По классу раздается мерное цоканье каблуков преподавателя — все молчат, а она выбирает себе очередную жертву.
Никто не ошибётся, просто высказав своё мнение, но каждый боится осуждения или дальнейшего развития диалога, ведь тогда придется продолжать выстраивать логическую цепочку и озвучивать её. Джейд, зная, что с речью у неё проблемы, при этом надо ведь отвечать максимально уверенным голосом, сидит, свернувшись почти что калачиком, пытаясь минимизировать своё тело, чтобы её никто не видел.
Питер сидит впереди, опустив голову. Прошло три дня с похорон Гвен, и за эти три дня, как и ожидала Джейд, никаких сдвигов не произошло. Они, как и обычно, ехали на метро домой вместе, шли по переулку мимо её дома, прощались коротким «ну, давай». И всё. Самое смешное, что это глупое «ну, давай», было единственным, что они говорили за всю дорогу.
Хоулетт даже изредка чувствует некую вину за то, что ничего не может сделать. Даже изредка составляет план «как поднять настроение придурку-Паркеру». Зачеркивает «придурку». Зачеркивает «Паркеру». Зачеркивает вообще всё.
Браун тихо смеётся над глупыми попытками малявки, смеётся над составленными и разорванными планами по спасению настроения Питера — с каких-то пор эта девчонка вписалась в их компашку, и Хоби поневоле приходится её терпеть. Не то чтобы ему так хотелось общаться с ней: всё-таки постоянно хмурое лицо, будто бы она вот-вот кого-то придушит; замашки гангстера-недоросля и речь какого-то хулигана его настораживает. Она из южного Бронкса, там суровые нравы, да-да, конечно. Она из приюта, там суровые нравы, да-да. Ему пришлось вступить в этот объединенный фронт спасения Питера Паркера
Но, что более интересно, пока она составляет дурацкие планы, пока задумчиво грызёт карандаш, её лицо принимает какой-то обеспокоенный вид, тревожный. Будто бы её и правда волнует то, что чувствует Питер. Хоби любопытно, очень любопытно, что из этого выйдет.
Раз Джейд Хоулетт впервые в жизни не ходит с кислой миной, не отпускает тупые и совсем несмешные шутки, то её и правда заботит Паркер.
Брауну весело наблюдать за голубками, хотя порой у него и проскакивают грустные мысли, что Паркер, после приобретения своей половинки, просто забьет на него и всё время будет проводить с малявкой.
— В этих книгах, должно быть, что-то, чего мы даже представить себе не можем, если эта женщина отказалась выйти из горящего дома. Должно быть, есть! Человек не пойдёт на смерть так, ни с того ни с сего, — Джейд выходит из какого-то коматоза, когда учитель проходит мимо неё. — Кто знает, откуда эта цитата? — Джейд смотрит на бочкообразную фигуру учительницы, обтянутую вязаным бледно-фиолетовым платьем с какими-то узорами и широким кожаным поясом прямо под грудью. Отвратительно. Джейд моргает пару раз и выгоняет противный заносчивый голос Клодин Ренко из головы. Какая ей разница, во что одета эта женщина? — Никто? Эта цитата из шедевра Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Знаете, почему я так удивлена, почему никто из вас не поднял руку? Да потому что вы
должны были прочитать эту книгу от корки до корки.
Джейд закатывает глаза и вздыхает: да сколько можно уже принуждать делать то, что они не хотят? Главный минус школы, да и вообще образования, по её мнению, это то, что их заставляют делать то, что они не хотят. Заставляют, к примеру, читать то, что они, может, и хотят, но за ограниченное время. Джейд ненавидит ограничения.
И она слышит точно такие же, как и её собственный, вздохи от одноклассников, — хоть в чем-то они солидарны.
Учительница продолжает:
— Клянусь богом, ребята, я знаю, что вы все любите свои компьютерные игры, твиттеры и смс-ки… но если вы ненадолго оторветесь и прочитаете эту книгу, то это, поверьте, будет лучшее, что случится с вами за всю жизнь.
Ага, думает Джейд, вы все так говорите. Прочитайте учебник по физике, и ваша жизнь станет лучше! Прочитайте учебник истории, и ваша жизнь станет лучше! Не то чтобы она не хотела читать. Она хочет читать. Она любит читать. Но она ненавидит, когда её к этому принуждают. Когда говорят: «Прочитай эту книгу», книгу, которую она уже почти открыла и начала читать по собственной воле, желание тут же отпадает, и она захлопывает её и откладывает в сторону.
— Это вам не Джек Лондон! Это действительно интересно. Это шедевр в жанре научной фантастики. Когда повзрослеете, получите от этой книги незабываемое удовольствие. Ну, кто её уже прочитал? Поднимите руку.
Джек Лондон? Джейд поднимает оскорблённый взгляд на пухлую спину женщины и щурится, желая, чтобы её сверхспособность, в точности, лазеры из глаз, появилась прямо сейчас. Джейд читала Джека Лондона. «Сердца трех» пробудили в ней желание тоже найти своего дальнего родственника и разобраться со всеми кровными узами. Правда, у нее никого не было, она ничего не могла сделать. Но искру в ней роман зажег, это несомненно. И на самом деле потрясающе.
Мысленно сосчитав до пяти, она переводит взгляд на остальную часть класса. Паркер читал эти чёртовы четыреста пятьдесят один градус. Ведь буквально неделю назад он напоминал ей, что они будут проходить эту книгу, и, чтобы опять не схлопотать выговор от учителя или завуча, она должна прочитать это.
Браун тоже наверняка читал. Он же друг ботана.
Клодин устало вздыхает и поворачивает голову к подруге, демонстративно закатывая глаза. Джейд сама часто так делает, но именно сейчас ей становится противно от этого.
Кто там ещё есть? Аллен, её неизменная «чёрная карэшечка»-подружка Бинг и люди, имён которых Джейд до сих пор не может запомнить. Джейсон или Джейс, сутулый худой парень, которого она помнит ещё с первого дня; Джессика Джонс, которая, кажется, вовсе уснула — равномерно вздымающаяся спина и разбросанные по парте темные волосы — ну правда, она точно уснула!
В дверь стучат, и почти сразу же в кабинет впихивается — по перекошенному лицу это заметно — девчонка, а за ней заглядывает директор — низкий с обрюзгшим полным телом темнокожий мужчина с выбеленными висками и глазами-маслинами. Он оглядывает класс и, не найдя в нем ничего интересного, говорит учительнице:
— Извините, что прерываю ваш урок, миссис Лэнгроу, это ваша новая ученица.
