Хозяин замка Сигилейф: Сердце камня

Даег стоял посреди комнаты, напоминая самому себе застывшую статую. Через стену от них было слышно, как ворочались Ульгус с Ингиво. Прямо над их головами кто-то мерил шагами пол — судя по походке, чеканной и твердой, это был Дирх. Раздавался, тут же утихая, взволнованный голос, и Даегу легко представлялось, как Кейса, распустившая косы, сидела на кровати поверх одеял и, хмурясь, слушала мужа. Отчего-то ярко предстала в сознании Челла, устроившаяся в такой же позе, внимательная и строгая, как королева, которой хотелось поверить все, что на душе. Тело его ныло от напряжения, но Даег не мог заставить устроиться на приготовленной для него постели. Было что-то неправильное в том, чтобы воспользоваться ее гостеприимством. Малодушное во всех смыслах. Он перевел взгляд на Алиньо. Ночь была светлой, будто солнце не зашло, а лишь скрылось за сгустившимися тучами, и Даег отчетливо видел влажные, чуть завившиеся пряди у его висков. После того как потухли последние костры, они вместе ходили к реке, что лежала в драггах в пятидесяти от дома Дирха, смывая с кожи запах пота и дыма. Алиньо яростно тер плечи и шею, и Даег услышал его бормотание: — Эта грязь никогда не смоется. Алиньо как будто ни к кому не обращался, но Даег думал: тот, кто не хочет быть услышанным, молчит. И сразу вспоминал рассказы Алиньо о Мирраморе, о нечистотах под ногами и тухлом запахе, исходившем от реки. Вспоминал, как ворчал Джаан, возвращаясь с великих собраний: мол, лучше попасть в песчаную бурю Хельмгеда, чтобы песок забился меж ягодиц, чем задержаться в столице хотя бы на день. Раньше Алиньо казался Даегу нескладным, как цапля. И стоя под сиявшей полной луной, налившейся, как спелая ягода, Даег вдруг осознал: вечно сутулый, Алиньо расправил плечи. В нем, худощавом, пробуждалась от дремы сила, и Даег думал, что так мог бы выглядеть болотный зверь, опасный и смертоносный, о котором сложено столь много легенд, но которого еще не видел человеческий глаз. И все же это был тот же Алиньо, который помогал ему делать первые шаги после болезни, который сам лежал у него на коленях, слабый, окровавленный, который так запросто говорил с «собачатами», словно каждый из них был его старым другом. Тот Алиньо, который накрывал его губы своими, не стесняясь Челлы. Змея с колючей чешуей вновь подняла голову — в который раз за эти беспокойные дни. Даег зажмурился и представил, как наступает сапогом ей на шею и позвонки хрустят под подошвой. То была его гордость. — Челла там одна. Это неправильно. На его счастье, Алиньо услышал все, что он хотел сказать, но не осмелился. И принял непроизнесенное приглашение. Полы под ногами не скрипели. Клетки с птицами мирно покачивались под собственным весом, когда они, словно тени, скользнули по коридорам. Несмотря на обманчивый свет, стояла глухая ночь, и ни одна живая душа не заметила, как они пересекли двор и зашли в конюшню. Челла лежала на сене, подтянув ноги к животу, и в какой-то момент Даег испугался, что она заснула, а они потревожили ее. Но едва Мираж в деннике хлестнул себя хвостом по крупу, она подняла голову, встрепанная, и улыбнулась, поманив их обоих. Даег опустился на сено и откинулся назад. Между ним и Челлой оставался локоть. От сена исходил густой пряный запах, круживший голову. Алиньо устроился рядом. Какое-то время они лежали так тихо, что их дыхание переплеталось с шелестом листьев, с пофыркиванием лошадей, и его можно было принять за неясный ночной шорох. — Я все думала, кому из вас достанет смелости прийти, — усмехнулась Челла, потянувшись, точно кошка. — И что же вышло? Даег насторожился. Алиньо, задавший вопрос, пытался звучать так же непринужденно, как Челла, но не сумел скрыть обеспокоенность. — А вышло, что я проиграла сама себе. Она поднялась с места и выдвинула из маленького тайника миску с орехами и ягодами. Даег подавил в себе удивление, что даже в крошечном закутке Челла умудрилась найти что-то секретное, принадлежавшее лишь ей. Челла поставила миску