Слепые души

Пролог Я не святой Георгий Победоносец, но держала в руках копьё и сразилась им со змеем. И это не фигуральное выражение: копьё – самое настоящее. Изготовлено оно было, вероятно, во времена Христа, так что выглядит оно, мягко скажем, не слишком новым. Увидев это копьё – его полуистлевшее древко и рассыпающийся наконечник, – вы можете усмехнуться: «Да что этим антиквариатом можно сделать? Разве только червяка задавить» – и будете неправы. Я тоже так подумала и ошиблась: копьё оказалось очень даже пригодным для ближнего боя. Но в музее вы его не найдёте: где оно сейчас, знают лишь те, кто мне его вручил. Странная это история, не историческая и не библейская. Имени моего противника вы не найдёте ни в одном древнем священном тексте, о нём нет упоминаний ни в летописях, ни в легендах. Его имя вычеркнуто и предано забвению, а то, которым я называю его здесь, намеренно изменено, чтобы многочисленные воспроизведения его вашими устами не вызвали из небытия его тень: но лучше не искушать судьбу и не будить лихо, пока оно тихо. Моё имя Анастасия, и моё житие – самое обыкновенное, довольно-таки бесславное, похвалиться мне нечем. Никогда не думала, что мне уготована столь важная миссия, более того – я полагала, что такие подвиги совершают ярко выраженные праведники, коих впоследствии канонизируют. Не думаю, что меня постигнет сия достохвальная участь, да я к тому и не стремлюсь: мне бы как-то дожить свою земную жизнь, не наделав ошибок. И всё-таки моя жизнь поделена на «до» и «после», её жирной чертой пересекает день, когда на нас с Костей напали какие-то отморозки, и я получила удар ножом, приведший меня на невидимую грань между тем светом и этим. Семь с половиной минут моё тело не подавало признаков жизни, и по всем показателям медицинских приборов я была мертва, но как раз в эти-то семь с половиной минут и происходило самое интересное. В то время как врачи констатировали клиническую смерть, я была ещё как жива и даже успела кое-кому здорово накостылять, а именно – мануальному терапевту доктору Якушеву, который на деле был никакой и не доктор вовсе. Но я забегаю вперёд. Перед этим было нечто, за что меня уж никак нельзя причислить к лику святых: моя встреча с Альбиной. Глава 1. Знакомство. Звонок Познакомились мы при малоприятных обстоятельствах, и было сложно поверить, что из такого знакомства может получиться что-то хорошее. Это случилось погожим, тёплым майским днём. За спиной у меня был расположен торговый павильон, похожий на сказочный теремок, в котором люди что-то покупали, вправо и влево тянулся пыльный, залитый солнечным светом тротуар, по которому люди шли, а впереди – поток машин, в которых люди ехали, но ни одному индивиду из этой человеческой массы не было дела до того, что случилось. А случилось вот что: огромный, сверкающий, великолепный джип слегка боднул меня в бок, когда парковался у обочины, и я упала. Сидя на асфальте, в гораздо большей мере потрясённая обрушившимся на меня шквалом ругани Рюрика, нежели самим происшествием, я вытирала катившиеся по лицу слёзы. Сквозь их солёную колышущуюся пелену я увидела, как задняя дверца джипа открылась, и из-под неё на пыльный асфальт ступил лакированный чёрный женский сапог. Это много позже я буду называть её Алей, а она меня «утёночком», а пока она была просто незнакомой, хорошо одетой женщиной с фигурой, как у супермодели. Несмотря на боль в руке, я подумала: наградила же природа данными! Высокая, стройная, ноги – что называется, от ушей; лакированная кожа сапог сверкала на солнце, как и её широкие тёмные очки. Залюбовавшись, я не сразу заметила, что у неё не всё в порядке с лицом, тем более что половину его скрывали вышеупомянутые очки