Джейд заинтересованно рассматривает новую одноклассницу. По привлекательности тянет на шестерочку, по экстравагантности — на все семь из десяти. Волосы гладкие, длинные; лицо красивое, с вытянутым зауженным подбородком, а губы с тёмной матовой — Джейд сама удивляется, как разглядела это — помадой искажены то ли улыбкой, то ли гримасой отвращения — может, даже всё вместе. Тонкая бретелька черной майки с гранатой сдвинулась в сторону из-за толстого ремня сумки, и Джейд может разглядеть гладкий блестящий лифчик этой девушки. В завершение — полупрозрачный розовый платок, завязанный на шее.
Джейд клянётся, что, когда учитель обратилась к новенькой, она на секунду смутилась.
— Эм, добро пожаловать. У нас есть несколько свободных мест. Чувствуй себя, как дома. Класс, — женщина взмахивает руками, надеясь на поддержку ребят, — поприветствуйте Лану Бомгартнер, ученицу по обмену. Можешь, эм, — она на мгновение опешила, — занять место Гвен.
Лана садится на указанную парту — справа от Паркера — и не успевает повесить сумку, как миссис Лэнгроу обращается к ней:
— Лана, я не хочу ставить тебя в неловкое положение, но скажи, пожалуйста, ты читала «451 градус по Фаренгейту»?
— Ну, мы в моей старой школе проходили её в прошлом году, — голос у нее, на удивление, довольно мягкий. Звонкий и звучный, что Джейд даже на секунду хочется такой же.
— Поздравляю, теперь ты единственная в классе, кто выполняет домашнее задание. Первый день, а ты уже на голову впереди своих одноклассников, — по классу раздается цоканье, а учительница как ни в чем не бывало улыбается и расхаживает по кабинету.
Джейд видит, как девчонка поджимает губы и что-то тихо бормочет — возможно, проклятия в сторону педагога и всей системы образования.
— Можешь нам рассказать свои впечатления от книги? — назойливо продолжает Лэнгроу.
— Вы чё, блять, прикалываетесь? Я только что села, — Джейд слегка округляет глаза и тихонечко визжит от восторга. Кажется, она нашла своего нового кумира в лице этой дерзкой Ланы Бомгартнер.
— Извини, конечно, но у нас в классе не ругаются, — учительница уже второй раз опешила. Как бы её инфаркт не хватил.
— Да это, блять, просто ёбаные слова! — Лана так сильно наклоняется над партой, что кажется, будто бы она сейчас вот-вот начнёт биться о неё головой.
Если у миссис Лэнгроу почти что шоковое состояние и полное отсутствие идей, как приструнить новенькую, чтобы остаться вежливым учителем, то Джейд готова прямо сейчас подбежать к этой Лане и познакомиться. Она хмурится: так не похоже на неё обычную. Наверно, из-за дефицита нормальных (по её мнению) людей, у неё уже крыша поехала. Бежать, знакомиться. Джейд хрустит суставами пальцев, чтобы снять напряжение.
Питер ошалело смотрит на девчонку, потому что его только что дёрнуло от невозможно сильного дежавю. Наглый звонкий голос, этот вздёрнутый нос и манера речи что-то напоминают…
«Я бы ей рот с мылом…»
— …пошёл нахуй!
Питера на секунду и правда будто бы током пронзает. Если этот стиль разговора, голос ещё могут его обмануть, то уж точно не внешность. Таких точных совпадений не бывает. Питер сидит оставшуюся часть урока, разглядывая новенькую Лану Бомгартнер, в попытке понять, она это, или же его воображение достигло невообразимых размеров и теперь управляет им, как куклой.
Он сидит почти весь урок, разглядывая эту девчонку, и он не может видеть, как так же весь урок Джейд Хоулетт, сидя позади, прожигает дыру то в нем, то в этой Бомгартнер, которую она уже немножко даже ненавидит.
Питера штормит, и он после урока стоит с Хоби у шкафчика, давит на него, чтобы Браун решил всё за него. А в голове-то у Паркера уже созревает некий план.
Понаблюдает он за этой Ланой, а перед физкультурой просто подойдёт и спросит. В любом случае, всё можно свести к шутке, как и всегда.
Он всё ещё надеется, что за урок он сможет что-то решить. Или узнать, раз уж у них совпадает алгебра.
Да вот только помимо того, что в точных науках она чуть ли не гений, он больше ничего так и не узнал.
Джейд, стоя рядом с Клодин, которая, к всеобщему НеУдивлению, прицепила на внутреннюю сторону дверцы зеркало и сейчас подкрашивает левый глаз; злым прищуром смотрит на эту новенькую и ещё более злым прищуром — на Паркера, который к этой новенькой подходит.
— Эй, меня зовут Питер… — он кладёт ладонь на локер рядом и просто надеется, что она его не пошлёт. С каких-то пор, благодаря кое-кому, он постоянно боится за свое физическое и моральное здоровье (некоторые синяки до сих пор не прошли).
— Парень! — дверца со свистом закрывается в миллиметрах от его пальцев. У Питера аж пот сбегает с лица.
— Что такое?
— Я только что перешла в ваш класс, — она замыкает шкафчик и закидывает лямку сумки на плечо. Разворачивается, чтобы уйти. — Не пытайся ко мне приставать хотя бы, блять, сегодня.
— Я только подошёл и сказал, что меня зовут… — не сказать, что он в шоке. Того времени, пока он общается с Джейд Хоулетт, хватило, чтобы он привык к такому обращению.
— Нет, ты подошёл и хотел подкатить ко мне, — уверенно продолжает Бомгартнер, тыкая его в грудь тонким пальцем с коротким чёрным ногтем.
— Я просто хотел предложить тебе дружбу, — была б его воля, он ударил бы себя по лицу, до того его слова звучат странно и по-детски, но остановиться уже просто не может. — Просто я вижу, что ты новенькая и у тебя совсем нет друзей.
— Да, конечно, — Лана вальяжно подбрасывает длинные волосы и резко разворачивается. Нужен ей этот парень, ага…
— Я знаю, кто ты на самом деле, — Питер решает использовать свой козырь, — «Бомбочка».
Джейд, видя, что Паркер сказал что-то, отчего Лану словно окатили ледяной водой, заинтересованно тянет Клодин на себя.
— Погоди, — шипит Хоулетт.
