Слепые души

Тишину майского позднего вечера нарушает звонок домофона. Я делаю телевизор тише и озадаченно иду в прихожую. Может быть, это Диана? Но Диана сначала позвонила бы и предупредила, что приедет, а Костя вряд ли пришёл бы так поздно – в двенадцатом часу. – Настя... Настя, – слышу я голос в трубке. Кажется, это уже было. Я открываю дверь и впускаю Нику. Переступив порог, она прислоняется спиной к стене и смотрит на меня, то и дело прищуриваясь, будто плохо меня видит. В пакете у неё что-то стеклянно звенит. Я чувствую от неё запах, и меня бросает в холодный пот. Да, это было. Всё как в тот раз. – Ника, что случилось? Она странно улыбается и гладит меня по щеке. – Нет... Нет, не бойся. Не бойся, я никого не убила. Просто нажралась, как свинья. Мамка дала мне денег на новую одёжку, а я... пропила их. – Она открывает пакет и показывает три стеклянных бутылки пива. – Вот такая я сволочь, Настёнок. И беспросветно тебя люблю. Ошарашенная её неожиданным приходом, да ещё в таком состоянии, я не могу вымолвить ни слова, а она, щекоча мне лицо дыханием, шепчет, как одержимая: – Люблю... Люблю тебя... Я в растерянности: что с ней делать? Ясно одно: отпускать её нельзя, я не повторю той ошибки. Обняв её за плечи, я бормочу: – Ника, пойдём... Присядь, отдохни. Обнажив зубы в жуткой улыбке, она говорит: – Спасибо, уже насиделась... Я всё-таки тащу её в комнату и чуть ли не силой водворяю на диван. – Так, ложись и спи, – приказываю я довольно жёстко. – Чтобы к утру проспалась и стала человеком! – Хорошо, Настенька, я лягу, – бормочет она. – Только если ты ляжешь со мной... – Об этом не может быть и речи, – отвечаю я. Она неожиданно проворно для своего состояния поднимается с дивана, на который я её такими усилиями затащила. – Тогда мне здесь делать нечего. Это всё было, сотни раз было – с отцом. Проклятая водка, гори она вся синим пламенем! Во мне мучительно поднимается что-то тяжёлое, как раскалённая каменная глыба. – Я сказала, ты никуда не пойдёшь! – срываюсь я. – Останешься здесь и проспишься, и не смей со мной спорить!! Да, всё это было, я часто так орала на выпившего отца, но он мне никогда не отвечал, а Ника и не думает молчать. – А ты не смей на меня орать, сука! – кричит она с перекошенным лицом. Влепив ей пощёчину, я убегаю на кухню. Белая пелена ужаса на миг застилает мне глаза, сердце как будто опустили в жидкий азот, а кишки превратились в студень. – Настя... Настя, Настенька! Прости... Прости, родная... Я дрянь, я сволочь... Я люблю тебя. Держа моё лицо в горячих ладонях, она почти касается меня губами, но не целует. Её веки опущены, ресницы дрожат, она дышит мне в лицо запахом алкоголя, столь ненавистным мне, от которого в душе поднимается давняя боль. Заорать, ударить её, выгнать? Нет, нельзя, иначе она снова что-нибудь натворит. Любой ценой не допустить этого! Я прикладываюсь ртом к её губам, и она яростно впивается, душит меня, прямо-таки вгрызается в меня, так что даже наши зубы стукаются друг о друга. – Пожалуйста, не уходи никуда, – шепчу я. – Всё будет, как ты захочешь. Пойдём на диван... Возбуждённо дыша, она развязывает пояс моего халата, а я увлекаю её в комнату. Раздвигаю диван и стелю постель, мягко осаживая её неуклюжие домогательства. – Подожди, Никуля... Сейчас. Ты пока ложись, а я сейчас приду. – Куда ты? – встревоженно спрашивает она, обвив рукой мою талию. – Не уходи! Я глажу её по стриженой голове, мягко снимаю её руку с талии. – Не волнуйся, я в ванную. Я скоро. Пять минут. Яростный поцелуй-укус, и она говорит: – Ладно, пять минут... Я жду. Но я не спешу: не пять минут, а двадцать пять я нахожусь в ванной, тщательно моюсь, а потом ещё и сушу волосы феном. Когда я возвращаюсь, Ника уже спит, даже не раздевшись. Укрыв её одеялом, я ухожу в свою комнату и ложусь в постель. Конечно, я долго не могу заснуть – какой уж тут сон! Что-то похожее на дрёму всё-таки подкрадывается ко мне около трёх часов ночи, но дверь моей комнаты открывается, и я слышу тихие