помогала Кейсе с готовкой, а затем следила за тем, чтобы никто не остался голодным. Ульгусу и прочим, кто был поважнее, ей приходилось относить тарелки. Затем она наблюдала, чтобы парни вернули всю утварь — а они так и норовили зажилить у себя хоть что-нибудь. Им совершенно не нужны были эти глиняные щербатые миски, слишком тяжелые, чтобы брать их с собой в поход. Но Челла знала, как распирает бродягу от желания иметь хоть что-то за душой. Кейса хмурилась и язвила на их счет, а Челла не могла ей вторить. Ее не покидала мысль, что у многих, если не у каждого, где-то позади остались сестры — такие же, как Челла, только, пожалуй, чуть красивее, честнее и послушнее. И ей самой все чаще казалось, что среди них мелькает родное, любимое лицо, хотя это и было невозможно. О том, что Юсах все же объявился, она узнала, лишь когда принесла очередной ужин не в комнаты, как обычно, а на заднем дворе, где было поспокойнее. Сначала она увидела только Браниму — она сидела прямо на земле, сыроватой от крапавшего днем дождя, закутавшаяся в свои странные серые одеяния и темные жесткие волосы. Она едва удостоила Челлу взглядом, и та собралась было уходить, когда чья-то крепкая рука легла на ее бедро и потянула назад, вниз. Челла вскрикнула, оказавшись у кого-то на коленях. Она застыла, не смея обернуться, не сводя глаз с Браниму, которая сидела точно напротив. Она усмехалась и смотрела на происходящее с легким любопытством, как на скоморошье представление. Ее заставили развести ноги. Крепкая рука с волосатыми пальцами, но ровными ногтями — эта особенность засела в мыслях, как молитва. Челла чувствовала, как возбужден незнакомец, как напряжены его бедра и то, что между ними. Он не скручивал ей запястья, не угрожал, он вообще не причинял ей боли, но на нее обрушилась лавина тошноты и отвращения. Его прикосновения напоминали Челле о двух огромных хельмгедских близнецах, которые, пока тащили ее от деревни до обоза с рабами, ощупали ее всю, даже самые сокровенные части тела. Об Арахте, который выкрутил ей сосок с такой силой, что плоть ныла еще несколько дней, пока эту боль не перекрыли удары кнута. Челла хотела завизжать, но любые звуки умирали, едва подкатив к горлу. А Браниму продолжала смотреть и ухмыляться, поглощая грибы, собранные самой Челлой. Она не могла понять — завидует ли дочь Ингиво мужчине или просто радуется, что никто не осмелится сотворить с ней то же самое? Раскатистый голос Еванджи хлестнул незнакомца больнее плети. Челла ощутила, как его передернуло, и спустя миг он яростно столкнул ее на землю. Будто она была в чем-то виновата перед ним. Еванджа помогла ей подняться, и Челла поняла, что никогда прежде не видела хельмгедку такой разгневанной. Твердая ладонь опустилась на плечо Челлы, как бы придерживая, и внутри у нее все дрогнуло. Слишком было похоже на ее мать. Челла осмелилась взглянуть на незнакомца. Еще молодой, но с проседью в рыжих волосах, больше он не ничем не выделялся. — Раньше ты больше походил на человека, Юсах, — усмехнулась Еванджа почти дружелюбно, но сквозило в ее голосе нечто такое, отчего по спине Челлы пошли мурашки. — А ты по-прежнему защищаешь всех убогих? — Юсах криво улыбнулся и попятился от нее. — Тебя бы я даже за золото защищать не стала, — выплюнула Еванджа и с размаху пнула Юсаха по лодыжке. Не дожидаясь ответа, она прижала Челлу к себе и потащила прочь. Челла едва поспевала за ней. Тело ее горело там, где Юсах дотрагивался до нее, и это не имело ничего общего с огнем, который зажигал в ней Даег. Или с теплом, которое разливалось в жилах, когда рядом был Алиньо. Еванджа ввела Челлу в конюшню — значит, все же знала, где она прячется. С грубоватой лаской огладила по щеке. Челле вдруг стало стыдно за застарелую злобу — в одночасье это черное чувство словно надорвалось и провалилось в пустоту. — В следующий раз не бойся защищаться, — бросила Еванджа. — Кусайся, если надо. Челла не успела ничего ответить. Зоркие глаза Еванджи заметили что-то за ее спиной, и хельмгедка подалась вперед, оттеснив Челлу к