Она хватает руками Ренко за плечи и ставит напротив себя. Прикрытие обеспечено. Паркер с девчонкой прямо позади подруги, всё видно, как на ладони.
Она делает шаг вперёд, почти упираясь носом в ключицы подруги, зато одним глазом, но видит, что там делает Паркер с этой Бомгартнер. Отлично, теперь можно наблюдать.
— Откуда ты, чёрт возьми, это узнал? — она нависает над ним, и в первую секунду Питеру даже страшно становится — кто знает, что сделает эта девушка ради сохранения собственного секрета.
— Я видел, когда вы с мамой совершали ограбление, — Питер не говорит, как именно он это видел, когда и под каким ракурсом. Он очень сомневается, что вообще будет ей что-либо рассказывать.
— И ты узнал меня? — Лана щурится, точь-в-точь Джейд,
— В тот самый момент, когда ты открыла свой грязный ротик, — Питер хитро улыбается. — У тебя
особая манера речи.
— Только тс-с-с об этом, — она приближается к нему, и Питер испуганно дёргается назад. — Прошу тебя.
— Почему ты тут? Почему ты не в тюрьме?
— Моя мама в тюрьме, — Лана пожимает плечами. — В суде решили, что мама оказывала на меня влияние, и решили отпустить меня. Они забрали меня у мамы и оставили на попечение моей бабульке, от которой несёт рыбой.
— То есть, твоя мама управляла тобой? — Паркер приподнимает бровь: уж слишком нелепа мысль, что
эту девчонку вообще можно контролировать.
— Не знаю, — она снова пожимает плечами и крепче хватается пальцами за ремень сумки. Переживает.
— Ты собираешься взорвать школу? — ключевой вопрос. Питер глубоко вдыхает и расправляет плечи, словно давая знать — вот он я, и я не дам тебе этого сделать. Ни за что. Хотя она даже, может, и не догадывается, что именно он — Человек-паук.
— Нет, — она красиво двигает тёмными губами. Питер почти говорит вслух, что помаду перед физкультурой лучше стереть. — Ты серьёзно? Конечно, нет. Я пытаюсь разобраться в себе. Просто держи язык за зубами.
Лана ещё раз угрожающе сводит брови и уходит. У Питера остаётся неприятный осадок на душе — она вроде бы сказала, что не собирается ничего делать. Но кто помешает ей соврать?
Джейд пыхтит, удерживая равновесие — каблуки у Клодин огроменные, а она так ничего и не услышала
— Чё они там лялякали? — она опускается на всю стопу и выдыхает. Устала.
— Думаешь, я это слышала? Ты же у меня тут под ушами сопела, — закатывает глаза Ренко и разворачивается. Этой Бомгартнер не было в их планах, интересно, откуда она вылезла? Клодин помнит только её мать.
Джейд цокает языком и тянет её за собой. Всё равно сейчас почти час будет сидеть на трибуне, может, и поговорит с этой Ланой. А там и узнает что-нибудь.
Огромные потные тела носятся по спортзалу, а Джейд остаётся только сидеть на самом верху трибуны и вздыхать от недовольства — скучно. Все чем-то заняты, а она — лишь тем, чтобы сквозь музыку в наушниках слышать какие-то разговоры — вдруг про неё что-то скажут. Или про Паркера.
Бомгартнер садится на скамейку и без устали вертит головой, но Джейд, проследя за её взглядом, внутренне клокочет от ярости, — она смотрит на широкую спину Хоби Брауна, за которой скрывается Паркер.
И Джейд, только приподняв свою задницу, чтобы пойти и разобраться с этой черногубой, тут же с хлопком садится обратно — к той подсаживается и Паркер, и Браун. Хоулетт поджимает губы и комкает наушники — ну и что, блин, происходит?
Ревнует?
— Ну его нахрен, — бормочет Джейд и втыкает наушники обратно. А музыку не включает, так, чисто для вида.
Ну и о чём они там разговаривают?
Клодин где-то ходит, даже попросить ни о чём не может.
Паркер кладёт ладонь на плечо Бомгартнер, и Джейд готова запихнуть ей в задницу целую скамейку, лишь бы это отвадило от него.
Хочется крушить стенку.
Она думает: обернись. Обернись, посмотри на меня, посмотри на меня, чёртов придурок. Подойди, сядь рядом.
Вместо этого Паркер просто кивает в пустоту и уходит из зала.
Она думает: ну и придурок.
Она думает: а какого вообще хрена он делает у неё в голове?
Лицо Джейд Хоулетт приобретает малиновый окрас в районе лба и подбородка, когда та злится, подмечает Клодин. Насколько можно верить Эссексу, её отец краснел весь полностью, от макушки до пяток. Даже не краснел, багровел. Ренко испускает рваный выдох. Всё-таки, что бы Натаниэль ни говорил, Джейд не её отец, даже не копия. Если он надеялся на что-то, хотя бы отдаленно похожее на него, ему стоило бы постараться лучше. Джейд похожа на отца только лишь ростом и своей импульсивностью.
Если думать о каком-то человеке слишком много, можно обнаружить зависимость. Если думать о том, что много думать о нем уже как-то подозрительно, то это зависимость до мозга костей.
Физкультура обычно стоит последним уроком, что довольно удобно — Джейд раньше выходит из здания и стоит у подножия ступенек, подпирая холодные металлические перила задницей.
Только наступив на последнюю ступеньку, замечает, как три фигуры заворачивают за угол.
Одну она ненавидит за появление. Вторую — за бездействие. Третью — просто за существование.
Если думать о том, как избавиться от мыслей о каком-то человеке, то можно сойти с ума.
Джейд Хоулетт не сумасшедшая, нет.
И правда, какого хрена Паркер делает у неё в голове?
Какого хрена сейчас он как будто бы вообще забыл про неё? Про то, что она существует? Про то, что она каждый грёбанный день ждёт его здесь?
Джейд чешет указательным ногтем чёрный шнурок на правой руке — в какой-то момент хочется порвать и выкинуть. И чтобы его нашёл Паркер. Чтобы задумался, почему он его нашёл. Собственно, сейчас все мысли об этом, — и Джейд хочется выдрать их из головы. Выскребать, вырезать, лишь бы не мучили.
Почему она вообще думает об этом?
Некстати вспоминает, что нужно пройти медосмотр, — раз в полгода. Полугодичный ад.
Нужно как-нибудь упомянуть о нём при Паркера. Так, мимолетом, но чтобы слышал. Запомнил.
