Глава 2. Парик. Поцелуй
18 декабря 2012 г. в 12:11
Показав мне в первый день знакомства свои рубцы под тёмными очками, Альбина, по всей вероятности, испытывала меня. Затем последовало испытание ромашкой и телефоном, которые я успешно прошла, но это было ещё не всё. Через три дня состоялось испытание париком.
В течение всех этих трёх дней я ни на минуту не переставала думать о странном происшествии, которое привело к ещё более странному знакомству. Среди моих знакомых ещё никогда не было людей, подобных Альбине; более того, она была, скорее всего, уникальна в своём роде. Мои представления об образе жизни слепых инвалидов оказались ошибочными: как выяснилось, они вовсе не обязательно должны были безвыходно сидеть дома, а могли и разъезжать в роскошных джипах с водителями-«шкафами», и иногда в их власти было обеспечить доступ в кабинет врача бесплатного учреждения без страхового полиса силой шуршащих бумажек, вложенных в паспорт. И я даже не подозревала, что иногда бывает достаточно только звука голоса, чтобы почувствовать: это твой человек. Но вот странность: это оказалась женщина, да ещё и слепая.
Так о чём я? Ах, да, испытание париком. В семь часов вечера раздалась мелодия телефонного звонка, а на экране высветилось «Альбина». Не скажу, что я не поверила своим глазам, но по моей коже пробежал лёгкий холодок волнения, когда я прочитала это имя. «Встретимся», – облетел последний лепесток ромашки, и я сказала:
– Да.
Низкий, прохладный и щекочущий, как ледяная минералка, голос сказал:
– Настенька... Привет. Это я... Если помнишь.
Странно предположить, что я могла забыть её джип, её Рюрика и её ромашку, предсказавшую нам новую встречу. И было бы ещё более странно, если бы я, услышав её голос, моментально выдала в ответ что-нибудь остроумное и приятное. А выдала я следующее:
– Спасибо за персики... Очень вкусные.
– А конфеты? – тут же поинтересовалась она с явно слышимой в голосе улыбкой.
– И конфеты тоже, – сказала я.
Она сказала:
– Ну, вот мы и снова разговариваем. Знаешь, а я очень боялась тебе звонить.
– Почему это? – удивилась я. Она не производила на меня впечатление робкого человека.
– Сказать откровенно? Я боялась, что ты пошлёшь меня подальше, – ответила Альбина.
– Отчего же? – засмеялась я. – После такого вкусного подарка просто невозможно послать кого-либо.
– Я рада это слышать, – отозвалась Альбина. – Ты сейчас не слишком занята?
– Да ничем особенным я не занята, – ответила я.
Сказать по правде, в тот момент я занималась переводом статьи для сайта о здоровье: будучи нелюдимым, неуверенным в себе, робким и до крайности замкнутым человеком, я никак не могла устроиться на обычную работу, связанную с непосредственным контактом с людьми и посещением офиса. На работодателей я, видимо, производила неблагоприятное впечатление слишком чудаковатой особы не от мира сего, и они, взяв мои контактные данные и вежливо пообещав связаться со мной попозже, никогда потом не делали этого. А ещё в моём присутствии они начинали странно нервничать – особенно, когда я смотрела им в глаза. Потом, глядя на себя в зеркало, я недоумевала: что же во мне такого страшного? Лицо как лицо, не фантастически красивое, но и не уродливое; большие тёмно-синие глаза, пухлый рот... Приятный славянский тип внешности, волосы – русые, до лопаток. Ничего жуткого и экстраординарного. А может, дело во взгляде? Да нет, тоже ничего особенного... Не злобный, не чокнутый и не гипнотический. Отчего же они все так дёргаться начинают, когда я на них прямо смотрю?.. Загадка.
Словом, приходилось выкручиваться, не выходя из дома – зарабатывать фрилансом. Не могу сказать, что я получала большие деньги, но это хотя бы спасало от упрёков со стороны отца, что я сижу у него на шее, как великовозрастная иждивенка и бездельница. А жизненные запросы у меня тогда были весьма скромные: на йогурт с булочкой хватает – и ладно.
Статью к сроку я перевести успею, решила я. После звонка Альбины я просто не могла усидеть на месте, как будто сиденье рабочего кресла превратилось в раскалённую сковородку. Выключив компьютер, я начала торопливо одеваться.
