***
Разговор с Ульгусом опустошил сильнее, чем Даег ожидал. Алиньо не проронил ни слова, только кивнул, когда речь зашла о явлении первозданного демона. И Даег говорил один, словно держал ответ перед судьей. Он действительно чувствовал себя каявшимся, вспоминая ликование, которое испытывал накануне путешествия, и едва не парализовавшую его затем беспомощность. Его слова разбивались о молчание Ульгуса с Алиньо, как морская волна — о прибрежные камни. За установившейся тишиной он слышал мерный рокот Окраинного моря. Ульгус лишь забрал у него прах короля орков, и, соприкоснувшись пальцами с сухой ладонью, Даег ощутил, что поступает неправильно. И тут же одернул себя. Там, в пещере орков, он растерялся и вел себя, как деревенский дурак, не сразу осознав даже, что попало ему в руки. Ульгус же оценит сполна это сокровище и найдет ему лучшее применение. Некромант велел им выйти вон, и Даег с облегчением повиновался. — Теперь мы знаем даже меньше, чем раньше, — проронил Даег, когда они с Алиньо остались одни ненадолго. Он не вынес молчания, кромешного, словно мрак. Но его голос растворился в серых сумерках, плотно окутавших местный лес. Удушающая тошнота отступила только после того, как он залпом выпил кружку молока, холодного, как улыбка Кейсы. Тогда же Даег нашел в себе силы осмотреться в пристройке. Здесь чувствовалось присутствие Челлы, хотя ее самой нигде не было видно. Напротив него сидел Алиньо и, набрав в ладонь горсть ягод, съедал по одной. В уголке тонкого рта оставались капли алого сока, и Даег, отчего-то смутившись, торопливо отвел взгляд. Вошел Ингиво. Можно было подумать, что он забыл, что хотел, но Даег знал — это было обманчивое впечатление. — «Собачата» жгут костры! Кейса рвет и мечет. Он схватил со стола полотенце и дрожащими руками вытер блестевшую от пота лысину. Его глаза без ресниц судорожно бегали, словно у вора. Даег подавил нервный смешок. Над травой-то Кейса не была властна — то принадлежало Дирху. — Они не дотягивают даже до головорезов, — покачал головой Ингиво. — Мы слишком долго ждали. Несколько лишних лет зализывали фантомные раны и растеряли все, что создали. Он посмотрел на Даега в упор, и тот едва подавил в себе желание отвернуться. — Но они — сердце твоего войска. И нужно, чтобы они узнали тебя. — Они присягали Ульгусу, не мне. Даег надеялся, что не прозвучал капризно. — Брось! За кем молодняк пойдет охотнее? За некромантом, который знает больше слов, чем они произнесли за всю жизнь? Или за герцогом, что сулит богатства и славу да перережет безумных хельмгедцев? За кем идут, того и войско. Даег вздрогнул. В глубине горла зарождался рык, и он задушил в себе это животное начало. — Мои сестры — хельмгедки, Ингиво. Помощник некроманта что-то возразил ему, но это Даег не раз слышал за прошедшие месяцы и, не зная, как ответить и не показать свои сомнения, пропускал мимо ушей. Войско — что за громкое слово! Со временем оно разрастется. Мелланианцы, примкнувшие к Ульгусу задолго до рождения Даега и вербовавшие новых «собачат», присоединятся к некроманту у замка барона ор Ниида. А уже там гарнизон во главе с самим бароном — добровольно или насильственно — присягнет самому Даегу. Но сейчас, потянувшись было к миске с орехами, он отдернул руку, поняв, что они застрянут у него поперек горла. Внутри него вновь зарокотал голос короля орков, который он мог угадать, но не воспроизвести в памяти. Его внезапно бросило в дрожь: в тени умиравшего чудовища он чувствовал себя маленьким ребенком, который так старался доказать всем, что он вырос, но, столкнувшись с первыми трудностями, перепугался и онемел. После того как он вымазался в крови Алиньо, ему казалось, что он до сих пор ее не оттер. И вряд ли когда-нибудь сможет. В груди зашевелилась давно забытая змея с колючей чешуей, обвив сердце.***
