Хоть с неба звездочку.

      — Моцарт, вы совершенно несносный, упрямый, до безобразия легкомысленный и безалаберный тип! — раздраженно отчитывал поплевывающего в потолок блондина. — Ты же прекрасно знаешь, что нам нужно отдать заказ уже на этой неделе! — злясь еще больше, в частности, из-за того, что на причину всех моих бед и отсрочек крайних сроков моя гневная проповедь не действовала абсолютно.       — Сальери, мон ами, ты, когда бесишься, становишься еще сексуальнее, так что или перестань орать, или двигайся ко мне поближе, и я начну замаливать свои грехи самым действенным способом, — мужчина ухмыльнулся, облизывая пухлые губы и подмигивая.       Непробиваемый. Абсолютно. Вот так на все мои недовольные тирады я получаю воздушный поцелуй, очередной пошлый намек и ни грамма желания приступить к работе. С его стороны, разумеется, ибо я сам пашу как конь. Или даже как два коня.       Дело в том, что нас поставили работать в паре — мол, Моцарт молод, наивен, не о том думает, работы в срок не сдает, а ты, поди, научишь его уму-разуму…       Самая ужасная идея, на мой взгляд. Вот правда! Я же совершенно ничего не могу сделать с этим лентяем — плевать он хотел на мои крики, напоминания, уговоры (нет, это работало, но ровно до того момента, как во время очередного «Ну Вольфганг, пожалуйста, иди поработай» начать работу он согласился, но совершенно в другом плане, что меня абсолютно не устраивало) и прочее… Я даже его сладкого на неделю лишить пытался, искренне полагая, что это поможет. Так он вовсе взбесился и не только перестал работать окончательно, но и домогаться начал с двойной силой!       Это вообще была больная тема. Не знаю, то ли у него в принципе был такой стиль поведения, то ли он решил, что это очень весело — доводить меня до белого каления, но заигрывал он со всем, что двигалось, а что не двигалось, целовал и заигрывал.       — Так что, мон кер? — кокетливо теребя свой локон, напомнил о себе Моцарт.       — Иди работать, — махнул на него рукой я, уходя к себе и, закрыв дверь, вытаскивая из вазы вино.       — Будем думать, — сообщил я бутылке. Она не возражала, а потому я, вытащив пробку, сделал первый глоток. *** Час спустя. ***       — Господи, чем я заслужил такое наказание? — простонал я, в бессильном порыве отчаянья ударяя кулаком по деревянной крышке стола.       — Аккуратнее надо, чуть не пришиб! — гневно пискнул кто-то, явно маленький, отбегая от моей руки подальше. Я с недоумением глянул в сторону источника возмущения и быстро отпил из бокала еще половину. Прямо на черновике с недописанным произведением сидел… я. Конечно, намного меньше, и, кажется, немного зеленоватый…       — Бросаю пить, — мрачно цокнул я, наливая себе еще вина.       — За трезвость и здоровый образ жизни, — торжественно произнес я, осушая бокал. Теперь тот факт, что у меня на столе сидит моя мини-копия, не столько шокировал, сколько приятно удивлял. Все же поговорить с умным и интеллектуально развитым человеком всегда хочется, а тут такой шанс.       — Оригинальный тост, — хмыкнула моя демо-версия. Кажется, иронией она обделена не была. — По какому поводу праздник, маэстро? — существо пересело на чернильницу.       — А то ты не знаешь. В моей жизни теперь только один праздник. Вечный. Сплошной. И, кажется, постепенно трансформирующийся в чьи-то похороны, — вздохнув. — Либо я сам умру, таким образом сбежав от Моцарта, либо его в конце концов убью… — горько икнув, пожаловался я.       — И что тебя в нем так бесит? Очень милый мальчик. Красивый, сексуальный, веселый, — хладнокровно пожала плечами моя копия, не желая понимать всего ужаса положения. Я смотрел на него… на себя?.. и ужасался. На все три комплимента в сторону блондина, которые были вполне заслуженными, у меня имелся один маленький, но чертовски весомый аргумент:       — Но это же Моцарт!       