Мальчик с шипом в боку

      Мой сон прервался задолго до полуночи: судя по часам, до рассвета оставалось шесть часов. Тяжело выдохнув, потёр глаза, отгоняя мутную пелену. Глазные яблоки болели даже от лёгкого прикосновения пальцев. Усталости не было, только странное чувство неудовлетворенности от невыполненного плана, а план состоял в том, чтобы хоть немного поспать. Откинув одеяло, спустил ноги на пол, — кресло подо мной жалобно скрипнуло, подлокотник немного отошел от боковины; грохнув с силой, ещё не восстановившейся от дерьмового сна, она встала на своё законное место. Я всё пытался вспомнить, что же мне приснилось. Очередной кошмар, само собой, но что именно в нём было — белый шум на периферии сознания.              Наверное, меня можно назвать специалистом по кошмарам. Те снились часто, иногда — на весьма непродолжительное время — оставляли меня, а потом начинались вновь. И почти всегда я не помнил, что же такого жуткого происходило со мной во сне, что заставляло проснуться. Возможно, это что-то абстрактное, но не менее жуткое, чем конкретный образ, возможно, странные звуки, нашёптывания, голоса, передающие послания. В детстве, после смерти мамы, этого «чего-то» я пугался настолько, что сама мысль вновь окунуться в сон срывала голову. Я мог часами сидеть в постели, борясь с дрёмой, дрожа дожидаться рассвета, а после, совсем измученным, идти в школу, где с тебя трясли так, что о сне не мог и помыслить.              Я давно заметил, что приступы бессонницы стали случаться после маминой смерти, и всю вторую половину моей недолгой жизни они давали о себе знать. Когда она была жива, то часто перед сном рассказывала мне сказки, только почему-то не те, к которым привыкли дети, вроде «Джонни Яблочное Зёрнышко» или любимой сказочке для малышей нашего штата про Йо Мадьярока. Она рассказывала странные, даже страшные сказки, может потому что не стремилась к тому, чтобы я верил в хорошие сказки, в добрые сказки, а может, потому что хотела добиться, чтобы я действительно спал. Если так подумать, то я и вправду никогда не разгуливал по дому ночью и спал крепко, не вставая, чтобы выпить воды или, например, сходить по нужде. В любом случае, была среди них часто рассказываемая сказка про Песочного человека. Обычно это существо выступает в роли доброго персонажа, который помогает детям заснуть, у моей же мамы Песочный человек был явлением злым. Он приходил к тем детям, что плохо спали, или которым снились сны страшные, совсем не ребячливые: о войне, о лжи, о том, что не должно заботить маленьких детей. Песочный человек кормился такими снами и забирал с собой тех, кому они снились. Героем в маминых сказках был мальчик по прозвищу Бесстрашный Поли: Песочный человек забрал его с собой, но, несмотря на свои страхи, Поли отчаянно пытался выжить в чужом, враждебном мире. Мама была хорошим рассказчиком, и я каждый день ждал отхода ко сну, чтобы она вновь поведала о приключениях Бесстрашного Поли. Особенно мне нравилось, когда рассказы приходились на дождливую ночь: ветер качал деревья, их сучья царапали оконное стекло, дощатые полы поскрипывали, дверь старого шкафа немного приоткрывалась — это Песочный человек шёл на поиски. Я держал маму за руку, завёрнутый в одеяло так, будто этот кусок материи сможет защитить меня от всех бед, внимательно слушал её и, когда она заканчивала, послушно засыпал, не дожидаясь, когда та тихо покинет мою комнату. Мама рассказывала сказки вплоть до болезни, пока не слегла. Я так и не узнал, чем закончилось приключение Бесстрашного Поли. А когда в моей жизни окончательно обосновался Кенни, нужды в сказках больше не было. Безмятежные детские сны совместно с детской кроватью — место которой теперь было на помойке — исчезли вместе с моей многострадальной матерью.              Когда у тебя не тратится восемь часов на сон, при условии, что от усталости не пускаешь слюну на грудь, появляется целая куча свободного времени, которое некуда деть. Такие люди обычно заводят хобби, или они доделывают дела, которые не могли окончить днем из-за нехватки времени. У меня таким хобби стала уборка. Если не можешь привести в порядок собственную голову, тогда почему бы не постараться разгрести дерьмо, которое у тебя в доме? Ну, кроме Кенни. Дядюшка был въевшимся куском, трудновыводимым, оно как бельмо на глазу, но максимум что ты можешь с ним сделать — обойти и игнорировать.              Дядюшка представлялся мне эдакой липкой лентой, на которую пристают мухи, потому как на дядю Кенни имело обыкновение налипать именно всякое дерьмо: неоплаченные счета, стрёмные бабы, невозможные для починки машины, вечное алкогольное опьянение и впридачу трудный подросток — самая большая и жирная муха прямо в центре висячей ленты. Восьмилетний мальчишка, — который встретил его не впервые, но единственный раз смог рассмотреть человека в ковбойской шляпе вблизи, — был вынужден стоять рядом с ним на пустом кладбище напротив маленького надгробия, где кроме имени и крайних дат не было ничего выгравировано, превозмогая себя не цепляться за засаленный плащ высокого человека; вместо этого до крови прикусывал губу, чтобы не плакать, чтобы не искать объяснений и ответов на всплывающие вопросы: «Почему он здесь, ведь мы всё это время были ему не нужны?» и «Почему мама не выздоровела после принесённых доктором лекарств?» Даже спустя годы ответы на эти вопросы не нашлись; они забылись, когда я сделал для себя другое маленькое открытие: никакие закосы Кенни, косые взгляды горожан и издёвки назойливой детворы не способны забить гвозди в мой собственный гроб — мамы больше нет, я не смог ей помочь и мне придётся как-то жить без неё. И тот восьмилетний «я», бегущий с самодельной копилкой из папье-маше, в которой хранились все деньги, накопленные с дней рождений, за стрижку газонов и мытьё собак, в дом местного доктора, умоляющий его помочь, все эти десять минут бежал зря. Потому что всё было давно предопределено, но я был слишком мал и фантастично слеп, чтобы это понять. Восьмилетний «я» хотел верить, что мама не умерла, её забрал в свой мир Песочный человек — олицетворение настоящего зла. Но настоящим злом для мальчишки — точнее суровой реальностью — являлся Кенни Аккерман и его школа жизни, где есть только одна правда: нет никакого Песочного человека, есть только больная гонореей женщина, которая не смогла вовремя заняться своим лечением, и говорить здесь больше было не о чем, — «о той дуристике, которой забивала тебе голову мать, забудь».              