и длинная, густая тёмная чёлка. – Дура! Идиотка! Ты что, ворон считаешь? Тебе жить надоело? – орал Рюрик. Впрочем, тогда я ещё не знала, как его зовут, и для меня он был просто шкаф в костюме. На меня ещё ни разу в жизни не орали так долго и так яростно, и, само собой, мне было очень обидно: меня чуть не сбили, да ещё меня же и ругают. Впрочем, несмотря на этот ужасный ор, как я уже сказала, на нас мало кто обращал внимания, все шли по своим делам и предпочитали не вмешиваться: очевидно, всех впечатляли габариты вопящего «шкафа». «Шкаф», он же водитель роскошного джипа, стриженный ёжиком, косая сажень в плечах, обрушил на мою несчастную голову все ругательства, которые он только знал, а знал он их немало. Вышеприведённые слова были чуть ли не единственными цензурными среди этого потока скандала, изливавшегося из тщательно отремонтированной стоматологами пасти шкафоподобного молодца. Хорошо одетая женщина в красивых блестящих сапогах, собранных на щиколотках «гармошечкой», выйдя из машины, почему-то смотрела не прямо на меня, а куда-то мне за спину, в сторону торгового павильона-теремка, что показалось мне весьма странным и даже задело меня: ей как будто не было дела до меня, пострадавшей. – Рюрик, что случилось? – спросила она, обращаясь, по-видимому, к водителю. (В этот момент я впервые услышала его имя.) Я подумала: странно, зачем ей задавать этот вопрос, когда и так всё ясно видно? Разве что только она слепая? А «шкаф» с редким именем Рюрик ответил, всё ещё полный негодования: – Да вот эта вот дура чуть не угодила нам под колёса, Альбина Несторовна! Обладательница умопомрачительных ног в красивых сапогах, продолжая смотреть куда-то вдаль, поверх меня, секунду помолчала и спросила испуганным дрогнувшим голосом: – Ты что, сбил девушку? – Да не я сбил, а она на нас наскочила, аферистка! – прорычал Рюрик, сверля меня злобным взглядом. – Бросилась нам под колёса! Тут я не вытерпела. – Почему аферистка? Какое вы имеете право меня оскорблять? И я никуда не бросалась, я шла себе спокойно, никому не мешала, а тут вы со своим джипом... Сказать по правде, это только в письменной форме звучит пристойно, а произнесено это было мной плачущим, жалким, дрожащим голосом, и, к тому же, под конец я расплакалась, а потому, естественно, всё это вызвало у Рюрика только презрение. Женщина в тёмных очках, по-прежнему не глядя на меня, подошла, сверкнув голенищами шикарных сапог, присела и принялась меня ощупывать. – Девушка, милая, что с вами? Как вы себя чувствуете? Вам больно? – спрашивала она встревоженно. – А вы как думаете? – всхлипнула я. – Конечно, больно... Вы что, не видите? Она ответила спокойно, дотронувшись до своих широких тёмных очков: – Да, я не вижу. Теперь, когда её лицо приблизилось, я разглядела на нём неровности – что-то вроде сглаженных шрамов. Её подбородок был поднят, тёмный щиток очков скрывал глаза. Она слепая, дошло до меня, и мне тут же стало стыдно за мои в сердцах брошенные слова. Вот как бывает: прекрасная фигура, дорогие сапоги, роскошная машина – и нет зрения. – Извините, – пробормотала я. – Я не знала. Она сказала мягко: – Ничего страшного. Конечно, вы не могли этого знать. – И тут же снова спросила с искренним беспокойством в голосе: – Как вы, девушка? Где у вас болит? Не так уж мне было и больно – в сущности, я больше испугалась, чем ушиблась, а чуткие участливые руки слепой незнакомки почти исцелили меня. – Да нет, я в порядке... – начала я, поднимаясь. И тут же совершенно неожиданно асфальт качнулся под моими ногами, а перед глазами всё застлала пелена из каких-то ярких взрывов, и на мгновение я перестала ощущать своё тело – будто солнце скатилось с неба мне прямо на макушку. Некоторое