Некстати вспоминает тот поцелуй-не-поцелуй на крыше.
Коротко, размазанно. Неловко и очень-очень быстро.
— Эй!
Мелодичный голос и привычный вкусный аромат сладостей догоняют Джейд уже на выходе из территории школы, не дав даже выбрать песню в плейлисте. Приходится засунуть наушники в карман — потом хрен распутает.
Ренко картинно вздыхает — иногда Хоулетт кажется, что у неё это как по расписанию, и сделать что-то она не может, не вздохнув вот так, наигранно и немножко раздражающе.
— Чего не подождала? — спрашивает Клодин, хотя они обе прекрасно знают, что Джейд не особо наслаждается компанией своей одноклассницы. Да и ходит она в последнее время с Паркером. Ходила.
Прямо сейчас, злую, раздраженную, Джейд бесит абсолютно любая мелочь. Паркер, новенькая, Браун; брелок на шнурке, который натирает кожу; даже Клодин, которая вроде бы от неё не требует ничего сверхъестественного. Бесит абсолютно всё. И Джейд бесит это. Бесит, что она может завестись по любому поводу, а потом хрен остынет, хрен успокоится.
— Ой, да я…
Клодин не даёт ей договорить:
— С Паркером хотела пойти?
Каждым словом — как иголкой в её напряжённое, надутое сердце.
— Нет, — резко отрывает её Джейд. — Сдался мне этот… Паркер, — последнее слово произносит на выдохе, дыхания не хватает, и она судорожно ловит воздух ртом.
Клодин облизывает губы. То, что она видела, категорически мало для того, чтобы с уверенностью сказать что-то и поддеть Хоулетт, но для чего ещё ей нужен мозг?
— Я думала, ты и с новенькой подружишься, — задумчиво продолжает Ренко, — Паркер с ней подружился.
Джейд хочется ударить подругу прямо по её необыкновенно красивому личику.
— Она вроде неплохая, — мстительно добавляет Клодин. — Фамилия только странная, Бомганнер или как-то так…
— Бомгартнер, — неохотно поправляет Джейд. — Пошли уже.
До метро идти и идти, и с каждым громким «цок» от каблучков Ренко Джейд хочет убивать. Без понятия, почему у нее такое желание, без понятия, почему её раздражает всё на свете прямо сейчас.
— Идёшь на матч?
Джейд медленно проводит языком по нижней губе и отвечает не сразу.
— Когда он?
— В следующую пятницу, восемнадцатого числа, — игриво отвечает Клодин и щёлкает подругу длинным ногтем по торчащему уху — словно в насмешке. — Там будут все. Ты
должна пойти.
Хоулетт дёргает плечом и сбрасывает руку Ренко — отчего-то она уверена, что та ненамного её выше, если без каблуков. Она была у нее дома, тогда Клодин была без обуви, вроде. Она совершенно этого не помнит. По телу понемногу разливается страх.
— Давай зайдём, — Джейд лениво поворачивает голову вслед за голосом Ренко и упирается взглядом в яркую вывеску кафе с мороженым. Почему бы и нет?
Джейд ковыряется ложечкой в розовых шариках, доставая до дна, затем — до стенок, стуча по стеклянным стенкам, словно это нечто важное и необходимое для неё.
Клодин пристально следит за каждым её движением, так непривычно для обычной-себя щуря глаза и сжимая губы, превращая их — каким-то образом — в тонкую ниточку. Клубничное, значит.
Не шоколадное, не ванильное, даже не обычный пломбир.
Это как байкер, по ночам сжимающий розового плюшевого единорога.
Удивительно.
— М, — Клодин облизывает ложечку. — Пока не забыла! — она постукивает ногтями по столешнице. — В конце, наверно, этого полугодия, может, на каникулах…
— Ну, — нетерпеливо перебивает Джейд, постукивая ногой по чистому полу.
— Всё-таки, скорее, на каникулах, — задорно говорит Клодин, наблюдая за злыми искорками в глазах сидящей напротив. — Я хочу пригласить всех девчонок на ночевку.
Джейд осторожно кладёт ложечку в плошку и со скрежетом отодвигает её в сторону. Яркое освещение бьёт в глаза, поэтому она сидит спиной к прозрачной люстре, но сейчас её ослепляет отблеск от чёртова камешка, и она ничего не может с этим поделать, кроме как отвести взгляд, что выглядит так, будто ей стыдно — а ей ни хрена не стыдно.
Ну и что она имела в виду?
— Я имела в виду, — будто бы мысли прочитав, Клодин подпирает голову своей худенькой блестящей рукой; браслеты звонко падают с запястья ближе к локтю; она царапает ногтями собственные скулы и улыбается, хитро и в то же время как-то даже простодушно, словно никакого подтекста не было, и вообще она вся такая добрая, чистая, легкомысленная и прямолинейная до жути, — что хотела бы, чтобы ты тоже пришла.
Джейд тошнит.
— Нет, — она даже пересиливает себя и смотрит ей в глаза. Слёзы от такой ослепительной яркости вот-вот потекут, а она не отворачивается, почти уничтожает взглядом.
На какой ответ она рассчитывала?
— Почему?
Не начинает уговаривать, а просто спрашивает. Иногда к Джейд приходит мысль, что Клодин не такая легкомысленная наивная дурочка, какую она из себя строит по крайней мере двадцать часов в сутки.
— Ты знаешь, что я терпеть не могу эти рожи, — надрывно поясняет Хоулетт тоном ты-сама-всё-прекрасно-понимаешь.
— Даже ради меня? — Ренко, видимо, пытается состроить рожицу милого рыжего котика из «Шрека». Получается плохо. На Джейд не действует.
Она фыркает.
Ренко, а не пойти ли тебе на хрен?
— Посмотрим, — завуалированно отказывает подруге Джейд и упирается подбородком в сложенные на столе руки. Хочется спать. Заснуть — и вообще не просыпаться.
Тучи сгущаются. И не только над Нью-Йорком.
— И где она? — Лайла барабанит бледными пальцами-веточками по столу, ожидая ответа.
Штромм не находит, что ответить, а потому боязливо нападает:
— А зачем она вообще вам нужна? Как будто у него не хранится всё в голове!
Лайла обиженно поджимает губы и скрещивает руки.