Однако собеседника он явно не впечатлил.       — Ну и?       Я завис. Мне всегда казалось, что это объясняло все. Да, Вольфганг действительно был красив, умен, вполне интересен в разговоре и сексуален —не признать этого нельзя, но, но, но… это же чертов Моцарт, с его ужасным характером, домогательствами и безответнностью! Вольфганг, с его ослиным упрямством и несдержанностью, пылким нравом и слишком длинным носом! Настоящее стихийное бедствие, руководствующееся исключительно своей, непонятной нормальному человеку логикой.       — Не пойму, чем он тебе так не нравится, — фыркнул лишившийся должного внимания глюк, возвращая меня из мыслей в реальность.       — Но это же…       — Да-да, знаю я, что ты сейчас скажешь! «Но это же Моцарт»! Тьфу ты, тебя послушать, так он святой, которого и пальцем тронуть нельзя! — кажется, он здорово разозлился. — Ты же на самом деле очень заинтересован им, маэстро. Сколько можно сдерживаться? Ты скоро с ума сойдешь, — уже мягче. — Так почему бы не попробовать ответить на его намеки? Он наверняка поймет, что ты вовсе не безответный предмет для вечных подколок и отстанет, а если нет… что ж, как я говорил, он невероятно сексуален, и я — а значит, и ты, — с удовольствием проведу с ним ночь. В любом случае мы в выигрыше! — закончил подстрекатель, выжидающе уставившись на меня.       А звучало заманчиво и разумно. Конечно, я больше рассчитываю на первый вариант, но и второй…       — А ведь неплохо, вполне неплохо, — всерьез одобрил я сумасшедшую идею.       — А то! Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы. Дурного не предложу, — подмигнул мне собеседник, а когда я вернулся обратно со второй бутылкой, его уже не было — только отпечатки крохотных ног остались на листе бумаги. Видимо, отдых на чернильнице все же не прошел бесследно. Будь я в здравом уме и трезвой памяти — непременно отказался бы от подобного! Но вино свое дело знает, равно как и этот зеленый подстрекатель, а посему…       — Сальери, ты что там делаешь? Мне скучно! — в дверь постучали, скорее всего, каблуком, а я кривовато усмехнулся. Что ж, я себе фигни не посоветую, так ведь?       Быстро подойдя к зеркалу, я поживописней расстегнул пару верхних пуговиц, не забыл про манжеты и, сочтя свой вид вполне растрепанным и вызывающим, открыл дверь.       — Что такое, мон кер? — мягко протянул я, склоняя голову набок и насмешливо приподнимая бровь. —Тебе скучно и ты хочешь скоротать время вместе со мной? Я польщен, Вольфганг, —нарочито медленно произнес я набившее оскомину имя.       На коллегу смешно было смотреть! Радость, которую я успел заметить в первые секунды, медленно, но верно сменилась шоком, затем любопытсвом, воодушевлением и тщательно скрываемым ужасом. Удержаться от комментария я просто не мог.       — Душа моя, не стой столбом, проходи! Неужели ты предпочитаешь делать это прямо на пороге?       — Сальери?! Вы больны? У вас температура, я уверен! — дрогнувшим голосом пришел к ложному выводу мужчина, касаясь ладонью моего лба. Я был тронут, но хмель и свобода действий не дали спокойно поумиляться.       Твердым отработанным движением я сомкнул пальцы вокруг тонкого запястья, в душе опасаясь его сломать — столь хрупким оно выглядело — и резко потянул на себя, тут же приобнимая не удержавшего равновесия гения.       Моцарт побледнел, потом вспыхнул, открыл рот для возражений, а вероятнее, ругательств, но я аккуратно взял его за подбородок, склоняясь ниже и заглядывая в глаза. Блондин справедливо рассудил, что рот пока лучше не открывать. — Да ты боишься, Моцарт, — с нескрываемым удовольствием констатировал я. Карие глаза яростно и как-то обиженно сверкнули, после чего мне почти прилетело в глаз — почти, потому что на реакцию и логику я никогда не жаловался, а уж предугадать действия темпераментного блондина…       — Когда ты до меня домогался, я тебя не бил, — скромно напомнил я, наблюдая за тихо шипящим от боли (кулак-то в стену врезался) музыкантом. Тот злобно зыркнул и, похоже, настроился на второй раунд, что меня не устраивало. Все молча, что меня поразило больше всего.       — Прости меня, мой свет, я не хотел причинять тебе боль, — проворковав это, я нежно коснулся губами покрасневших костяшек, полюбовался на новоявленный памятник изумлению и гордо удалился в комнату, где тихо заржал, извиняюсь за выражение — иначе не скажешь!       Когда меня немного отпустило и на смену пьяному хихиканью пришло понимание того, что слишком уж быстро все закончилось, в дверь снова постучали. Тихо и вежливо.       — Неужели метод дает плоды? — тихо восхитился я, трепетно открывая дверь и окидывая блондина заинтересованным взором. Подозрительно тихий, уж не задумал ли чего?       — Что случилось, Моцарт? — нежно улыбнулся я, добивая и без того ошалевшего музыканта.       — Не останавливайся, пожалуйста, — тихо попросил он, глядя куда-то в пол.       Теперь в осадок выпал уже я. Таким музыканта я видел впервые. Возникло сильное желание сию же минуту продолжить, лишь бы он в моих руках остался таким хрупким и мягким, но просто взять и поверить в то, что происходит, я не мог.       — Поправь меня, если ошибусь. Ты хочешь, чтобы я продолжил к тебе приставать? — не веря своим ушам, уточнил я.       — Да, — немного громче и тверже подтвердил блондин, видимо, соберясь с духом и придя в себя.       — То есть, чтобы я целовал и ласкал тебя, — этого не может быть, потому что этого быть не может.       — Именно.       — А потом занялся любовью.       —…       — То есть, тебе понравилось то, что сейчас произошло.       — Черт тебя побери, да! И либо ты доведешь дело до конца, либо я сам все устрою! — явно вспылила моя жертва. Хотя, такими темпами ею стану я. Снова…       Нет, я, разумеется, предпологал такое развитие событий, но поверить все равно не мог. Вот же пьянь! Насоветовал себе, теперь разгребай! И обвинить ведь некого, сам вляпался.       — Я негодую, — напомнил о себе гений, видя, что я ушел в себя.       — Спокойной ночи, — я резко захлопнул дверь, едва не прищемив гостю нос и прямиком направился к бутылке. Она полетела в окно, ибо алкоголь — зло!       До самого утра я слушал ругательства — весьма любопытные, к слову, мне не доводилось ранее слышать столь изощренные словестные конструкции. На мою долю также выпали скорбные завывания и всхлипы, слишком громкие для того, чтобы быть правдивыми.       Ввиду вышеуказанных аргументов утром я был невыспавшийся, злой и голодный. Жажду хотелось утолить кровью, причем непременно самого Моцарта, так как именно его стараниями мне была обеспечена бессонная ночь, однако виновника моего трагичного состояния видно не было, да и не слышно тоже, что допускало только два варианта по поводу его местонахождения: где-то во дворце, либо, что вероятнее, в объятиях Морфея.       Решив для начала проверить второе предположение, я направился в его спальню, благо она была рядом и никогда не запиралась — то ли по обыкновенной забывчивости или рассеяности, то ли в надежде на внезапного ночного гостя.       Как бы то ни было, я бесшумно подошел к кровати и узрел блаженно развалившегося на ней блондина.       Поведение мое я объяснить не могу, ибо мозг попросту отказался работать при одном взгляде на спящего, а потому трогательно беззащитного и тихого гения.       