стене. — Брейх! — гаркнула она. — Брейх, постой! И, не обращая больше на Челлу внимания, размашистыми шагами Еванджа вышла вон. Подождав мгновение, Челла осторожно выглянула наружу. И подумала, что даже если бы Юсах довел свое дело до конца, ей все равно не было бы больнее, чем сейчас. В трех драггах от конюшни стоял ее старший брат Брейх, которого они с матерью почитали уже четыре года как умершим. Он наклонился к уху Еванджи и что-то прошептал, а та откинула голову и рассмеялась. Будто знала его много лет. Челла заставила себя отойти вглубь конюшни, испугавшись, что брат заметит ее. Она повернулась и обняла за шею Миража, который когда-то нес ее на своей спине к убежищу мелланианцев. Его густой запах, шумное дыхание, прикосновение гладкой шкуры к коже помогли Челле не заплакать. Она больше не станет лить слезы — довольно с нее. Она прошла к своему закутку и бессильно рухнула на сено. Пусть Кейса завтра кричит, ругается, да хоть оттаскает за волосы. Она не сдвинется с места. Сон к ней так и не спустился.***
Голова гудела, как железо под молотом кузнеца. На рассвете Челла долго не решалась выйти из конюшни и постаралась прошмыгнуть к Кейсе быстро. Она не хотела никому попасться на глаза. Кейса была уже на ногах и переходила от одного котла к другому. Она угрюмо посмотрела на Челлу и уже перевела дыхание, видимо, намереваясь отчитать ее, но что-то в лице ее переменилось. Наверное, она разглядела покрасневшие глаза Челлы — ей было неприятно моргать, — или потемневшие веки, или застрявшее в волосах сено. А может быть, она почувствовала исходивший от Челлы конский запах. Не дожидаясь распоряжений, Челла занялась самым простым — встала возле котелков и поочередно помешивала ячменную и пшенную каши, чтобы они не застыли комьями. В груди у нее все клокотало. Ночью, когда она лежала, вжимая щеку в колючее сено, ей чудилось, что она проваливается в пустоту, к крысам, змеям и душам недостойных и подлых. Она почти по-настоящему ощущала, как рассекает своим телом многовековой камень, а он вновь смыкается над ее головой. Теперь же казалось, что из нее прорастает какое-то растение Дирха. Стопы ее были корнями, в лоне зрели невидимые плоды, из ресниц тянулись побеги, а спина ее была тонким, крепким стеблем. Рука Челлы дрогнула, и она ожглась о край котелка. Но видение не отпустило. На какое-то мгновение она почувствовала себя вернувшейся в детство. Тогда отец с Ринхе были живы, мать еще помнила, как улыбаться, а Мальга жила с ними. Брейх значил для Челлы больше, чем все остальные. Старше ее на десять лет, он стругал свистки, которыми она пугала и оглушала всех в округе. За что им обоим часто доставалось. Вместе они облазили берег Кробруна — десятки хейд на север и на юг. Надували лягушек и лизали муравьев, больно жаливших язык, если вовремя не остановиться. Уже тогда любовь к брату омрачала его тяга к странствиям. Мать рассказывала, что еще до рождения Челлы Брейх, будучи совсем ребенком, добрался до замка Сигилейф и пел на свадьбе прежнего герцога, потешая молодую жену. Герцогиня была лет на пять его старше, совсем ребенок. Челла же родилась во время резни, которую устроил нынешний граф ор Балис. Мать Челлы спрятали в подвале у старосты, и она вонзала зубы в какую-то деревяшку, чтобы не кричать во время схваток. Брейх уходил, не предупреждая, хотя обычно Челла начинала испытывать тягучую тревогу за пару дней до его исчезновения. Но как бы она ни умоляла Брейха остаться, как бы ни жалась к нему, лежа в одной постели, вопреки недовольству родителей, он просачивался сквозь половицы, как рассветный туман. От него не оставалось даже тепла на перине. Возвращался он спустя неделю, месяц, год, принося щебет незнакомых птиц на кончиках пальцев, ворох историй за пазухой. Она, наслушавшись его историй, не могла уснуть, потому что в лунных бликах ей чудились глаза первозданных демонов. Тогда Брейх со смехом укладывал ей на живот кота. Это был старый мешок с костями и блохами, но, зарываясь в его редкую шерсть, Челла верила, что он защитит ее от