Да, у Натаниэля Эссекса величайший мозг из всех известных ей людей в этом мире. Да, он хранит в памяти каждую мелочь и потому его невозможно обмануть (да и хотя бы потому, что он чёртов телепат). Но если папка пропала, значит, она у кого-то в руках. И если ни Лайла, ни Эссекс, ни кто-то другой не знает, где она, то папка в руках точно не у кого-то знакомого или хотя бы союзника.
— Если
ты, — Лайла Миллер резко поднимается с кресла и тычет пальцем в грудь учёного, — не найдёшь папку в течение недели…
Между бровями пролегло несколько крупных складок; верхняя губа исказилась, открывая передние зубы, а в глазах Штромм точно увидел собственную смерть. Как его поджаривают, а затем с хрустом уминают, делая комплимент повару.
— Коннорс тоже облажался, прям как ты, — как бы между делом напоминает Лайла. — Ты в курсе, где он сейчас?
Она сомневается, что он знает. Да и не надо ему. Акцент делался именно на его незнании.
А Штромм и не знал.
Штромм был в ужасе. Он никогда не считал и не будет считать себя человеком храбрым, он любит делать исподтишка, не показывая лица и не взваливая себе на плечи груз под названием «ответственность», потому сейчас он подумывает над тем, чтобы купить переносной туалет.
Ходить на каблуках каждый день от дома до школы, конечно же, дико трудно и затратно, но Клодин немножко мазохист, поэтому можно.
На пятках надуваются кровавые мозоли, а мизинцы ног пухнут от напряжения. Клодин потирает лодыжки, переходит ниже, присаживаясь на резное металлическое кресло с ярко-малиновым пушистым сидением.
От зеркала Ист-Ривер отражаются огни проезжающих сверху машин, и по камешку Ренко проскальзывают отблески, будто бы она — александрийский маяк.
Эссекса дома не должно быть, и Клодин бесстрашно кидает остроносые лодочки на диван, на ходу пробегаясь длинными ноготками по столешнице из светлого мрамора с чернильными разводами.
Мимолетом посматривает — не оставила ли следов.
Натаниэль любит своё творение, но станет ли он прощать порчу дорогой коллекционной мебели? Клодин не забивает свою голову такой ерундой. Конечно, ей ничего не будет, даже если она «случайно» дом подожжёт. Но всё равно она следит, чтобы следов не оставалось. Эссекса дома не должно быть, и Клодин шлёпает босыми ногами по полу; маленькая девочка с почти метровой картины — когда Натаниэль успел повесить её? — провожает её взглядом тёмных акульих глаз из-под домиком сложенных угольных бровей.
Знаетe, y акулы такиe безжизненныe глазa. Черныe, как y куклы. Когдa онa подплывает к тебe, онa кажется неживой, покa нe укусит тебя. Маленькиe черныe глазки становятся белыми, a потом… Ты слышишь этот ужасный пронзительный крик. Водa в океанe становится красной и, несмотря нa вce дерганья и крики, вce они приплывают. Они разрывают тебя нa части.
Клодин на пороге оборачивается, обхватывая рукой косяк двери. Она снова встречается взглядом с жуткими пустыми глазами и хмурится.
С картины на неё смотрит она сама.
Да только какое может быть детство, если её создали уже такой?
От холодных ступеней винтовой лестницы по ногам пробегаются мурашки, и Ренко в неожиданно резко нахлынувшем страхе делает шаг назад, но потом, резко развернувшись, шагает дальше, мимо лифта. На тумбе рядом со входом стоит пузатенький бронзовый ангелочек с начищенной до зеркального блеска попкой — она схватила её, когда Джейд свалила статуэтку.
Кажется, у нее развивается паранойя.
Она осматривает эту бронзовую задницу на наличие следов от ногтей — мало ли, она могла нечаянно оцарапать.
Да что с ней, блин, такое?
Она аккуратно спускается по лестнице, упираясь одной рукой в стену, потому что — внезапно для неё самой — колени начинают подгибаться, а в голове звенит, как будто она внутри колокола, по которому ударили.
И — отчего она приходит в ещё больший ужас — у нее в прямом смысле этого слова волосы встали на голове дыбом. Словно её тело, опережая разум, подает сигналы, что там, внизу, что-то, чего ей не следует видеть. С чем не следует встречаться.
Но Эссекса ведь дома нет?
Все важные проекты и продукты их экспериментов находятся в лаборатории Роксон. Ей нечего бояться. Она дома.
Она застывает на последней ступеньке, не решая ступить на холодный — она хочет думать, что от близости Ист-Ривер, а не от зловещей ауры творящихся здесь дел — пол. Слева от неё миниатюрный балкончик, на который она водила Джейд — фактически, та бывала на цокольном этаже, но она и понятия не имеет, что тут находится.
Клодин понемногу приходит в себя, но, как только она делает буквально пару шагов в сторону настоящего кабинета Эссекса и пустых комнат для горничных, то деревенеет пропорционально нарастающему страху: сначала просто не чувствует стоп, затем ног, и, когда парализует бедра и талию, она мертвой хваткой цепляется за дорогой деревянный угол, и у нее даже не возникает мысли, что теперь-то уж она наверняка оставит следы.
Она чувствует себя животным, потому что такой страх бывает только у них.
Словно она кролик и прямо сейчас спускается все глубже и глубже в пасть к удаву.
Подпрыгнуть на месте — меньшее, что она может сейчас сделать.
Массивная дверь, ведущая в кабинет к Натаниэлю, не сдерживает глухие удары — словно кто-то кулаком по ней бьёт.
Вот-вот сломает, думает Клодин.
У нее сердце сейчас либо остановится от того, насколько оно быстро бьется, либо выскочит из груди. До того страшно, что она, будучи в не совсем трезвом уме, представляет второй вариант реальностью. И единственное верное, как она думает, — это подойти ближе.
Ей страшно так, что она боится, что Эссекс может услышать её до одури сильное сердцебиение. Прижавшись ухом к холодному дереву, она ещё громче слышит своё сердце. Забавно, но она думала, что у неё его нет, или, по крайней мере, оно не может так сильно биться. Ну, не от страха, уж точно.
Голос Эссекса вводит её одновременно в дрожь и в блаженное удовольствие, потому что она чувствует нотки страха, как по натянутой струне его самодовольствия бьют пальцем ужаса. Слегка расслабившись, все, абсолютно все мышцы её тела моментально сокращаются, и её охватывает судорога. Снова паралич.
По её ментальной защите бьют молотком.
Пальцы прилипают к двери, а отлепить их становится невозможно — звук отлипания наверняка невероятно громкий, её услышат. И сейчас она не уверена, что Эссекс её не накажет.
