Sempre mi

      Влад всегда гордился осознанием того, что он всегда понимает, что и зачем он делает. Конечно, как у человека, не лишенного творческой жилки, у Влада случались «души прекрасные порывы», причем слово «души» он определял не как глагол; но и эти прекрасные порывы он как-то непроизвольно себе объяснял, выстраивая в уме красивые и четкие логические теории.       Дима был порывом. Прекрасным, нелогичным и совершенно естественным. Дима был единственным порывом, в котором Влад не отдавал себе отчета.       Впрочем, ни Влад, ни Дима не считали нужным объясняться с кем-либо, друг с другом или даже с собой относительно того, что происходит между ними. У них не было ни первого объяснения (ни в трезвом, ни в пьяном состоянии); ни долгих открытых признаний; они не придумывали друг другу ласковые прозвища и не гуляли рука об руку под луной; они даже не начинали встречаться.       Просто почему-то день за днем все больше вещей становились для них естественны. Стало естественно для Влада заботливо поправлять Диме неаккуратно завернувшийся воротник рубашки, а для Димы стало естественно стряхивать невидимые пылинки с рукава Влада. При коллективных объятьях группы организаторов лагеря, в которых числились оба, стало естественно вставать каждый раз рядом. Стало естественно находиться компрометирующе близко и компрометирующе долго держаться за руки при встрече или в знак поддержки. Стало естественно бросать друг на друга мимолетные взгляды и, в случае Влада, широко и солнечно улыбаться, а в случае Димы – словно бы начинать светиться каким-то внутренним светом, отражение которого плясало в его синих глазах. Стало естественным вдвоем исполнять песни, посвященные некоему нежному чувству – и смотреть друг на друга уже с какой-то затаенной и безотчетной грустью. А одним из непохожих друг на друга, но одинаково прекрасных вечеров они обнаружили, что целоваться в переделанной под организаторский кабинет гримерке тоже совершенно естественно.       Они предавались этому делу так же, как ранее писали, рисовали или пели – порывисто, нежно, с восторгом и восхищением, совершенно не думая о том, что это противоестественно – потому что для них оно таковым не было. Каждый из них с удивлением только спрашивал себя – почему, почему не раньше, почему они занимаются этим спустя столько времени с момента знакомства, почему они не открыли этого прежде, как допустил этот промах такой наблюдательный и чувствительный Влад? Но оба ощущали, что теперь-то все будет правильно.       Сложностей с приниманием друг друга в несколько новом свете не было совершенно; но сложности начались, когда у кого-то из них мелькнула мысль, что естественные для них вещи могут быть не поняты окружающими и не должны поэтому стать достоянием общественности. Владу сложно было сдержаться, чтобы не провести рукой по непокорным темно-русым кудрям Димы; Диме, инстинктивно ожидающему этой нехитрой ласки, было трудно примириться с ее отсрочкой. Было странным сдерживать свои порывы, затаившиеся где-то на уровне подсознания, такие простые и даже обыденные, казавшиеся почти такими же естественными, как дыхание. Они были благодарны Данилу, который часто сопровождал их и нередко становился между ними – разумеется, в физическом плане; и, несмотря на то, что Влад и Дима все равно оказывались бок о бок, оттеснив Данила, его присутствие рядом с ними позволяло не забывать об окружающем мире.       Дима со своей греческой внешностью мог выглядеть реинкарнацией Антиноя, но ни разу у Влада не возникало мысли отождествить себя с императором Адрианом; для этого пришлось бы задуматься о природе их связи, а мысли в том, что творилось между ними, давно уже отошли на задний план. Они дышали друг другом – и только этими словами можно хотя бы приблизительно описать их отношения. Ни разу они не признавались друг другу в любви, потому что понятие это, опошленное совершенно современным поколением, ни в коей мере уже не могло отражать сути происходящего.       И только однажды, сцеловывая соленые капельки с ключиц Димы, сжимая своими пальцами его отведенные за голову запястья, а кистью другой руки зарывшись в густые темные волосы, Влад совершенно неожиданно для себя выдохнул когда-то увиденную в Бальзаке фразу:       - Sempre mi*.       Выдохнул – и смутился: так странно, до нелепого странно прозвучали эти слова там, где было место только чувствам. Казалось, будто нарушено что-то важное, что-то значимое, и Влад впервые растерялся, впервые задал себе вопрос относительно того, что именно они делают.       Они делали то, без чего уже не могли обходиться. Дима первым вынес этот вывод на сознательный уровень.       - Sempre ti**.       И все снова стало правильно.