Dragon Age: Из нераскрытого

Персонажи: магистр Герион Алексиус, ж!Тревелиан Рейтинг: G Жанры: фэнтези, джен, АУ; Аннотация: Алексиус знает, что нарушить линейность времени невозможно, что изменить сбывшиеся события не может никто. Но там, где якорь способен разорвать Тень, разве не под силу ему будет подчинить себе время?       Лаборатория оборудована в подземелье.       Башня магов все еще строится, возводится неторопливо и осторожно; Эвелин лично присматривает за тем, чтобы все соответствовало плану. На вылазках и в походах они находят обрывки манускриптов и осколки артефактов, обгорелые страницы книг и брошенные в спешке котомки с зельями – это все доставляется в Скайхолд и изучается, восстанавливается, просеивается по крупице; слишком много знаний было потеряно в огнях восстания, и Эвелин Тревелиан не может позволить новых трат.       Инквизиция не может позволить новых трат.       Инквизиция принимает всех, кто может принести пользу – усмиренных и магов, алхимиков и зачарователей, исследователей, теоретиков и практиков; Тревелиан влюблена в истину так, что перехватывает дыхание, Тревелиан уверена, что знания не могут быть опасными, злыми или добрыми.       Дело лишь в том, как их использовать.       – Как и магия, – говорит ей Солас. – Она не злая и не добрая. Даже магия крови. Только люди могут быть злыми или добрыми.       Эвелин кивает и перебирает в пальцах цепочку тевинтерского амулета.       В подземельях всегда жарко; некоторые эксперименты требуют поддержания огня почти как в плавильных печах. Каменные ступени древние, щербатые, и порой камень крошится под ногами – гномы-каменщики еще не добрались сюда, они крепят стены. Факелы чадят, распуская рваные тени, и воздух здесь спертый и горячий; после горных ветров Скайхолда дышать особенно тяжело.       Эвелин спускается еще на пролет, поворачивает направо и коротко кивает страже у тяжелой, запертой на солидный замок двери. На то, чтобы ее отпереть, уходит почти что полминуты.       Не страх – им уже нечего бояться. Предосторожность.       Внутри тоже двое инквизиторских солдат на постоянном дежурстве – у того, за кем они следят, запястья скованы тяжелыми кандалами, но недооценивать магистра, сумевшего подчинить себе время, мог бы только глупец. Эвелин не склонна преувеличивать свои возможности, и поэтому вполне отдает себе отчет в том, что реши Алексиус дать им еще один бой после того, как они с Дорианом вернулись в свое настоящее, все могло бы закончиться намного хуже.       Когда она входит, стража вытягивается в струнку и торопливо салютует, и неуклюжий мальчишка-эльф, назначенный в подмастерья, потому что опальному магистру запрещено проводить ритуалы самому, от испуга шарахается в угол и роняет склянки, разливая по плитам едкую бледно-лазоревую жидкость.       Алексиус распрямляется и молча-равнодушно смотрит куда-то мимо нее.       – Отличная работа, – коротко сообщает Эвелин; на ладони женщины сочится Тенью восстановленный амулет времени. Кивает страже. – Освободите его и оставьте нас.       Приказ Инквизитора – закон.       Кто посмеет спорить с Вестницей Андрасте?       Герион не смотрит ей в глаза, когда хлопает, закрываясь, дверь; неторопливо растирает запястья – на них отчетливые красные полосы. Вдоль левой скулы пролегают несколько уже почти затянувшихся шрамов; Эвелин не знает, кто это был, Тевинтер или Инквизиция – у сестры Соловей хорошее воображение, и пусть даже она не помнит, что сделали с ней в том не случившемся будущем, абстрактного знания тоже достаточно.       Зато Тревелиан помнит все – и то, как Лелиана перерезала Феликсу горло.       Плохой способ вести переговоры.       Плохой способ завоевывать доверие.       Во взгляде бывшего магистра серая безжизненная пустота; и это тупое обреченное смирение выводит Эвелин из себя. Она помнит того, другого Алексиуса, уверенного в себе и опасного, под силой и волей которого раскрылось, обнаженное, само время.       Магия, которую в Круге считали невозможной.       Несуществующей.       – Что вам угодно, Инквизитор? – наконец сухо спрашивает Герион, когда тишина уже чересчур затягивается. – Амулет в рабочем состоянии. Как вы понимаете, у меня не было возможности проверить лично, но Дориан знаком с настройкой.       В лаборатории пахнет смолой, смолой и лириумом, странная смесь, она почти кажется неправильной, но не вызывает отторжения. К тому же смола и лириум в любом случае звучат намного лучше, чем кровь и лириум.       Эвелин пожимает плечами.       – В общем-то, ничего особенного. Хотела сказать вам спасибо за работу. Я сообщу вам, как только у нас будут результаты.       