Во время уборки — физической или мысленной — можно найти много интересных вещей. Таких, например, как грязные носки под шкафом или кусок жевательной резинки под лавкой на покосившейся веранде. Эти вещи не представляют собой особой ценности, скорее вызывают желание найти субъект, что производит порчу имущества, и затолкать оставленный хлам ему в задницу. Но есть другие вещи, более ценные, например, книга детских сказок с вырванными и исчерканными страницами, найденная между досками подпола в комнате, которая уже много лет пустует; на том самом месте, где когда-то была кровать, на которой когда-то лежала, очень тихо сопя тебе под нос, тщедушная женщина, рыбьими, полными слёз глазами, смотрящая на бледное испуганное лицо мальчугана. Ручка с давно засохшими чернилами, по цвету близко напоминающими тот, что на исписанных листах детской книжки, изгрызенным колпачком и маленькой надписью, оставленной тонким предметом, возможно иглой. И надписью было имя, неразборчивое и маленькое, как и тот, кто его написал. Такие вещи легко перечислить к мусору, но для того, кому они предназначались, это были важные вещи, памятные вещи, гораздо более ценные пахучих носков под шкафом.              Я жил ради таких маленьких вещей, надеялся, что мне попадётся крохотный клочок бумаги, на котором, возможно, аккуратным женским почерком будет выведено послание восьмилетнему «мне». Но всё чаще я возвращался к действительному настоящему, ведь комната убиралась и перемывалась мною столько раз, что послание, написанное на клочке и застрявшее между досками, мыльная вода давно превратило в кашу, а другие вещи были вывезены давным-давно, что свидетельств их существования не осталось даже в моей собственной памяти; но то немногое, что удалось найти, я сентиментально хранил у себя, подпитывая ими жизнь восьмилетнего «меня».              Потянувшись, я остановился у окна, вглядываясь в темноту. Сна ни в одном глазу. Затевать генеральную уборку бессмысленно — Кенни дрых слишком чутко, чтобы греметь ведрами; потом целый день будет зудеть, что разбудил его попусту. Но прибраться всё же стоило: щели в окнах были настолько большими, что гоняемая ветром пыль безостановочно залетала и заполняла дом, покрывая собой все горизонтальные и вертикальные поверхности. Проклятый переменчивый климат: сутками мог идти дождь, потом жарило солнце, аккуратные зеленые изгороди с лёгкостью могли утонуть в песке, если его из окрестностей пригонял сильный ветер; те, кто жил к северу не видел песков, те, что на юге, могли не знать снега. Мы жили в центре, и нам одинаково ненавистны и снег и песок.              Эта хрень бесила меня ещё с детства. Он хитрой гнидой забивался в рот, был на языке, а после, с едой, оказывался в желудке, пока не выходил естественным путём и снова не попадал наружу. Своеобразный круговорот песка в природе. Он же и сопровождал, когда Кенни брал меня с собой на работу. Тягачи Фрейтлайнера покрытые песком и грязью — вот на чём предпочитал ездить Кенни, если дело касалось «чистых денег», таких, которые не шуршат в руке, оставляя после себя мелкие песчинки на ладони.              Пока я зомбически натягивал джинсы, мне вспомнилось первое посещение «кладбища» — так называлась свалка давно потерявших дыхание автомобилей. Кенни повёл меня туда, будучи в недурственном настроении; если подумать, многие неплохие вещи он делал именно в «недурственном настроении». Хотел показать, чем он занимается, ну и заодно обучить, пока мы оба дожидались моего прибавления в росте хотя бы на пару дюймов. «Кладбище» поразило меня и вскружило голову: на многие мили до самого горизонта машины разных мастей и физического состояния заполняли землю и возвышались на многие футы над головой, — таким было моё первое впечатление о «кладбище». Довольно преувеличенное, если смотреть с высоты моего роста сейчас. Машин и вправду было много, но не до горизонта, а всего лишь до огороженной забором территории, и, если бы какому-то идиоту приспичило идти до этого самого горизонта, ему можно было бы махнуть рукой и пожелать удачи в нелёгком путешествии. Как бы там ни было, десятилетний я был под впечатлением. Разбитые накануне колени дрожали от восторга при виде такой махины бесконечного железа. Как бы я не претворялся, Кенни моё восхищение заметил и сильнее опустил шляпу к носу, да закурил, методично пожёвывая фильтр. Мы медленно шли между сдохшими тачками, а я всё равно еле семенил, не поспевая за ним, потому что хотел осмотреться. Он остановился у тягача, неисправный прицеп которого ненужным хламом валялся рядом — металл разъела коррозия, днище наполовину провалилось.              «Вот, — указал он на этот хлам. — Это наша детка. Ты, конечно, слегка мелковат для неё, но через годик-другой вытянешься, не?» Вспоминая тот разговор, не могу сдержать ехидной улыбки теперь, когда Кенни не дождался нужных габаритов ни через год, ни два, ни даже больше. «Н-да, где-то в тебя недовложили», — цыкнул он, когда в дверном проёме по дереву была вырезана последняя насечка, не меняющаяся в высшую сторону более полутора лет, зависшая на значке в пять футов и три дюйма.              