Осторожно, боясь разбудить коллегу, я задумчиво провел кончиками пальцев по его щеке, а затем, поддавшись внезапному порыву, мягко накрыл губы спящего своими и опустил голову на подушку рядом с его головой, немного резко выдыхая. Непонятное чувство росло где-то внутри, и я пока не мог точно сказать, нравится мне это или нет. Безумно приятно было чувствовать тепло мирно сопящего композитора, улавливать уже давно знакомый парфюм, и уж чего мне точно не хотелось, так это прерывать свою «месть», неизвестно когда превратившуюся в награду, возможно, даже для нас обоих…       Я глянул на лицо Моцарта и обомлел.       Тот счастливо улыбался во сне, а руки незаметно расположились на моей спине, притягивая ближе и заставляя полностью лечь.       — Что тебе такое снится, интересно, — шепотом спросил я у прижавшегося ко мне музыканта. — Наверняка какая-нибудь симпатичная дама, — криво усмехнувшись, я представил себе лицо Моцарта по пробуждению.       От непонятной мне самому обиды и ревности я решил прервать сладкий сон маэстро.       — Надеюсь вы, Вольфганг, нарочно оставили дверь открытой, ожидая моего визита? — довольно громко поинтересовался я, не пожалев ядовитых интонаций.       Для бедного мужчины это было подобно грому среди ясного неба — он резко распахнул глаза, поперхнулся крепким ругательством и отскочил, меж тем полностью сливаясь по цвету с белой простыней.       — В чем дело, мон амур, вы не рады мне? — огорченно вздохнув, я опустил голову, и, не дождавшись ответа, придвинулся к застывшему музыканту. Кажется, пытаясь сохранить свою нервную систему в более-менее нормальном виде, он впал в ступор, молча глядя на меня круглыми от ужаса и шока глазами.       — Буду ждать тебя в библиотеке сегодня сразу после завтрака, — ласково мурлыкнул я на ушко резко начавшему краснеть гению и, коротко поцеловав в губы, удалился, ловко уклонившись от полетевшей в голову вазы. Жаль, неплохая была. У Моцарта ужасный вкус и большинство его вещей я не переношу, но конкретно эту вазу я готов был терпеть даже в изголовье собственной кровати. Правда, при одном условии — хозяин сей безделушки будет больше времени проводить в моей спальне.       На завтрак, как я и предполагал, гений не явился. Это было ожидаемо, потому особо я не удивился, хоть и был несколько разочарован.       Зато по пути в библиотеку я узрел пренеприятную картину — Вольфганг ворковал с незнакомой мне дамой. Та, как положено, мило краснела, улыбалась и хлопала ресницами, рискуя вызвать настоящий ураган, столь усердно она это делала.       Противно до тошноты, особенно при виде явно довольного музыканта.       Незаметно встав за спиной гения, я положил руку ему на плечо и, вперив в даму холодный фирменный взгляд, прошипел что-то про срочное дело к маэстро.       Она даже не дослушала — испарилась мгновенно, едва ли не просочившись сквозь стену. Моцарт же, напротив, застыл, лишь вздрогнул, почувствовав мою руку.       — Помнится, я просил вас уделить мне пару минут, Вольфганг, — довольно ласково, но маэстро наверняка уловил закипающую ярость в голосе. — Потому настаиваю на том, чтобы вы последовали за мной, — нежно касаясь кончика уха губами и стискивая чужое плечо, давая понять, что выбора-то и нет.       Поколебавшись, Моцарт сжал губы в знак беспокойства и протеста, но промолчал, разрешая взять себя за руку и быстро довести до тяжелых дверей единственного места в замке, где трудно было встретить кого-либо из людей вообще и придворных в частности — библиотеки.       — И зачем мы здесь? — напряженно поинтересовался он, явно нервничая. — Что за срочное дело?       Буду я ему объяснять, конечно. Уже бегу и взлетаю.       — Постарайся не кричать громко, мон кер, — хмыкнул я, и, не давая открывшему рот нахалу озвучить свои мысли вслух, резко вдавил в книжную полку, перехватив пока еще расслабленые руки за запястья, в очередной раз поразившись тому, насколько они тонкие — я легко охватил их пальцами одной руки, не сильно притом их стискивая.       