Слепые души

Это было в конце июля, через месяц после того, как я в первый раз осталась у Альбины ночевать, и у нас с ней случилось то, что случилось. – Ну, и где твоя Альбина? – спросил отец. – Вообще-то, уже два часа. Не успел он это сказать, как запищал домофон. Моё сердце бухнуло в груди и застучало, как кузнечный молот. – Это она, – сказала я. – Сейчас ты своими глазами на неё посмотришь. Я сняла трубку домофона. Голос Рюрика сказал: – Альбина Несторовна приехала. Я нажала кнопку: – Заходите. Не дожидаясь звонка, я открыла дверь и ждала, прислушиваясь к шагам на лестнице. Альбина шла немного впереди, а Рюрик, следуя на ступеньку ниже, подстраховывал её. Она была без своего щупа, но поднималась уверенно, почти как зрячая, только её голова была слегка приподнята, и она не смотрела себе под ноги. Как всегда, она была очень элегантна: в белом брючном костюме, белых туфлях и белой блузке с маленьким серебристым галстуком. Она несла в руках пакет и роскошный букет роз. При виде роз у меня слегка засосало под ложечкой. Первый букет мне удалось спрятать от отца, а сейчас деваться было уже некуда. – Мы пришли, Альбина Несторовна, – оповестил Рюрик. – Площадка. – Спасибо, я поняла, – ответила Альбина. Отец стоял в дверях комнаты и наблюдал. Я краем глаза следила за его реакцией. Надо сказать, лицо у него было каменное. – Осторожно, порог, – предупредил Рюрик. Нога Альбины уверенно ступила на коврик перед дверью. В прихожую мягко вкатилась волна прохладного аромата духов. – Привет, Аля, – сказала я, беря её за локоть. – Я здесь. Рюрик закрыл за Альбиной дверь. Я сказала: – Какая ты сегодня элегантная… Впрочем, ты всегда такая. Уголки губ Альбины чуть приподнялись. – Здравствуй, Настенька. – Зашуршала обёртка букета. – Вот… Это тебе. – Ой, Аля, какой букетище! Спасибо… Принимая розы, я боялась даже взглянуть на отца. Холодея, я пошла ещё дальше – поцеловала Альбину в щёку, а она тут же поцеловала меня. Отец, до сих пор молча наблюдавший, решил наконец обнаружить своё присутствие. – Здравствуйте, – сказал он. Подбородок Альбины приподнялся, она повернула незрячее лицо на звук голоса. – Здравствуйте, Пётр Иванович, – сказала она вежливо. – Очень приятно познакомиться. Настя рассказывала о вас много хорошего… Из её слов я сделала вывод, что она очень вас любит и дорожит вашим мнением. Она очень беспокоилась по поводу нашего с вами знакомства… Насколько я понимаю, это важно для вас и для Насти. Я в последнее время не хожу в гости и вообще мало показываюсь на людях, но из уважения к вам и к ней я не могла ответить отказом на её приглашение. Отец выглядел смущённо и растерянно. Он, конечно, увидел лицо Альбины; не знаю, понял ли он уже, что она ещё и слепая, но его взгляд говорил о том, что он не ожидал увидеть то, что он увидел. Полагаю, он не знал, как себя вести и что говорить. – Ну что ж… кхм… проходите, – выдавил он наконец. – Как говорится, милости просим. Всё уже на столе. – Замечательно, – проговорила Альбина. – Но для начала позвольте зайти в ванную – помыть руки. Настенька, – обратилась она ко мне, протягивая мне свой пакет, – я позволила себе кое-что принести к столу. Я приняла у неё пакет и передала отцу, а сама направила Альбину в ванную. – Налево, Аля. Так, осторожно, порожек… Раковина прямо перед тобой. Вот мыло. Пока Альбина мыла руки, отец так и стоял с пакетом у дверного прохода. Я подала Альбине полотенце, а потом повела её в комнату. Отец, не сводя с нас озадаченного взгляда, проследовал с пакетом за нами. Стол был выдвинут на середину комнаты, и я предупредила Альбину: – Осторожно, Аля, тут стол прямо по центру. Обходим его справа. – Постараюсь ничего не опрокинуть, – улыбнулась она. Мы обогнули стол, и я усадила Альбину на маленький диванчик. Она нащупала край стола и сказала с улыбкой: – Добрались без приключений. Отец зашуршал пакетом. Он извлёк из него бутылку вина, тяжёлую гроздь винограда «изабелла» и коробку конфет. Альбина сказала: – Виноград уже мытый. – Тарелку под виноград принеси, – сказал отец мне. – И бокалы. Он