***
Даег открыл глаза резко, будто его кто-то окликнул. Будто его звал Алиньо. Небо уже начало светлеть, но не до конца прояснилось, и это напомнило Даегу кое о чем, что он предпочел бы забыть. Его передернуло от смутного недовольства самим собой. Слышалось только тихое дыхание бора – как единого живого существа – и раздавался плеск воды. Даег увидел Алиньо в нескольких драггах от ночлега. Тот стоял на берегу озера, обнаженный, – одежду он небрежно развесил на прибрежных кустах. В горле Даега пересохло, и он хотел, но не мог отвести взгляд. Алиньо медленно заходил глубже в воду. Спина его была расправлена, руки – раскинуты, будто он пытался удержать равновесие, а голова запрокинута. Обычно же Алиньо сутулился и брал себя за плечи, словно защищаясь от чего-то. Даегу невольно подумалось – а как он сам выглядит, когда его никто не видит? Алиньо сделал еще несколько шагов, а затем нырнул. Слился с водой. Даег вздрогнул и отчего-то начал считать. Счет совпадал с ударами сердца. В ушах шумела кровь. Алиньо выныривал каждый раз в новом месте все дальше от берега, ненадолго, для того, чтобы снова погрузиться под воду. Даег жалел об этом, ловя себя на мысли, что хочет видеть, как изгибается тело Алиньо в движении, как напрягаются мышцы на ногах и спине. Даег отвернулся. Алиньо и был водой – зыбкой и прозрачной. А кровь в жилах отчего-то кипела и бурлила, уничтожив былую ненависть. Ветерок, дувший с озера, вдруг стал колючим и ледяным. Ненависть сгорела еще раньше, когда он отпрянул, наконец, от Алиньо, успев совершить непозволительное. Тогда Даег открыл уже было рот, чтобы объясниться, но тут же осекся, не успев произнести ни звука. Объяснять было нечего. И почему-то после того, как тонкие, но сильные руки сжимали плечи, как Алиньо подавался навстречу открыто и доверчиво – не хотелось. Полностью рассвело. Прохлада, к которой они привыкли в горах, развеялась, и начинало припекать. Если бы он умел плавать, было бы неплохо… Даег одернул себя. Алиньо вышел на берег и отряхнулся, как зверек. Забрал волосы, отжав в ладонях, обнажив то, что было скрыто под ними – и под одеждой, всегда висевшей мешком, будто Алиньо намеренно прятался за ней. Шрамы на спине, бедрах и ногах обвивали его, как белые змеи, как материнские руки. Сам себя не помня, Даег с трудом поднялся и, хромая чуть сильнее обычного, приблизился к Алиньо. Тот обернулся и застыл. Голубая трава пробила грудную клетку, но никто этого не заметил. Они замерли друг напротив друга так близко, что Даег ощущал на себе дыхание Алиньо. И скорее догадался, чем почувствовал, как тот огладил его пальцами – самыми кончиками – по изуродованной щеке, по омертвевшей искривленной нижней губе. Они одновременно чуть наклонили головы, изучая друг друга. На мгновение Даегу показалось, что они начнут обнюхиваться, как молодые волки. Даег с трудом подавил желание раскрыть чужую ладонь и прижать к шраму. И тут же отпрянул – что, если его мысли тоже врываются в голову Алиньо? То, что сделал Алиньо в следующее мгновение, только подтвердило догадку. Кожа его была теплая, несмотря на плаванье в холодной воде. Он касался щеки с осторожностью, будто мог до сих пор причинить боль. Чтобы избавиться от этого ощущения, Даег отвел руку и приблизился так тесно, что между ними нельзя было бы и иголки протиснуть. Он закрыл глаза. Поцелуй был сладок. Внутри – горько. Вышло еще более неловко, чем в первый раз: изуродованная часть лица совсем онемела, и он потерялся, не понимая, делает ли хоть что-то правильно. Снова подумалось о Челле, и если раньше в этих коротких, почти осязаемых видениях она смотрела на Даега с укоризной, то сейчас в выражении ее лица не было ничего, кроме насмешливой жалости. Даег отступил от Алиньо, не вынеся ее проницательный взгляд. Уже через несколько часов он окажется рядом с Челлой, уткнется лицом ей в колени, и все вновь станет простым и ясным. Алиньо ведь знает, что с возвращением к мелланианцам все закончится, знает же? Или Даег снова обманывает? Только кого из них двоих?Интерлюдия. Голубая трава
22 марта 2019 г. в 19:24
Орчиха с довольным урчанием опустилась на четвереньки и затихла, став вдруг похожей на камень. Даег мог бы уже привыкнуть к преображениям той, которая оказалась его каменной сестрой, – но он не переставал удивляться. Так слуги в замке Сигилейф завороженно смотрели, как Джаан Хельмгедский объезжает дикого скакуна.
