ИЗЫДИ!

      Святой отец сгорал в пламени страсти, уже не думая о том, что настанет время, когда ему придется жариться в другом. Горячее, сильное тело под ним было таким желанным, что Ли готов был принять все муки ада, лишь бы познать близость любимого… — Как ты можешь быть священником, если ты сам — грех? — прошептал Ричард, продолжая свою горячую, откровенную ласку. — Самый желанный грех… Грех. Ли застонал громче. От священника в нем осталось только имя да сутана, которая тоже хранит далекие от невинных прикосновения графа. — Я готов вымаливать у Господа прощение до конца дней своих… — произнес Ли на одном дыхании и, всхлипнув, уткнулся лицом в шею Ричарда. — Т-ш-ш, не упоминай Его. Не собираюсь делить тебя с кем-то еще, — голос графа пьянил. — Только ты и я… Ли хотел напомнить, что Бог вездесущ, что и сейчас он наблюдает за ними и видит, как близок Ли к тому, чтобы самолично распахнуть перед собой адские врата… Или райские… Боже… Черт… Мать твою, как хорошо… Его естество в руке графа, их стоны и смешавшееся горячее дыхание… Ли задрожал от невыносимого жара… А потом… раздался протяжный вопль, и Ли резко вернулся в реальность, то бишь в кусты мэрского сада. Крик все нарастал, напоминая вопли ощипанной цесарки, за ним последовал странный треск, и в носы ударил еще более странный запах… Как будто… — Говно горит! — огласил округу еще один вопль. Ли и Ричард в недоумении переглянулись. «Разве говно горит?» — довольно сердито вопрошали синие глаза графа, а Ли разочарованно выдохнул — он не хотел покидать кусты, даже если бы в этот самый момент неожиданным образом воспламенилось все говно Тверквуда. Последующая картина запомнилась Ли как одна из самых странных: мимо них, вереща, пронесся гость вечеринки в горящем и дымящемся костюме котлеты, за ним бежал не кто иной, как Мартин, карнавальный наряд которого уже тоже мало напоминал «зайца». На секунду у Ли мелькнула мысль, что горящий бедолага пытается удрать от орущего Бэггинса. «Котлета» со всего маху нырнула в мэрский фонтан, зашипела, забурлила и всплыла. Притихшие в кустах Ли и Ричард уже было надеялись, что на этом все, но в сад ввалилась, кажется, вся разношерстная компания вечеринки во главе с мэром. — Да вытащите же вы его из фонтана, пока он не утонул, — послышалось из толпы. — Говно не тонет, — хохотнул кто-то еще. — Позвольте не согласиться, — подхватил третий голос, и вот уже тихую, романтичную атмосферу сада заполнили шум и гам целой толпы народа. — Ох, не зря я ненавижу вечеринки, — с досадой шепнул Ричард, а Ли готов был застонать от разочарования и истерически рассмеяться. Как ни крути, кусты нужно было покидать, пока происходящее не приняло еще более странный поворот. Ли с сожалением отлепил себя от графского тела. Щеки его заливал румянец смущения и возбуждения. Когда им удалось незаметно влиться в толпу, «котлета» стояла у фонтана и продолжала дымить. К счастью, уже безобидно. Мэр извинялся за доставленные неудобства без особого раскаяния на лице. Рядом довольно убедительно поддакивал Мартин. — Признаться, я не был готов к тому, чтобы в День Всех Святых в моем саду утонул эээ… — сэр Мак Келлен не то кашлянул, не то хрюкнул от смеха и в ожидании взглянул на «котлету», — Мистер…? — Мистер Крап*, — с достоинством произнесла «котлета» и, задрав подбородок, удалилась, сверкая подпаленной задницей. Мартин подскочил к Ли. — Срань Господня, падре, я уж было подумал, что позориться придется — из нас двоих только ты наизусть знаешь молитву отпевания. Ли мысленно простонал. Отпевание говна определенно не входило в его планы на сегодняшнюю ночь. Ли отыскал глазами Ричарда. Граф был так красив и поэтичен в приглушенном свете ночных фонариков. В его взоре было столько страсти, что Ли был готов сорваться с места прямо сейчас, схватить любимого за руку и поскорее добраться с ним до любой горизонтальной поверхности, желательно той, что в спальне Ричарда… —…И я ему мягко так намекаю, без оскорблений всяких: мол, вон у того господина костюм похож на котлету, а вы, сударь, самое что ни на есть говно, — вещал Мартин снизу, но Ли едва его замечал. —…Тот повернулся посмотреть, да задом пламя и потревожил… Я моргнуть не успел, как он на всех парах в сад почесал. Слава Богу, я быстро соображаю и, чтобы больше никто не загорелся, из фляги своей прихлебнул… ну, святой водицы, на канделябр плюнул и рванул бедолагу спасать, ну, или отпевать, — хохотнул Мартин и умолк. Ли несколько раз моргнул, разрывая с графом зрительный контакт и посмотрел вниз на своего помощника. — Что, ты говоришь, из фляги прихлебнул? Бэггинс пискнул, потом крякнул и выпучил глаза. — Ох, звездицу* мне на яйца!..