Через час мы встретились в центральном парке. Моя необычная знакомая сидела на одной из ближайших к входу скамеек под освещёнными вечерним солнцем высокими старыми елями. Рюрика поблизости я не заметила. Альбина держала на коленях букет сирени; на ней был белый костюм мужского покроя и светло-бежевые мокасины, а каштановое каре её волос золотилось в солнечном свете. Чёлка и тёмные очки скрывали две трети её лица, и в линии её шеи и подбородка было что-то трогательно беззащитное, отчего хотелось подойти и обнять её. Однако обнять её я не решилась, а просто взяла за руку и сказала:
– Здравствуйте. Это я.
– Я уже догадалась, – улыбнулась она, приподнимая лицо. – Привет, Настенька.
Она встала, не выпуская моей руки, и несколько секунд мы стояли так, чувствуя тепло ладоней друг друга, и это пожатие было интимнее поцелуя и даже близости. Она вручила мне букет сирени, а я сказала:
– Отлично выглядите. Белое вам идёт.
– А тебе идёт быть молодой и прекрасной, – ответила она.
Сколько ей могло быть лет? Судя по голосу, не больше тридцати – может быть, тридцать с небольшим хвостиком. Кожа на её шее выглядела бы идеально, если бы не пара небольших шрамиков. Пожалуй, поцеловать её в щёку было бы не страшно, но я всё же пока не решалась это сделать. Держась за руки, мы пошли по еловой аллее. Даже в обуви на плоской подошве она была высокой: на глаз её рост превышал сто восемьдесят сантиметров. Даже нарочито мешковатый, мужского покроя костюм не мог скрыть её великолепной, атлетической фигуры, не лишённой и женского изящества. Я не придумала сказать ничего умнее, как только:
– Наверно, шейпингом увлекаетесь?
– Да, не могу без физических нагрузок, – ответила она. – Не меньше трёх раз в неделю, иначе начинаю сходить с ума.
– Это как? – спросила я.
– Ору на всех, могу что-нибудь сломать, – ответила она просто.
– Значит, в спортзале вы разряжаетесь, – заключила я.
Она кивнула, а мне стало не по себе. «Уж лучше молотить в спортзале грушу, чем колотить людей», – подумала я. И спросила:
– А человека вы ударить могли бы?
Альбина усмехнулась.
– Если это отморозок, который того заслуживает – да, пожалуй, ударила бы. – И, словно почувствовав моё напряжение, добавила: – Не бойся. На девушку я не подняла бы руку. На тебя – никогда. Не напрягайся так... На самом деле я не люблю драться, хотя отпор дать могу. Удивлена? Не веришь?
– Ну, почему? – смутилась я. – Если вы говорите, что можете – значит, можете.
– Не веришь, – кивнула она. – По голосу слышу. Ну, попробуй на меня замахнуться, как будто хочешь ударить.
– Зачем? Я и так вам верю, – напряглась я.
– Не бойся, – улыбнулась Альбина. – Я не сделаю тебе больно, просто покажу приём.
– Вы не будете бросать меня через бедро? – спросила я с нервозным смешком.
– Нет, что ты, – заверила она.
Я понарошку замахнулась на неё, а она с молниеносной быстротой и фантастической для слепого человека ловкостью перехватила мою руку, и в мгновение ока я оказалась скрученной в весьма болезненном захвате. Моя рука была завёрнута мне за спину, а подбородок упирался в локтевой сгиб руки Альбины.
– Ой, ой, пустите! – взмолилась я. – Хватит, вы меня убедили!
Она тут же разжала хватку.
– Прости, милая... Я не хотела сделать тебе больно. Извини, немного увлеклась.
Разминая выкрученные суставы, я проговорила обиженно:
– Надо было предупреждать, что вы мастер рукопашного боя...
– Прости. – Руки Альбины обвились тёплым кольцом вокруг моей талии, голос мягко провибрировал в щекотной близости от моего уха. – Не надо меня бояться.
– А я вас и не боюсь, – сказала я, высвобождаясь из её объятий.
Она не отпускала меня.
– Может, уже перейдёшь на «ты»?
– Может, я сама решу, когда мне переходить и переходить ли вообще? – отпарировала я.
– Хорошо, как скажешь, – улыбнулась Альбина и отпустила меня.