Она обещала себе больше не использовать слово «если».       Она знает, что возможно все.       Разворачиваясь к выходу, Тревелиан почему-то вспоминает библиотеку Оствикского Круга, большую и тихую, с шепотом страниц, шелестом мантий, скрипом перьев по пергаменту, тихими голосами и словами аркана. Амулет тянет руку вниз, кажется слишком неестественно тяжелым, словно само время отторгает его и одновременно не смеет противится его силе.       Эвелин чувствует на губах привкус истины и тайны.       Эвелин чувствует восхищение.       Дориан знает эти чары. Дориан проведет настройку, и они получат преимущество, очень большое преимущество, которое несомненно стоит всего того, что им пришлось пережить в прошлом и будущем Редклиффе.        – Инквизитор, – хрипло говорит Алексиус, когда ее рука уже касается ручки двери. – Минуту.       Тревелиан оборачивается.       В голосе бывшего магистра сухой песок, песок царапает гортань, забивается в глотку и мешает дышать.       – Прошлое не изменить, – Алексиус не двигается с места, и его слова звучат в горячем воздухе тяжело и глухо. – Я пытался. Столько раз пытался, и все напрасно, я был уверен, что время статично, что это константа, которую не нарушить. Но вы, Инквизитор... якорь может рвать Тень, якорь пропускает вас сквозь время; вы сумели обойти временной замо̀к и изменить уже сбывшееся будущее...       И Эвелин вдруг видит в серых глазах проступающую сквозь усталость отчаянную, безумную надежду.       И остро, резко – понимает.       – Спасите его, – почти беззвучно произносит Алексиус, и Тревелиан вздрагивает, как от удара, потому что нет ничего хуже, чем слышать мольбу от сильных. – Вы можете спасти его, Инквизитор... я прошу, я сделаю, все, что вам угодно, все, что в моих силах...       Амулет в руке кажется почти неподъемным.       – Я не могу.       Она заставляет себя выжечь из своего голоса даже намек на жалость.       – Линейность времени. Если я в прошлом спасу вашу жену и сына, у вас не будет причин вступать в ряды Венатори, Алексиус. История пойдет по другому пути. Старший все равно вернется в Тедас, чуть раньше или чуть позже, но он вернется сюда, а у нас уже не будет преимущества в знании будущего, мы не спасем Селину, и случится то, что видели мы с Дорианом.       Сложнее всего не отводить глаза.       – Я не могу, – повторяет Тревелиан сухо. – Простите.       И закрывая за собой тяжелую дверь, коротко кивая страже вернуться на караул, она все еще слышит, словно выжженный в груди и памяти, этот сдавленный звук – то ли стон, то ли хрип, то ли вой – и кусает губы до крови.       Время – это константа.       Время нельзя обернуть.

***

      – Это было его последней надеждой.       Дориан непривычно серьезен и часто хмурится, нервно постукивает пальцами по резному деревянному подоконнику. На столе короткое письмо: Феликсу стало хуже.       Эвелин прислоняется к оконному косяку напротив тевинтерца, остро щурится.       – Расскажи мне, что тогда случилось. Про его жену. Про нападение. Про то, что было дальше, как он перешел к Венатори.       Делает паузу.       – И не упускай ни одной детали.       Она возвращается в подземелья через три дня.       Жара уже словно бы не кажется такой назойливой; спускаясь по ступеням, женщина скользит кончиками пальцев по каменной кладке стен, чувствуя, как глубоко в недрах гудит древняя, заложенная с момента основания сила. Сила, пришедшая еще с тех далеких, мудрых времен, о которых не знает никто, кроме Соласа, о которых даже Солас рассказывает тихо и вполголоса, чтобы не спугнуть призрак прошлой тайны.       Но стены помнят все.       Перед ней отпирают двери; внутри лаборатории все так же дежурит стража, но Эвелин запретила надевать кандалы. Алексиус теперь работает сам, отказавшись от помощников, и не оборачивается ни на ее шаги, ни на звук хлопнувшей двери, когда, подчиняясь короткому взмаху руки, выходят солдаты.       Тревелиан отлично понимает, что ему уже все равно.       Песок обратился в пепел.       В кармане ее мантии лежит временной амулет, она бездумно накручивает тонкую, но прочную цепочку на пальцы и думает, что оковы времени, пожалуй, не менее прочны. И вырваться из них, действительно, задача не из легких.       Эвелин присаживается на край одного из столов, предварительно сдвинув с него свитки и манускрипты.       Качает головой.       – Знаете, Герион, может, и хорошо, что в Кругах не рискнули изучать временную магию. Демоны и одержимость показались бы нам наименьшим из всех зол. Только представьте, что кто-нибудь решил бы убить Андрасте во младенчестве...       