всех бед и напастей. Челла отвернулась от котлов, чтобы нарезать овощи. Заученные движения не требовали ее внимания, но наточенный нож вдруг скользнул по влажной кожице и рассек подушечку пальца. Ахнув, Челла сунула его в рот, чувствуя, как по языку расплывается кровь. Отец не пережил голодную затянувшуюся зиму. Он стыдился того, что умирал, и вбил себе в голову, будто жена, прожившая с ним больше двух десятков лет, отныне презирает его. Челла со смесью жалости и стыда вспоминала его глубоко ввалившиеся, воспаленные глаза. Стояли такие холода, что похоронить отца они смогли лишь через полмесяца. Брейх же сбежал на следующий день после его смерти. И тогда Челла впервые почувствовала обиду на него. Вскоре после похорон мать поняла, что беременна, и беспокойство за нее заставило Ринхе и Мальгу забыть о Брейхе. Мать уже тогда была старая, полностью седая, с раскрошившимися зубами. Она редко вставала с постели и много плакала. Ринхе взял на себя ответственность за обезглавленную семью. И когда Брейх, вскоре после рождения малыша, вернулся, Ринхе, всегда спокойный и дружелюбный Ринхе, схватил палку и поколотил его. Челла никогда больше не видела Брейха таким потерянным. Он не пытался прикрыть хотя бы лицо или яйца, будто считал побои заслуженными. И все равно исчез к осени. Как раз тогда умер, захлебнувшись во сне слюной, малыш. Челла, качавшая его и мывшая, рыдала неделю так, что в конце концов Мальге пришлось влить ей в рот вишневую настойку. Впрочем, теперь объявлялся Брейх чаще и не с пустыми руками, так что Ринхе с матерью сменили гнев на милость. Однажды он принес несколько отрезов дорогой ткани, из которой мать сшила Мальге свадебное платье. Он шепнул Челле, что привез ткань из самого Брааноля, и тогда Челла поверила ему. Брейх даже остался на свадьбу Мальги, и это был настоящий праздник, потому что матери удалось устроить ее брак в соседней деревне. Сестра уже вошла в года, а единственным холостяком, кроме братьев Челлы, был угрюмый вдовец, годившийся Мальге в деды и сведший в могилу нескольких жен. И даром что Мальга и ее будущий муж видели друг друга впервые на свадьбе. Они оба были молоды, веселы и красивы, а значит, впереди ждало только счастье. Челла не помнила, сколько сезонов сменилось после замужества Мальги, настолько тяжело и уныло стало жить втроем. Зато хорошо помнила день, когда утащили одну из внучек старосты и убили Ринхе. Может быть, он пытался защитить девочку. Или работорговцам нужны были хорошие работники, да вот только он не дал увести себя в плен. И его изрезали ножом. Челла первая нашла его, еще живого. Он весь был залит кровью, она шла горлом и носом, и Ринхе уже был не в состоянии говорить, но узнал Челлу. Она не могла ничего сделать для него, как ни билась. Челла видела, как он сопротивлялся смерти — даже яростнее, чем отец. И только в тот момент, когда кровь у ноздрей перестала вздуваться пузырями, она поняла, как сильно любила его. Мальга хотела забрать мать с Челлой к себе, но свекор запретил ей это. Он не бил ее и не позволял мужу поднимать на нее руку, и она не стала проверять их терпение на прочность. К тому же мать хотела, чтобы Брейху было куда возвращаться. Но день за днем надежда увидеть его угасала. Челла ничего не знала о старшем брате вот уже четыре года. Им с матерью оказалось легче признать его погибшим, как и Ринхе. Челла часто думала, как именно умер Брейх. Заснул вечным сном в корнях зачарованного дуба, который она видела в плену у работорговцев? Или его повесили в столице далекого Энифрада? А может, его угнали в рабство, но в Брааноле он поднял восстание прямо на торгах и пал героем? Стало нечем дышать. <i>Как он посмел остаться живым?