Что мы делали дальше? Мы погуляли по аллеям, разговаривая преимущественно на общие темы. Я сказала пару слов о себе, она – о себе. Когда-то она была такой красавицей, что её фотография на обложке осчастливила бы любой журнал. И она блистала на обложках разных журналов во всех концах света, будучи одной из немногих, кто уже в молодом возрасте многого достиг в жизни. К двадцати шести она стала одной из преуспевших, к двадцати семи – заставила свои деньги работать на себя, а в двадцать восемь она ослепла. Сегодня всё, что осталось от её красоты – это фигура, всё ещё стройная и прекрасная. Сейчас ей было тридцать четыре, и она являлась владелицей сети цветочных салонов и салонов подарков «Альбина»; её верной помощницей в делах, её глазами, ушами и правой рукой стала старшая сестра Диана.
– Не хочешь мороженого? – предложила она.
Мы зашли в летнее кафе, и Альбина заказала две порции мороженого и кофе, после чего продолжила рассказ о себе. Она успела побывать замужем; после случившегося с ней несчастья она не стала дожидаться, когда муж её бросит, и ушла сама.
– Впрочем, мы бы и так разбежались, – усмехнулась она. – После того как я отбила у него любовницу, он смотрел на меня волком, и для разрыва хватило бы и меньшего повода.
Сказав это, Альбина несколько секунд молчала – выдерживала паузу, чтобы дать мне переварить то, что она сказала. Её слова насчёт любовницы мужа упали мне в живот холодным комком, как кусок мороженого, и я запила их глотком кофе. Альбина продолжила:
– Я думала, что женщины преданнее мужчин, но ошиблась. Как только стало ясно, что зрение восстановлению не подлежит, она сбежала от меня... «Алечка, прости, мы больше не можем быть вместе, я возвращаюсь к Эдику», – вот что она мне сказала. И всё. С тех пор я одна. Моя приятельница Маргарита, правда, пыталась меня познакомить... Это ни к чему не привело.
Я решилась спросить:
– А пластическую операцию сделать нельзя?
– Уже было три, – ответила Альбина. – Врачи сказали, что полностью внешность восстановить невозможно.
Это была не авария: один псих плеснул ей в лицо какой-то едкой дрянью, которая попала преимущественно в глаза.
– Его хотя бы посадили? – спросила я, шокированная.
– Признали невменяемым, – ответила Альбина. – Поместили в психушку. Эдика я бросила первая, чтобы было не так унизительно. А она... О ней я больше не хочу вспоминать. Что-то мы засиделись, ты не находишь?
Я согласилась, что неплохо было бы пройтись. Я вышла из кафе, забыв о том, что Альбина всё-таки незрячая, и мне следовало бы ей помочь, но она сама нашла дорогу к выходу.
– Не убегай далеко, Настенька, – услышала я у себя за спиной её голос. – Мне бы не хотелось тебя потерять.
Я подождала её. Она нащупала мою руку и ласково сжала. Теперь, после всего рассказанного ею, это приобретало новый смысл, который вызывал у меня холодок в низу живота. Альбина сжимала мои пальцы, но это, как ни странно, не вызывало у меня отталкивающего чувства. Я даже испытывала к ней уважение за то, что она, вопреки своему увечью, которое другого, более слабого человека могло бы заставить опустить руки, продолжала жить и даже работать. Она не сидела ни на чьей шее и была материально независима, ездила с водителем на шикарном джипе и расставалась с тысячерублёвыми купюрами с такой же лёгкостью, с какой я расстаюсь с десятками. Рядом с ней я чувствовала себя жалкой неудачницей – притом, что я-то зрячая! Пару минут мы шли по аллее, не говоря ни слова: я подавленно молчала, а Альбина вслушивалась в моё молчание. Наконец она сказала:
– Ты что-то примолкла, Настенька. Как будто отгородилась стеной... Ты рядом и одновременно далеко от меня. Я напугала тебя или шокировала? Скажи хоть что-нибудь.
Я проговорила:
– Да мне и сказать-то особенно нечего... Моя жизнь была далеко не такой яркой, как ваша. Со мной не случалось ничего интересного, всё как у всех. Серенько и скучно. Я – одна из миллионов, я никто.
Альбина даже остановилась.
– Что ты, Настя! Не говори так. Господи, как же ты ошибаешься, глупенькая...