Помню, он сильно психанул, когда заметил привязанный флаг к двери тягача. Сдёрнул его, кинул на землю и вытащил пушку. Я впервые видел оружие в такой близи от себя. Да к тому же оружие было у Кенни, а не у какого-то левого парня по соседству. Разумеется, стал усиленно соображать, почему раньше я не обращал внимания, что дядя хранит в доме огнестрелку, почему не замечал, что оно вообще у него есть, и если было, то где он его прятал всё это время, и почему, когда я так усиленно убирался, так и не наткнулся на него. Пока я прокручивал всё это в голове, Кенни выпустил весь барабан на полотно, изрешетил его так, что можно пропускать макароны и подавать на ужин в местной закусочной. Мне было до одури любопытно, ни страха, ни опасности, исходившей в ту секунду от дяди, я не чувствовал, даже колени перестали отбивать нервный ритм.              «Ненавижу это дерьмо. Чёртовы скауты развешивают эту срань где ни попадя, как будто тряпица может… Чё ты вылупился, мелкий? — Он остановился, заметив мой неподдельный интерес к происходящему. — Понравилось представление? Тоже хочешь? — хмыкнул Кенни, убирая револьвер за спину — наверное, там была кобура. — Не, ни хрена, низковат для этого, и проблем не оберёшься, если пристрелишь кого. Вот ножом пользоваться научу, это тебе пригодится».              И действительно научил. К тому моменту, когда я сам начал незаконно, в силу возраста, разъезжать на тягаче, у меня получилось освоить пару приёмов, которые, при применении нужной силы, могли лишить человека жизни и при этом сохранить мою. Это было особенно актуально, когда разъезжаешь ночью, а на дороге могут попадаться разные люди.              В год моего первого выезда, на двух водителей грузовиков было совершено вооружённое нападение, в результате которого груз был украден вместе с машиной, а на обочине валялись человеческие туши с простреленной головой. Шериф Доук пожимал плечами, дожидаясь, когда дело об убийствах и угоне передадут выше, но оно никуда не уходило: отсутствие свидетелей и пропускного контроля на трассе, где можно было бы засвидетельствовать появление угнанных машин, не позволило этим событиям получить дальнейшее развитие, о чём все вскоре забыли. Странности происходили всегда, умирали тоже часто, чтобы из-за этого беспокоиться, а вот отсутствие работы и средств, чтобы прокормиться — это были действительно важные, насущные проблемы. Если смотреть на Кенни, то эти два убийства и вовсе его не заинтересовали: больше дядюшку расстроила пропажа машин и грузов. Стоило ли говорить, что он продолжил «ножевые» тренировки, пока мои движения не достигли «профессионализма» и автоматизма, — если можно говорить о профессионализме тринадцатилетнего пацана. И всё же мне везло, потому как не приходилось проверять свои умения на ком-то, кроме увёртливого громилы в дурацкой шляпе.              Когда я спустился вниз, в гостиной горел тусклый свет от не выключенного телевизора: Кенни спокойно дрых в кресле, надвинув на лицо шляпу. Технику выключать не стал, зная, что тот любит спать со слегка приглушённым звуком. Наверное, такого человека как он, в жизни которого раньше были не самые приятные вещи, тоже мучают своеобразные кошмары.              На кухне было открыто окно, ветер спокойно колыхал занавески; пахло свежестью. Выйдя через заднюю дверь на улицу, я на секунду завис, осматриваясь. Мертвецкая темень и тишина. Фонари на улице перебила школотня после очередной неудачной игры несколько месяцев назад. Даже не напрягая слух можно услышать, как какой-нибудь любозналка, которому не спится, проходит по улице, ступая по дороге в старых кроссовках. Но никому не было нужды ходить здесь ночью, вся местная пьянь уже давно зарезервировала себе столики в баре с табличкой «Несовершеннолетним входа нет».              Потирая болезненно ноющую шею, лениво волоча ноги, я направился к гаражу. Раз сон безвозвратно утерян, стоило заняться делом, отрабатывая так великодушно обещанные, но ещё не преподнесённые новичком билеты на концерт и пачку сигарет. Как раз накануне отбуксировал его пикап внутрь: по прогнозам обещали дожди всю следующую неделю. Что ж, хоть песок прибьёт. Кроме тачки новичка в гараже разместились развалюха Кенни и мой байк.              Свет в помещении с неохотой включился, ещё и зажужжал, совсем как человек. Стало светлее, поэтому найти налобный фонарь было несложно. Пока я завязывал волосы, параллельно открывая смотровую яму и сетуя на неисправность так сейчас нужной эстакады, а также прокручивая в мыслях претензии новичка к шумам своей машины, мне снова пришли на ум мысли о Кенни. Они состояли из простых «если бы».              Если так подумать, Кенни научил меня всему тому, что я сейчас знаю. Благодаря нему я умею водить, чинить машины, знаю о них так много, что точно не пропаду, ведь любая работа, связанная с ними будет мне по плечу. Владею самообороной благодаря нему. Могу сделать что-то полезное и нужное своими руками, и всё это тоже благодаря нему. По сути Кенни научил меня выживать, и, случись что, я действительно смогу о себе позаботиться.              Но что было бы, если бы моя мать осталась в живых, и Кенни не появился у порога нашего дома, с дешёвым гробом, предназначенным для своей сестры? Мама научила меня стричься, показала, как нужно правильно убираться, заваривать чай, чтобы на вкус он был как чай, а не ведро с помоями, а также научила отстирывать трудновыводимые пятна. Помогли бы мне эти умения в жизни? Отчасти да. Кто знает, возможно, останься она в живых, показала бы и научила меня более полезным вещам? Возможно, она умела ловить рыбу, или делать тако гаспачо, а по вечерам занималась моделированием самолетов. Возможно. Но я не мог сказать что-то о ней, о её умениях, о хобби. Я совсем ничего не знал о своей матери, кроме того, что она была доброй, чистой и умела рассказывать истории, теперь уже никому не нужные.              