между ними и первая взяла спелый плод. Алиньо, помешкав, последовал ее примеру. Наконец, и Даег протянул руку, шестым чувством ожидая, что кто-то хлопнет по ладони, одернет. Но этого не произошло. Даег лег на бок, так, чтобы видеть и Челлу, и Алиньо, опершись на локоть. Челла восседала важно, скрестив ноги, и была похожа на маленькую жрицу из Брааноля. Алиньо лежал на животе, закрыв глаза, но Даег был отчего-то уверен, что от его внимания ничего не ускользало. Незаметно, кон за коном, они прижимались друг к другу теснее, и Даег чувствовал, что ледяные тиски, сковавшие грудь, начинали отпускать его. Челла окинула взглядом стойла с дремлющими лошадьми, крышу, под которой на стропилах шумно возились ласточки, и неожиданно произнесла: — У нас никогда не было ни конюшни, ни лошадей — только старый хлев с тощей коровой, что издохла от старости. Я всегда завидовала семье старосты: они держали лошадь. Нам же она была не нужна: передвигались на своих двоих или на лодке. Лошади казались мне такими прекрасными… — Она усмехнулась краем рта и на несколько мгновений замолкла. Даегу захотелось взять ее за руку, но затем она потянулась за ягодой, и момент оказался упущен. — Зато у нас была корова. Однажды она подарила нам теленка. Я не могла отойти от него! Все гладила его по кудрявому чубчику и носила на руках, пока он не окреп достаточно, чтобы ходить самостоятельно… такая глупая! Но мне нравилось дремать, лежа в мягком сене в хлеву, пока у меня под боком сопело другое живое существо. Терпеть не могу спать в тишине. Она смотрела на них с вызовом. — Не волнуйся, тут поспать в тишине точно не удастся, — усмехнулся Алиньо и кивком головы показал туда, откуда доносились звонкие голоса «собачат». Их с Челлой пальцы соприкоснулись на одной ягоде и переплелись. Ягода откатилась, затерявшись в соломе. Даег шумно выдохнул и отвел глаза, словно увидел нечто непристойное. То, до чего не был допущен. Челла сжала пальцы у него на подбородке, твердо повернула к себе, провела пальцами по губам. Когда Даег приоткрыл рот, чувствуя себя безвольной куклой в ее руках, Алиньо положил ему на язык ягоду. — Если они будут пить и гоготать всю ночь, я их убью, — вдруг сказала Челла, и Даег едва не поперхнулся. Глаза Челлы искрились смехом, словно она намеренно вгоняла их в краску. Заставляла помнить, что в ней — невысокой, нескладной — тоже есть сила. Попытавшись представить ее узницей в замке, где когда-то была хозяйкой, с потухшим взором и дрожащими руками, покрытыми кровоподтеками, Даег понял, что не представляет себе Челлу сломленной. — Тебя не остановит даже то, что там твой брат? — вскинул брови Алиньо. — Он будут первым, до кого я доберусь, — ответила Челла. Тихий, но звонкий смех Алиньо нарушил повисшее в воздухе после ее слов напряжение. — У вас есть братья или сестры? — спросила она, когда смех стих. Алиньо покачал головой и, повернувшись к Даегу, закинул в рот несколько миндальных орехов. — У меня три младшие сестры — Флавия, Лелия и Налия, но они мне не… они мне сестры только по матери, — медленно заговорил Даег, словно не веря, что произносит это вслух. Образы сестер — диковатой Флавии, ведомой Лелии и новорожденной Налии — все чаще преследовали его. — Ты их любишь? — А ты не церемонишься, задавая вопросы, — вновь засмеялся Алиньо. Челла пропустила его слова мимо ушей, глядя на Даега пристально и тяжело. С каждым мгновением этого дня Даегу казалось, что он узнает их обоих заново. — Не знаю, — наконец, выдохнул он и сощурился. — Я провел с ними бок о бок всю жизнь… не знаю, наверное, детям позволительно играть с другими, но я никогда никого не знал и ни с кем не играл. Я был… тенью, — он настороженно. Точно ждал, что Челла и Алиньо перебьют или заговорят о чем-то своем и он снова станет никем, но они его слушали. Внимали каждому слову и осторожно гладили кончиками пальцев его ладонь, лежавшую на сене. — Даже хуже. Меня прятали, говоря, что я болен. А детвора, игравшая иногда во дворе — дети слуг, — избегала меня. Я мог