сказал мне это в спину: я уже пошла за тем и другим. Гроздь была уложена на тарелку, я принесла штопор и откупорила вино. – Токай десятилетней выдержки, – сказала Альбина. – Да, я уж понял, что не простое, – заметил отец, рассматривая этикетку. Я поставила букет в банку с водой: вазочка для него оказалась маловата. Розы украсили маленький столик у стены. – Аль, подвинься чуть-чуть, – сказала я, закончив с букетом. – Здесь есть место, я сяду с тобой. Альбина подвинулась, и я села на диванчик рядом с ней, а отец разлил вино по бокалам. Я подвинула бокал к руке Альбины, и она обхватила его пальцами. Отец, проследив это движение, смущённо начал: – Гм, наверно, с моей стороны будет бестактно спросить… – Да, вы правильно поняли, я не вижу, – улыбнулась Альбина. – Уже шесть лет. – Вы уж извините, – проговорил отец. – Ничего, не извиняйтесь, – сказала Альбина спокойно. – Настя вам, наверно, не сказала. – Да… Гм, то есть, нет, она ничего не говорила, – пробормотал отец. – Ну, что ж… Наверно, первым делом надо выпить за знакомство. – Предлагаю выпить за Настеньку, если не возражаете, – сказала Альбина. – Она сама не знает, какое она солнышко… Хоть я и не вижу его свет, но тепло чувствую. Без тебя мир был бы гораздо мрачнее и холоднее. Мы чокнулись бокалами и выпили, а я погладила под столом руку Альбины. Она поймала мои пальцы и ласково пожала. – Да, хорошее вино, – проговорил отец. – Рада, что вам нравится, – сказала Альбина. Мы сидели за столом почти два часа. Альбина немного рассказала отцу о себе, не вдаваясь, однако, в подробности случая, лишившего её глаз и изуродовавшего ей лицо. Отец тактично не расспрашивал. – Настя мне сказала, что вы подвезли её домой, когда ей стало плохо на улице, – сказал отец. – Хорошо, что вы рядом оказались, а то все так мимо и проходили бы, никто сейчас не обращает внимания… – Вообще-то, мы познакомились не совсем так, – проговорила Альбина. – Настенька, что же ты не сказала правду? Не знала, что ты у нас ещё и лгунишка… – Она ласково потеребила моё ухо. – Нет, Пётр Иванович, всё было не совсем так. Да, я подвезла её домой, но для того, чтобы хоть немного загладить свою вину… Вернее, вину моего водителя. Рюрик чуть не сбил Настеньку. Мало того, он ещё и набросился на неё, стал кричать, а она, бедненькая, перепугалась. Я не знала, куда деть от стыда глаза. У меня пылали щёки, в животе горячо пульсировало. Чувствуя, как по моей шее спускается жар, я пробормотала: – Алюня, мы же во всём разобрались… Это я была виновата, я сама наскочила на твою машину… Задумалась. Рюрик меня, конечно, немножко напугал, но он отругал меня совершенно справедливо. Нечего было ворон считать. – Не надо нас выгораживать, мы тоже виноваты, – сказала Альбина. – Ты упала и ушиблась, солнышко. Это могло быть серьёзно. – Слава Богу, ничего серьёзного не оказалось, – заключила я. – У меня нет к вам никаких претензий. И давай больше не будем об этом, ладно? – Важно было, чтобы прозвучала правда, солнышко, – сказала Альбина. – Спасибо, конечно, за попытку выгородить нас, это очень мило с твоей стороны, но лучше говорить правду. Но я, в общем, рада, что всё так получилось… Не случись этого, мы бы с Настенькой, наверно, не познакомились. С ней очень интересно общаться. Альбина тихонько погладила под столом мою руку. Я сказала: – И мне с Алей тоже очень интересно. – Ну, это пока мы друг другу ещё не надоели, – усмехнулась Альбина. Помолчав секунду, она добавила: – Вы, наверно, думаете, что мы с ней слишком разные, и нам даже разговаривать не о чем? Поверьте, это не так. – Да нет, я этого не утверждаю, – проговорил отец неуверенно. – Может быть, вас смущает разница в возрасте? Да, мы не совсем сверстницы, но это не мешает нашему общению, напротив, делает его даже интереснее. Отец не нашёлся, что ответить, а я сказала: – А меня не смущает разница в возрасте. Я вообще об этом не думаю. И не считаю препятствием. На несколько мгновений повисло молчание – как мне показалось, с ноткой неловкости. Альбина сказала: – Можете спрашивать меня о чём