***
— Вы хотели меня видеть, — обращая на себя внимание стоявшего ко мне спиной музыканта, сказал я. Тот отвернулся от окна и медленно подошел ко мне. Признаться, я еще не встречал человека, державшегося с таким достоинством. Несомненно, Моцарт-старший обладал шармом, да еще каким! Когда я осознал, что непонятная дрожь пронзает все тело, мешая отпрянуть от стоящего в считанных миллиметрах мужчины, я, признаться, немного запаниковал и попытался прочесть в стальных глазах хоть что-то, что оказалось огромной ошибкой. Я словно потерял сознание на пару секунд, хотя ощущал все, что происходило, но лучше бы я этого не чувствовал — нервы были бы целее, а разум хладноровнее. Ледяные пальцы прошлись по руке, грубо сжимая запястье и давая понять, что нежничать никто не собирается. «Хоть бы он просто меня ударил», — в ужасе подумал я, понимая, что по телу расплывается предательски приятная истома. — Запомни главное, — хрипловатый глубокий голос раздался в районе моей шеи, — все, что ты сделаешь с моим сыном, я сделаю с тобой, — затем внезапная пустота и тишина — очевидно, отец моего гения счел разговор законченным. Судорожно выдохнув, я дотронулся до все еще горящей шеи дрожащими пальцами. Никогда еще я не ощущал подобного, никогда я еще не допускал мысли, что в ведущей роли могу быть не я, что не я когда-нибудь буду изводить неторопливыми ласками, а… меня? — Боже, Вольфганг, лучше бы он меня убил, — простонал я, осознавая, во что и с каким размахом вляпался.***
— Антонио! Проснись! Да проснись же ты наконец! — отчаянно барабанил по моей груди блондин, пытаясь разбудить. Я неохотно раскрыл глаза, простонав как-то чересчур сладко для разбуженного таким варварским способом человека. «И приснится же такое», — поразился я, вспоминая ледяные глаза Моцарта-старшего и обжигающее шею дыхание. Кажется, мне срочно нужен секс — если уж ТАКОЕ снится… Я облизнул пересохшие губы и пристально посмотрел на сидящего рядом гения. Тот занервничал и прикрылся простыней, явно чувствуя себя несколько неуютно. — Зачем разбудил, мой гений? — крадучись спросил я, притягивая напряженного музыканта и с удовольствием прикусывая нежную кожу на шее. Такое же удовольствие, как и всегда, и нет никакого желания поменяться ролями, слава Господу. — Ты слишком громко кричал, — еще пытаясь говорить нормально, пояснил он, подставляясь под укусы. Теперь насторожился уже я. — И что именно я кричал? — проводя кончиком языка от мочки уха к ключицам. — Да в общем-то ничего такого, — довольно ухмыльнулся любовник. — Всего лишь мою фамилию. И, можешь мне поверить, это было невероятно сексуально, — проурчал он. — Я бы многое отдал за то, чтобы ты кричал так почаще, но, боюсь, это оценил бы весь коридор, — игриво щурясь и разглядывая побледневшего меня. «Боже… Вольфганг, я видел во сне не тебя…» — Прости, я… мне срочно нужно выйти, я скоро вернусь, извини, — я мягко поцеловал недоумевающего мужчину и, быстро одевшись, стремительно вышел, не обращая внимания на возмущенные возгласы брошенного Моцарта. Мне срочно нужно было увидеть его отца, хотя зачем, я толком и не понимал… Набить морду за то, что снится мне? Попросить оставить нас с Вольфгангом в покое? Или воплотить сон в реальность? Нет, что за ересь! Никогда! И вот, в памятном обеденном зале я нервно отбивал дрожащими пальцами ритм на подоконнике, как мантру повторяя имя, которое стало причиной моего ушедшего душевного равновесия, а заодно сомнений по поводу собственной роли в нашей милой паре. Увлекшись этим, несомненно увлекательным, занятием, я не услышал спокойные легкие шаги и вышел из транса, только когда уже знакомые сильные руки одним рывком прижали меня к чьему-то (и правда, чьему же!) телу, провоцируя резко двинуть локтем в живот стоящему сзади, но можно ли назвать это началом хороших отношений с отцом любовника? Что-то мне подсказывает, что нет. «Терпи, Сальери, терпи ради Вольфганга», — сжав зубы, подумал я, медленно вдыхая и выдыхая в тщетной попытке успокоиться. — Надо же, что я вижу. Маэстро, который регулярно спит с моим сыном, бредит моим именем, — насмешливо отметил Леопольд, не давая, впрочем, мне вставить и слова. — Знаешь, я тут подумал… сколько же всего ты успел сделать с моим мальчиком, — задумчиво проведя рукой по моим волосам, внезапно оттягивая их и заставляя откинуть голову так сильно, что стало трудно дышать. Попытавшись вырваться, я только усугубил положение — вторая рука, вполне мирно до этого покоившаяся на моей груди, быстро переместилась намного ниже, отчего мне стало еще сложнее пытаться освободиться от железной хватки. Да что там освободиться, я думал с трудом — все мысли неизменно возвращались к сильным рукам и чарующему голосу. Сам Моцарт, кажется, даже внимания не обратил на мое состояние. — Нашлось много людей, видевших вас в самых интересных позах, и, можешь мне поверить, я этому не рад. Ты испачкал не только его, но и мою