19 июня
1202 дня назад
Ты исчез. Не то чтобы я не привык к твоим мимолетным скачкам, перепадам настроения. К редким, но метким истерикам вселенского масштаба – даже к ним привык. Ты такой темпераментный, в тебе так много чувств. Их целый пожар. Я действительно привык к подобным проявлениям, но, признаться честно, никогда не привыкну… К самому тебе. И к тому, что ты рождаешь внутри меня. Ты исчез. Как будто именно сегодня я ощутил значимость твоего существования. Ты перестал отвечать на звонки. Но я тебе не звонил. Ты оставил непрочитанным мое сообщение. Но я ничего тебе не отправлял. Твоя квартира пуста, хотя я никогда не бывал у тебя и даже не знаю, где ты живешь. За окном дождь. Летняя, громогласная и знойная июньская гроза. Где ты сейчас? Может, изо всех сил пытаешься изолироваться от мира? Что ты и где ты в данный момент, когда я думаю о тебе и о твоих исчезновениях? Может, ты мчишься на велосипеде через мост, спасаясь от ливня? Может, у велосипеда слетела цепь, и теперь ты, весь обмазанный машинным маслом, вымазанный по локоть, прячешься от дождя в первом попавшемся закутке… Прямо сейчас ты думаешь обо мне? Ты и раньше пропадал, я это уже говорил. И каждый раз я не подавал сигналов или знаков. Может, тебе казалось, что это твоя слабость, что я играю с тобой, жду, провоцирую, манипулирую. Ты наверняка так и считал. Осознавал ли ты, что в этом всегда было только твое превосходство и первенство? Ведь это всегда был я, который ждал тебя, твоих сигналов и знаков. Это было моей слабостью. Спрятаться, воспользовавшись моментом твоего исчезновения, и ждать, лихорадочно ждать и верить, желать, умолять и молиться перед сном, что ты найдешь меня. Позовешь. А я приду по твоему первому зову. Ты исчез. И я решил исчезнуть. Я испугался, а твое величие в моих глазах резко упало. Я предположил, что ты всего лишь человек, такой же, как и я – человек из плоти и крови. Моя первая ошибка. Я испугался. Я воспользовался моментом, вдруг вообразив, что поступить зеркально – самое верное решение. В этом было проявление всей моей наивной натуры, это был крик и вопль моей инфантильности, моей обиды. Я не просто испугался, понимаешь? Я выдумал оправдание и заставил себя испугаться, потому что мне стало больно. Моя вторая ошибка. Я испугался. Ты дал повод, а я превратил это в нечто отвратительно-торжественное. Мне казалось, так будет лучше, и я просто-напросто решил все за нас двоих. Но так было лучше только для тебя. Понимаешь? Для тебя, не для меня. Ты все время думал о себе. Я все время думал о тебе. Моя третья ошибка. Но ты не был моей ошибкой. Ты не был, Мэттью. Ты был причиной моих ошибок. Потому что я так страстно этого возжелал. Совершать ошибки одну за другой. Я решил исчезнуть. И куда меня это привело? Сюда. К тебе. Мэттью, тот день не был последним… У нас вообще не было последнего дня. Ты его выдумал, я его выдумал. Тебе кажется, будто ты совсем ничего не помнишь, но память и воспоминания стерты в тебе по той причине, что этого не существовало. Никогда не существовало. Ты хотя бы помнишь свое имя? Мэттью, ты помнишь, как тебя зовут? А мое имя? Мэттью, ты помнишь, как звал меня в тот день? Тот день, что не был последним, он не был последним! Не был, Мэттью… Я зову тебя. Разве ты не слышишь? Как еще горячо и громко мне кричать твое имя, чтобы ты меня узнал? Это я. Ты узнал? Привет. Мэттью, это я… Это я. Доминик. Но ты не слышишь. Ты не слышишь никого, кроме себя. Поэтому я и решил исчезнуть.***
Октябрь
Числа не имеют значения
Наши дни
Немного успокоился. Обычно про такое говорят: пришел в себя. Только не в моем случае, уж слишком-то все здесь индивидуально, с подковыркой. Или это я придаю слишком большое значение? Будто мир вокруг и вся моя жизнь целиком – сцена свершения чудес и высокой драмы. А что? Пускай и так. Я вышел из ванной не слишком обновленным, как это предсказывают понятия. Внимание сместилось в очередной раз, расфокусированность зрения помешала прямой линией дойти до комнаты, но я вновь очутился здесь. Ты ни капли не изменился. Знаешь, это даже к лучшему. И знаешь, что еще лучше? Я ведь даже не сразу обратил на тебя внимание. И чего ты так на меня уставился? Что, хочешь поговорить? Дай наберусь сил. Не знаю, что должно сместиться в моей голове, как еще