угодно. Насколько я понимаю, истинная цель этой встречи заключается в том, чтобы вы получили обо мне максимум информации. Вы хотите знать, с кем общается Настя, мне это вполне понятно. Я понимаю вашу тревогу, но уверяю вас, я отношусь к ней самым трепетным образом… Я надеюсь, вы не думаете, что я могу обидеть её или, не дай Бог, сделать ей что-то плохое. Или думаете? – Да нет, я… ничего такого не думаю, – сказал отец. – Просто… Как бы это сказать… – Понимаю, вам кажется странным видеть меня среди знакомых вашей дочери, – улыбнулась Альбина. – Я немного не вписываюсь в её круг общения. – Скорее, я думаю, это она немного не вписывается в ваш, – уточнил отец. – У меня его теперь почти нет, – сказала Альбина. – Он почти весь разбежался, когда… гм, когда со мной это случилось. Большинство тех, кто претендовал на мою дружбу, рассосалось вскоре после этого. Да я, знаете ли, и не сожалею о них. Права пословица: друг познаётся в беде. Это очень ярко продемонстрировало, кто мой настоящий друг, а кто – так, подхалим. Настоящих друзей осталось очень мало. Чтобы их пересчитать, хватит пальцев одной руки. – Я всё-таки полагаю, что те, кто у вас остался, сильно отличаются от Насти, – сказал отец. – А что в этом плохого? Одинаковых людей вообще нет. Да, они не такие, как Настенька. Такой, как она, у меня ещё никогда не было. – Рука Альбины легла на мою. – То происшествие прочертило некую границу между моей прошлой жизнью и настоящей. Те друзья остались из прошлого, а Настя – моё настоящее. Я очень изменилась с тех пор… Не только внешне. Всё изменилось: мой образ жизни, мои привычки, мои ценности. По-настоящему начинаешь ценить солнечный свет только тогда, когда он померкнет в твоих глазах. Мне трудно объяснить… Трудно подобрать слова, чтобы объяснить, что во мне изменилось. Наверно, я начала по-другому воспринимать людей. Ценить их за другое… – И за что же вы цените Настю, скажем? – спросил отец. Альбина немного помолчала, чему-то улыбаясь. – Она очень светлый человечек… У неё есть этот внутренний свет, который так редко встречается. Только временами на неё набегают тучки… Вернее, она сама их нагоняет. Она очень хороший человек, только иногда бывает не очень в себе уверена. Впрочем, с кем этого не бывает? В молодости мы все такое испытываем. Но у неё есть одно качество, которое перевешивает всё. У неё очень мудрое сердце. Оно способно видеть то, чего не видит ум. И в нём очень много нерастраченной любви… Представляю, как посчастливится тому, на кого она решит её обрушить со всей силой. Мне хочется только одного: чтобы это был человек, действительно достойный её любви. И если такой человек найдётся, то он будет счастливчик. У меня сжалось сердце. Альбина говорила так, будто не считала себя таким человеком. Из-за шрамов было трудно определить выражение её лица, но я уже немного научилась понимать его. Сейчас это была грустная нежность. – За это стоит выпить, – сказал отец после некоторого молчания. Он разлил по бокалам остатки вина и добавил: – Причём до дна. Когда я провожала Альбину до машины, у меня рвалось из груди сердце. Слова чугунными гирями висели на душе и не шли на язык. Мы так и не сказали отцу, что между нами произошло. И тяжелее всего было осознание, что он вряд ли сможет это понять. Возле дверцы машины рука Альбины потянулась, чтобы обнять меня, но какое-то шестое чувство заставило меня бросить взгляд вверх, на кухонное окно. Там стоял отец. – Аля, папа видит нас в окно, – сказала я. – Рюрик, покури, – сказала Альбина. Рюрик вышел из машины, а мы сели на заднее сиденье. С полминуты мы молчали. В небе парила крылатая тоска, сердце надрывно саднило. Слёзы, которые копились у меня в горле, наконец прорвались наружу. – Ты что, маленькая? – Моей щеки ласково коснулась ладонь Альбины. Из меня выплеснулось: – Аля… Ты… Ты моя родная. Это ты – тот человек, на которого я хочу обрушить всю мою любовь. – Я в этом не так уверена, – сказала она грустно. – Я думаю, ты достойна лучшего, малыш. А я не стою и тысячной доли твоей любви. Не трать на меня