И она вдруг обняла меня прямо посреди аллеи. Мимо шли люди, и мне казалось, что на нас все смотрят. Признаться, в этот момент мне было весьма неуютно. Ветер взвихрил метель из белых лепестков, а в небе прокатился гром, последний аккорд которого отдался у меня в груди странным двойным ударом.
– Больше никогда так не говори о себе, – сказала Альбина. – И даже думать не смей. Потому что это неправда.
У меня в горле стоял горько-солёный ком.
– Что вы во мне нашли?
– Не могу описать словами, – шевельнулись её губы совсем близко от моего лба. – От тебя, от твоих рук исходит какое-то тепло... волшебное. Из-за него я и побежала за тобой, как собачка на поводке. Меня ещё ни к кому так не влекло. Прошу тебя, не говори о себе плохих слов, они режут мне сердце... и плакать хочется. Только я не могу плакать.
Моё сердце вдруг согрелось. Всё это было очень странно, но приятно и волнительно. Хотелось сказать, что меня тоже так не влекло ещё ни к одному человеку, но вместо этого я пробормотала:
– Может, отпустите меня? На нас все смотрят.
– Плевать, – ответила Альбина. – Я не хочу тебя отпускать. Если я тебя отпущу, мне будет плохо без тебя.
Мы бродили по парку, не обращая внимания на гром, и я отчего-то удивлялась, почему все люди как будто испарились. А когда хлынул дождь, я это поняла, но было уже поздно. Прежде чем найти укрытие, мы успели основательно вымокнуть, но Альбина была этим нисколько не раздосадована, даже смеялась.
– Давненько я так не промокала!
Мы заскочили в пустую беседку. Лило как из ведра, громыхало и сверкало, деревья тревожно раскачивались и вскидывали ветки, словно в каком-то странном танце, летели оторванные листья и маленькие веточки – гроза была в самом разгаре. Пахло свежестью и сыростью, влажной травой и землёй. Мокрая чёлка Альбины неестественно съехала набок, пробор тоже находился не там, где должен был находиться, и вообще у всей причёски был странный и нелепый вид. Нет, она была не просто растрёпана грозовым ветром, она сместилась куда-то вбок вместе с чёлкой и пробором.
– Что у вас с волосами? – удивилась я.
– Это парик, – призналась Альбина. – И скажу тебе: нет ничего противнее, чем мокрый парик! Уж лучше совсем без него.
Мокрые волосы сползли с головы Альбины, которая оказалась совершенно гладкой, как шар для боулинга. Это повергло меня в лёгкий шок. Проведя по ней ладонью, Альбина усмехнулась:
– Да, я ещё и лысая. Врачи не могут назвать точной причины, почему у меня выпали волосы. Я начала их стремительно терять после того случая. Ничего не помогает – ни витамины, ни мази, ни иглоукалывание с пиявками. Когда я была ещё не совсем лысая, одна моя знакомая посоветовала мне несколько раз подряд побрить голову: это якобы может стимулировать рост волос.
– Ну, и как? – спросила я.
– Результат ты сама видишь, – ответила Альбина. – С каждым разом волос отрастало всё меньше, а потом их вообще не осталось. Я потратила кучу денег на разные средства, но ничего не помогло.
Держа на коленях мокрый и жалкий, похожий на дохлую кошку парик, Альбина сидела на скамейке, нервно трогая гладкий затылок.
– Ну вот... Теперь ты видишь меня такую, как я есть на самом деле, Настенька. Я чудовище... А ты красавица.
Я подошла и положила ладонь ей на макушку.
– Я совсем не красавица. И ты тоже не чудовище. – Погладив её по голове, я добавила: – А мне так даже нравится. Тебе нечего стесняться, у тебя очень красивая форма черепа. Без волос тебе тоже идёт.
Альбина поднялась на ноги, одновременно заключая в объятия мою талию. Её лицо было очень близко, и у меня в животе тепло ёкнуло ожидание: сейчас она меня поцелует. Но Альбина, видимо, решила, что на сегодня с меня хватит впечатлений, и только прижалась щекой к моему виску.
– Такого мне ещё никто не говорил. Что ж, может быть, ты и права... Но в одном ты ошибаешься, малыш. Ты красавица. Ты самая прекрасная девушка, которую я только встречала в своей жизни.
Наверно, я стояла бы так с Альбиной целую вечность, щека к щеке, в кольце её рук, посреди бушующей грозы, но у неё зазвонил телефон.
– Всё нормально, Рюрик. Нет, почти не промокли. Мы в беседке, пережидаем дождь. Придём, как только кончится.