Как-то он не сопротивляется, — недовольно отметил я, легко проникая языком в податливо распахнутый рот. Хотя чему тут удивляться. Не в первый раз, поди, — с неожиданной яростью стиснув запястья, я разорвал поцелуй, успев поймать негромкий вскрик.       — Знакомая обстановка, да? — мрачно начал я, глядя прямо в карие глаза. Кажется, в них промелькнуло недоумение? Впрочем, ерунда. — Скольких женщин ты сам ставил в такое положение? — закипая, продолжил я, стискивая зубы и говоря уже сквозь них.       Воображение услужливо подавало новые и новые картины, в которых Моцарта целовали, зажимали в углу, либо наоборот.От этого хотелось буквально рвать на части первого, кто подвернется. И этим первым был сам маэстро. — А сколько мужчин целовали эти губы? Может, скажешь, какой я по счету? — ядовито, жестко спросил я, до крови прикусывая чужую нижнюю губу.       Непонятный красный туман словно окутал сознание, не давая здраво мыслить или хотя бы остановиться. Отрезвил меня четкий удар под дых — хрупкость Моцарта оказалась более чем иллюзорной, он не только с легкостью высвободил руки, но и ударил неслабо.       Однако сильнее меня вразумили его глаза. Обиженные, не менее яростные, чем мои, и в слезах. Слезы — той же обиды или все же гнева? — катились по щекам, смешиваясь с кровью, едва сочившейся из укушенной губы и падая на пол звонким каплями. Только тут я понял, что наговорил.       Господи, с чего меня вообще так занесло?!       Я подошел ближе, расслабившись и опуская голову, давая добро на новый удар, который не заставил себя ждать.       Надо отдать ему должное, музыкант не бил по лицу. Крепкий удар прилетел в живот, заставив согнуться, но не проронить ни звука, в плечо и, наконец, чисто женская пощечина, отвешенная с куда меньшей силой и яростью. С натяжкой ее даже можно было назвать нежной.       — Никогда больше не обвиняй меня в таких вещах, — серьезно и твердо потребовал Вольфганг, приподняв мое лицо за подбородок и проводя большим пальцем по линии губ. — И если очень хочешь знать, ты третий, — помолчав, добавил он, отпуская меня и отводя взгляд.       — Третий — не тридцатый, — кисло усмехнулся я. Получается, я зря обвинял его во всем? Но я же видел, как он — и с ним — напропалую кокетничают, заигрывают, естественно, я считал, что у подобных отношений есть продолжение, и я отлично знал, какое. Конечно, меня слегка задело, что я у него не первый, но с другой стороны, и я отнюдь не девственник, глупо ожидать от него невинности.       — Прости меня, — выдохнул я, потирая горящую щеку.       — Ты не первый, кто посчитал меня шлюхой.-как-то горько ухмыльнулся он и мне стало стыдно. Боже, я уподобился обычным идиотам, пытающихся затащить в постель первую попавшуюся юбку.       — Я более никому не позволю так относиться к тебе. В том числе и себе, — пообещал я, выпрямившись и слегка поморщившись от боли. — Отличный удар.       — Годы тренировок, — чисто улыбнулся гений, подходя ко мне и кладя голову на плечо, позволяя обнять себя. Только тут я понял, насколько глупо было считать себя более сильным, хозяином положения. В любой момент он мог ускользнуть, а значит, все, что я делал, происходило по его воле.       Невольно сравнив себя с котенком, гоняющимся за солнечным зайчиком и воображающим себя охотником, я усмехнулся.       — Я дурак, Вольфганг, — кладя руки на его талию и спину.       — Ты прав, — согласился тот, поднимая на меня чистый взгляд ярких глаз. Это они после слез так сияют, или?..       — Кажется, кто-то очень доволен, — осторожно улыбнулся я.       Моцарт тихо уткнулся в мое плечо, делая вид, что очень занят своими мыслями, но хитрый блеск глаз и улыбку заметить я успел.       — А ты принесешь мне пирожное с кухни? — неожиданно спросил гений. Я рассмеялся. Как это на него похоже…       — Для тебя хоть с неба звездочку, — приглаживая вечно растрепанные светлые волосы.