***

— По хребту меня аналоем*, — кряхтел Мартин, выкатывая очередную обуглившуюся тыкву из зала мэра. На заднем дворе поместья их уже скопилось небольшое кладбище. — Это самое меньшее, что можно сделать с вами, мистер Бэггинс, — ядовито прокомментировал мэр. С подпаленной накладной бородой и в мантии, которая приобрела самый унылый из пятидесяти оттенков серого, он напоминал не то безумного волшебника, не то бездомного пропойцу. «Злится, но скоро успокоится», — рассеянно думал Ли, вполуха слушая его бубнеж. Что ни говори, но к кучерявому бедокуру Гэндальф прикипел крепко. Да и пожар в приемном зале, слава Богу, случился небольшой — с огнем, бушующим в груди отца Пейса, не сравнится… Ну, сгорело несколько тыкв (некоторые из них вполне пригодны для приготовления каши) и большая часть декораций к Хэллоуину. Ну, придется мэру сделать частичный ремонт. Все это казалось такой мелочью. Ли сидел на скамье, вытянув вперед длинные ноги. Поза его была расслабленна и свободна. Святого отца он напоминал меньше всего, а уж своими мыслями от святости был дальше, чем Мартин от здравого смысла. Да простит его Бог, но он снова не там, где отчаянно хочет быть. Мэр настоял на том, чтобы доставить Ли и Мартина до дома в собственном экипаже (видимо, опасался, как бы Бэггинс еще чего не учудил), а святой отец постыдился соврать, отчего не может и не хочет возвращаться домой… Взгляд Ричарда во время их короткого прощания сводил с ума, а от его тихого «до скорой встречи» у святого отца до сих пор дрожали колени.

***

      Ли не мог уснуть, беспрестанно думая о том, каким чувственным был сражавшийся с огнем Ричард. Как сосредоточенно было его суровое, красивое лицо, как бесстрастно были подвернуты рукава его белоснежной рубашки и как ладно двигались его крепкие ягодицы, когда он лихо орудовал ведром и собственным плащом… Сколько дикой и необузданной силы было во всем его облике… Ли глухо застонал и в сердцах треснул ни в чем не повинную подушку. Он перебирал одну молитву за другой, дабы Бог смилостивился и избавил его грешное естество от мучительной твердости. Святой отец даже вернулся к подсчету воображаемых барашков, прыгающих через изгородь, но после третьей сотни к барашкам присоединился граф, и с каждым прыжком одежды на нем становилось все меньше и меньше… Ли застонал громче и в сердцах треснул по изголовью кровати, отчего висящее на стене деревянное распятие сорвалось с крючка и с глухим стуком приложилось к его лбу. — Да еб твою мать! — воскликнул он. — Еб, еб, — сонно поддакнули из-за стенки, причмокнули, и снова притихли. Лишь к утру святой отец забылся беспокойным сном, но даже там, в темных закоулках сознания, его поджидал страстный синеокий взор. —…Ты тоже это чувствуешь?.. — донеслось откуда-то издалека и в то же время очень близко. — Этот зуд, который невозможно унять… — Да-а-а, — простонал Ли, просыпаясь, и понимая, что одна из частей его тела уже бодрее некуда. — Помоги мне избавиться от него, — страстно прошептал он, и открыл глаза. Ричард нависал над ним, и Ли потянулся вверх, готовый отдаться во власть любимого… Лицо графа внезапно расплылось и тут же вновь приобрело четкость. Вот только теперь это было не красивое лицо Ричарда, а некрасивое — Мартина. Ли замер, ошалело пялясь на своего помощника. Тот почесал свою шевелюру и шмыгнул носом. — Ох, ебучий архимандрит, падре, это пиздец… — Какого черта ты здесь забыл? — выпалил Ли. — Никакого черта я не забывал, — огрызнулся Бэггинс. — Черт в поместье своем отсиживается. Часа своего выжидает