время мне было очень скверно: такой ужасающей, невыносимой дурноты я ещё никогда не испытывала. Понемногу вернувшимися ко мне чувствами я ощутила реальность и определила с грехом пополам, что моё тело находится в почти горизонтальном положении вдоль заднего сиденья, и меня держит в объятиях, крепко прижимая к своей груди, эта слепая женщина. Поверите ли, но это было очень приятно. В её с виду тонких и изящных руках была скрыта необыкновенная сила: она держала верхнюю половину моего тела на весу, прижимая к себе, как мать ребёнка. Мою макушку обдувал ветерок, врывавшийся в открытое окно, и мы куда-то очень быстро ехали. За рулём был, как вы догадываетесь, «шкаф»-скандалист, обладатель коротко стриженого затылка правильной округлой формы – Рюрик. Немного повернув голову, я увидела большой букет сирени, воткнутый в кармашек на оборотной стороне спинки переднего сиденья. Я очень люблю сирень, и я тут же сказала об этом, хотя, признаться, мой язык ещё не очень хорошо мне повиновался. Рука слепой незнакомки протянулась и очень точным движением обхватила букет, вынула из кармашка и положила мне на грудь. – Возьми, милая. Меня не смутило и не покоробило то, что она обратилась ко мне на «ты», и даже то, что назвала меня «милой», хотя наше знакомство было ещё недостаточно долгим для этого. Скажу правду: меня покорили её объятия, обладавшие смешанным ароматом каких-то дорогих тонких духов и сирени. Она спросила: – Как ты? Наверно, в моей голове ещё не совсем прояснилось, потому что меня угораздило ляпнуть: – Не отпускайте меня, пожалуйста... А то я умру. Звучало это странно, но мне тогда действительно казалось, что моя жизнь напрямую зависела от этих объятий: если они разомкнутся, то она из меня уйдёт, утечёт, как песок сквозь пальцы. Не знаю, что подумала слепая незнакомка, но её объятия стали крепче. – Ты не умрёшь, – сказала она твёрдо – так, что я сразу поверила. – Я этого не допущу. Мне пришло в голову, что сейчас самое время спросить, куда мы едем, и я спросила. – В больницу, – был ответ. Итак, я ехала в больницу, полулёжа на заднем сиденье боднувшего меня джипа, меня прижимала к себе незрячая незнакомка с великолепной фигурой, но со шрамами на лице. До первого поцелуя оставалось три недели, но ни она, ни я об этом ещё не знали. Пока что мы ехали в больницу. И пока мы ехали, мне стало значительно лучше, но Альбина по-прежнему очень беспокоилась: по-видимому, её напугал мой обморок. Она прижимала меня к себе, как бы боясь отпустить, а я, совсем одурев от запаха её духов и растаяв от дрожащих сиреневых гроздьев, обняла её за шею. Признаться, мне очень не хотелось в больницу, но Альбина настаивала на осмотре меня врачом. Когда Рюрик открыл дверцу, она сказала мне: – Подожди, я помогу тебе. Она двигалась почти как зрячая, только её голова была всегда приподнята: под ноги себе она не смотрела. Я слегка опасалась, что она споткнётся, но беспокойство моё оказалось напрасным. Выйдя из машины, Альбина протянула мне руки: – Выходи потихоньку. Ухватившись за её руки, я неуклюже полезла наружу. И пошатнулась – то ли из-за непривычной для меня высоты джипа, то ли действительно из-за головокружения. – Осторожно! – воскликнула Альбина, обхватывая меня за талию. – Ты можешь идти? И, не дожидаясь моего ответа, перекинула мою руку себе на плечи и подхватила меня – я не успела не то что ойкнуть, но и моргнуть. Она держала меня легко, как будто я была тряпичной куклой, а не человеком из плоти и крови, который кое-что весит – в моём случае, шестьдесят пять килограммов плюс букет сирени. Наверно, именно в этот момент я впервые к ней что-то почувствовала, но тогда я сама ещё не понимала, что это значило. Могу лишь