изредка общаться лишь с сестрами, но и их мир был слишком далек от меня. Мы никогда не были по-настоящему близки. Их женский мир был единственным уголком в Сигилейфе, где по-прежнему властвовала Бранда. Уголок, в котором она находила отдушину. — Мальчишки всегда думают, что девчонкам интересны только шитье, готовка, танцы, — тихо заговорила Челла. — Что им нет прохода в девичий мир, а девчонкам — в их. Но никаких разных миров и нет: они сами выдумывают и выстраивают границы. Даег не ответил, понимая, что она говорит не только о нем. — Вот видишь, как тебе повезло, — повернулась она к Алиньо. — Отношения между братьями и сестрами — сложная вещица. Наверное, я могла бы убить своих братьев, но я и не говорила, что не убила бы за них. Алиньо огладил ее по щеке и потянулся вперед, но так и не прижался губами к губам, не то опасаясь чего-то, не то считая, что еще не время. Даег с трудом сдержал судорожный вздох. Раскрывая ладонь с ягодой на ней, он не знал, кому именно ее протягивает. Ягоду взял Алиньо и вложил в рот Челле. Разговор тек неспешно, и с каждой секундой Даегу становилось все легче. Ему даже не нужно было следить за ходом и сутью беседы. Они смеялись: Челла обнажала в улыбке ряд ровных зубов. Алиньо приподнимал брови, словно сам не верил, что и ему тоже весело. Даег мог понять его. Он сам изумился, когда услышал первый взрыв хохота, пусть и приглушенный, но вызванный его рассказом. Эти воспоминания, в отличие от воспоминаний о матери, не были тяжелыми, как камни и корни деревьев, вытянутые наверх землетрясением. Они вспыхивали и гасли быстро, как факелы. Но, если он успевал их поймать, они ярко озаряли прошлое. Чтобы остановить поток его слов, Челла протягивала ему ягоды. Даег ел с рук и, не в силах удержаться, проходил языком по ее пальцам, по самым кончикам. В ответ Челла похлопывала его по щеке и проводила по шраму пальцами. Он не ел еще ничего вкуснее. Нужно было лишь стиснуть ягоду, чтобы расползлись кожица с мякотью и рот наполнился соком. Этот сок, кисловатый, щипал обветренные губы, но тем слаще и мягче были поцелуи. Он тянулся к Челле, и она не отворачивалась от него. Он смотрел на Алиньо, не решаясь пошевелиться, и тот сам наклонялся к нему и, прежде чем коротко поцеловать, усмехался. Когда Челла прижалась к Алиньо, Даег вздрогнул. Что-то внутри по-прежнему противилось этому, но он не отводил взгляда, завороженный увиденным. Пряди Алиньо сплелись с отросшими волосами Челлы. Нити серебра на белом золоте. По венам Даега растекся жидкий огонь. В какой-то момент Челла вздрогнула, будто взгляд Даега обжег ее плечи, и обернулась. Придвинувшись ближе, она взъерошила ему волосы жестом, уже ставшим привычным, и провела рукой по животу, задрав рубаху и оттянув пояс штанов. Время и мысли плавились, как раскаленный песок под хельмгедским солнцем. Она — стянула с него рубаху. Он — задрал подол ее платья, но она мотнула головой и через несколько мгновений предстала перед ним обнаженной. Даегу казалось, что там, где в него упирались пальцы Челлы, на коже расплывались красные пятна. Глиняная миска соскользнула с сена и с глухим звуком ударилась о деревянный настил. Косточки от ягод, что остались после их случайного ужина, рассыпались по углам. Челла толкнула его в грудь, выбив воздух, и он упал на спину, смотря на нее, как на воплощение Совершенной. Невольно вспомнились древний заброшенный храм, его пустая зала, каменные статуи богинь, из-за сплетения звездного мерцания и теней представавшие еще более высокими, чем были. Лицо Лэиты, богини любви, расплывалось дымкой, и в его неясных очертаниях проглядывал то гордый лик Бранды, то исступленный взор Челлы. И сейчас она была невыносимо близкой и бесконечно далекой, как луна, подернутая тучами. Даег вошел в нее — вернее, это она заставила его взять ее и в какой-то момент прикусила губу, отвернувшись. Жилы на напряженной шее ее вздулись. Челла опустилась, тяжело дыша, и Даег испугался, что причинил ей боль, робко положил ладони ей на узкую талию, чтобы