Даег, сев, прислонился к старому дереву, поросшему мхом, и подтянул здоровую ногу к себе. В воздухе стоял пряный запах, поднимавшийся от самой прогретой земли. Легкое, почти невесомое дуновение ветра с воды целовало лоб и щеки. Над озером всполохами мелькали алые клесты, переносясь с ветви на ветвь, с сосны на сосну, и представали перед взором, даже когда Даег прикрывал глаза. Вдали куковала кукушка, и сердце билось ей в такт, отдавая где-то в горле.
Краски светлого дня начали меркнуть.
Тьма сгущалась ближе, чем думалось, окрашивая траву в бледно-голубой цвет.
Алиньо, длинный, как тень, растворился в шорохе таволги. В убежище мелланианцев он часто бродил по окрестностям, словно шатун. И сейчас, когда от мелланианцев их отделяло все меньше хейд, Алиньо вновь взял эти прогулки за привычку.
Даег не волновался за него. Ему почему-то казалось, что после произошедшего с Алиньо больше ничего не случится.
Было тихо: из-за навалившейся усталости слух притупился. Но это не было похоже на тишину, что окутала горы несколько недель назад, когда, отойдя всего на пару драггов, Даег не мог расслышать ржание Миража. Сейчас было правильно и покойно. Но до сих пор Даег слышал голос короля орков, напоминавший о себе эхом в опустевшей голове. Вот только призрак его ускользал от Даега, как змея – по камню, и в горле вставал ком. Будто он потерял отца, которого чудом обрел.
Алиньо вернулся раньше, чем Даег ждал – горизонт едва подернулся алым. Алиньо встал перед Даегом, заслонив собой солнце, и казался увенчанным кровавой короной. При взгляде на него в груди стало и тепло, и больно.
Даег рассеянно кивнул ему, и голове взметнулся ворох мыслей – пыльных, сухих листьев, грудь стиснуло чем-то, и в этой круговерти он ничего не понял. Знал только, что должен был думать совсем о другом. О сумке, лежавшей под больным коленом, наполненной грузом куда ценнее самого Даега. О воинах, с которыми ему придется столкнуться скорее, чем представлялось. О том, как он выстоит против диких хельмгедцев и более изощренных врагов – знатных чопорных герцогов и графов. Много лет назад они равнодушно позволили Джаану Хельмгедскому уничтожить герцога ор Сигилейфа и его вассалов, только потому что его тесть обедал за одним столом с конюхами. Глупо было надеяться, что они поддержат его, Даега, мелланианца и бывшего раба. Но все это представлялось туманным и ненастоящим, как мечта.
Даег должен был думать о Челле, но за последние дни он почти не вспоминал о ней, а если и вспоминал, то одновременно ощущал парализующий стыд.
– Протяни руку, – произнес вдруг Алиньо, опустившись на колени напротив Даега; лицо его, задумчивое и печальное, вдруг посветлело.
Даег повиновался, и тот ссыпал ему в ладонь лесные орехи.
Они ели в молчании, и Даегу было тягостно, потому что он помнил, как еще несколько дней старался быстрее отвернуться от Алиньо. В груди ворочалось, нарождалось какое-то незнакомое чувство, давило на сердце и теперь вот-вот грозило прорасти сквозь кожу, как голубая трава.