шишига* злоебучий. Видел я его гляделки по вашу душеньку — не помог ему обряд, падре, точно тебе говорю. Пялится так, будто тело твое выбрал, чтобы дела свои нечистые творить, — святой отец заерзал в постели, — будто войти в тебя хочет, чтобы… — Ох, да замолчи ты ради Бога, — прохрипел Ли, заливаясь румянцем. — И чего ты постоянно чешешься? — подозрительно спросил он и тут же вспомнил слова Мартина. — О каком зуде ты толковал? — А у тебя какой-то другой? — прищурился Бэггинс. — Думал, ты тот же недуг подцепил, иначе зачем с собой в кровать свечу прихватил? — он кивнул на пах святого отца, где минуту назад отчетливо виднелось возбуждение. — Да еще и самую большую. А я ее со Дня Благодарения ищу, раздери тебя шайтан. Две сутаны порвал, выискивая ее под лавками. — Я… О-о-о, — Ли подскочил и отполз к спинке кровати, моля Бога, чтобы Мартину не пришло в голову забрать «свечу» прямо сейчас. — Мой зуд уже прошел, — прохрипел святой отец. Цветом лица он напоминал молодую свёклу. — А у тебя что… чешется— осторожно заметил он. — Ботва зудит, сил нет, — запричитал помощник. — Заебался уже, падре, ей Богу, — вид у него был напуганный. — Ох, не зря мне бабка говорила, что Богу служить — все равно что чужие жопы подтирать — неблагодарная работенка, ой, прости меня, Господи, — хотел перекреститься Мартин, но полноценный крест перстами вывести не успел. — Бля-я-я, — свалился он на пол и зачесался сильнее обычного. — Мартин?.. — святой отец уже не на шутку испугался за своего неугомонного друга.— Немедленно рассказывай, чем ты сегодня занимался. Бэггинс как ни в чем не бывало забрался обратно на постель. Ли слегка занервничал. — Пришел я, значит, сранья в церковь, — начал горе-помощник, — пока, думаю, воду освящу, грешок-другой замолю… Слышу, дверь скрипнула. Я подумал, какого ху… какого хера, ой, в смысле, кого это в такую рань занесло в обитель божью, раздери его черти на Голгофе. Пошел встречать, а там… — Мартин с чувством принялся чесаться, — а там она… — Кто?.. — осторожно спросил Ли, боясь даже предположить, кого мог увидеть Мартин после своих пристрастий «освящать» святую воду джином из графского погреба. — Монахиня, — Мартин сделал страшные глаза, и весьма богатое воображение святого отца расписало страшную картину того, как в темноте к Бэггинсу крадется жуткая ведьма в монашеском одеянии. — Какая монахиня? — тихо переспросил он и на всякий случай отодвинулся от Мартина подальше. — Так вот я, падре, сразу-то и не понял, какая, — Мартин охрип не то от волнения, не то от привычки «причащаться», — темно, как в жопе, а я ни лампады, ни свечи зажечь не успел, только очертания монашеской сутаны узрел… И тут она приближается ко мне почти вплотную, — Ли уже было поразился смелости своего помощника, — ну и давай о тебе, падре, спрашивать… Голосок у нее, кстати, приятный был. — Что?.. — испуганно воскликнул святой отец. — Почему обо мне? — Откуда же мне знать, почему. Это не я таким красавчиком уродился и в монастыре себя закрыл, чтобы баб мучить — запретный плод, все дела, — Ли не совсем понимал, как реагировать на подобный комплимент, но на всякий случай довольно хмыкнул и тут же снова нахмурился. Мартин тем временем продолжал:  — Я ей рассказал, мол, падре наш только о Господе Боге думает. С ним ест, с ним спит… Это, говорю, гиблое дело, — артистично махнул рукой Бэггинс. Ли пожал плечами — если это помогло избавиться от подозрительной монахини, тогда ладно. — Она повздыхала и давай мне, значит, речи толкать о нелегкой монашеской доле, мол, то да се, — продолжал