замедлить и успокоить. В ответ Челла шлепнула его по рукам и принялась двигаться стремительно и размашисто. Между бедер у нее было тесно и горячо. Челла почти не смотрела на него, и на лбу ее залегла морщина, не подходившая ее возрасту. В висок Даега вонзалась острая игла. Ему хотелось быть мягче, неторопливее, но она сама подстегивала его, как непонятливого жеребца. В отвратительных книгах он читал, как сравнивают любовь и сражения. Но сегодня эти слова обернулись правдой, только они сражались не друг с другом, а с мыслями и воспоминаниями внутри их самих. Даег ощущал, как внизу живота завязываются один за другим тугие узлы. Ему хотелось бы, чтобы все это произошло иначе — в другом месте, в другое время, в других обстоятельствах. Без лишней суеты и суматохи и непрошенных тревожных мыслей, вдруг их застанут здесь в таком виде, — на шелковых простынях, чтобы все было правильно и нежно — и чтобы он нависал над Челлой, снимая с ее платья пояс, надетый всего несколько часов тому назад на церемонии, а не она руководила им, выгибаясь и закрывая глаза, погруженная полностью в свои ощущения. Без неловкостей, без спешки. Без посторонних. Даег повернул голову в сторону Алиньо — и тотчас устыдился своих мыслей. Ни одно застланное шелковыми простынями ложе в Сигилейфе не могло сравниться с конюшней в этот миг. Чувствуя, что близок к завершению, он неловко перевернулся на бок, увлекая Челлу за собой, и отстранился, не убирая рук с ее талии. Взгляд Челлы был растерян и затуманен, и Даег со стыдом понял, что выдохся гораздо раньше, чем она. Он отвел взгляд и снова лег на спину, напомнив сам себе пса, который обнажает брюхо, доказывая свою покорность. И только тогда нашел в себе силы посмотреть на Алиньо. Тот не то сидел, не то лежал так рядом, что, стоило ему пошевелить рукой, он бы дотронулся до плеча Даега или волос Челлы. Он казался бесстрастным, словно происходившее в такой близости от него, совсем его не касалось. Но Даег видел, как припух и налился алым его бескровный рот. Алиньо подался вперед, и узкая ладонь легла на грудь Челлы. — Ты позволишь?.. Тихий стон послужил ему ответом. Смотря на них — Алиньо был танцовщиком, а Челла — лентой в его руках — Даег чувствовал, что все еще сгорает изнутри, но не смел даже выдохнуть слишком шумно. Он и хотел привлечь их внимание, и желал одновременно раствориться в воздухе и, смешавшись с их дыханием, слиться воедино. На белой коже Алиньо — впалых щеках, острых плечах, широкой безволосой груди — неровно проступал румянец. Снова закружилась голова. Даег видел: глаза Алиньо сияли — словно отражали свет полной луны, в ту ночь чистой, как дева. Вот только она, выглядывая из прорех в стенах и крыше, заливала светом его спину. Сердце Даега пропустило удар. Алиньо бережно опустил Челлу на покрывало, погребая под собой. Она сдавленно ахнула и обвила ногами его талию. Даег попытался поймать ее взгляд, но Челла закрыла глаза и откинула голову. Сено щекотало ее обнаженную шею, и Алиньо наклонился, чтобы поцеловать родинку под подбородком. Словно позабыв о том, где они находятся, Челла громко вскрикнула — но услышали ее лишь ласточки на стропилах да сонные лошади в денниках. Она трепетно забилась в руках Алиньо, и тот опустился ниже, полностью накрывая ее тело своим, вжимаясь бедрами в бедра ее, пока не откликнулся тихим стоном. И не давал ей отстраниться, пока они оба не обессилели. Горло Даегу разъедала горечь, но дышать стало легче. Змея с колючей чешуей снова ослабила хватку своих колец. Они легли, когда уже светало и птицы в доме Кейсы начали беспокоиться. Челла, разморенная, заснула тут ж. Свернулась, как котенок, и прижалась лбом к плечу Даега. Голова ее покоилась на вытянутой руке Алиньо, словно на подушке. Даег не боялся грядущего дня. Камень, что с рождения давил его к земле, пошел трещинами, когда он, едва оправившийся от болезни, поцеловал Челлу, когда держал Алиньо в объятьях, отчаянно не желая потерять по-настоящему. И сейчас этот камень рухнул в проклятую бездну.