сказать, что это был начальный момент её превращения из Альбины Несторовны в Алю. Признаюсь, то, как она преодолела ступеньки крыльца, ускользнуло от моего внимания, слишком поглощённого ощущениями от рук Альбины и жутковатой темноты её очков, скрывавшей её слепые глазницы. Окутанная облаком аромата её духов, я даже не чувствовала знакомого всем противного больничного запаха, царившего в этой обители телесных страданий, и не замечала взглядов других страждущих, пришедших сюда, в отличие от меня, на собственных ногах и чувствующих себя гораздо хуже меня. Рюрик, как атомный ледокол, проделал нам путь к заветному окошечку. Но не всё оказалось так просто. У меня был при себе паспорт, но не было страхового полиса, и получение мной медицинской помощи было под угрозой срыва: между мной и врачом встала преграда в виде тётки в регистратуре. Я уже была готова сдаться, тем более что на нас были устремлены злобные взгляды тех, у кого была с собой требуемая бумажка. – Какой полис? Вы что, не видите – человек только что получил на улице травму! – возмутилась Альбина. – Надо было вызывать «скорую», – невозмутимо ответила непробиваемая тётка. – А здесь такой порядок. Коли сами пришли – предъявите полис. Альбина сказала: – Рюрик, реши вопрос. И так она это сказала – таким ледяным и спокойным голосом, что можно было подумать, будто она отдала приказ Рюрику устранить регистраторшу физически. Наверно, тётка так и подумала, потому что заметно напряглась, когда Рюрик сунул руку за пазуху. Но он достал оттуда не пистолет с глушителем, а какую-то зеленоватую бумажку. Взяв мой паспорт, он вложил бумажку в него и просунул тётке в окошечко. – Вот наш полис. В какой кабинет нам обратиться? Тётка открыла паспорт, глянула в него и посмотрела на нас такими глазами, будто увидела там фотографию собственной персоны в непристойном виде. Её губы покривились и растянулись, как будто через них пропускали электрический ток, и даже не выговорили, а выплюнули: – Третий кабинет... Прямо по коридору. – Вот спасибо, – улыбнулся Рюрик, и его дьявольская улыбка как бы говорила: «Это ты должна сказать спасибо, что я не пристрелил тебя». Врач тоже сразу стал сговорчивым, после того как в кабинет заглянул Рюрик. Возмутившимся людям в очереди он сказал: – Спокойно. Этой пациентке осмотр требуется экстренно. Он отнёсся ко мне со всем возможным вниманием, направил на рентген с пометкой «срочно», а когда выяснилось, что кость цела, он сообщил это с такой радостью и облегчением, как будто в случае противоположного результата ему грозила бы мучительная смерть. Он прописал обезболивающий гель и отпустил меня на все четыре стороны. Под ясное майское небо я вышла уже на своих ногах, с букетом сирени и вполне сносным самочувствием. – Позволь подвезти тебя, – предложила Альбина. – Что вы, спасибо, не нужно, – отказалась я. – Я лучше прогуляюсь. Альбина улыбнулась. – Судя по тому, чем кончилась эта прогулка, я делаю вывод, что тебя лучше не оставлять одну. Ради твоей же безопасности. Я сказала: – На сей раз я буду внимательнее. Не скрою: мне хотелось и снова прокатиться на этом роскошном джипе, и побыть с Альбиной ещё немного. А она, сжав мою руку, сказала: – Но ведь ты просила не отпускать тебя. И чем же это закончилось? Солнышко ярко светило на наш город, на коленях у меня подрагивал букет сирени, а джип быстро катился по улицам, управляемый всемогущим Рюриком. Альбина протянула руку и скользнула ладонью по моему лицу; это был ещё не поцелуй, она просто составляла представление о моей внешности, но у меня что-то ёкнуло и сжалось в животе от её прикосновения. – Рюрик, заедем на рынок, – сказала она. – Как скажете, Альбина Несторовна. Джип остановился неподалёку