А может быть, мама бы сошлась с кем-нибудь. Обязательно с кем-то холёным и чистым, таким, например, как Смит. Может быть, я бы даже ему понравился. Но чему бы тогда он меня научил? Этот холёный и чистый мистер Икс смог бы приспособить меня к жизни? Обучил бы меня выживать? Что бы он мне рассказал? О морали, этикете, религии? Выучил бы чистописанию или делать чучела из голов убитых оленей? В теперешних условиях смог бы я воспользоваться этими знаниями, чтобы прокормить себя? Вероятнее всего, его навыки и умения были бы такими же ненужными, как и мамины сказки.              Эти мысли часто роились в голове, может быть отчасти они тоже были причастны к моей бессоннице. Наверное, то был одним из моих кошмаров — знание того, о чём уже никогда не узнаешь и на что не найдёшь ответы. Как бы там ни было, у меня было настоящее, в котором был Кенни, а времени на «если бы» становилось ахренительно мало, стоило заняться чём-то полезным. Йо Мадьярок, герой детской сказки, говорил: «Я не сплю. Я только ем и работаю. Ем и работаю». Я же, если бы меня попросили рассказать о себе одним предложением, сказал бы следующее: «Я не сплю. Я только пью чай, курю дешёвые сигареты, отлыниваю от учёбы, исправно убираюсь, немного работаю и дохрена загоняюсь». У меня было слишком много свободного времени, раз я мог себе позволить заниматься самоедством. Интересно, если спросить Кенни, занимался ли он самокопанием будучи тинейджером, не пошлёт ли меня мой славный дядюшка на три буквы?              Будучи стопроцентно уверенным в этом, я потянулся к бардачку пикапа, выуживая оттуда коробки с альбомами исполнителей. Джаз и битлы улетели на соседнее сидение, их заунывная музыка не способствовала работе. У меня был выбор между Умфами и Смитсами, и почему-то выбор для создания атмосферы я остановил на последних. Отчасти потому, что затёр первый альбом «Oomph» до дыр, но если честно, мне просто хотелось разобраться, чем эти «The Smiths» цепляли Смита. Поэтому недолго думая я запихнул кассету в стоящий рядом «рабочий» бумбокс, упрямо игнорируя лежащие на нём свои альбомы и записи Боба Дилана, под которого любил работать сам Кенни, сделал звук потише, чтобы уж совсем не отвлекал, но находился в зоне досягаемости, включил фонарь и спустился в яму. Время близилось к полуночи.              Раньше я не понимал, почему мужчины ассоциируют машины с женщинами и до последнего сомневался в своём ли уме те люди, которые говорят такое, пока сам не столкнулся с человеческой халатностью, полностью убедившей меня, что то были слова гениев, настоящих гуру, чёрт возьми. Не то чтобы я раньше на халатность не нарывался, просто в тот раз это было настолько очевидно, что случай невозможно было проигнорировать.              Мистер Рал, отец Петры, в тот день должен был поехать в центр, чтобы купить что-то очень важное на день рождения жены. Его машина вот уже несколько недель издавала странные звуки, но он ясным делом их игнорировал, оставляя на потом, чего конечно не стоило делать. Минивэн занесло на повороте после очередного предупреждения, а после мистера Рала вынимали из кювета испуганного, но, по крайней мере, целого. Ясное дело день рождения его жены был похерен, а всё потому, что мистер Рал забил на звуки.              Возвращаясь к сравнению с женщинами, машины реально их напоминают. Если женщине что-то не нравится или она с чем-то не согласна, то она намекает об этом. Тачка, если ей только начинает становиться дурно или уже хреново, тоже, блядь, намекает. Другое дело, что почти все водители идиоты и намёков не понимают. Наверное, они также не обращают внимания и на своих баб, игнорируя до одури очевидные вещи. Смит, видимо, тоже тупица, раз пропустил подсказки мимо ушей и застрял с тачкой на половине пути в открытой местности, а ведь она его предупреждала. Треск, который слышал новичок, со стопроцентной вероятностью связан с неисправностью ШРУСа, о чём этот мистер Хули-знает-кто мог бы догадаться, если бы осмотрелся по сторонам. Здесь везде сраный песок, а он основной вредитель машин, и если я сейчас осмотрю пыльник чёртового ШРУСа, то с вероятностью уже в двести процентов могу предположить, что тот в сраку испорчен.              О шуме под капотом его любимый пикап тоже намекал. И если бы Смит хоть немного напрягся и вовремя обеспокоился, то, возможно, мне не пришлось бы сейчас предполагать в чём весь сыр-бор: повреждён поршень мотора, засорился инжектор или же всё вместе. И вообще, повезло этому чёртовому мистеру Смиту не оказаться где-нибудь в кювете на пару с мистером Ралом. Петра мне тогда по секрету сказала, что, мол, отец постеснялся беспокоить мистера Аккермана по пустякам. Он, блядь, постеснялся! А то, что я вытаскивал его вместе с тачкой на дорогу, а он как дитё малое цеплялся за меня, это ничего. Блядь, даю сотню баксов, именно такие мужчины жалуются на своих женщин-истеричек.              Пока я окончательно не запутался, чьи намёки Смит не понимает больше, — технические или женские — пыльник ШРУСа вернул меня в печальное настоящее: стоило к нему прикоснуться и тот отвалился: «гармошка» была изрешечена мелкими камнями, слой грязи пугал до чёртиков, и вообще она — на деле мягкая и подвижная, — напоминала гипс на ноге. Оставив безнадёжно сдохшую деталь валяться неподалёку, я вздохнул, потирая взмокший лоб. Несмотря на то, что в яме было прохладно, я горел как факел из-за слишком сильного возмущения. Смит чуть не превратил тачку в труху, это уж точно. А шум «как от кастрюли»? Что-то с двигателем? Предстоит ремонт мотора? Слишком много вероятных проблем, как и вариантов их решений, и я уже начал сомневаться, справлюсь ли с этим ремонтом. Поднявшись наружу, осмотрел гараж. ШРУСа для пикапа тут точно нет. Катушку, если проблемы с зажиганием, найти можно, инжектор почистить тоже не проблема. Нужно будет ещё убедиться в состоянии колодок, если Смит слышал треск. Чёрт, нужно изучить эту машину вдоль и поперёк, и это точно займет несколько недель. Как же тогда он будет добираться до школы?              