безупречную репутацию, — холодным от ярости тоном продолжил отец гения. — И, мне кажется, вам лучше расстаться. — я дернулся особенно сильно, и мне удалось скинуть нижнюю руку, но грубо, за волосы меня подтащили обратно. — Я вижу, тебе это не нравится, — наконец-то обратил внимание на мои немые протесты он. —Не волнуйся, я сделаю это так, что ты сам будешь приходить сюда снова и снова, с каждым разом все больше отдаляясь от Вольфганга, — слишком ласково и мягко. Слишком. У меня похолодело в груди и одновременно горячая истома разлилась где-то в районе паха. — А ведь я еще не начал, — за показной растерянностью и огорчением стояло плохо скрываемое торжество и удовольствие. «И лучше не начинай — я тебе точно врежу», — начал закипать я и уже перенес вес на одну ногу, чтобы как следует ударить второй, как «отец года» продолжил: — Ты знал, что если сделать вот так, — тяжелая рука легла на горло, перекрывая доступ к кислороду, — то ощущения будут ярче? «Не знал и знать не хочу! » — хотелось выкрикнуть мне, я бессмысленно открывал и закрывал рот, силясь вдохнуть хоть немного, но безуспешно, однако когда я почти потерял сознание, кислород мощной струей потек в мои легкие, а затуманенный разум неохотно отметил что-то твердое подо мной и неясную тень сверху. — Прости, мальчик, я немного перестарался, — эхом раздался в голове глубокий хрипловатый голос. — Сейчас тебе будет лучше. Я закрыл глаза — все равно ни черта не видно, а так, может, усну и проснусь рядом с Вольфгангом. Боже, каким я был идиотом, что не остал… Я снова задохнулся, на сей раз от необычайно острого удовольствия. Горячие, немного шероховатые губы прошлись по кадыку, остановились на впадинке между ключицами и медленно, целуя каждый милиметр, поднялись обратно к подбородку, там переходя на скулу, очерчивая ее языком и ненадолго останавливаясь. — Что ж, позволю себе маленькую слабость, пожалуй. Ты же не против, — не спросил, а мягко утвердил он, легонько проведя подушечкой большого пальца по нижней губе и, нарочито не спеша склонясь ниже, невыносимо нежно коснувшись губ. На секунду мне показалось, что меня целует мой теплый и родной Моцарт, но наваждение быстро ушло, оставляя тупую ноющую боль — он сильно, до крови прикусил губы, напоминая о незавидном моем положении. Вместе с болью пришла волна удовольствия, захлестнувшая с головой. Я не знал, что и как он сделал — возбуждение огненными цветками появлялось то в области паха, то сворачивалось змеей в груди — и я, всхлипнув, не сдержал порыв и подался навстречу грубым поцелуям, прогибаясь в спине и издавая едва слышный стон, однако этого оказалось достаточно. — О, я вижу, тебе начинает нравиться, — хмыкнул музыкант, нежно прикусывая мочку уха, заводя руку мне за спину и поддерживая. — Пожалуй, я тоже получаю некое… удовольствие, — неспешно скользя пальцами по щеке, едва ли не трепетно опускаясь к воротнику. Я не мог не признать гениальности этой сладкой пытки. Мужчина как будто читал мысли, тщательно, кадр за кадром отсматривал тайные сны, от которых шла кругом голова, вчитывался в сокровенные желания и медленно, не спеша, с садистким удовольствием вдыхал в них жизнь. Мне было настолько хорошо, насколько плохо — я стонал, рассыпась на мелкие частички, каждая из которых отчаянно впитывала притворную нежность, несдержанную грубость, тихий гортанный рык, но я одновременно чувствал всю неестественность происходящего, вспоминал сладкие губы Вольфганга, легкие руки, чарующую улыбку… все было настолько родным и теплым, что даже сейчас, находясь на пике удовольствия, я не мог забыть его смех. В глазах предательски защипало, и я сжал зубы, пуская остатки самообладания на то, чтобы мучитель не увидел наворачивающиеся слезы. Довольно с него и того, что уже получил. — Почему ты закрыл глаза? Я хочу видеть твой взгляд, все твое лицо полностью, — мягко шепнул Моцарт, расстегивая манжеты и слегка оцарапывая кожу запястий. — Может, мне еще и раздеться? — собрав волю в кулак, прошипел я, яростно взглянув на него и оцепенев от колючего, пронизывающего взгляда. — Оставим это до следующего раза. Не стоит торопиться, я предпочитаю делать все медленно, неужели ты еще не понял? — насмешливо спросил тот, смотря на меня с некой снисходительностью. — У нас еще много времени. — Я никогда больше не приду, — вздыбился я, тихо радуясь тому, что музыкант приостановился — это давало возможность хоть немного сосредоточиться на разговоре. — Придешь, не сомневайся, — улыбнулся Моцарт, сжимая мои запястья и склоняясь к губам. — И будешь умолять продолжить, сделать так еще раз, не останавливаться, двигаться быстрее… — жаркий шепот обжигал губы, туманил сознание, и я приготовился было снова утонуть в чарующем голосе, но слова его настолько задели, что, рванувшись, я высвободил руку и с удовольствием прошелся кулаком по челюсти садиста. После чего я почувствовал резкую боль в затылке и наступила темнота.