от киоска с мороженым. Альбина, доставая кошелёк и вынимая оттуда тысячную купюру, сказала Рюрику: – Купи килограмм персиков, килограмм конфет и большую пачку сока. Рюрик отправился выполнять её поручение, а мы с ней остались в машине вдвоём. Не зная, что сказать, я нюхала сирень, а Альбина как будто к чему-то прислушивалась. Зная, что она не видит меня, я рассматривала её шрамы, пока она не смутила меня, сняв очки со словами: – Удовлетворяю твоё любопытство. Там, где должны были находиться глаза, у Альбины были рубцы. Выглядело это страшновато, и она тут же снова надела очки, не позволив мне основательно испугаться. – Вы попали в аварию? – пробормотала я. Она ответила не сразу. – Можно и так сказать. Я постеснялась расспрашивать о подробностях этого несчастного случая и, чтобы преодолеть смущение, предложила: – Я выйду за мороженым, киоск рядом. Не хотите? Она чуть улыбнулась и покачала головой. – Спасибо, не нужно. – Как хотите. Я сейчас вернусь. Я купила пломбир в шоколадной глазури. Съесть порцию мороженого в этот погожий, даже жаркий день было настоящим наслаждением, и я сказала Альбине: – Зря вы отказались. Мороженое – высший класс. А она сказала: – Со всей этой кутерьмой я даже не спросила, как тебя зовут. – Настя, – представилась я. – Анастасия Головина. А вас зовут Альбина Несторовна, я уже слышала. – Не такая уж я и старая, чтобы звать меня по имени-отчеству, – усмехнулась она. – Можно просто Альбина. Альбина Риберт. Я полюбопытствовала: – А Рюрик – он кто? – Мой водитель и охранник, – ответила Альбина. – Кажется, он очень добросовестно и ревностно исполняет свои обязанности, – заметила я. – Да, пожалуй, – согласилась Альбина. – Иногда даже чересчур. Добросовестный и ревностный исполнитель своих обязанностей вернулся с полным пакетом. Альбина сказала: – Это тебе. В пакете были роскошные персики, кулёк с конфетами и двухлитровая упаковка апельсинового сока. – Мне? – оторопела я. – Тебе, – подтвердила Альбина с улыбкой. – В качестве компенсации за моральный ущерб. – А откуда вы знаете, что я люблю персики? – пробормотала я. Альбина только загадочно улыбалась. Всю дорогу в уголках её губ мне мерещилась эта улыбка изуродованной Джоконды, пока джип наконец не остановился и не настала пора прощаться. До моего крыльца оставалось несколько шагов, а до поцелуя – три недели. Повернувшись спиной к дверце, я чувствовала незрячий взгляд и не ошиблась, обернувшись к машине вновь. Моя рука встретилась с рукой Альбины. – Настенька... Мне почему-то не верится, что наши пути расходятся навсегда. Мне тоже не верилось. Я приложила ключ к углублению в электронном замке, и дверь с мелодичным звоном открылась. Рюрик стоял на нижней ступеньке крыльца. – Альбина Несторовна, моя помощь нужна? – Нет, жди в машине, – ответила Альбина. Мне не верилось, что я помогаю едва знакомой слепой женщине подняться по ступенькам до моей квартиры; не верилось, что мне не хочется с ней расставаться, что от доверчивого прикосновения её руки к моему плечу у меня странно сжимается и вздрагивает сердце; не верилось, что я сама хочу, чтобы она переступила порог моей убогой двушки в старой кирпичной «хрущёвке». Мне не верилось, что на плите закипает чайник, а по моим щекам катятся дурацкие, непонятные слёзы, и вместе с тем мне хорошо – так хорошо, как ещё никогда в жизни не было. Альбина, вытирая пальцами мои мокрые щёки, удивлённо спрашивала: – Что? Что такое? Почему ты плачешь? Я плакала оттого, что сердцу было тепло от её непрошеного, самовольного «ты», которого я не разрешала ей говорить мне, но которое было как вспышка света в непроглядном мраке моего странного существования. А ещё вот почему: – А вы мне снились, Альбина. Я видела