Листы блокнота, исчирканные под списком необходимых «покупок», оказались в кармане джинсов, а из-за батареи, где Кенни прятал ценные вещи, будь то деньги или выпивка, я вытащил ключи от его развалюхи. Это был грязно-серый Кадиллак семьдесят девятого года, длинный и помятый как и сам Кенни. И хоть эта модель называлась типа «Эльдорадо» или «Ураган», старикан ласково звал его «Ури». Говорил, что эта тачка его старого друга,— «и если она не доживёт до завтрашнего дня, мистер Чистоплюй, я сожгу твой дорого любимый байк, а сам, как индеец, буду танцевать на его пепелище». Слабо верится, что у дядюшки вообще когда-либо были друзья, и танцы с бубном на останках байка скорее напоминали фарс, чем реальную угрозу, но чем чёрт не шутит? Так «Ури» нашлось местечко в гараже, без права на выселение.              Несмотря на вызывающую сомнение безопасность, «Ури» был надёжен и крепок как титан, и несмотря на то, что модель этого года была более узкая, чем ранее выпущенные, в салоне было комфортно; стоило только открыть дверь, как становилось ясно, кому принадлежала эта железяка. Приблизив кресло немного вперёд из-за разницы в росте с Кенни, я включил зажигание и уставился перед собой. Никаких любопытных глазу картин, как новичок, я не видел. Обыденно, осточертело, равно как и всегда. Как там в песне было? «Тебе восемнадцать и вся жизни впереди»? Как же, скажите это Рики-дикарю, что пустил себе пулю в лоб. Скорее в труху превратишься, пока эта «жизнь» начнётся. Нет, только не в этих стенах. И сколько таких Рики-дикарей жило у нас, здесь, и все эти парочки, нарезающие круги вокруг полосы обрыва и надеющиеся либо на «авось», либо на внезапно поднявшийся сильный ветер. Ромео и Джульетты, что б их.              И снова тяжелый вздох в уже прогревшейся тачке Кенни. Слишком много мыслей о маме было сегодня, много этих «если бы», от которых нет проку. Не удивительно, что я снова завёлся на пустом месте. Иногда мне хочется сбежать, как и советует Рико, но внутренний барьер, словно машина стоит на ручнике и не дает мне покатиться, уехать дальше. Ручник сломан и починке не подлежит.              Когда у меня получилось добраться до «кладбища», воздух стал заметно теплее, несмотря на ещё царившую ночь. Вдохнув его, свежий, предрассветный, спокойно огляделся вокруг. Где-то здесь ошивался Колосс, угрюмый бульдог с важным видом, честно охраняющий «кладбище», но «продающийся» за пачку собачьего корма. Обычно его выдавало загнанное дыхание и пар изо рта, который ночью виден издалека. Скорее всего, он находился на дальней территории «кладбища», что не вызывало проблемы: пакетик собачьего корма лежал в заднем кармане на случай, если тот даст о себе знать.              Перелезть через сетчатый забор в темноте — дело несложное, если есть фонарь и никто не лает под ногами. Спрыгнув, я не стал тратить время, сразу же направился к заржавелым пикапам. На некоторых детали сохранились в хорошем качестве и их вполне можно использовать для замены неисправных тачки Смита. Конечно, по-хорошему пикап нужно направить в центр, в хорошую мастерскую, к специалистам, где машину подлатают со всех сторон, но что ж поделать, если возможностей на это нет. Выкручиваемся, как можем. По крайней мере, я знаю все тачки, которые сам перевёз сюда, знаю, на что они способны и что у них можно забрать. К счастью новичка здесь есть новёхонькие пикапы, даже более новые, чем у него, но битые, за тем и отправленные на свалку.              Да уж, Смит одними сигаретами не обойдётся. Может потребовать с него и бесплатные завтраки?              

***

      Рассвет занимался быстро. Потный и вонючий, я взвалил на себя всё, что работало, и то, что могло пригодиться для тачки Смита. Завязав и перекинув рубашку через плечо, запихнул туда весь хлам и ещё раз оглянувшись в поисках Колосса — сдох что ли этот старикан? — спустился вниз, к счастью ничего не выронив. Я возился на «кладбище» слишком долго; старые наручные часы Кенни, валявшиеся в машине показывали, что пора шевелиться, если я хочу принять душ и успеть на занятия. При всём своём желании не появляться на не интересующих меня предметах, Пиксиса подставить всё же не мог. Ему, небось, доплачивали за проведение воспитательных бесед, а я что же, его хлеб отбирать буду своими прогулами? А если не хлеб, то уж точно платные услуги его брадобрея, а он обходится недёшево, если судить по алгебраически точно выверенным усам замдиректора.              Кенни уже сидел на крыльце и ждал машину, мерно покуривая свой Пэлл Мэлл. Выглядел он абсолютно херово — значит, не спал.              — Эй, мелюзга, ты куда возил «Ури» в такую рань, а? А-а, вижу эту белую тряпицу на шее, значит ездил на «кладбище» — эка какой чистюля. Это детали для того паршивого пикапа, что кантуется в моём гараже?              — Эй, старик, поаккуратней. Это мой гараж, если на то пошло.              — Всё едино, — махнул он рукой, взъерошивая волосы на затылке. Пепел упал на голую ногу, но тот даже не сделал усилие, чтобы его стряхнуть.              Вернувшись в гараж, я выгреб всё, что нашёл на «кладбище» и оставил у ямы, чтобы после школы всё поглядеть ещё раз. Кассету Смита пришлось вытащить из бумбокса. Будет не шибко хорошо, если она потеряется. Кенни был совсем не аккуратен, когда дело касалось чужих вещей, и мог запросто выкинуть Смитсов в помойку. Хотя, на мой вкус, может и стоило это сделать. Пока я всю ночь прокручивал их альбом в гараже, скулёж Моррисси мне приелся до такой степени, что и представить нельзя. Их песни полный отстой, решил я для себя, так и не приблизившись к понимаю, как новичок может такое слушать.              