шаги. Затаившись, я жду, что будет, и лицо мне щекочет шёпот Ники: – Настенька, ты спишь? Я не отзываюсь, притворяясь спящей, и она, опустившись возле моего изголовья на колени, склоняется надо мной и гладит по волосам. – Ну, спи, спи, родная... – Нагнувшись ниже к моим губам, она очень осторожно и нежно меня целует – тихонько, самыми кончиками губ. И так же тихо, как вошла, она выходит. В пять утра мы обе уже не спим – пьём кофе на кухне. У Ники виноватый и хмурый вид, но я не говорю ей ни слова упрёка. В тишине тикают часы, за окном утренняя синева, на столе стоит блюдце с печеньем и бутерброды с колбасой. Я пододвигаю Нике блюдце, а она ловит мою руку и накрывает своей. – Насть... Прости. У меня вырывается вздох. – Ника, я просто боюсь за тебя... Если ты будешь так себя вести... Нахмурив брови и качнув головой, она перебивает: – Не надо нравоучений, Настя. Я и так знаю, что умру не своей смертью. – Знаешь? – содрогаюсь я. – Откуда ты можешь это знать? – Мне нагадали, – щурится она с усмешкой. – На кофейной гуще? – хмыкаю я. Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям. – Вот здесь это написано. Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель – сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль. – Настя, ты что? Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её за плечи что есть сил. – Кто? – требую я. – Кто это был?! Кто сказал тебе это? Отвечай! Испуганно моргнув, она покорно отвечает: – Да ходила я как-то к одной тётке... Экстрасенсу. Ну, узнать про жизнь... как мне быть дальше. Давно это уж было, ещё до... – Она хочет сказать «до срока», но хмыкает и проглатывает эти слова. – А она мне и говорит: «Умрёшь не своей смертью». Вот такие дела. – Тётка? – непонимающе хмурюсь я. – Точно? – Да точно, точно. – Ника крутит свою чашку кофе, поворачивая то по часовой стрелке, то против. – Чёрная такая... Крашенная. Кажется, Ириной её звали. Я роняю голову на трясущиеся руки. Она гладит меня по голове. – Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну... Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё... Настёнок! Всё нормально. – Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, – шепчу я, всё ещё дрожа. – Не верь никому, кто станет тебе что-то предсказывать. Всё это – от лукавого. Верь только мне. А я говорю тебе: у тебя всё будет хорошо. Обещаю. А когда Асахель даёт обещание, она его выполняет. Ника целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно – в щёку. – Насть, я тебе верю. Всё будет хорошо... Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал... – Вот именно – бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю... – Кого? – недоуменно хмурится она. Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый. – Неважно, – говорю я. – Допивай кофе – остынет. – Если позволишь, я лучше пивка, – улыбается она и лезет в свой пакет. – Ну, ну, не хмурься... Завязываю. Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом. – Не успела вернуться домой – опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя... святая! А ты так себя ведёшь! Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой. – Насть... Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего. Но я ещё минуты три обрушиваю на её коротко стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает – и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику: – Вставай. Мне пора собираться. Она неохотно разлепляет веки и стонет. – Мм... Настёнок... Такой кайф – спать у тебя на коленках, и ты ломаешь его! – Мне надо идти на работу, а тебе – домой, – говорю я. – Тебе ещё предстоит получить выговор от мамы – забыла? – Ой, ё-моё! – измученно стонет она, садясь. – Она же меня спросит, куда я девала пятьсот рублей, которые она мне дала, а я что скажу? Я достаю кошелёк, вынимаю оттуда названную купюру и протягиваю ей. Она хмурится. – Настенька, что ты! Я не могу взять. – Бери, бери, – настаиваю я. – В следующий раз будешь знать, как пропивать деньги, не тобой заработанные. Она