Мартин, — заебала, ей Богу. Я уж было хотел зажженный елейник на нее опрокинуть, а потом при свете-то ее разглядел да выпал. Никакая она, падре, не монахиня, а одна из тех дамочек с мэрского маскарада. Жопа у нее кстати… — Так, не отвлекайся, — перебил святой отец. — Ты уверен, что это была дама с маскарада, а не пришедшая по твоей вакансии служивица церкви? — Не-е, — замахал руками Бэггинс, — я в вакансии указал возраст от восьмидесяти и выше, а эта дамочка в несколько раз младше… — От восьмидесяти? — моргая, переспросил Ли. — Мартин, с такими требованиями расширения коллектива нам не видать. Бэггинс только плечами пожал: — В общем глаз она на тебя положила, падре, зуб даю, и, кладя руку на сердце… — Ты закончил перечислять части тела? — Ли нетерпеливо заерзал в постели. — Как раз о некоторых из них я и хотел поведать… — О Господи… —…А перед этим присели мы с ней в ногах у Иисуса, разговорились. Дамочка ученая оказалась. Профессия, говорит, у меня древняя, сложная, ну я и подумал, вот ведь повезло — учительница попалась, да с такими формами, — Мартин изобразил, очевидно, выдающиеся телеса своей новой знакомой, — а мне еще мой дед говорил, мол, Мартин, ты у меня парень видный, и женщину нужно под стать, чтобы и ученая, и верченая, ну ты же понимаешь, падре? Ли не понимал и на всякий случай отодвинулся от Бэггинса еще дальше. — Решил я перед ней покрасоваться достоинствами своими, — Мартин поиграл бровями, святой отец подозрительно прищурился, — ну и давай, значит, Евангелие ей цитировать, а она мне говорит, мол, я тоже по книжкам училась, хотите, покажу? Ну, я, открытый всему новому, с радостью согласился… А дамочка как прыгнет на меня этими своими… — Мартин снова изобразил выдающиеся «монашеские» телеса. — Тут-то я об ноги Иисуса головой и приложился. Дальше — все как в тумане… — О Боже, ты в порядке? — испуганно воскликнул святой отец. Не иначе как Мартин теперь вообще больной на всю голову. — Конечно, за исключением того, что чешусь аки псина, да на прошлой неделе в колене щелкало, — лохматая шевелюра Бэггинса с любопытством качнулась к плечу: — Почему ты спрашиваешь? — Я про туман… — А-а-а, так это елейник задымил, как дохлый дракон. Не видно нихуя, ой, прости Господи. Только и чувствую, что эта ебанина, ой, в смысле монахиня, под сутаной у меня копошится… А я, падре, не готов свое, можно сказать, невинное тело отдавать в чужие руки, — запричитал Мартин, только и успевая чесать свое «невинное» тело. — Я уж пытался разъяснить, мол, вас Боженька покарает, и вообще отойдите от меня нахуй, я становлюсь буйным, когда чувствую опасность… Уж в этом Ли не сомневался. С буйным Мартином ему пришлось столкнуться пару лет назад, когда тот нетрезвым заплутал в кукурузном поле. Святой отец тогда снарядил целый поисковый отряд, а когда Бэггинса обнаружили, тот швырял во всех початки, горланил что-то на латыни и потом еще два дня вырисовывал в учебнике катехизиса непонятные круглые символы, утверждая, что видел их в поле.  — Ну так вот… — продолжал Бэггинс не менее увлекательную историю. Ли уселся по-турецки и подпер рукой подбородок. История Мартина, несомненно, волнительная, но святой отец уже начал забывать причину, по которой Бэггинс так надолго засел в его спальне. Ли замечтался о чарке рома. Желательно, в компании графа. Впрочем, они вполне могли бы обойтись и без чарки. Святой отец представил отнюдь не святую картину того, как холодная влага течет по его разгоряченной шее, когда граф поит его ромом со своих губ… Очнулся Ли он того, что Бэггинс