Кое-что никогда не меняется (рабочее)

   Холодный сезон. Именно так здесь называется время, когда природа ненадолго приглушает яркие краски и умолкает в сонной неподвижности. Ничего, конечно, не замирает на самом деле — сколько его, того сезона? Крохи и незаметный миг, рядом с постоянным тропическим буйством. Почти незаметная передышка перед очередным забегом по кругу. Замедлить ход, умыться парой горстей дождя, обмахнуться прохладным ветром — и снова вперед.    Хотя понять это можно, только подняв голову к вершинам деревьев-великанов, пусть и облетевших, но далеко не уснувших. Всего лишь давших таким образом дорогу неудержимо яркому свету, пока не нарастет свежая, уже проклюнувшаяся листва. А уж солнце, окажется тогда, припекает совсем не по-зимнему, и даже не по-осеннему.    Словно даже планета пытается показать: "Вот видишь, я даже посочувствую твоему горю, только не плачь. И не смотри, пожалуйста, вверх — ты же не хочешь увидеть, что на самом деле я притворяюсь".    Впрочем, на Иден Прайм, кажется, в принципе не бывает настоящей зимы, по крайне мере, в этой части планеты. Как и настоящей осени.    Все-таки Джейн плотнее запахивает куртку. Тепло теплом, а от этого жеста как-то уютней. Словно отгородилась от всего мира, спряталась, и можно побыть одной, в тишине и спокойствии. Еще лучше подошла бы боевая броня, желательно, с матовым забралом шлема. Сплошным.    Ну, или сойдет еще наглухо запертая дверь на входе в собственное жилище.    Пробравшись по лагерю археологов, девушка так и поступает — закрывает дверь за собой и включает затемнение на оконных стеклах. Сама когда-то попросила поставить окно, чтобы не сидеть постоянно при свете лампы, а теперь — вот. Приходится прятаться ото всех, чтобы не сорваться, не наорать на доктора Уоррен, пытающуюся отвлечь работой, на Мануэля, искренне не понимающего, что происходит, и почему это его так часто одергивают. Вообще на всех.    Или самой не удариться в истерику, потому что — ну сколько можно? Сколько можно каждым взглядом показывать: "Ах, я понимаю, как тебе тяжело, но ведь работа не ждет. Давай, давай, бери себя в руки". Полезный совет, если бы не выглядело это, как "мне все равно, что ты там чувствуешь, у меня план по исследованиям не выполнен".    Конечно, это только так выглядит. И лучше бы успокоиться, но выходит только казаться спокойной. Впрочем, от назойливых разговоров, приторно-жалостливых "я так сочувствую", или нарочито бодрых "только о работе" — неизвестно еще, что хуже, — это все равно не помогает.    Джейн со вздохом опускается на кушетку. И замирает, наткнувшись взглядом на нечто, лежащее на столе.    Конверт из бело-синего пластика.    Точно такой же, что пришел не то позавчера, не то много лет назад. Вопящие от напряжения нервы дружно ратуют за второй вариант, не в силах справиться иначе с осознанием... Не в силах принять случившееся.    Конверт, официальный вдоль, поперек и насквозь, почти монументальный в своей идеальности.    Джейн так же замерла тогда, рассматривая его.    Выверенно поставленная печать, безукоризненный шов. Края только что не разглажены по линейке. И, словно по ней же выведенные, буквы адреса. И обратного адреса: управление работы с личным составом армии Альянса.    Словом, ничего хорошего. Ничего хорошего такой вот конверт содержать не может. По определению.    Разве что, адрес теперь другой. "Военная часть номер..." Знакомый такой. Сколько раз Джейн сама писала туда. Пока было, кому. Но имени отправителя нет. Да и конверт заклеен небрежно, словно второпях.    Очередное сочувствие от кого-нибудь из знакомых, словно решивших разом проявить внимание и заботу? Как будто нет других поводов написать. Раньше простого "как дела" дождаться невозможно было, а теперь — вот. Хотят, конечно, как лучше. Получается, как у всех.    