На принятие душа было отведено совсем немного времени, и пока я стоял под струями с намылённой головой, до меня дошло, что с утра нас ждут три часа физо под открытым небом. Блядь. Чёртов решающий матч через три недели — последний шанс для тех, кто претендует на поступление в колледж. Несколько представителей должны были заглянуть к нам на огонёк. Баскетболисты свои шансы испытают тогда же.              Ну и кто же у нас претендует на стипендию? Захариус пролетел. Доук… Ну да, скорее всего. Подрастающему шерифу нужно получить образование. Эрд, вроде собирался. Бозард… Да я ему помогу её получить, если он отсюда съебётся. Несс отказался: ему перепало наследство от помершего дедушки — скотобойня чуть к югу от штата. Сомнительное наследство, если учесть, что он устраивал своеобразные бои на своей ферме. Хеннинг, вроде, в ней не нуждался. А все остальные — как я. У нас нет никаких планов на будущее, поплывём по течению, будем работать там же, где и работали, всё просто и ясно. И сейчас наша первостепенная задача: помочь однокашникам поступить в колледж, сделать доброе дело, и отработать как одна команда. Хотя я бы не согласился с Шадисом: бейсбол, хоть и командная игра, но успех в ней зависит от одного игрока, и чаще всего это бэттер. В те сотые доли секунды, когда бита замирает в его руках, он решает судьбу всех своих сокамандников, и именно от его решения — отбить или проигнорировать бросок — зависит всё.              Кроме физо мне нужно было потратить время на подготовку к тесту по истории (Никсон, чтоб его), а также написать реферат, ведь Харрис не слезет с меня, если я не отчитаюсь за все прогулы. Не уверен, что вообще знаю, какая дорога ведет в библиотечный зал.              Спустившись вниз, приведя себя в порядок и почувствовав чуть-чуть человеком, я хотел было через кухню выйти к гаражу, но снаружи услышал растянутый голос Кенни, — уже успел нализаться.              — Иди сюда, малявка. Тут к тебе пришли.              Первая мысль, что меня посетила — это новичок заявился узнать, как поживает его тачка, но мысль сразу же отодвинулась на задний план, когда я вспомнил, что не рассказывал тому, где живу. Правда, это не такая уж тайна во мраке. Здесь все знали, где живут Аккерманы, спроси любого, и он ответит с закрытыми глазами, а новичок, как я успел заметить ранее, знал, когда нужно слушать и кого спрашивать. Однако ждал меня совсем не новичок.              Сначала был оглушительный по своей силе визг, а лишь после слово:              — Ты такой копуша, братишка!              Заехав на газон, — надо не забыть натянуть Фарлану глаза на нужное место, — и оставив после себя рыхлую землю, катафалк Чёрча наконец остановился примерно в дюйме от цветника; сложно было назвать цветником одинокий розовый букет, но, чёрт возьми, это единственный прижившийся на этой земле куст, несмотря на многие мои попытки привести участок, покрытый барахлом и железом в благоприятный вид.              — Ты-ы… — походило больше на рычание, чем на человеческий голос, — ты чуть не расхерачил мои грёбаные розы! Кто тебе вообще доверил возить жмуров в их последнее пристанище? — Я присел рядом с кустом и приосмотрелся. Кажется, розы скукожились от страха. Немудрено, я бы и сам обосрался.              — Извини, Леви, — миролюбиво ответил Фарлан. Кажется, этому идиоту не верилось, что я могу оттяпать ему полголовы за куст.              — Забей, братишка, — звонко рассмеялась Изабель. — Мы приехали за тобой.              — Нафига? Я на байке, если уже успели забыть.              — Отец Фарлана видел тебя направляющегося в сторону «кладбища», — пояснила она. — Мы подумали, что тебе нужна компания после бессонной ночи, чтобы взбодриться и прийти в себя.              — Хм… А что, мистеру Чёрчу покойники спать не дают? — заметил я, забрасывая вещи на заднее сидение и залезая внутрь, не открывая дверь. Катафалк с откидным верхом — для людей и надежной крышей сверху — для усопших — модернизированный мной личный транспорт Фарлана. Пара сотен долларов и пачка вонючих сигарет сверху. По крайней мере, Фарлан мог себе позволить такую трату; смерть — очень прибыльный бизнес. «Я хочу чувствовать свежий воздух», — сказал он мне, и я подумал, а почему бы и не помочь труповозу глотнуть чего-то поприятней формалина.              Фарлан тронулся с места, Изабель потянулась к проигрывателю, а я дал себе слово не оборачиваться, хотя так и подмывало посмотреть, что осталось от моего газона.              — Старина Додж сломал руку, — заговорил Фарлан, отвечая на ранее заданный вопрос. — И мой отец его подвозил.              — Он что, сдох от сломанной руки? — Не знаю, возможно ли такое на самом деле, но в жизни и не такое бывает, верно?              Изабель включила проигрыватель. Траурный марш Шопена заиграл лишь на мгновение: ловким движением Магнолия вытащила записанную для похоронной процессии кассету из кассетника и поставила свою музыку. Заголосил Кобейн; ну конечно, кто бы сомневался. Изабель его обожала.              Та устроилась поудобней на переднем пассажирском сидении, вытянув ноги наружу, при этом чуть не задела боковое зеркало, которого, к слову, на месте не оказалось. Значит, она его всё-таки сбила. Маленькая разрушительница. Сегодня Изабель была в хорошем настроении, — на самом деле я не знаю, бывала ли она когда-нибудь в плохом, — об этом говорили многочисленные заколки и резинки на голове. Она вообще хорошенькая, когда вот так задорно улыбается, только вот платье на ней сегодня какое-то короткое. Блядски короткое. Все ноги открыты. Я стащил с плеч джинсовку и кинул ей на колени, твёрдо произнёс: «Укройся». Она ухмыльнулась, но вместо того, чтобы прикрыть ноги, накинула куртку на плечи, пряча в ней нос. Всё-таки подмёрзла с утра пораньше.              