Если быть точным, она не уверена, что её накажет именно Эссекс.
Потому что с ним в комнате точно кто-то есть. И этот кто-то — она ощущает подсознанием — страшнее даже Эссекса в квадрате.
Шатает.
Закрывает глаза, сосредотачивается, но больше ничего, кроме гудения крови в висках, услышать не может. Какой-то шорох. Низкий баритон, вводящий её в состояние истерики и лёгкого обморока. Резкий скрежещущий звук выводит её из транса и она, не помня себя, отскакивает от двери.
Словно кто-то нож воткнул в ствол дерева; за раз — по самую рукоять.
Клодин поднимается со смешанными чувствами: неужели действительно существует кто-то, кого она может бояться до парализованных конечностей? И неужели существует кто-то, кого боится сам Эссекс?
***
Обычно жёсткая кровать сейчас мягче всякого пуха, и Джейд с наслаждением падает, несмотря на то, что до подушки от края все равно не достаёт — слишком маленький рост.
До каникул остаётся всего-то две недели. Можно будет расслабиться на какое-то время. Не сказать, что она напрягается во время учебного года, скорее, её лишает сил именно каждодневное посещение ненавистного заведения, лицезрение ненавистных лиц и нахождение среди людей вообще.
Сбитый режим бьёт по ней как по наковальне. Домашняя работа мозолит глаза, потому Джейд просто переворачивается на другой бок, растягивает губы в… даже не улыбке, просто растягивает.
Она снова крутит в голове мысль: мне плевать на Паркера. Мне плевать на этого придурка. И внутри что-то дёргается, разливается странное, немножко подзаёбывающее тепло. Это и есть безразличие? Чувствовать это?
Зевает.
Что она потеряет, если немного вздремнет? Ничего страшного за это время не случится. И она благополучно засыпает, успокоенная сама собой.
В нос ударяет горелое.
Никакое зрение не помогает разобрать, что происходит вдалеке: в густом дыму различить что-то просто невозможно.
С такого расстояния кажется, будто кто-то чем-то грохочет. Джейд наступает ногой на траву и с писком съезжает ступнёй по мокрым листьям.
Любопытство пересиливает страх неизвестного, и она боком сходит по склону ближе к огромному облаку дыма. Гарь въедается в слизистую, и она заходится кашлем; склон слишком отвесный, и приходится почти сбегать с него, и Джейд слёту врезается в тёмное воздушное пятно.
Дышать становится ещё труднее; всё, что она может, — это различать свои костлявые ноги в этом дыму.
Чем ближе она подходит, тем громче становится грохот.
Никто ничем не грохочет.
Просто кто-то кричит.
Сразу становится тошно где-то в районе желудка. Ноги деревенеют и будто бы говорят ей прямым текстом: «да беги ты отсюда, идиотка», но кто-нибудь когда-нибудь вообще слушал эти скрытые сигналы? Вот и Джейд исключением не становится.
В светлых участках неба, не заполоненных темнотой, тянутся вверх остроносые крыши избушек, и у Джейд отчего-то не возникает и мысли о том, что что-то не так.
Она вообще где находится?
Словно так и должно быть. Ничего занимательного или удивительного.
Неровные ряды домиков полыхают.
Сгоревшие брёвна разваливаются, а в одном доме всё ещё кто-то кричит.
Ни одной мысли о помощи. Ни о помощи, ни о беспомощности. Сейчас она не может никому помочь. Это неотвратимо. Это уже случилось.
Из ближайших развалин выбегает пылающее тело и, чуть не врезавшись в Джейд, падает спустя пару метров. Замертво, подсказывает разум. Слегка потряхивает, мутит, сковывает шею, что смотреть по сторонам кажется чем-то сверхъестественным, но она продолжает идти. Горящие остатки позади всё ещё издают слабый вой.
На пустыре, резко переходящем в лес, валяется несколько куч — у неё духу не хватит назвать это людьми. Бывшими людьми.
Из последней избушки с полуразваленной крышей выбегает женщина, прижимая к груди какой-то комок, — Джейд зуб даёт, что это точно не ребёнок. Из отверстия в стене вылетает мужчина, он катится по уже сгоревшей траве, но его будто бы какие-то силы поднимают — с такой резвостью он бросается за женщиной. Он кричит что-то на непонятном Джейд языке — то ли это действительно незнакомый язык, то ли странный акцент и сдавленные газом легкие. Второй мужчина, спешащий покинуть дом, застывает на пороге и бьет палкой по верхним уже непрочным бревнам, в жалких попытках надеясь завалить проход. Что-то, от чего они все бежали, всё ещё находилось в доме.
Застыв в паре метров от избы, Джейд ощущает давление в районе солнечного сплетения — до того страшно, что дышать трудно. Из горящего домика, откидывая лишние предметы, спокойно выходит третий мужчина, и Джейд готова поспорить, что причина всего здесь творящегося — это именно он. Под два метра — может и выше, из-за своего собственного маленького роста для неё любой выше ста семидесяти — великан. Прямой длинный с горбинкой нос и маленькие орлиные глаза, смотрящие спокойно и даже с легким снисхождением. Джейд удивляет, как его кожа не порвалась, натянутая от множества бурлящих под ней мышц. На поясе у него болтались лохмотья от, видимо, предка брюк. Длинные волосы мотались за спиной.
Испуганный поселянин замахивается и бросает в это нечто остаток горящего полена, но того это не останавливает. Даже не замедляет. Он раскрытой ладонью встречает этот огрызок и впивается него широкими когтями. Одна его ладонь больше, чем всё лицо Джейд Хоулетт. Она старается не дышать, чтобы её не заметили. Хотя чего ей бояться, она же в собственном сне. Так ведь?
Потухший огрызок разлетается в щепки, а ладонь огромного, до ужаса странного мужчины находит своё место на горле у парализованного от шока жителя сгоревшего поселения. Со скрежетом голова его, ведомая лапой монстра, заваливается уж слишком вбок, а ноги его подкашиваются. Рука отпускает, и тело, не имея больше опоры, оседает на черный песок.
Теперь Джейд вдвойне не хочется, чтобы её заметили, и вдвойне хочется проснуться.