вас... Не совсем такую, но это были точно вы. И ещё мне снилась сирень. На столе стоял букетик ромашек. Рука Альбины случайно задела белые лепестки, замерла, а потом вытащила из стакана один цветок. Взяв с блюда персик, она положила их вместе и сказала: – Так я себе представляю тебя. Это ты. Вот этот пушок на кожице персика – это твой голос. Твои щёки пахнут персиком. А ромашки – это твои глаза. Такого со мной ещё никогда не было. Обжигающая растерянность струилась в заварочный чайник, разливаясь ароматом зелёного чая и мяты, чуткие пальцы Альбины отщипывали белые лепестки от жёлтой серединки. Я спросила: – На что вы гадаете? – Встретимся ли мы снова, – ответила она. Как вы думаете, что у неё вышло? «Встретимся». Причём мне пришлось поверить ей на слово, потому что она гадала не вслух, а про себя, чуть шевеля губами. Последний лепесток она не стала отрывать, а протянула вместе со стебельком мне, блеснув в улыбке рядом ровных, ухоженных зубов. – И что это значит? – спросила я. – Это значит, что ты должна дать мне свой номер телефона, – ответила Альбина. – А как вы его запишете? – удивилась я. – Вы же... ну, не видите. – Ну, ты же не откажешься мне с этим помочь? – улыбнулась она. Я записала одиннадцать цифр в память её телефона. Потом Альбина нажала кнопку вызова, и в моей сумочке заиграла мелодия звонка. – Значит, ты меня не обманула, и это действительно твой номер, – сказала Альбина. – Почему, по-вашему, я должна была вас обмануть? – слегка обиделась я. Она убрала телефон, помолчала, вертя в пальцах ромашку. – Ничего... Забудь. Ты не будешь против, если я тебе позвоню? Я сказала, что не буду против. Я проводила её до машины, а она, прежде чем сесть, дотронулась на прощание до моей руки. А я, хоть и не знала наверняка, что именно у неё выпало на ромашке, зачем-то сжала её пальцы. Это пожатие было почти так же интимно, как близость: ладонь крепко вжимается в ладонь, её кожа плотно соприкасается с моей, и она как будто входит внутрь меня. Вернувшись, я взяла ещё одну ромашку и сама погадала. На последний лепесток выпало «встретимся». Взяв телефон, я присвоила высветившемуся на экране последнему пропущенному вызову имя «Альбина». Вот так мы познакомились. * * * 14 октября Утром отец ушёл на работу. Всё как обычно. Он как будто пришёл в себя, перестал пить, «переморщился». Уже в который раз я помогла ему побороть похмелье, продежурив возле него всю ночь и держа руку на его голове. Он говорил, что мои руки обладают какой-то целебной силой, от их прикосновения ему становится лучше. Не знаю, так ли это на самом деле... Как бы то ни было, если он так говорил, значит, что-то в этом есть. Я должна бы вздохнуть с облегчением и наконец отоспаться, но вздоха не получается. Он ушёл на работу, не зная, что я задумала. Бедный, бедный папа, что он увидит, когда придёт домой… Я знаю, это подкосит его. Но больше так я не могу. Не знаю, что со мной. Это какая-то стена, она вокруг меня, и я не могу сквозь неё пробиться, не могу её разрушить. Я как будто парализована. Я стою на месте и не могу сделать шаг. Это вроде бы просто, все это делают, а я почему-то не могу. Очевидно, со мной что-то не то. Почему я такая? Не знаю. Не могу найти ответа. А вокруг такое дерьмо, что жить не хочется. Не хочется искать, не хочется строить, не хочется дышать. Вы скажете: струсила. Не буду с этим спорить. Я не хочу ничего доказывать, потому что не знаю, что именно нужно доказывать. И нужно ли вообще. Потому что всё равно никто не слушает. Всем плевать. Кто я? Я никто. Я могла бы стать кем-то, но не вижу смысла. А может, и не могла бы. Потому что что-то не так в моей голове. Всё зависло. Наверно, надо начать с начала. Перезагрузка… Ника, пожалуйста, не