Фарлан позволил ей прибавить звук. Он вообще многое позволял творить Изабель. Ладно, мы оба вконец её избаловали. Кобейн заголосил громче, прося своего друга изнасиловать себя (или какого-то абстрактного персонажа песни). Это, конечно, бред, но ей нравилась эта песня, а машина принадлежала Фарлану, который потакал всем её прихотям. Так кого она станет слушать?              После некоторой паузы, чтобы не мешать Курту дохрипеть песню, Фарлан продолжил:              — Нет, отец довёз его до дома врача. У того сломалась машина. Жди. Скорее всего, он обратится к тебе за помощью.              — Я сейчас занят, — резко, хотя не собирался, оборвал его я. Не хватало ещё на тачку доктора тратить своё время. — Кенни пусть делает, а то совсем расслабился в последнее время. Так что там с Доджем? — поспешил вернуться к старой теме, потому как почувствовал, как пыжится Изабель задать насущные вопросы. Я ведь ей так и не ответил, зачем взялся практически задаром чинить пикап новичка. — Почему его не отвезли в больницу?              — Потому что больница уже второй месяц как закрыта на ремонт, — объяснил Фарлан, удивляясь моей неосведомленности. — Поэтому все идут к доку со своими проблемами.              — Он же сто лет как отставной врач. Он вообще в трезвом уме?              — Кто знает, — пожала плечами Изабель, — альтернативы ведь нету.              — А куда делся медицинский персонал больницы?              — Сбежали, конечно. Кто знает, как долго продлится ремонт, а когда он будет закончен, сюда уже никто не вернется. К тому же персонал был нездешний, чего им тут торчать. Наберут ещё, я так думаю.              — Кто б ещё сюда приехал.              Минус тридцать человек. И снова отток населения. Как ни крути, всё плохо. Ещё и старшеклассники уедут в колледж, хоть их и не так много, но всё же. А сколько ещё людей двинут кони — Фарлану хорошо известна эта статистика. Вечно крутящийся барабан.              — Разве старик Додж ваш сосед? — поинтересовался, продолжая тему. — Думал, он живёт над закусочной.              — Не-а, этой информации уже сто лет, — покачал головой Фарлан. Мне показалось, что он слегка двигался в такт музыке Нирваны. — Додж орал как резаный, когда отец его нашёл. Он всерьёз подумывал притаранить ему гроб.              — Додж не оценил бы такую щепетильную заботу о себе, — фыркнул я. — Ну и кто же его заменит, если он сломал руку? Бекон он, конечно, пережаривал, будь здоров, но в целом поваром был отличным.              — Леви, почему ты говоришь о нём в прошедшем времени? — пожурил меня Фарлан. — Он ещё жив, поверь мне, я его видел. — Изабель расхохоталась.              Да, наверное, мы можем себе позволить шутить над этим. Не потому, что семья Фарлана владела похоронным бюро, а он, вертясь в этом бизнесе с детства, совсем потерял всякий ужас и страх над неизбежным, что коснется всех нас. Скорее, это слишком естественно и происходило вокруг слишком часто, чтобы переживать.              — Да уж, не повезло покойникам родиться в этом городе, — заключила Изабель.              — Не пытайся вести философские речи, Иззи, — ткнул её в плечо Фарлан, — тебе не идет.              — Фарлан, ты такой бука, — Изабель показала ему язык, и слегка повернулась ко мне; я придвинулся поближе к переднему сидению, чтобы ей было удобней меня видеть. — На самом деле, никто не знает, что делать. Доджа попробую заменить я…              — Не вздумай! — наши с Фарланом голоса прозвучали в унисон. Я продолжил: — Иззи, тебе абсолютно точно не нужно находиться на кухне, поверь мне.              Изабель была ходячей катастрофой, когда дело касалось готовки. Она сожгла кухню Чёрчей, когда жарила обыкновенную котлету для гамбургера. А в прошлом году, когда ходила в летнюю школу, пробралась на школьную кухню, чтобы испечь именинный пирог. Приехали пожарники из центра, чтобы помочь нашим ребятам потушить последствия. Хорошо, что Изабель не попалась тогда. Более чем уверен, что её бы исключили. Мы не знаем, чем она будет заниматься здесь, но хотя бы школу окончить стоило, потому что… Как бы нам с Фарланом хотелось, чтобы её швырнуло в какое-нибудь другое место, подальше отсюда. И ладно, если ей позволят остаться в закусочной, после окончания школы. Это неплохое место, там хорошо платят, правда, о чаевых можно забыть, и к тому же еда рядом.              — Знаете, вы, вот больше не буду с вами разговаривать и всё тут. Буду любить Курта, он хоть поет и не осуждает.              — Он поет про какой-то бред. «Изнасилуй меня», серьёзно?              — Братец, ты ничего не понимаешь в музыке. — Магнолия забавно надулась, выпятив в сторону губу, и ещё глубже закопалась в джинсовку.              — А ну, вы оба, замолчите, пока я не включил Уитни Хьюстон. Зажужжали опять о своей музыке. О, кста-а-ти о музыке, — протянул Чёрч, и я понял, то, что последует дальше, мне не понравится. — Изабель говорила, что ты чинишь тачку новичка за пачку сигарет. Ты совсем рехнулся? — Он посматривал в зеркало заднего вида, следя за моим лицом.              — К ним ещё прилагаются билеты на концерт. В Нью-Йорке, — добавил после небольшой паузы.              — Я же говорила, он продался, — буркнула из-под куртки Изабель и вновь юркнула обратно.              — Похоже на то, — подтвердил Фарлан. Сегодня этот труповоз меня изрядно подбешивал. — Это из-за его тачки ты ездил на «кладбище»? У тебя снова бессонница? — а теперь голос был обеспокоенным.              — Вроде того. — Развивать эту тему не хотелось. Я бы лучше вдоль и поперёк обсудил сломанную руку Доджа и желание мистера Чёрча изготовить для него гроб, чем снова говорить о своих кошмарах, которых я даже не запоминаю, или о Песочном человеке, который не забрал с собой мою мать.              — Просто новичок его заинтересовал, — ехидно бросила Изабель, выбираясь из импровизированного укрытия.              — Тут не поспоришь, — хмыкнул Фарлан. — Он заинтересовал всю школу. Слышал, баскетболисты хотели привлечь его для решающего матча.              — Ага, и он их послал, — довольно осклабилась Изабель, будто то, что новичок отвергнул предложение Шадиса — целиком её заслуга.              — Жаль, конечно, хотелось бы интересной игры. Ну, хоть хот-доги поедим, когда они проиграют.              — Фарлан, это невежливо, кликать беду на родную команду. А как же дух поддержки? Это твой святой долг, как старшеклассника, вселять уверенность и надежду в своих товарищей!              — Меньше патетики, Изабель.              — Па-… что? Ты сказал что-то грубое? Нарываешься, да? — Изабель начала шутливо бить Фарлана в плечо.              У меня от их идиотского разговора голова заболела, но стоило отдать им должное, они действительно старались поднять мне настроение после каждого приступа. Эти двое никогда не оставляли меня наедине с этим, даже когда я просил, даже когда мне казалось, что я действительно наедине с самим собой — они всё равно были рядом.              — Ну так что, Леви, чем он тебя заинтересовал? — Фарлан прижал ладонь к щеке Изабель, стараясь держать её подальше от себя.              Я хмыкнул. До чего же эти ребята были приставучие.              — Безнадежный случай. Я заинтересовался его пикапом.              — Ты конченный машинолюб, братец, — заключила Изабель, прекращая доставать Фарлана. Она перевернулась и встала коленями на сидение, но половину лица спрятала за спинку кресла, оставила только глаза. Я называл это «позой заговорщицы». — Вы поэтому с Петрой расстались? Её семейный минивэн тебя не впечатлил?              — Ну да, — хмыкнул я, продолжая переводить всё в шутку, — бампер у него так себе.              — Ты тоже бука, — она вынесла вердикт и снова плюхнулась в кресло, вытянув наружу ноги. Поправить подол платья она не стремилась.              — Знал, что она это скажет. — Фарлан вновь присобачился к зеркалу заднего вида. — И всё же это интересно, почему ты взялся ему помогать, раз плата такая несущественная? Билеты на концерт ты в состоянии достать и сам.              Почему дорога в школу с этими двумя занимает до пизды много времени? Это школа так далеко находится или Фарлан с перевозкой своих трупов совсем размяк и разучился нормально водить?              — Ну, они же нахаляву, — напомнил я.              — Не вариант, — упрямо гнул своё Фарлан, ожидая ответа. И что тут ответить, если я и сам не знаю, зачем это делаю?              — Мне просто было интересно узнать, как он будет добираться до школы, — сказал я первое, что пришло в голову, лишь бы от меня отвязались. В какой-то мере это правдивый ответ, мне правда это не давало покоя.              — Это и так известно, — Изабель скучно махнула рукой в сторону трассы. — Вон он идёт пешком.              — Где? — Я привстал на сидении, осматривая обочину, что осталась позади. Только песок и жгучее солнце.              — Смотри, как вскочил, — засмеялась Магнолия, Фарлан поддакнул.              — Вот жуки.              Мили две мы ехали в тишине. Курт играл на фоне, но как-то совсем кисло, либо у нас просто было такое настроение, что его песни не вызывали даже у Изабель былой трепет. Она выключила музыку и уткнулась в чертовский скучный пейзаж. Куст сменял куст, дерево — дерево. Всё настолько статично, что невозможно.              Изабель опустила щеку на ладонь, широко зевнула, не прикрывая рта. Ненавижу эту привычку. Фарлан тоже хотел зевнуть после услышанного характерного звука, но сдержался.              — А Найл Доук чавкает во время поцелуя, — вскользь заметила она.              Машина резко вильнула, я ударился головой о сидение, Фарлан налёг на руль.              — К-какого хрена?! — Не знаю, кто именно это выкрикнул, но кричать хотелось не только это. — К тебе приставал Доук? Он что-то с тобой сделал? — Мысли как рой мух, пролетали мимо на огромной скорости. — Я сегодня же найду его и пересчитаю все ребра до единой косточки.              — Да я просто пошутила, братец, — скучающе-удручающе заявила Изабель, оглядывая сначала Чёрча, потом меня. — Вы так внезапно замолкли, что мне захотелось как-то разбавить обстановку, — и широко улыбнулась, показывая зубы.              — Эти твои шутки… А если бы Леви закопал его на нашем заднем дворе? — возмутился Фарлан. Кажется, шутка его отпустила, в то время как я до сих пор сидел в напряжении, но это было правдой: мы знали, когда Изабель действительно говорит правду. Она совершенно не умеет врать. — И, Господи Иисусе, почему Доук?              — У него здоровская щетина, — пожала плечами она. — Ну он же миленький, ты так не думаешь, Фарлан? Братишка, а ты? Ну, подтверди.              — Оставь уже, — выдохнул я. — Ты бы ещё про Бозарда сказала.              — Он тоже миленький. Вы видели, у него такой длинный язык…              — Изабель!!!              К тому моменту, когда Фарлан — снова неудачно — припарковался на территории школы, Изабель успела во всех красках и подробностях описать «положительные качества» всех старшеклассников мужского пола. Благо времени было мало, и она не стала перечислять положительные стороны учащихся среднего звена. Она могла, в этом я был уверен.              Когда я вышел из раздевалки, облачённый в спортивную форму школы, и направился к стадиону, там уже собралась основная часть бейсбольной команды. Шадис что-то смотрел в своей тетради и растолковывал эту запись Эрду. Остальные слонялись кто где, дожидаясь начала урока; никто не спешил начинать разминку. Солнце нещадно пекло, ничто не предвещало дождя, а беговая дорожка уже была занята.              Вдох-вдох, выдох.              Эрвин Смит и без своей машины умудрялся добираться сюда намного раньше меня.