Алексиус не отвечает, но она видит, как напрягаются его плечи.       Время – это константа, и его нельзя обернуть никому из смертных. Но якорь рвет Тень, якорь проводит сквозь время, якорь мог бы позволить нарушить случившуюся очередность событий – и создать новую.       – Такое искушение, – с легкой усмешкой произносит Тревелиан. – Вы даже представить не можете, какое это искушение, Герион.       Попробовать сделать мир лучше.       Сделать мир таким, каким хочется ей одной.       Потому что в ее ладони сочится Тенью способность изменять.       – Зачем вы пришли? – сухо спрашивает Алексиус.       Вопрос на несколько мгновений повисает в застоявшемся воздухе, почти физически тяжелый и осязаемый; вопрос, на который, в общем-то, не так и требуется ответ, потому что на самом деле Алексиусу уже все равно, каким будет ответ. Потому что свой ответ он получил три дня назад, когда Инквизитор уходила из его камеры.       Женщина запрокидывает голову, щурится.       – Время – такая непостоянная штука, правда. Одно изменение в прошлом, один незаметный поступок влияют на огромную цепочку событий, и весь мир становится другим. Чтобы это обойти, надо было бы сделать нечто... хм... в стиле Лелианы, пожалуй. Но сколько всего пришлось бы учесть, сколько деталей, сколько случайностей...       Она негромко фыркает себе под нос, и взгляд ее, острый, живой и пронзительный, на мгновение встречается с холодно-сухим взглядом тевинтерского магистра.       В глазах Тревелиан – насмешливый вызов.       – Допустим, то, что произошло с Феликсом. Если бы кто-то заявился в прошлое и смог бы предупредить караван о предстоящем нападении, ему пришлось бы сымитировать это нападение, чтобы не разрушить всю цепочку событий. Ему пришлось бы разузнать все в мельчайших деталях, пришлось бы воспроизвести гибель, чтобы ни у кого не возникло ни подозрений, ни сомнений. Ему потребовалось бы узнать даже в каком костюме путешествовала ваша супруга – в той битве, маги, защищаясь, кажется, изуродовали ей лицо случайной вспышкой пламени? Потребовалось бы найти на ее место женщину, похожую на нее... впрочем, в караване, вроде бы, было много слуг?       Горячий воздух как будто стремится выжечь легкие – и Алексиус, не отвечая, торопливо отворачивается и гасит огонь под ретортами; его руки чуть подрагивают, и Эвелин незаметно усмехается краешком рта.       Тонкая цепочка восстановленного временного амулета кажется холодной, почти мертвой, и послушно скользит под ее пальцами.       – Впрочем, самое сложное, наверное, было бы убедить настоящую леди исчезнуть и не подавать о себе вестей все это время, чтобы никто даже не догадывался о том, что она могла выжить. Самое сложное было бы убедить сына, искренне любящего своего отца, лгать ему все это время, имитируя собственную болезнь; лгать и видеть, к чему магистра Алексиуса ведет его отчаяние; лгать, не выдавая ни словом, ни жестом, ни взглядом, что на самом деле...       Алхимическая колба из особо тонкого стекла разлетается на осколки, ударившись о каменные плиты, разливает по полу тягучую янтарную жидкость.       Смола и лириум.       – Довольно, – хрипло выдыхает Алексиус.       Смотрит Эвелин в глаза – отчаянно, жадно, сжимая руки в кулаки.       – Если это шутка, то слишком жестокая шутка, Инквизитор.       Тревелиан молчит секунду, а потом вдруг улыбается.       Не закрываясь своей полуусмешкой, непривычно чисто и дерзко-открыто; легко соскользнув со стола, подходит ближе и кладет перед ним треснувший пополам временной амулет. Выжатый досуха, истощивший все силы и уже однозначно, неоспоримо мертвый.       – Только на один раз и хватило, – с сожалением сообщает Эвелин. – Простите Феликса за эту вынужденную ложь, Герион; ему пришлось сложнее всего... сложно обманывать тех, кого любишь, даже ради их блага. Но вы должны были верить, что все случилось так, как случилось в тот раз. До этого самого момента.       Он сдавленно выдыхает.       Закрывает глаза и, словно не осмеливаясь коснуться, словно не осмеливаясь поверить, проводит ладонью над почерневшей, оплавившейся оправой.       – Когда вы?.. Как?..       – Вчера, – беззаботно отзывается Инквизитор. – Дориан помог с деталями и... хммм... общей постановкой. Впрочем, его сможете поблагодарить лично.       Линейность времени – константа. Линейность времени нельзя нарушить.       Но время можно обмануть.       Эвелин Тревелиан, узнавшая, что невозможного не существует, коротко смеется. И добавляет:       – Но это после. Ваша супруга и сын ждут.