Особенно, если их собственное горе мешает, забивая слова. Как у подружки Джона, например. Впрочем, и это еще не самый провальный вариант, хотя для таких разговоров все-таки лучше звонить, а не писать. Хоть какой-то шанс выплакаться друг дружке в жилетку.    Гораздо хуже — дежурные фразы потрясающей неискренности. Натужные попытки изобразить боль, которой нет. Словно может быть легче от чужой боли... Нет уж. Спасибо. Своей хватает.    Но посмотреть сообщение нужно. Посмотреть, ответить что-нибудь вроде: "Спасибо, я в порядке". Спасительная ложь такая спасительная. Ведь, если лжешь всем, рано или поздно тоже себе поверишь. Хорошо бы — поверить. Шоу по имени "жизнь" должно продолжаться.    Поморщившись в предчувствии очередной порции нервотрепки, Джейн распечатывает почту. Оказавшийся внутри диск скармливает дисководу планшета, прикидывая, кто на этот раз решил резко вспомнить о ее существовании.    Но лицо на мониторе незнакомо. Совершенно. На заднем плане, впрочем, знакомый вид казармы. Обычное зрелище, после писем Джона.    — Привет, Джейн. Простите за фамильярность, но Вы сейчас явно не оцените фразу "добрый день".    В самую точку, парень.    — Это письмо, — он показал диск, который сама Джейн отправила недавно... брату. — Оно попало ко мне случайно. Просто меня Джон зовут. Джон Шепард. Простите, что смотрел. Но для меня это было важно. Что-то вроде привета от командира, так вот странно... Словом, я был бы дико рад, будь у меня такая сестра. Та, что вспомнит, если я не вернусь домой. Надеюсь, мои слова — чушь хоть немного меньшая обычного "мне жаль", которое никогда все равно не помогает. И что вы с братом хоть немного похожи характерами, потому что другого склада человек, боюсь, рехнется от таких "утешений".    Было бы еще, куда. Но так — да, в самую точку, снова. Впрочем, Джейн-то вряд ли можно назвать нормальной уже потому, что она не выключила ролик, едва услышав имя доброжелателя. Слишком похоже на несмешную жестокую шутку.    Хотя, нет. Такой шуткой это было бы, вздумай он подписаться.    Нежданный тезка брата так задумчиво смотрит в экран, словно может видеть "собеседницу". Наконец, вздыхает, поднимается с табуретки. Протягивает руку куда-то, рядом с экраном. Наверное, уник на подоконник положил, чтобы заснять сообщение.    — Вот и все, вроде. Спасибо Вам за то письмо. На всякий случай — не прощаюсь. Джон Шепард, конец связи.    Прежде, чем камера отключается, ясно раздается нарастающая заунывная нота боевой тревоги. Самое начало, но Джейн, "во времена бурной молодости", как она любила шутить раньше, проходила начальную подготовку, готовясь пойти по стопам брата. И этот звук не спутает ни с чем.    Сердце отчаянно замирает на вдохе, неизвестно, почему. Неужели из-за имени странного солдата, решившего с чего-то ответить на чужое письмо? Да нет, чушь. Брата никто не заменит, и имя тут ни при чем.    Но так и представляется, как, поспешно схватив уник, он срывается с места. Мчится к оружейной, буквально запрыгивает в броню, на ходу набрасывает поверх снаряжение... И все же успевает, пробегая на выход, сбросить в окно дежурного торопливо, так же — на ходу, — надписанный диск с посланием. Чтоб не пропало... если что.    Это самое чертово "если что", обычно лишь маячившее вдалеке неясным беспокойством, которое обрело с некоторых пор почти физическую тяжесть, прочно поселившись в ночных кошмарах.    Джейн вытаскивает диск, прячет в стол. Пересматривать? К чему вдруг? Лучше сохранить иллюзию, что этот парень ей просто позвонил, сказать, что письмо, пусть и не нашло уже адресата, все-таки не пропало в никуда. Отчего-то именно это казалось раньше... страшным или просто нелепым, неясно. Письмо тому, кто не ответит. Как же так?    