драгоценное время твоей молодости. Вряд ли у нас с тобой что-то получится. – Как ты можешь так говорить, Аля? Ты меня не любишь… Не любишь! Я рыдала, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. Альбина печально молчала, потом развязала и сняла галстук, как будто он её душил. – Люблю… Люблю, моя родная, – проговорила она глухо. – И именно поэтому я не хочу, чтобы ты страдала. Если ты выберешь меня, ты сама знаешь, что это будет значить. Будет тяжело. Если ты не уверена, что выдержишь это, лучше и не начинать… – Да мне плевать! – вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. – Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке! – Речь не о бабушках, – возразила Альбина. – На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему. Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы. – Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше – ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?! Рука Альбины легла на мою. – Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я – твой последний шанс. – Может, и правда – последний, – прошептала я. – Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо. По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке. – Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову! Она сжала мою руку. – Настенька… Ты – мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты – чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё. У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала: – Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать… Альбина протянула ко мне руки. – Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня. Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб. – Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать. На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода. Не знаю, как я дошла до квартиры. Двигаясь, как марионетка с обрезанными нитками, я убирала со стола и мыла посуду, а отец что-то говорил, но я ничего не понимала. * * * 14 октября Итак, записка написана, холодильник полон как никогда, и я, решив, что отец не будет на меня в обиде за не приготовленный ужин, говорю: – Я готова, Аля, пойдём. Я помогаю ей обуться, и она снова становится на голову выше меня. Потом я подаю ей плащ и шляпу. Прошу: – Давай без парика. – Ладно, только для тебя, – улыбается она и надевает шляпу. Её парик я кладу в свой пакет, закрываю квартиру, и мы спускаемся по лестнице. Я поддерживаю Альбину за талию, но она спускается уверенно, почти как зрячая, а вот мои ноги меня подводят. Слегка пошатнувшись, я успеваю опереться ладонью о стену, и Альбина сразу же приостанавливается, заботливо обняв меня за плечи. – Тихонько, малыш… Что, головка кружится? – Вроде бы нет, – отвечаю я. Она качает головой. – Угораздило же тебя наглотаться этих таблеток… Давай пойдём помедленнее, и держись за меня. – Да ничего, всё уже нормально, Аля, – уверяю я. Дворники, скользя по лобовому стеклу, размазывают ручейки дождевой воды. Снаружи ничего интересного, только мокрые улицы, машины, автобусы и маршрутки, а внутри, рядом со мной – колени Альбины. Я знаю, что если я их потрогаю, она не будет возражать, но я могу только опустить голову ей на плечо и взять за руку: усталость придавила меня, как бетонная плита. Могучий джип мягко катится по улице, и у меня такое ощущение, будто мы едем в огромном танке, достающем своей башней до неба, давя на своём пути людей и автобусы, как муравьёв. – Зайчонок, как ты себя чувствуешь? – тепло щекочет мой висок голос Альбины. Посылая нервные импульсы за миллионы километров, я шевелю губами: – Нормально… Только спать хочется. Я люблю тебя, Аля… Да, я люблю её, и мне неважно, что Рюрик это слышит. Пусть. А тёплый, чуть грустный голос отвечает мне с сияющих облаков рая: – И я тебя, зайчишка. Мы уже плывём на светлом облаке над тёмными тучами, грозно клубящимися внизу. В них скопился электрический гнев, он грохочет и перекатывается, угрожая нам ветвистыми белыми вспышками, но ему нас не достать: мы поднимаемся на нашем облаке к сияющему солнцу.