***

Проснувшись, Алиньо долго не решался пошевелиться. Рука, на которой устроилась Челла, затекла, и, если закрыть глаза, можно было представить, что он составлял естественное продолжение ее тела и тела Даега. Разрушать иллюзию не хотелось. Но все же он встал, будто кто-то понуждал его к этому — осторожно и медленно, чтобы не потревожить Даега с Челлой. Челла, почувствовав, видимо, во сне, что ее более никто не стискивает, перекатилась на другой бок. Обнаженная, она раздвинула ноги, открывая ему розовевшее лоно, и он неожиданно для себя смутился. Будто бы то, что случилось здесь же несколькими часами ранее, происходило лишь в его голове. Будто бы не она отдавалась Даегу исступленно, а затем льнула к нему самому, обвивая и обволакивая всей собой. Алиньо накрыл Челлу ее же платьем и, не удержавшись, убрал с лица Даега упавшую прядь. Он лежал на изуродованной щеке и без шрама выглядел непривычно безмятежным. Чуть ли не наивным. Его, наверное, даже можно было бы принять за фарфорового мальчика, которого так любили в Мирраморе, если бы Даег не вытянулся за полгода на голову и не раздался в плечах. Алиньо вышел наружу, прислушиваясь к окружавшим его звукам и к самому себе. «Собачата» еще мирно спали в разбитом неподалеку лагере, и все было тихо. Он думал, его разбудила нужда, но, приблизившись к отхожему месту, развернулся и пошел в противоположную сторону — к реке. Может быть, Алиньо хватит времени, чтобы сплавать в прохладных водах. А если нет, то ему будет достаточно просто понаблюдать за озерной гладью, за мальками, что вились у самого берега. Тогда, возможно, и в его голове воцарится такое же спокойствие: он слишком мало спал, чтобы успели улечься события прошедшего дня, растянувшегося на целую вечность. Когда до озера оставалось чуть больше драгга, Алиньо увидел сухую фигуру, что сидела на поросшем мхом валуне. Внутри у него все сжалось, но Алиньо продолжил свой путь как ни в чем не бывало, зная откуда-то, что, хотя он и разорвал нити, Ульгус все равно чувствовал его волнение. Алиньо остановился напротив некроманта на расстоянии вытянутой руки и почтительно склонил голову. Он никогда не лукавил перед Ульгусом. Кланяться достойным людям куда проще и приятнее, чем свиньям вроде Гунле. Ульгус знаком приказал ему сесть рядом, и Алиньо повиновался. — Как и было сказано, ты пришел, когда мне того захотелось, — раздался бесстрастный голос, прежде чем Алиньо успел напрячься из-за зловещей тишины. Он вдруг почувствовал себя тошно, виноватым, как щенок, что обмочил хозяйские сапоги, и приложил все усилия, чтобы по привычке не ссутулиться. — Все идет так, как задумывалось. Ты не разочаровал меня. Слова, и без того всегда с трудом подчинявшиеся Алиньо, выветрились из головы. Алиньо немного отодвинулся к краю валуна, надеясь рассмотреть в облике некроманта нечто, что укрывалось от его внимания ранее. Нечто, что помогло бы понять этого странного человека. Костяная маска, такая плотная, что не позволяла даже приблизительно представить черты его лица, черные глаза, казавшиеся сначала пустыми и слепыми, но на самом деле различавшие то, что недоступно остальным. Плотный черный плащ, всегда запахнутый наглухо. Кожаные перчатки, обтягивавшие узкие руки. Безупречная броня, куда надежнее смешных рыцарских доспехов, которые представители дворянских родов еще порой надевали, но только забавы ради. К горлу подступил ком. — Ты прибыл ровно в ту минуту, как мне виделось в явлениях, и сделал именно то, что от тебя требовалось. — А Челла… — Алиньо осекся, не желая привлекать к ней излишнее внимание. — Так бы и дальше бегала. — Если не смотреть на жутковатую костяную маску, можно представить себе тонкие губы, искривившиеся в ухмылке. — Она хорошая девочка, чем-то похожа на волчонка. Впрочем, урок и ей пошел на пользу: чем злобно тявкать, лучше единожды укусить, не так ли? Алиньо почувствовал, как подрагивает верхняя губа. — Должно быть, так. Но мне кусать не доводилось. Он готов был поклясться, что из-под