И именно потому она не станет отправлять ничего этому Джону. По крайней мере, пока идет война. Разве что про себя пожелает удачи — ему явно понадобится.    А еще все-таки извинится завтра перед Мануэлем. Хотя это, скорее, уже для себя — он-то вряд ли вспомнит по рассеянности, о чем вообще идет речь.    И срочно позвонит маме. Не напишет, а именно позвонит, пусть и придется для этого ехать в город.    Советник Валлерн... Как непривычно звучит. Вот уж на что не надеялся никогда и даже не думал надеяться.    Так вот, Советник Валлерн стоял у терминала голосвязи, общаясь с новыми коллегами.    — Люди и батарианцы снова сцепились, — вздохнул. — На этот раз — на Элизиуме. Пока бои локальные, но скоро их будет уже не так просто остановить. Нужно срочно что-то делать.    — Взять и... — посоветовал голографический турианец, выразительно стукнув кулаком по когтистой ладони. Азари вздохнула тоже:    — Нет, это не выход. Но и то, что предлагает Советник Валлерн — тоже. Фактически, Гегемония и Альянс нарушили все законы и договоры, какие возможно, и за это их поощрять?    — Речь не идет о поощрении, — возразил саларианец. — Необходимо создать условия, чтобы люди и батарианцы не мешали друг другу.    — Скорее уж "враг врагу", — усмехнулся Спаратус. — И вы предлагаете для этого отдать им по сектору космоса в личное пользование. Оригинальный ход, ничего не скажешь.    — Нам придется как-то аргументировать требования прекратить войну. Каждая сторона свято уверена в собственной правоте, не так-то просто будет их переубедить.    — Флот Иерархии — весомый аргумент, — оскалился турианец.    — Только если вы и в самом деле готовы пустить его в ход. Думаю, это даже поможет сторонам решить разногласия. На время войны с турианцами, разумеется. Учтите, что гонка вооружений никуда не делась, несмотря на все ограничения, наложенные на Альянс.    — То есть, вы считаете, что и батарианцы и люди способны обратить оружие против Совета? — удивленно уточнила азари, предупреждающе подняв руку. Турианец, явно собравшийся выдать что-нибудь возмущенное, только фыркнул:    — Вряд ли они решатся. Батарианцы хорошо знают, на что мы способны. А люди — еще лучше.    — Погодите, Спаратус, — отмахнулась Тевос. — Мы не можем применять силовые методы, если они сработают против нас. Вам так не терпится развязать гражданскую войну?    — Думаю, осваивать Траверс и Термин в таком случае придется кроганам, — поддакнул Валлерн. — Считаете, договориться с ними будет намного проще?    Турианец только рукой махнул. Вот и все их хваленое упрямство. Или это только Советник такой добрый стал на дипломатической работе?    — Мы подумаем над Вашим предложением, Советник, — дипломатично попрощалась Тевос.    Голограммы погасли.    — Уверены, что было разумно давать турианцам лишний повод для упредительного удара? — поинтересовался Валлерн.    — Совет крайне редко идет на крайние меры, — мягко улыбнулась стоявшая вне поля захвата камер Шаира. — Один намек — и они тут же идут на попятную. Особенно, когда последствия не лучшим образом могут сказаться на их репутации.    — Это какая-то вывернутая логика, — пожаловался саларианец. — Ничего не понимаю в политике.    — Это временно. Вы быстро учитесь.    — Национальная особенность. И что нам осталось сделать?    — Обработать подобным образом Гегемонию и Альянс. Припугнуть их силовыми мерами со стороны Совета, пообещать кредитные горы... Политика кнута и пряника в действии.    — Пугать Совет объединенными силами, а их — Советом? — изумился саларианец.    — Именно.    — Это какая-то абсолютно вывернутая логика, — сокрушенно вздохнул Валлерн.