</> Челла схватила корзинку, и два яйца, лежавшие поверх остальных, упали и разбились, забрызгав подол юбки. Кейса недовольно поджала губы и забрала у нее ношу. — Иди отсюда! — велела она с напускной суровостью. — Ты сама не своя. Тебе нельзя обращаться с едой. Челла, кивнув, вышла. У крыльца она застыла в нерешительности. Отчего-то хотелось пойти к Евандже, но она боялась, что Брейх будет рядом с хельмгедкой. Челле казалось, что ей ни в коем случае нельзя сталкиваться с братом. Тогда она решила поискать Еванджу в доме. Колени подкашивались — совсем как у Даега. Когда похоронили Ринхе, сначала они с матерью крепились. Говорили друг другу, что должны справиться. Но обе знали, что это невозможно. Челлу колотило и бросало то в жар, то в холод. Там, дома, она разбивала костяшки пальцев ударами в стену и завывала от бессилия, когда семья старосты отнимала у них весь улов, наподдав матери по ребрам. В отчаянии она кусалась, как советовала накануне Еванджа, но одной пощечины оказывалось достаточно, чтобы оглушить ее. Останься Брейх с ними, никто бы не посмел сотворить такое. Там, дома, когда околел старый кот, им не потребовался новый. Крысы бы все равно не нашли, что сожрать. Там, дома, по осени мать отправлялась вместе с мужчинами-рыбаками в Миррамор. Это было ей уже не по силам, да и вырученные деньги все одно негде было тратить. Но она старалась выменять рыбу на отрез ткани или на какой-нибудь порошок от кашля или старческой слепоты. Она думала, что это оправдывает все лишения. Мать оставляла Челлу в доме старосты, уверенная, что там она в сытости, тепле и безопасности. Ведь те жили действительно богато по сравнению с остальными. На самом деле Челла спала в хлеву. Жена старосты гоняла ее так, что, пожалуй, ей теперь негоже было жаловаться на Еванджу и Кейсу. Эта крикливая, чванливая женщина давала Челле ровно столько еды, чтобы перед глазами не темнело. По возвращении мать с сожалением замечала, что Челла похудела. Челла оправдывалась, мол, она много ходила по лесу, собирая ягоды и грибы. И тщательно прятала синяки на ногах и спине. Мать не то верила, не то просто не находила сил разоблачать вранье Челлы. Челла остановилась, чтобы перевести дух и набраться решимости. Просторную комнату занавешивала плотная ткань, как бы разделяя помещение пополам . Челла знала: в ней днюют и ночуют Ульгус с Ингиво, творя колдовство. Недрогнувшей рукой она отдернула занавесь. Там оказалось пусто. Челла вошла, с деланной небрежностью оглядываясь. Стопки книг, пыльных, пахнущих сыростью. Две скрещенные булавы, с которыми Ульгус не расставался. Какие-то письмена на иссохшем пергаменте. Чернильные пятна на дощатом щелястом полу. Поломанные перья. Челла подобрала с пола свиток, исписанный косым почерком. Она поднесла его ближе к лицу и вчиталась. Она узнала некоторые слова — вереск, звездный свет, жертва, — но общий смысл ускользнул от нее. Она вздохнула. Разве стоило все это, чтобы бросить сестру, оставить мать-старуху голодать и терпеть побои? Ну же, Брейх, скажи — стоило? — Я тебя насквозь вижу, девочка, — вкрадчивый голос раздался одновременно отовсюду, но Челла обернулась. В образовавшемся проеме стоял Ульгус — такой маленький и щуплый, но такой опасный. — Тогда ты знаешь, как я вас всех ненавижу! — выпалила Челла и изорвала свиток на мелкие обрывки. В следующий же миг она испугалась содеянного. — Думаешь, ты знаешь, что такое ненависть? — Ульгус бесстрастно нашептывал прямо ей на ухо, хотя стоял на расстоянии нескольких вытянутых рук. — Молись, чтобы ты никогда ее не испытала. Он сделал шаг навстречу, и Челла отступила. Внезапно разболелось сердце. О Совершенные — все-таки Совершенные, — никогда нельзя лукавить, если говоришь о ненависти. А она не удержала язык за зубами! Если бы она была с Ульгусом связана невидимыми нитями, интересно, он уже казнил бы ее, как Грунну? Она должна была пойти к Брейху и впиться ногтями ему в лицо. Но о чем теперь сожалеть! Ульгус шагал вперед — она отходила. Клочья, оставшиеся после свитка, шелестели, когда Челла с силой на них наступала — назло. Расстояние между ней и некромантом оставалось одинаковым. Внезапно Челла поняла, что они поменялись местами. Ульгус стоял возле книг, она — у занавеси. Они совершили оборот, как солнечные часы, которыми так гордилась семья старосты. Неужели отпустит? Сзади послышались торопливые шаги. И тут Ульгус поднял руку.