с тяжким вздохом принимает деньги и прячет в карман, а уже через секунду прижимается к моим коленям. – Настёночек, любимая, ты меня уничтожила... Я не достойна тебя, даже... – она выпрямляется и отодвигается от меня, – даже прикасаться к тебе не достойна! Только вот... – Она берёт мои тапочки и целует их обе в подошву. – Только подмётки твоих тапочек и могу целовать. – Ладно, – говорю я. – Будем считать, что урок усвоен. В семь часов мы выходим из дома и идём пешком по уже проснувшимся улицам. Я тихонько беру Нику под руку, и наши ноги шагают рядом: мои – в белых балетках и колготках, и её – в «пацанских» мешковатых штанах с карманами и чёрных с белыми вставками полукроссовках. Наши тени проплывают по асфальту и стенам домов, ломаясь под углом, переходят улицу по «зебре» и бодают свежевыбеленный бордюр головами: с «конским хвостом» на затылке – моя голова, круглая – Никина. – Настя! – вдруг окликают меня. У автобусной остановки притормаживает Костина машина, и он выходит. – Насть, ты что, забыла, что я за тобой заеду? Я приехал, звоню в домофон, а тебя нет. В самом деле, с этой катавасией вокруг Ники я и забыла, что он обещал заехать и подбросить меня до работы. Он частенько так делает, хотя я его и не прошу об этом. После того, что я ему сказала в больничной палате, другой парень на его месте уж давно махнул бы рукой и завёл знакомство с другой девушкой, а он – нет. Он заезжает за мной утром и подбрасывает до дома вечером, но не лезет с поцелуями и ни на что не намекает, а недавно он поздравил меня с днём рождения и вручил подарочный сертификат, чтобы я сама выбрала себе подходящую вещь в магазине. Я не знаю, что это – дружба или ухаживание, но ничего большего между нами пока нет. – Костя, извини, так получилось, – только и могу я сказать, не зная, как толком объяснить причину моей забывчивости. А Ника, прищурившись, тихо цедит сквозь зубы: – Так... Всё поняла. Костя, подойдя к нам, говорит: – Ну, ты могла бы хоть позвонить и сказать, что заезжать не надо. Ника, глядя на него с холодным прищуром, спрашивает грубовато и враждебно: – Ты кто такой будешь? Её «наезд» не имеет на Костю воздействия – он лишь недружелюбно переспрашивает, двинув бровью: – Кто я такой? С какой стати я должен отвечать на вопрос, заданный таким тоном? Сначала вы потрудитесь представиться. Ника, усмехнувшись, сплёвывает на асфальт: – Надо же... Джентльмен из высшего общества! Куда уж нам, обыкновенному быдлу, до вас! – И, переведя взгляд на меня, говорит мне всё с тем же прищуром, глухо и хрипло: – Настя, я пойду. Ещё раз спасибо за всё. С отчаянием чувствуя, что разрулить эту дурацкую ситуацию у меня не получается, я цепляюсь за её руку: – Ника, да подожди... Её взгляд обдаёт меня холодом: – Иди. На работу опоздаешь. Она уходит скорым шагом, сунув руки в карманы и низко пригнув голову, а я беспомощно смотрю ей вслед, и на душе как-то гадко оттого, что так всё получилось. – Это что был за тип? – спрашивает Костя. – Это не тип, – отвечаю я. – Это Ника. – Ника? – переспрашивает он, непонимающе морща лоб. – Это от «Николай»? Странно... – Нет, Ника – это Ника. Она моя подруга. – Она? – фыркает Костя. – А я её за парня принял! Слушай, но она так одета и подстрижена, что можно и перепутать! Мне теперь уже ничего не остаётся, как только сесть в машину к Косте и позволить ему подвезти меня. Сначала мы молчим, а потом Костя, чтобы что-нибудь сказать, говорит: – Ну и подруги у тебя... Брутальная девушка. Чего она на меня так наехала? Я чувствую себя слишком усталой, чтобы объяснять, кто такая Ника, и поэтому просто молчу. Костя, не получив ответа, озадаченно мычит: – М-да... Проходит минута, две, и он вдруг вспоминает: – Слушай, я же вот что хотел сказать! Мне тут сон странный приснился. Может, и чушь, но... В общем, девчушка маленькая, бегает по травке, рвёт цветочки. Я смотрю на неё и откуда-то знаю, что она моя дочка – просто знаю и всё, а откуда – непонятно. К чему бы это? Вот мы и познакомились, папа.