больше должны тронуться мои мозги, чтобы я сказал тебе по правде… То, что должен сказать. Сделать то, что должен сделать. Дай наберусь сил. Я опускаюсь на пол, но уже не рядом с тобой, а чуть поодаль. Теперь моя очередь занять позицию наблюдателя и со стороны посмотреть, как вообще здесь все устроено. Я стал лучше видеть тебя. Определенно лучше. Художники, вообще-то, периодически отходят от своих работ во время процесса написания, чтобы рассмотреть недостатки. Ты знал об этом? Я так прилип к тебе, чтобы не свихнуться окончательно, чтобы возлюбить тебя, и совсем забыл об этом принципе. Мне стоило почаще отдаляться. Представляешь? Мне стоило отдаляться почаще. Ты красив, но уже не такое совершенство, как вблизи. Линия скул получилась не такой ровной, что уж тут говорить, я не художник. Я видел тебя таким: с твоими слегка пухлыми щечками, по-детски наливающимися краской, когда от улыбки образовывались острые ямочки, – но не смог подлинно изобразить. Краска периодически иссыхала на концах кисти, в стену впитывался ворс. Это сделало тебя более натуральным, ближе к реальности, но все же нет никаких гарантий, что там, в реальной жизни, ты был хоть капельку похож на это. Это. Что оно такое? Считается ли это показателем моего отчаяния, можно ли ссылаться на подобные поведенческие особенности, когда речь заходит о безумии? Я ведь сделал это не от одиночества и не для того, чтобы сбежать от него. Я сделал это и не потому, что хотел сбежать от тебя или от реальности. Мне тебя не хватало, я силился закрыть пробел любыми возможными способами, какие только попадались под руку. Но и это не объяснение. Не по этой причине я нарисовал твой портрет. Это моя фиксация. Чтобы придать чуть больше красок жизни, как бы банально и смешно ни звучало. Это мой способ оставаться в реальности – выдумать реальность. Это мой способ фиксировать свои мысли, свои дни и каждый проживаемый день. Ведь человек, существуя и проскакивая из одного дня в другой, меняется, и я пожелал, чтобы менялось что-то далее моего стареющего ежесекундно тела. Мне проще, когда ты меняешься вместе со мной. Но я не учел, что вместе с этим переменам подвергнется все мое восприятие. Мое мироощущение. Мои взгляды. Моя фиксация ослаблен и станет… мобильной. Она станет смещаться. Посуди, ведь в самом начале я и помыслить не мог, что рациональным решением станет отодвинуть тебя посредством своих перемещений. Я и не думал, что действительно: иногда проще сделать пару шагов назад, чтобы увидеть картину более цельной, чтобы все заиграло иначе с новых ракурсов. Чем больше поле моего зрения, тем больше я вижу – это звучит до боли просто. Но ты представляешь, через какой ад я прошел, чтобы хотя бы решиться на это? – Хоть что-нибудь из того, что чувствую я… – мой голос раздался вне моего тела, я ощущал, что начинаю шептать. – Ты представляешь, каково это – чувствовать то, что я чувствую? Нет. Не представляешь. Либо же я законченный псих и эгоист, потому как возжелал саморазрушиться и уничтожить себя, низвергнув до атомов. Адекватным мнением будет второе, конечно. – Представлял ли ты и мог ли когда-то представить, через что мне приходится карабкаться, чтобы вернуться к жизни? Я не знал, был это мой голос или я вовсе не начинал звучать. Эти звуки напоминали скрип, хотя я не надрывался, я не успел прощупать все ощущения внутри. Пытаясь угадать, я понимал, что мне совсем легко разговаривать – как будто прощаться с каждым словом, что я исторгал. Мне хотелось освободиться. – Почему мне так тяжело? Ответа не нашлось. Я не особо искал. Ты не спешил вставлять что-то, в очередной раз делая меня дураком и посмешищем в собственных глазах. Разумом-то я понимаю: разговаривать со стеной – бред и до одури бесполезная, категорически глупая идея; и таковой была изначально. Но ведь я говорю с тобой. Послушаешь? – Ты меня слушаешь? Каждый раз, что я говорю, ты меня слышишь? Помнишь, вспоминаешь, как мы разговаривали еще тогда, в нашем прошлом? В наш последний день, когда я все испортил? В день, которого не было? Я осмелел. Кажется, это нехорошо. Это не приведет ни к чему хорошему; сейчас случится нечто непоправимое, фатально убийственное, либо же я все преувеличиваю. Могу ли я доверять своим ощущениям? Или все до последнего мои чувства