сидит со скорбно повисшей головой и хлюпает носом. Кажется, история его кончилась тем, что тело Мартина окончательно утратило остатки невинности. — Ты чего? — осторожно спросил Ли. — Не иначе бес попутал, падре, спутался с этой образиной… — подтвердил догадки святого отца Мартин. — А ведь сложись все иначе, мог бы в жены ее взять, садоводством заняться, спиногрыза завести, Федором назвать… — Почему Федором? — осторожно спросил Ли, стараясь приободрить скисшего друга. — В честь кота, — тяжело вздохнул тот. — Только ты мог бы назвать ребенка в честь кота, — улыбнулся ему Ли. — Кота-то в честь бабки по линии деда назвали, а ту — в честь лошади, впрочем какая в жопу разница, — икнул Бэггинс. Действительно никакой. Ли закусил губу, боясь предположить, что еще можно ожидать от человека, чью бабушку звали Федор. — В общем, падре, никакая дамочка не монашка и не ученая, а самая что ни на есть потаскушка. Монашка-потаскушка… В голове святого отца не укладывалось. Кажется, монахинь ему хватило на сто лет вперед. — И какое эта, позволь спросить, история имеет отношения к твоей чесотке? — Ли воззрился на своего помощника и тут же едва не подпрыгнул, осененный догадкой. — Уйди от меня, Антихрист! — он спихнул Мартина ногой с кровати. — Ты — ожившие казни тверквудские. Пожар, вши. Что потом? Ходячие мертвецы? — Ты тоже в них веришь? — глаза Мартина полезли на лоб. — Что? — Что? — Я говорю, ты вшей нахватал от этой… — Ох, монашка-ебанашка! — перепуганный Бэггинс подскочил к Ли. Тот схватил с тумбы канделябр и выставил его перед Мартином, как шпагу. — Держись от меня подальше, — судьба собственных волос теперь волновала святого отца гораздо больше: вряд ли Ричарда обрадует их внезапное отсутствие, к тому же Ли ждет не дождется, когда граф в порыве страсти захочет вырвать их сам… Ли соскочил с постели. — Во имя Господа, вали из моей спальни немедленно! — воскликнул он. — И моли Бога, чтобы сэр Мак Келлен не узнал о твоих похождениях, — святой отец был уверен, что прелюбодеяние своего кудрявого приятеля мэр тому с рук не спустит. — Видимо, я уже знаю то, чего мне знать не полагалось, — одетый с иголочки мэр показался в дверях. — Святой отец, — кивнул он Ли, отчего тот залился румянцем и поспешил поставить канделябр на место. Лицо Гэндальфа сохраняло добродушную бесстрастность, однако сжатые губы намекали, что старец недоволен, взгляд же, коротко брошенный на Бэггинса, и вовсе не обещал ничего хорошего. — Ох тыж, вошки-мандавошки, — Мартин в непрерывном почесывании мог конкурировать с заправским шелудивым псом. — Кажется, у меня есть идея, как избавить мистера Бэггинса от вшей, — решительно заявил мэр и, хлопнув тростью по вертлявому заду Мартина, погнал того к выходу.

***

— Без этого никак? — жалостливо пискнул Бэггинс. — Это самый действенный способ, молодой человек, — холодно произнес мэр и, заговорщически подмигнув отцу Пейсу, взялся за ножницы. Спустя несколько минут рыжеватая шевелюра Мартина вместе с ее обитателями весело затрещала в камине. Помощник рыдал так, как будто вместе с волосами ему отрезали и неугомонное хозяйство. — Отрастут твои патлы, заткни хлебало, — рявкнул Гэндальф, отчего и Ли, и Мартин уставились на уважаемого старца, выпучив глаза. Святой отец впервые видел мэра в таком недовольстве. Причина же недовольства ожидаемо не закрывала рот, стеная о своей тяжелой доле, пока не задремала, свернувшись клубочком прямо там, у камина. Ли тепло улыбнулся, глядя на своего помощника. Смирный Мартин — явление редкое и неожиданно трогательное.