Только сейчас до неё доходит, что, в отличие от других людей, тело этого монстра не покрыто ожогами или хоть какими-то признаками горения или битвы. С одного удара в сторону отлетает другой вопящий мужчина. Крик его стихает, а тело заливает тёмная жижа. Шея Джейд дергается, словно её тянет блевать, но ноги несут вслед за необычным существом. У берега с непрозрачной чёрной водой женщину настигает та же судьба, что и её соплеменников, — разодранную, белеющую в сумерках грудь заливает кровь, а комок в тряпках наполовину торчит из-под воды.
Джейд вдыхает, но легкие воздухом не наполняются. Это и правда был младенец.
Существо по пояс в чернильной воде и входит в неё ещё дальше. Длинные когти оставляют на озере расходящиеся в стороны шрамы. Джейд магнитом тянет за ним, и вот уже её лодыжки лижет холодная вода. Он в ней уже по плечи, а тёмные волосы на фоне воды кажутся светлыми. Они паутиной расходятся по сторонам, а затем голова его пропадает.
Встаёт она резко: как в холодную воду окунули. Отрывки сна вертятся в голове, помнит только ощущение сырости в ногах и жар в горле.
В остаточном страхе, не до конца осознавая, что она делает, хватает телефон и выбегает из комнаты, а затем, перепрыгивая через ступеньки, что довольно опасно с её ростом, вылетает за дверь. Ночной воздух бьет её по ребрам, и в этот момент ей совершенно наплевать, что скажет Джекетс на её очередной побег.
Тревога в сердце пропадает пропорционально расстоянию до дома, будто бы что-то ужасное, что пугало Хоулетт, находится именно там.
Кислый привкус во рту сменяется прохладой, и Джейд пару раз проводит языком по зубам, пока не избавляется от привкуса насовсем.
Но и тишина пропадает так же быстро. Из открытых подвалов выливается музыка вперемешку с руганью и просто громкими криками, а по тротуару всё чаще появляются ночные ходуны. Пара безобидных пьяниц, грозящих завалиться на ближайшей неровности плитки. Женщина возраста «после», сидящая на кирпичике у угла бара, с до неприличия раздвинутыми ногами, что её задравшаяся юбка готова лопнуть, провожает Джейд прищуренными от кайфа глазами. Кажется, в послесонном коматозе она отошла далеко от дома.
Проводить подушечками пальцев по шершавым кирпичным стенам — атмосферное и странное, но доставляющее удовольствие больному сознанию действие.
Больное сознание, постоянно приводящее её плоскую задницу в состояние поиска приключений, и в этот раз подтвердило свое название. Не желая встречаться ни взглядами, ни физически с такими же (или не совсем) гуляющими, она сворачивает за угол, внезапно решая пройтись проулками. Да, думать о том, что в таких проулках могут быть люди похуже, чем на более-менее освещенных участках улицы, думать никто не хочет. Все фильмы врут. А во всех фильмах в таких ситуациях навстречу главному герою выходят хулиганы.
Уже не впервые Джейд с жалостью думает о себе и своей импульсивности. Без наушников жизнь не кажется такой уж классной. А путешествие через темноту — уж тем более. Повернуть назад? Пф, слишком банально, легко и глупо. Спустя пару метров ей уже плевать на последнее. Спустя пару десятков метров, преодолённых чуть ли не бегом, — что это было бы довольно разумно, довольно легко осуществимо, но… ей уже банально лень.
А когда мусорные баки приходят в движение почти что одновременно со всем волосяным покровом на теле Джейд Хоулетт, она не сомневается в своей тупости. Жалостливый скулеж одновременно и уменьшает её страх, и одновременно увеличивает: быть разорванной в клочья бродячими собаками примерно так же плохо, как и быть зарезанной старым педофилом-маньяком.
Отступая мелкими недопрыжками — такой технике позавидовал бы любой Дэниел Крейг, так что роль Бонда ей гарантирована, — Джейд в какой-то момент останавливается. Интерес и чисто человеческое сострадание делают своё дело — она уже сидит на корточках в паре метров от побитого угольно-чёрного пса, смотрящего на неё недоверчивыми огромным глазами. Она видит в них своё уродливо искажённое лицо и морщится.
— Надеюсь, ты видишь меня более красивой.
Протянутая ладонь сжимается в кулак, когда зубы клацают в сантиметре от неё.
— Ладно, один-ноль в твою пользу, — она тянет уголки губ вниз и качает головой. — Плюс очко твоей недоверчивости.
Ноги устают держать тело в такой позе, и она с кряхтением садится на асфальт. Холодная ночь забирается ей за ворот свитера, и она с длинным выдохом и надеждой согреться натягивает рукава на кулачки. Так и сидят они, оба побитые и не желающие сдаваться.
Джейд не выдерживает — задницу уже не чувствует.
— Блин, да чё ты такой упёртый, а? — она снова протягивает ладонь. Зубы не клацают. Она тянется дальше. Пёс снисходительно фыркает, и Джейд касается пальчиками гладкой морды и до безобразия мокрого носа.
Он доверчиво закрывает глаза и тяжело дышит. Джейд позволяет себе приблизиться ещё и аккуратно прижимает морду к своей груди, почёсывая шею животному. Кажется, ему нравится. Возможно, не сожрёт.
— Возможно, ты думала, я совсем придурочный и не замечу это, но… Что это, за нафиг, такое?
Опекун возвышается скалой над ней и её новым блохастым другом, но Джейд пытается проскользнуть мимо него прямиком к себе наверх. Джекетс предусматривает и это. Пёс рычит от внезапного приближения чужого.
— Убери это из моего дома, — мужчина чеканит каждое слово, и Джейд вся вибрациями исходит от злости.
— Это зовут Макс, — сквозь зубы отвечает она ему и малюсенькими шагами продвигается к лестнице. Имя максимально заезженное, но оно первым пришло ей на ум, когда целенаправленно шла домой, чувствуя бедром теплое дыхание пса.
— Да хоть Мистер Президент, — от того, насколько безразлично отвечает опекун, Джейд передёргивает, и её намерение оставить пса крепчает. Оно в принципе пришло спонтанно, но с каждым шагом, приближающим её к дому, уверенность всё-таки возросла по крайней мере до половины всего существующего.
— Тебе нужен успешно проведённый осмотр и продолжение выплат за меня, — она решает использовать свой козырь. Хоть руки предательски дрожат, она сжимает кулаки и нагло смотрит в глаза мужчине. Свет бьет, и она щурится, но взгляда не отводит. Нельзя.