пустые, такие вот пластиковые крошки, осколки меня как человека. Пустые, глупые, несуразные, как и идея, которая была таковой изначально… Но ты меня слушаешь? Ты меня узнаешь? Или я не более чем образ незнакомца, такого взбалмошного безумца, пьянчуги за баром, что лезет и навязывается, никак не отстанет? Кто я для тебя и кем был? А кем для меня был ты? – Ты меня помнишь? Мой голос, мои губы? Ведь тебе нравилось их целовать, и даже не вздумай врать. Хоть себя-то не обманывай. – А может… Может ты меня уже забыл? Или ты и не знал меня вовсе? – Где ты сейчас и с кем, думаешь ли ты обо мне, помнишь ли меня? Не верю, что проговариваю все это вслух. Я осмелел, это точно. Кажется… Кажется, это нехорошо. Какие странные покалывания в пальцах. Я сижу на полу, но ноги бьет от тяжести, словно меня все эти дни не переставали хлестать кнутом. Я осознал это только сейчас, прямо сейчас. Что я там говорил о тревожности? Что люди выдумали ее, за неимением проблем пытаясь создать себе сложности жизни? Я стал тем, кого презирал, понимаешь меня? Это ведь именно тревога. «Это». Страх обыкновенный в его природном проявлении или условная тревога – называй как хочешь, – и страх не покидает меня. – Как я вообще могу спокойно жить и дышать, когда все вокруг напоминает и заставляет думать о тебе? Конечно, невероятно. Как? – Ты знаешь это чувство? Ты можешь сопереживать мне хотя бы потому, что тот факт, что я все это ощущаю, и делает меня человеком? А ты хоть раз считал меня по-настоящему живым? Хоть раз, скажи? Ведь я, даже если тебя нет и никогда не было, верю в твою человечность объективно. Верю в эти стены, в эту краску. А ты? Ты представляешь, что я чувствую? Ты веришь, что все это реально? Чувства, чувства, чувства… Я потерял смысл этого слова, пока заворачивал наш диалог, думая с тобой и играя. Нет. Нет. Не представляешь. Либо же я законченный псих и эгоист, потому как возжелал саморазрушиться… Уничтожить себя. Низвергнуть до атомов. Да и… Да и кто ты такой, чтобы состязаться со мной в этой гонке? – Кто ты вообще такой? – я почти выплюнул эти слова. Они не входили в мой план. Я не собирался их озвучивать. – Кем ты вообще себя возомнил, чтобы сидеть тут и пялиться на меня, где бы я ни был? И я вскочил. Вот оно. Предвещало-предвещало и случилось. Меня сломил психоз. Мое тело не слушалось. Если бы я вспомнил об этом чуть раньше, я бы написал: «я потерял контроль». Прямо так, прямо на стенах. Рядом с тобой! Ведь ты… Ты!Ты
Ты – причина, по которой я потерял контроль однажды и продолжаю его терять. Он ускользает, я растратил себя и все способности внимать пространство. Ты заполнил собой все. Все в отдельности и все сразу.Ты
Мне не страшно
– Я ненавижу тебя! – крик сочится из горла, он ломает мне глотку и трахеи, но я не ощущаю этого. Адреналин в моей крови зашкаливает. Это все из-за тебя. Я так и кричу: – Это все из-за тебя! Краска расплескалась по полу. Я буду, буду, я буду об этом жалеть, что я полностью, полностью, что я полностью потерял контроль, но… Но кем ты себя возомнил? Теперь ты даже говорить не сможешь. Заткнешься на вечность и не будешь подсматривать своими чертовыми щенячьими глазками. Знаешь, что самое отвратительное в тебе? То, что эти щенячьи глаза, эти уродливые акриловые бусинки вокруг естественного блика, создал я. А в реальности, там, где тебя – моего идеального тебя! – не существует, где я законченный эгоист и псих, твои глаза бездушны. Ни капельку не такие. Потому что ты бездушен. Ты пустой. Тебя нет. Нет, нет…НЕТ
Тебя нет. – Тебя нет. Нет… Тебя нет. Вся стена превратилась в хаотичную пустоту. Мое драгоценное полотно залито черным. Но мне не страшно. Немного успокоился. Обычно про такое говорят: пришел в себя. Только не в моем случае. По локоть вымазанный чертовым смешением акрила и химии, весь погрязший в кислоте засохшего нечто, я сел в самом центре комнаты. Я не прячусь и не стараюсь изолироваться от мира. Ты наверняка считал, что я поступил бы так – что я бы выбрал бежать от проблем, чувств и разрушения. Но я не прячусь. Я и есть разрушение. Я есть разрушающий двигатель. Одиночество вернётся, я знаю, но сейчас, в этот миг, я ощущаю себя свободным. Я здесь один. И тебя нет. Значит, я смогу нарисовать тебя заново. Я смогу сделать тебя лучше. Потому что ты…Ты