***

— Потрогай. — Нет. — Трогай давай. — Прекрати… У нас еще полно дел. — Дела не убегут. — Мать твою, Мартин… — Вот здесь, да… Теперь ниже. Ну, как ощущения? — Весьма… кхм… необычно. — И я про то же, падре. Кажется, я смогу привыкнуть… — Я, пожалуй, тоже. Но мне все-таки нравилось, когда волос было больше. Со стороны двери послышалось покашливание, и Ли поспешил убрать ладонь с ощипанной макушки помощника. Из темноты выступила высокая фигура графа. Мартин испуганно пискнул, Ли непроизвольно облизнул губы и ощутил приятное тепло в груди и ниже… существенно ниже. — Задери меня Иисус алавастром*, — Бэггинс выглядел так, будто на утренний молебен к ним пожаловал сам дьявол. — Дышите, мистер Бэггинс, уверен, вы нам еще пригодитесь, — насмешливо произнес граф, не сводя глаз с Ли. — Рич… сэр Армитидж, — промолвил тот, отчаянно краснея. — Святой отец, — граф холодно кивнул головой в знак приветствия. — Как всегда вершите божьи дела, — даже несмотря на неожиданную колкость, голос его звучал низко и волнительно, а взгляд… Пресвятой Иосиф… Ли мог понять Мартина, считавшего, что в графском взоре полыхает пламя. Вот только не огонь преисподней видел в них святой отец — в синем омуте пылал Эдем, и Ли не жаль было и тысячи райских садов. Он тяжело сглотнул, испугавшись своих мыслей. Сердце взволнованно плясало в груди. — Мистер Бэггинс, — Ричард все-таки отвел от него взгляд, — вижу, вы сменили имидж. Признаюсь, раньше я находил вас… забавным, теперь же вы испугали бы меня в темном переулке, — уголок губ графа дернулся. Мартин насупился, отчего стал напоминать вора-коротышку. — На пару слов, святой отец. Уверяю, присутствие вашего верного помощника необязательно, — не терпящим возражений тоном объявил граф, но Мартин не был бы Мартином, если бы промолчал: — Это еще что за приказы вы тут раздаете? Никуда он с вами не пойдет, и не надейтесь! — Да неужели? Собираетесь меня остановить? — граф откровенно забавлялся. — Еще как собираюсь… — Мартин, все хорошо, — вмешался Ли, — мне нечего… опасаться, — хрипло закончил он, глядя как граф красноречиво изогнул бровь. — Да вы посмотрите на него, падре! Одержимость на лицо. Чего скалишься, упырье отродье? — Мартин воинственно выступил вперед, загораживая святого отца своим маленьким телом. — У-у-у, чертяка окаянный… Хвала яйцам, я с собой ладанку прихватил. Так… — Бэггинс, высунув язык, зашарил по складкам своей сутаны, — где она, итить-колотить… — О нет, — застонал Ли, — все что угодно, но не твои ладанки. — Ты опоздал, Мартин, — Ричард сделал шаг вперед, и в свете танцующего пламени свечей мелькнул оскал белых клыков. Губы святого отца сложили удивленное «о». Бэггинс нервно хихикнул, промямлил «что-то мне нехорошо» и хлопнулся в обморок. Граф вытащил накладные зубы и невозмутимо сунул их в карман сюртука.  — Эта странная часть маскарадного костюма все-таки пригодилась, — пояснил он и изящно вернул на место упавшую на лоб прядь волос. — Закрой рот, Ли, если действительно не хочешь разбудить во мне зверя, — хрипло проговорил он, а святой отец в очередной раз мучительно покраснел, но рот все же закрыл. — На чем мы остановились? — Ты хотел меня… на пару слов. — Все верно, — произнес граф и, перешагнув через Бэггинса, скрылся во мраке. Ли на мгновение закрыл глаза и шагнул следом. Пополняем словарный запас!=) * — Звезди́ца — предмет церковной утвари, представляющий собой две металлические крестообразно соединённые дуги. Символизирует Вифлеемскую звезду. * — Аналой — употребляемый при богослужении высокий четырёхугольный столик с покатым верхом. * — Шиши́га — один из синонимов беса. * — Алавастр — сосуд для хранения мира. Обычно круглый, с длинным узким горлышком и без ручки.