Когда они, наконец, вышли наружу — гораздо позже Ингиво — уже стемнело. В нескольких драггах от дома горели костры — как ловушки работорговцев. Даег прикусил край губы и привычно ничего не ощутил. Он пройдет до конца путь, который начался за многие хейды отсюда. — Подожди, — окликнул его Алиньо. Голос был спокоен и почти весел. Даег обернулся. Алиньо подвязал волосы лентой, которую выпросил у Кейсы, но выглядел почему-то непривычно растрепанным. Алиньо приблизился почти вплотную и, еще прежде чем Даег успел что-либо сделать, пальцами пригладил пряди у висков. Даег замер. Тот не дотер сок с уголка рта, и пятна маняще алели на белой коже. Если бы он слизал их, почувствовал бы вкус? Отшатнулся бы Алиньо? Губы сами собой разъехались в ухмылке. Когда он приблизился вплотную к «собачатам», ему казалось, что позвоночник его отлит из стали. Все мышцы были напряжены, как когда-то немыслимо давно, когда он готовился совершить прыжок в Кробрун. Тело само вспомнило ледяную воду могучей реки и отозвалось резью в легких. Даег заставлял себя дышать глубоко и медленно, каждый раз наполняя грудь воздухом до отказа, и с каждым вздохом сознание прояснялось. Их было немного. Не настолько много, чтобы взять без орков даже замок Ниида, который, как злословил сам Джаан, занимал едва ли не всю землю несчастного барона. Но когда «собачата» все как один повернули к нему голову, оторвавшись от еды и от беседы с товарищем, Даегу показалось, что кто-то ударил его в живот. Брови его дрожали, и он надеялся, что это заметно лишь ему одному. И, может быть, еще Алиньо, ступавшему чуть позади справа, готовому подхватить, если нога вывернется в самый неподходящий момент. От костров тянуло горячим ветром, и омертвевшую кожу на щеке привычно стянула улыбка. Она скрывала неуверенность, точно рукава платья — синяки на запястьях матери: плохо и жалко, но в неверных отсветах пламени и впрямь можно было спрятаться. Даег скользил по ним взглядом, и что-то — в их ссутуленных спинах, поджатых губах, изогнутых шеях — говорило ему, что «собачата» знают, кто он, и думают, что за ним стоит больше, чем он действительно являл собой. Внезапно ему стало неприятно от прозвища, которое так легко дала им Еванджа. Но, возможно, ей, в пустынях Хельмгеда дрессировавшей клановых псов, это было простительно. Чем дальше Даег проходил, тем плотнее смыкалось кольцо людей вокруг него. В самом центре сидели главные мелланианцы, за исключением Ульгуса, который избегал и дня, и ночи, и толпы, и одиночества. С Кейсой Даег был уже знаком. Внимание его привлекли новые лица — рыжеволосый щуплый человечек, похожий на больного бешенством лиса, и женщина, которая чем-то напоминала и Еванджу, и Бранду, но при этом отвращала от себя. Наконец, он узнал по описанию Челлы Дирха. Его приветливое лицо, его крепкая, но изящная фигура, затянутая в тунику — все в облике Дирха внушало доверие. Они пожали друг другу руки. Хватка ладони Дирха — сильной и теплой — понравилась Даегу. Это была рука хозяина — окрестного леса, ручьев и неба, хозяина, слившегося со своим домом. Точно так же Даег должен будет слиться с замком Сигилейф, со всеми его тенями, каплями крови, размазанными по стенам, и страданиями обитателей.***
Челла выскользнула из конюшни. В суконном платье ей было слишком жарко, но другого у нее не имелось. У нее вообще не было ничего за душой, кроме этой уродливой одежды да башмаков. И то, и другое отдала ей Еванджа. Платье она подшила одной темной зимней ночью при лучине, а в башмаки подкладывала тряпье, чтобы они плотнее сидели на ноге. И все же сегодня она стала намного богаче, чем вся семья старосты вместе взятые, чем Дирх с Кейсой, с их погребами, набитыми едой, чем Ульгус, стерегший древние знания, как стражник — преступника. Челла сдула с лица влажную прядь. Лицо было таким мокрым, что ей самой казалось, будто она облилась водой. Даже если бы платье так и осталось лежать на сене, неловко брошенное, смятое, это не принесло бы облегчения. По всему телу разливался жар, и она начинала плавиться воском. Челла отошла на несколько драггов ближе к лесу, чтобы уединиться по нужде. И уже после, оправив подол, она долго не выходила обратно к дому. Пожалуй, ее и правда ждала Кейса, но попадаться на глаза жене Дирха не хотелось. Челла положила ладони на груди, зацелованные, словно бы потяжелевшие от ласк, и сжала соски сквозь платье. Гораздо сильнее, чем дотрагивались до них Даег с Алиньо. Так, что почти причиняла себе боль. Над домом и пристройкой летали стрижи. Они устремлялись в тонкие прорези под потолком и, пропадая на пару мгновений, появлялись с обратной стороны, взмывая к небу. Падали в немыслимую высоту. Их пронзительные крики напоминали ей о