Когда непогода стихла, мы пошли по мокрой, освежённой аллее, держась за руки. Альбина несла вымокший парик в руке, и я поглядывала на её круглую гладкую голову. Меня так и тянуло снова дотронуться до неё, и я погладила её по затылку. Альбина чуть повернула лицо в мою сторону, улыбаясь.
– Мне нравится, когда ты гладишь мне голову. Из твоей руки как будто струится добрая энергия. Мне очень хорошо... Погладь ещё.
Мы остановились, и я несколько раз погладила её по голове, а потом мы снова обнялись посреди пустой аллеи. Вздохнув, Альбина проговорила:
– Я не хочу с тобой расставаться. Скажи, я могу хоть на что-то надеяться?
Я пожала плечами:
– Надеяться не запрещено.
Альбина остановила меня.
– Нет, серьёзно. Наскочив на мою машину, ты ворвалась в мою жизнь, в мои мысли, в мою душу и натворила там столько изменений, что по-прежнему жить я уже не смогу. Я не хочу тебя напугать, не хочу оттолкнуть, но ты видишь, какая я...
– Ты не хуже других, – сказала я. – А может, и получше некоторых. Знаешь, я тобой восхищаюсь. После того, что с тобой случилось, ты не опустила рук, не стала унывать и жалеть себя, ты стала жить дальше и преуспела. Ты просто молодец. А личная жизнь... Она обязательно наладится. Найдётся человек, который полюбит тебя именно такой, какая ты есть, ты обязательно встретишь свою половинку. Ты достойна этого...
– Настенька... – перебила она, кладя руки мне на плечи. – Не надо, не говори всего этого. Скажи мне только одно: ты не будешь против встретиться как-нибудь снова?
– Я не против, – сказала я. – Давай встретимся.
* * *
14 октября
Возле подъезда останавливается знакомый джип. Широкоплечий и коротко стриженый: Рюрик. Задняя дверца: стройная нога в высоком сапоге, блестящая кожа, блестящий металл. Рука в тугой перчатке, чёрная шляпа, зеркальный щиток тёмных очков.
Слыша писк домофона, стаскиваю рубашку, натягиваю джинсы. Нажимаю кнопку:
– Да.
Холодный мужской голос:
– Открывай, это Альбина Несторовна.
По лестнице – шаги двоих. Я натягиваю футболку и, не дожидаясь звонка, открываю дверь. По перилам скользит её рука в тугой перчатке, подбородок приподнят, рука Рюрика страхует под локоть. Она – в чёрных кожаных брюках и высоких изящных сапогах, в кожаном плаще, из-под шляпы видны волосы светло-каштанового парика.
– Всё, Альбина Несторовна, площадка. Дверь.
На ходу стягивая перчатки, она перешагивает через порог, отрываясь от страхующей заботливой руки Рюрика. Замирает, протянув вперёд руку:
– Настенька…
Я прижимаюсь к ней, обнимаю, уткнувшись в пахнущий духами шарфик. Сердце нежно содрогается, истекая сладкой болью.
– Аль, прости меня, пожалуйста.
Её чуткие пальцы зарываются в мои вымытые волосы, губы тепло щекочут висок:
– Господи, малыш, как ты меня напугала! Рюрик, посмотри, что у неё там!
Нимало не церемонясь, верный Рюрик обходит квартиру, заглядывает в ванную и сообщает:
– Тут полная ванна воды и нож рядом. На зеркале записка: «Папа, прости меня. Я очень тебя люблю, но больше так не могу». На кухне пустая упаковка из-под таблеток.
– Что за таблетки? – Её голос сдавлен и глуховат от тревоги, но рука крепко обнимает меня.
Я глажу её плечи, щёки, льну к ней всем телом.
– Это пустяки... Обезболивающее.
– Ты что, проглотила всю упаковку?
– Аля, не волнуйся, ими нельзя смертельно отравиться... Их в упаковке было всего двенадцать. Меня стошнило... И они вышли. Ничего страшного, только немножко спать хочется.
– Ты что… Ты что собиралась сделать?! – Она встряхивает меня за плечи, потом прижимает к себе и гладит по голове. – Господи, дурочка моя… Ох, дурочка. Ну, зачем, зачем? А обо мне ты подумала?
– Аля, прости меня, – всхлипываю я. – Я тебя очень люблю… Я больше не буду.