В течение первого года каждые шесть месяцев новоявленного родителя обязаны посещать работники приюта, чтобы удостовериться, что ребенок в порядке. Обычно это совпадает с обязательной медкомиссией, потому Джейд о таком постоянно помнит. И, наверное, если уж она начнет бунтовать против этого урода, то ничем хорошим это не кончится. Для него уж точно.
Хотя, чего таить, она уже привыкла к этому дому, даже к этому мужчине. Лучше тут, чем под пристальным надзором заведующей и постоянных патрулей, которые обязательно подойдут и спросят, какого хрена маленькая девочка делает на улице в такое время в таком месте.
Беспредел, творящийся на улицах Бронкса, заставлял туристов избегать этот район. Джейд постоянно думала о том, почему оказалась в приюте не только вообще, но и именно тут. Среди своих смуглых собратьев она отчетливо выделялась необыкновенной бледностью (и не смуглых тоже, не было никого настолько бледного в их «доме») и угловатыми чертами лица, крошечностью во всех смыслах этого слова, и поначалу даже высок был шанс того, что она вырастет в забитую мышь и не сможет найти своего пристанища.
По счастливой случайности (или не счастливой, но она продолжает упорно верить в это) она познакомилась ближе с одним из её главных задир на тот момент — им было около тринадцати или четырнадцати лет — и парни только-только осваивали ночную жизнь за пределами приюта и надзора противной женщины. Её комната была на первом этаже и оттуда было очень удобно сбегать «под шумок», или уходить на верхние этажи и выходить на крышу, тем более, там жила одна из её близких подруг в те времена. Джексон Морган, забежавший в её комнату с выпученными глазами, сначала скукожил неприятную мину, а потом, отдышавшись, буркнул в телефон, который он держал все это время у уха:
— Я у этой мелкой рыжей. Всё ок, бро.
И, как оказалось потом, надсмотрщица лично припёрлась в его комнату и, не обнаружив его на месте, обрушила свою истерику на его соседа по комнате, который его любезно прикрыл. Для миссис Деджерс было неожиданностью застать двух постоянно ссорящихся подопечных.
Сами того не желая, они в какой-то мере даже стали друзьями — Джейд периодически прикрывала его, а её больше никто не задирал. Ей было даже лестно находиться в компании больших ребят и не ощущать на себе давления окружающих. Да и ночью идти в компании нескольких своих приятелей было лучше, чем идти одной. Так она развила в себе упёртость — никто не спорил с ней больше, чем Джексон.
— Я ни цента на него не потрачу, — этот шкаф в полосатой футболке скрывается за дверью в гостиную, а внутри Джейд всё пляшет и прыгает через адский костер от радости. Возможно, перед тем, как зайти в дом, у неё не было в планах оставить пса, но после такого заявления от Джекетса она просто обязана это сделать, иначе он подумает, что она послушалась его, а Джейд этого не хочет. И выполнять его приказы не собирается.
***
В темной комнате содержимого сумки не видно, и он щелкает выключателем. Шкатулка с ребристыми боками умещается в сухой ладони, и мужчина несильно её сжимает, а затем пытается открыть, но у него ничего не выходит, из-за чего он не особо разочарованно вздыхает. Задание Гаргана выполнено, на этом всё.
Из сумки достается увесистая папка в красной обложке со сшитым корешком. Всегда осторожный, Дэвис никогда ничего не задевал или ронял, но в этот раз, видимо, он был слишком взволнован.
Папка приглянулась Аарону просто из внешнего вида и любопытства, в спешке он не успел её полностью прочитать, только первые страницы, да и то не все. Коробку он передаст Максимусу, как и договаривались, часть перейдет ему, как исполнителю (он надеется на это). Иметь дело с пронырой-мексиканцем, который может его в любой момент предать, немного сомнительно.
Про папку ему никто не говорил, это уже чисто его инициатива, и небольшой страх за свою жизнь все еще присутствует (он же все-таки не герой).
Любопытство пересиливает, и Дэвис открывает папку. Поначалу ничего интересного, но когда он цепляет глазами дату, далекую от ХХI века, его прошибает током. У кого он украл это?
Дойдя почти до середины, он проводит пальцами по прикрепленным скрепками фотографиям женщины, у которой в каждой конечности по два катетера. Глаза её и вправду выглядят потухшими, или это фотографии выцветшие?
Почти везде рядом с ней крутится маленький старик с бобовидной головой с проплешинами. Дэвис опускает взгляд на подписи к фотографиям:
«1997. Стернс с подопытной №4 Л. Бомгартнер»
«Спустя столько столетий тщетного поиска идеальной базы для внедрения сторонних генов, возможно, я максимально близок к прогрессу. Из всех наблюдаемых мною детей, только трое обладают достаточной силой для сдерживания и благополучного перенесения трансплантации новых генов.
Дж. Хоулетт из троих максимально приближена к идеалу базы, т. к. является представителем вида «Lupus Sapiens» и близким потомком господина Ромула.
А. Абдул удачно перенес трансплантацию генов Алекса Саммерса и претерпевает в данный момент изменения. Наблюдаю.
С. Саммерс в данный момент мне недоступен. Местонахождение — особняк Ч. Ксавьера»
Дэвис бегло просматривает фото подростков и пролистывает несколько страниц.
«Клон вышел неказистым и бездушным. В ближайшем будущем избавиться»
Сердце Аарона бьется с каждой страницей все быстрее и быстрее. Словно папка пропитана тяжелой душной аурой, которая постепенно овладевает его разумом и топит в страхе. Эту папку он взял по случайности, и, по его мнению, её лучше вернуть. Он совершенно не уверен, что должен был это видеть. Если люди проводят такие эксперименты, они наверняка могут с легкостью вернуть своё.
Он пролистывает до самого конца и всматривается в фотографии двух подростков в подсвеченных капсулах.
«Т. Боуэн, Т. Джонсон. Процесс внедрения факторов Эссекса удачный»
Фотографии кажутся сделанными совсем недавно, будто бы вчера.
Телефон на тумбочке оглушает своей трелью, и Аарон от неожиданности роняет папку с колен. Папка падает раскрытая на какой-то странице, а мужчина не сразу понимает, что вообще происходит. Он тянется дрожащими пальцами к телефону и передергивает плечами — это всего лишь его племянник, Майлз.
Он стряхивает с себя страх и отвечает.
Папку поднимает и кладет в первый ящик тумбы.
Фотография угловатой рыжей девочки со сжатыми губами и недоверчивым взглядом, держащаяся на странице папки только скрепкой, улетает куда-то под кровать.