доме, о летних вечерах, которые она проводила, помогая матери подготовить свадебное празднество для Мальги. Это было странное время, когда при свете солнца в их унылом доме звучал непривычный смех, а под взором луны мать превращалась в бесплотную тень самой себя. Накануне того дня, когда жених Мальги должен был повязать на ее талии пояс из самой дорогой ткани, мать подозвала обеих дочерей и много говорила о долге жены перед мужем. Из того рассказа Челла мало что почерпнула. Ей, едва вступившей тогда в связь с луной, казались смешными нравоучения матери. Она как будто старалась походить на стареющую баронессу, что выдала замуж за хозяина замка Сигилейф свою единственную дочь. Молодая герцогиня, запертая в замке, и впрямь никогда не видела обнаженного тела, пока не возлегла с мужем. В рыбацком поселке эта часть жизни лежала как на ладони. Петух топтал курицу, конь покрывал кобылу. Собаки устраивали свадьбы у всех на глазах. Ринхе уединялся со снохой старосты, думая, что их никто не видит. Но кое-что новое Челла все же узнала. Если суке не нравился кобель, она могла цапнуть его и убежать. Если сноха старосты была не в настроении, она могла влепить Ринхе пощечину, потому что была чужой женой. Но все, что оставалось Мальге, — гнуть спину и терпеть, как бы не было больно и противно. Вскоре Челла поняла, что ей больше не хотелось смеяться над матерью. Она была следующая. И взгляд вдовца, жившего на отшибе, что свел в могилу нескольких жен, долго преследовал ее. Низ живота тягуче свело, но Челла не могла понять отчего — не то потому, что скоро должны были пойти месячные, не то потому, что мысленно она все еще оставалась стиснутой между Даегом и Алиньо. Они даже не догадывались о том, что имели право причинить ей боль, а она — обязана была ее вынести. В закутке на конюшне стояла темнота, но не настолько плотная, чтобы Челла не видела, каким ищущим, едва ли не страдающим стал взгляд Даега, всегда угрюмого и задумчивого. Чтобы Челла не замечала, как смягчалось острое лицо Алиньо, когда он дотрагивался до ее тела. Если бы она могла, она бы приказала застыть времени и ветру. Если бы она могла, она обратила их троих в невидимок, чтобы не было нужды хорониться от чужих любопытных глаз. Волосы Алиньо струились водой меж пальцев, руки, словно у опытного наездника, вселяли спокойствие и покорность. Волосы Даега наощупь были как жесткая грива. Шея была напряжена и изогнута, как у дикого коня, который сопротивлялся седоку. От внимания ее не укрылась дрожь, проходившая по хребту Даега, когда Алиньо вольно или невольно касался его. Челла облизнула губы, подумав о том, что так и не узнала пока, чем еще отличаются Даег с Алиньо друг от друга. Все, что занимало ее мысли еще утром, казалось ничтожным и нелепым. Все, что лежало впереди, — сражения и раны, слезы и разлуки — еще не произошло и потому не стоило внимания. Почти совсем стемнело, и Челле стало неуютно стоять на отшибе, вдали ото всех. Под ногами что-то хрустнуло. Челла наклонилась и подобрала довольно длинную, прямую ветку, почти лишенную листьев. Она удобно легла в ладонь и, когда Челла взмахнула ей, издала упругий свист. Челла не сдержала смешка. Единственное, что она знала наверняка, — она не хотела больше прятаться от людей, которые обижали когда-то.***
Отыскать Брейха среди «собачат» не составило никакого труда. Она различила его голос — звонкий, смешливый, будто намеренно привлекавший к себе всеобщее внимание. Шаги были широкими, ритмичными, но неторопливыми. Голова — на удивление свежей. Челла ждала, что ее вот-вот захлестнет гнев, рокотавший, как гром, но буря внутри все не нападала на нее. Разве что губы немного кривились от брезгливости, когда она отчетливо слышала самодовольство, скользившее в речах Брейха. Брейх — потому что брешет, как пес. Он сидел спиной к ней. В нескольких драггах от них Челла увидела Еванджу с остальными и не смогла избавиться от ощущения, что из-под взгляда хельмгедки невозможно укрыться. — Встань, — она произнесла это так резко, будто уже опустила ветку на его спину. Раздались улюлюканье и смех собачат — почти не обращавшие на нее внимания, вряд ли они ожидали от нее такой дерзости. Брейх же подался вперед, будто у него заболел живот, и поднял руку, призывая их молчать. В