– Всё, Рюрик, выйди, – говорит она. – Жди в машине.
– Сколько вас ждать?
– Не знаю. Сколько надо, столько и жди.
Рюрик уходит, прикрыв за собой дверь, а Альбина прижимает меня к себе и всё гладит, гладит по волосам. Мы молчим. Я плачу, но это хорошие слёзы: они от любви.
– Ты что удумала, глупышка? Настя, зачем?!
Её голос дрожит: наверно, она сейчас тоже заплакала бы, если бы могла. Я щекочу губами её подбородок, и она обхватывает мой рот своим. Одной рукой обнимая меня, другой она снимает шляпу, я беру её и не глядя кладу на тумбочку, и её освободившаяся рука обнимает меня. Нежность наполняет меня до самой диафрагмы, я снимаю с Альбины тёмные очки, стаскиваю парик и провожу ладонью по её гладкой голове. Она вдруг смущается, прерывает поцелуй и на ощупь забирает у меня свои очки, снова надевает парик, на ощупь поправляя его.
* * *
Три недели нашего знакомства пролетели, как три дня. Мы созванивались, гуляли в парке, разговаривали, часто держались за руки. Альбина не могла без этого: ей нужно было постоянно держать мою руку, это заменяло ей визуальный контакт, а я испытывала от этого странное волнение – как будто ладонь Альбины соприкасалась не с моей ладонью, а ласкала меня в более интимных местах...
Мы шли по сумрачной еловой аллее: каблуки Альбины постукивали по бетонным плиткам, у меня в руках был подаренный ею букет роз. Сквозь тёмные еловые лапы пробивались вечерние лучи солнца: тихий июньский вечер. Именно в этот тёплый, янтарный вечер меня одолевала мысль: что такое между нами происходит? Кто мы друг другу? Что значат эти встречи? Они не похожи на обычные встречи подруг с трёпом на обычные дамские темы – мужики, дети, тряпки. Если мы подруги, то зачем Альбина дарит цветы? И опять же, если между нами обычная женская дружба, то почему у меня всякий раз ёкает сердце и бегут по спине мурашки, когда я вижу на экране своего мобильного её имя? Почему меня охватывает ураган сладкого волнения, когда наши ладони втискиваются друг в друга с силой соития?..
Водоворот моих мыслей прервал голос Альбины:
– Может, скажешь, о чём твои тяжкие раздумья?
Пожатие её руки стало крепче. Она была, как всегда, элегантно и со вкусом одета, а я сегодня что-то поленилась – напялила джинсы и белый топик. Носки её чёрных туфель поблёскивали из-под широких чёрных брюк, из-под рукава белой куртки выглядывала серебристая полоска браслета, на тёмном щитке очков играли блики – то, что оставалось от солнечных лучей, после того как они продирались сквозь плотный еловый заслон.
– Мне очень хорошо с тобой, Аля, – сказала я. – Просто удивительно.
Она замедлила шаг.
– Ты думаешь не об этом.
– Ты что, умеешь читать мысли? – усмехнулась я.
Она остановилась, повернувшись ко мне лицом, и взяла меня за руки.
– А что, если умею?
– Тогда зачем спрашиваешь?
Мы стояли лицом друг к другу, мои руки – в её руках. Я потянулась к ней и потёрлась носом о её подбородок, прижалась к её щеке.
– Ну, и что это значит? – спросила она с намёком на улыбку.
Вместо ответа я тихонько поцеловала её в щёку. Пожатие её рук разжалось, но лишь для того, чтобы обвить кольцом объятий мою талию. Её губы потянулись ко мне – так трогательно и доверчиво, что я не могла не приложиться к ним своими. Пару секунд мы стояли так, и губы Альбины щекотно и мягко шевелились под моими, а я думала, что подруги вроде бы не должны так целоваться. Губы Альбины вдруг крепко обхватили мои, и мой рот наполнила горячая и щекотная влажная нежность. Чёрный гладкий парик сполз с её головы, я положила ладонь ей на затылок. Она была во мне, а я – в ней, и это было восхитительное чувство.
– Не надо, не говори ничего, – прошептала она, прижимая меня к себе ещё крепче.
Да, слова сейчас были излишни, они могли даже испортить, нарушить это трепетное единение в янтарной тишине тёплого летнего вечера. От посторонних глаз нас укрывал еловый полумрак, а над нами было только светлое высокое небо.