маски послышался смешок. А может быть, ему лишь хотелось это услышать, придать Ульгусу хоть какую-нибудь черту, которая свидетельствовала, что некромант по-прежнему остается человеком. — Значит, ты все это подстроил? Алиньо вжал пальцы в колени, чтобы скрыть дрожь в ладонях. — Разумеется, нет. Остальное ты выбрал сам и сделал сам. — Зачем это было нужно? Ульгус медленно, словно отходя ото сна, пожал плечами. — Мое время кончается. Стало быть, начинается твое. Алиньо закрыл глаза. Хотелось уйти и не слышать этого странного голоса. У воздуха — есть запах, у воды — есть вкус, и только у голоса Ульгуса не было ничего. Как будто он не звучал по-настоящему. — Этого не может быть, — выдохнул он сквозь зубы. — Мне бы тоже хотелось так думать. Не стоит воображать, что все, что тебе предстоит делать, — это ковыряться в телах и старых книгах. Такие, как мы, раньше стояли выше королей. Перед взором промелькнули немые евнухи, которых несколько лет назад привела Еванджа. Тогда они жили еще в древнем храме. Евнухи вошли в келью Ульгуса и не вернулись. — У тебя есть Ингиво. — Если бы у меня родился ребенок, он бы унаследовал это бремя от меня, как я — от отца, а отец — от деда. Но этого не случилось, а значит, у меня нет воли выбирать. Поверь, мне не нравится это так же, как и тебе. Ингиво — друг. Ты же — слишком молод, чтобы быть другом. Алиньо кивнул. — Еванджа с Ингиво говорили, что я… мертв. Может, сейчас и это окажется правдой? Он прикусил щеку изнутри, чтобы скрыть предательски жалкую и заискивающую улыбку. — Ну, ты сидишь со мной и разговариваешь, а до того весьма приятно и с пользой проводил время. Не похоже на мертвого. Ты спрятан в тени, под самым подолом у Смерти, и она долго не сможет найти тебя. Дети детей Совершенных исправно исполняют свое предназначения, хотя теперь и некому следить за ними. Но рано или поздно она возьмет свое, и тогда ты проклянешь всю жизнь, что прожил до того. — Я не помню, когда это произошло. Когда они накрыли меня. — Алиньо подавил в себе желание сказать, что сейчас-то Ульгус сам кого хочешь проклянет. — Это не случается в один миг. Но ты можешь вспомнить какие-то странные события, к которым никакие богини не имеют отношения. Огненное кольцо, в котором сгинула мать. Огромный коготь, рассекший висок. Ледяной поцелуй, вытянувший из тела тепло. Горячие невидимые оковы, обернувшиеся вокруг его запястий, а перед ним — отвердевшее тело. — Ты и Грунну… — Она понесла от отца и не хотела жить. Это было избавление. В голове было мучительно пусто. Сейчас Алиньо, пожалуй, понимал немногим больше, чем в тот час, когда впервые предстал перед Ульгусом. — Я называю тебя своим учеником. Но не обольщайся слишком на свой счет. Алиньо стиснул зубы. Он и не собирался. Он всегда выполнял то, что от него требовали, и никогда не требовал ничего взамен. Что бы изменилось сейчас? — Ступай. Там уже, верно, все проснулись — пора возвращаться. Но ты придешь, когда я тебя позову. — Да, господин. — Голова кружилась, и Алиньо не сумел встать сразу же. И не успел отойти хотя бы на драгг, как Ульгус вновь окликнул его. — Береги своих друзей. Жить без них и жить во лжи — сложно. А ложь начинается с тайн. Ты ведь не расскажешь им о нашем разговоре, ведь так? — Не расскажу. Это не был приказ. Он и сам знал, что будет молчать так долго, как то будет возможно. Хотелось побродить вдали ото всех, как он привык делать. Даже больше — вскочить на лошадиную спину и умчаться вперед на несколько хейд, чтобы вернуться с запасами целебных трав и без тягостных мыслей в голове. Но Алиньо понимал, что больше не станет уходить. Потому что его будут ждать. Первым делом он увидел Ильгрима — парня, с которым разговорился накануне вечером. Чернявый и смешливый, он был за главного у новобранцев, что пришли с Браниму. Они обменялись приветствиями и рукопожатиями, и Алиньо чувствовал, как на лице у него застыла каменная улыбка. Он лишь надеялся, что дороги Ульгуса и Даега с Челлой не разойдутся слишком скоро.