желудке стало холодно, когда Челла поняла: брат узнал ее голос. Он медленно, на дрогнувших ногах, встал и обернулся. Челла покачала головой. Ей было совершенно нечего сказать ему. — Как ты здесь оказалась? — Брейх мгновенно лишился всей своей удали, побледневший и ставший таким несчастным, что на мгновение Челла даже пожалела его. — Какая тебе разница? — огрызнулась Челла, выругавшись. Она помнила, как страшно ей было смотреть на Ринхе, непроницаемого и холодного, как камень. Равнодушие намного ужаснее ярости. Она занесла подобранную палку и нанесла первый удар в грудь. Челла была на две головы ниже обоих своих братьев, но Брейх безвольно пошатнулся. Ей казалось, что за спиной у нее стоял Ринхе и одобряюще улыбался. Она боялась, что «собачата» накинутся на нее, полоумную, и оттащат от Брейха. Но они застыли и наблюдали, не смея даже пошевелиться. Плечи Челлы горели огнем от непривычных движений, дыхание сбилось, и пот застилал глаза, но она продолжала оставлять удар за ударом на теле Брейха. Он и не думал прикрываться. У Челлы заныло под лопатками от того, насколько это было похоже на то, как его наказал однажды Ринхе. Неожиданно Брейх подался навстречу, и палка едва не рассекла ему лицо — Челла остановила руку лишь в паре конах от скулы. Перед глазами вспыхнула грузная фигура работорговца Арахты, который колотил свой товар, не заботясь о том, как уродует их тела. Длинная змея кнута, неумолимо разворачивавшая свои кольца. Глубокий шрам от собачьих клыков на щеке Даега. Челла отбросила палку, от которой и без того уже летели щепки. Она была слишком хороша, чтобы продолжать и зайти слишком далеко. — Челла, я… — Ты обманывал нас. Меня! — рыкнула она. — Не прощу. Она всего лишь сделала, что должно. Пусть даже теперь мелланианцы точно прогонят ее прочь. Развернувшись, Челла направилась к Евандже и остальным. Ее настигло осознание, что, очутись она сейчас в рыбацком поселке, где прожила большую часть жизни, то решила бы, что ее жизнь кончена. Рядом с Еванджей Челла заметила Даега с Алиньо и поспешила к ним.***
Голова Челлы покоилась у Даега на плече, и грудь его переполняла теплая гордость за нее. Он провел носом по ее слипшимся от пота волосам. Даег почти обрел покой — в тот момент, когда больше всего нуждался в нем, когда не должен был находить его. Он обернулся и поверх головы Челлы смотрел на Алиньо, окруженного «собачатами». Тот, обычно молчаливый, преобразился. С губ его не сходила улыбка, словно он встретил старых друзей, и держался он с ними легко и свободно. Даег подавил желание тяжело вздохнуть — чтобы не потревожить Челлу. Это ему следовало стоять там, узнавать о «собачатах» больше — о людях, которые приведут его к замку Сигилейф. Но он знал, что у него бы не вышло так ладно, как у Алиньо, успокоить растерянных «собачат» и свести происшествие с Брейхом в незлобивую шутку. Ладонь Челлы скользнула Даегу по животу, и он содрогнулся. Челла, заметив это, огладила сквозь рубаху увереннее. Ему стало стыдно. Он вспоминал другой теплый вечер, когда в душе его царил мрачный покой. Он чистил шкуры лошадям, пока Асква мастерил стремя для его больной ноги. Он хотел бы прожить так целую жизнь — вдали от всего, просто любя то, что окружало. И тогда же его передергивало от того, какими трусливыми были эти мысли, пусть никогда и не покидавшие голову. Челла зашевелилась, разминая затекшую шею, и прошептала что-то, задрав голову к его уху, но Даег не расслышал ее. Ему хотелось, чтобы скорее настал рассвет, а вместе с ним мелланианцы отправились в поход. Ему хотелось, чтобы он не проснулся на следующее утро. Он бы не удивился, если бы открыл глаза и понял, что все прошедшие шесть месяцев, целая треть года, обернулись лишь затянувшимся бредом. И белые волосы Алиньо оказались снегом, накрывшим его. Внезапно Челла выпрямилась, едва не врезавшись лбом в его подбородок. — Еванджа! Даег обернулся. Хельмгедка, запрокинув голову, курила табак, что привез с собой Юсах — как он хвалился, из самого Брааноля. От табака зубы ее стали того же цвета, что и кожа. — Ты позволишь мне учиться сражению наравне со всеми? Еванджа осклабилась. Казалось, еще немного, и она высунет язык, став окончательно похожей на собаку. — Тебе давно пора было об этом попросить, девочка.