Парик и очки снова скрыли настоящее лицо Альбины чёрным щитом: мы шли по светлой и открытой кленовой аллее. Ни я, ни она не произносили ни слова, шагая по освещённому косыми вечерними лучами асфальту. Наши длинные тени шагали рядом, держась за руки. Сегодня был День Поцелуя.
* * *
14 октября
Я веду Альбину в комнату и усаживаю на маленький диванчик. Примостившись рядом с ней и устроив голову у неё на плече, я закрываю глаза. В голове ещё шумит, во всём теле слабость, в коленках дрожь. Чуть-чуть подташнивает, но уже не так сильно. Рука Альбины сжимает мои пальцы.
– Настенька, зачем ты это?.. Ты такая молодая, красивая… Зачем тебе умирать? Как тебе могло прийти такое в голову?
Я вздыхаю.
– Сама не знаю… Депрессняк какой-то накатил. Так вдруг тошно стало, как ещё никогда не было. Отец запил… А ты сказала, что у нас ничего не получится… Вот меня и заклинило.
Она прижимает руку к груди, будто у неё вот-вот разорвётся сердце, делает глубокий дрожащий вдох.
– Значит, из-за меня… Это я виновата.
Я глажу её по рукаву.
– Аля, ты не виновата…
– Как же не виновата, если… – Её голос прерывается, она хватает меня и прижимает к себе, как будто боится, что я исчезну. – Если бы я знала, что ты выберешь смерть, я бы… Нет, я ей тебя не отдам! – Её дыхание щекочет мне шею, губы касаются моего уха. – Ты моя. Слышишь? Моя!
– Я твоя, Аля… – Я сама обнимаю её, а в груди у меня больно и сладко.
– Я чувствовала, что ты… что с тобой что-то не так! Я места себе не могла найти! – шепчет она мне в шею. – Слава Богу, что я успела… Не смей, слышишь, больше не смей так делать! Нет, этой костлявой старухе я тебя не отдам, пусть и не мечтает! Ты моя. Ты будешь жить… И жить ты будешь только со мной!
– Да, Аля. – Я прижимаюсь к ней всем телом и всем сердцем говорю «да». Я принадлежу ей, она моя госпожа и хозяйка.
Она крепко целует меня в губы, в лоб и в глаза, откидывается на спинку диванчика. Я потихоньку встаю: хочу выпустить воду из ванны. Рука Альбины тревожно сжимает мою, не пускает.
– Куда ты? Анастасия!
Какой у неё строгий голос! Мне нравится эта строгость, потому что в ней звучит беспокойство и любовь. Я глажу её по плечу.
– Не волнуйся, Аля. Я только воду из ванны выпущу, она там уже ни к чему.
Я выдёргиваю пробку, вода шумит, уходя в трубу. Перечитываю записку, морщусь: что за чушь! Рву её в клочки и бросаю в мусорное ведро.
Потом Альбина держит меня за руку, поглаживая и пожимая пальцы. Тепло её ладони на моей щеке заставляет моё сердце сжаться. Она склоняется надо мной и нежно целует. Волосы её парика щекочут мне лицо, я отражаюсь в щитке её очков.
– Аля, сними ты этот дурацкий парик, – предлагаю я. – Чего тебе меня стесняться?
Я сама стаскиваю с неё парик, она смущённо поглаживает голову.
– Почему дурацкий? Это хороший парик, натуральные волосы.
– Так тебе лучше, – говорю я.
– С лысой головой? – усмехается она.
– Да, – убеждённо говорю я. – Мне так больше нравится.
В подтверждение этого я сажусь и глажу её по голове.
– Ладно, малыш, отдай. – Рука Альбины тянется за париком.
– Не отдам. – Я целую её в висок, руку с париком держа на отлёте.
– Настя, отдай, – нервничает Альбина.
Я со вздохом возвращаю ей парик, и она берёт его, но не надевает, а держит на колене. Я потихоньку снимаю с неё и очки, под которыми вместо глаз – рубцы. Шрамы у неё и на щеках, и на лбу, нет их только на губах и подбородке. Ожог был такой глубокий, что до конца их убрать не удалось даже после трёх пластических операций. Я осторожно касаюсь их кончиками пальцев, тихонько поглаживаю. Альбина мягко отстраняет мою руку, но я касаюсь шрамов губами.