следуй моему примеру. У тебя вполне может что-то получиться. Ты – не я, хоть мы и похожи. Если тебе кто-то скажет, что ты никто и звать тебя никак, ты плюнь этой сволочи в глаза. И живи всем назло. Но если ты последуешь за мной, мы ТАМ обязательно встретимся, и я обещаю, что ТЫ У МЕНЯ ПОЛУЧИШЬ. Только попробуй! Наверно, вы скажете: вот дура, чего ей не жилось? Она даже и жить-то не начала. Говорите, что хотите. Мне от этого не легче. Из моей жизни получилось какое-то недоразумение, а вернее, вообще ничего не получилось. Итак, отец ушёл на работу, сейчас девять утра. Я принимаю душ, мою голову, сушу волосы феном, накладываю макияж. Зачем? – спросите вы. Да так. Хочется выглядеть. Десять утра. Иду в туалет, освобождаюсь от нечистот в моём теле. Надеваю ночную рубашку, открываю кран, набираю в ванну тёплой воды. Глотаю пачку обезболивающих таблеток: надеюсь, будет не так больно и не так страшно. Ванна набралась. Я стою, глядя в воду. Она ещё прозрачная, но скоро станет красной. И вдруг – телефонный звонок. Я долго не снимаю трубку, но телефон настойчиво звонит. Интересно, кому я ещё нужна? Странно, но этот звонок выбил меня из колеи, поколебал мою решимость. Я уже собиралась уйти, но он вдруг прозвучал, а я не сняла трубку, и теперь мне интересно, кто это был. Я не могу уйти из жизни, пока не узнаю, кому я понадобилась. Вода в ванне остывает, а я сижу на кухне и жду, не позвонят ли снова. От таблеток мутится в голове, клонит в сон, слегка подташнивает. Тошнота усиливается, становится нестерпимой, и я больше не могу. Я бегу в ванную и блюю. Не до конца растворившиеся таблетки, не могу сосчитать, сколько. В глазах мутится. Я повинуюсь властному приказу организма: избавься от этого. Я пью воду из-под крана, долго пью, пока опять не начинает тошнить. Надавливаю на корень языка, желудок подскакивает и выплёскивает наружу воду вместе с таблетками. Струсила, качает головой Ничто. Да, я струсила, и этим я горжусь. Звонок пробивается ко мне, как сквозь толстый слой ваты. Я поднимаю трубку, но там длинный гудок, и я соображаю, что взяла не тот телефон: звонит мобильный. На подгибающихся ногах я плетусь в комнату. На дисплее высвечивается «Альбина». Припоминаю: мы не виделись неделю, потому что я сказалась больной, но она звонила мне. Но последние три дня я перестала отвечать на звонки на мобильный, выключила и стационарный телефон. А сегодня утром папа это заметил и включил его снова. Не знаю, почему, но я всё-таки отвечаю. Язык еле ворочается в моём пересохшем рту. – Да… Её голос: – Настя, это ты? – Да, Аля… – Что у тебя с голосом? Тебе плохо? Я не могу говорить. Оттого, что я вдруг услышала её голос именно сейчас, на глазах наворачиваются слёзы, в горле невыносимо саднит. Безумно хочется плакать. Ведь я люблю её. И она сказала, что тоже любит меня. – Настенька! Почему ты не отвечаешь на звонки? Я беспокоюсь… Как ты, как себя чувствуешь? Я говорю правду: – Паршиво… – Настя, у тебя голос такой, будто ты после наркоза! Что с тобой? – Не знаю, наверно, это из-за таблеток… – Каких таблеток? Господи, малыш, чего ты наглоталась?! – Да нет, я уже… Уже… – Не могу построить из слов нормальное предложение. То ли слова забыла, то ли грамматику. – Настенька, жди меня, я буду у тебя через полчаса! Я хотела сказать, что уже выблевала все или почти все таблетки, но она уже разъединилась. Сердце сжимается от пронзительного: я люблю. Я сижу на кухне на подоконнике, смотрю на слякоть и грязь, на остатки золотого убора на оголяющихся ветках, на суетливо мелькающие на дороге машины, на серое небо, а сердце тепло и мучительно ноет: я люблю. Нож забыт на краю ванны, вода остыла, а я сижу, спасённая, жду и люблю её.