Я блуждаю, заплутал. Запутался теперь не меньше твоего, только сейчас начинаю всматриваться в тот день – наш последний, – и припоминаю отдельные фразы, выражение твоего лица, смятение.
То и дело сворачиваю не туда, это изначально был путь в бездну. Скользкая дорожка. А я будто и рад, выдумал себе саночки да катаюсь довольный, как дите малое. Каждый раз забираюсь заново, хотя знаю: будет больно, ведь я перевернусь головой, упаду, расшибая не то бровь, не то сердце.
Я все-таки сбился со счета дней, потому как все чаще стал проваливаться в свое излюбленное забытье. Это мой своеобразный побег: от тебя и дважды от реальности. Отгородившись от мира, я не в силах выгнать тебя из недр моей души, из моих воспоминаний; не в силах противиться и хотя бы попросить тебя оставить меня в одиночестве. Лишь бы на минуту. На миг. Я немногого прошу.
Теперь уже совсем неважно, от которого из дней, выжженных клеймом на страницах моей летописи, я веду отсчет. Подумаешь, всего лишь день. Может, он ничего для меня и не значил; так, выдуманное число? Может, я и вообще весь этот бред выдумал? И числа? И события?
И тебя.
Всего лишь день. Мой нервный смех. Мое лицо, лишенное жизни из-за того самого «всего лишь дня», из-за всех прочих прошедших с того дня дней. Вот такое лицо ходячего мертвеца представили?
Стена. Холодная, тоскливо шершавая, отталкивающая, даже не имея рук готовая меня ударить. Попросту существование этой стены уже как бы дает мне пощёчину, а портрет, изображенный на ней, и вовсе бьет под дых. Гляжу на тебя, на этот твой портрет, и как бы пропадаю в грезах, чтобы ты оказался чем-то существующим, осязаемым. Живым. Теплым. А сам-то в тайне боюсь, устрашаясь при параноидальных выплесках. Что, если правда? Будто ты нечто живое, теплое, осязаемое? Портрет твой – вдруг соскочит со стен, начнёт выдавать мне пощёчины одну за другой? Сейчас как оживет, как вцепится в глотку, разломает ребра, растопчет меня!
Как букашку. Как уже не единожды разбитое стекло. Как пыль, что достойна быть лишь придавленной, втоптанной в землю да поглубже.
Я человек маленький. Ты же нечто высокое, и не потому, что являешься истинным искусством, венцом моего творения, идеалом. Ты нечто недосягаемое, но не по той причине, что воссоздан и выложен здесь мозаикой из крошки моих воспоминаний. Ты – зеркало моих самых грязных поступков, моих самых чистейших желаний, самых порочных мыслей. Ты грех в живописном обличии и увековеченное краской напоминание моих грехов. Ты масштабированное противоречие. Ты моя душа. Ты мое раздутое эго. Ты моя травма. Ты пятно, кислотой облитое дважды, трижды – сотни раз. Ты эта самая кислота. Ты – все то, что осталось пепелищем, когда я умирал вновь и вновь, сгорая на костре.
Ты, ты, ты…
Я блуждаю. Заплутал.
Только сейчас начинаю всматриваться в тот день и припоминаю отдельные фразы, выражение твоего не по-летнему бледного лица, детское смятение. Картина восстанавливается теплой, такой замыленной, и мне кажется, будто тогда было лето. Даже если май. Позволь мне считать так. Твои бровки вздымались так невинно, а губы сжимались в такт эмоциям и стуку моего сердца, и вот ребячеством описывается образ. Золотистые солнцем волосы были растрепаны, лохматыми прядями закрывая твое лицо. Все это было так естественно, что я совсем не замечал твоих глаз. Но что мог открыть мне твой взгляд?
Скажи, ты уже тогда четко знал, что будет дальше? Скажи, в какой момент ты принял это решение исчезнуть, если вообще принимал? Если был момент? Если?
Если, если, если…
Если ты существовал?
Если ты существовал, как можно объяснить этот поступок с точки зрения человечности? Логики? Мастерства игры и паразитирования на чувствах других?
На моих чувствах.
Но что такое чувство?
Стена. Тоскливо холодная. Уставшая стена. Я утомил тебя своими рассказами и бреднями? Скажи, если мне стоит замолчать.
Я ощущаю эту стену. Она ободрана, почти обглодана моими руками. Ей одиноко так же, как и мне, не меньше. Мне бы обнять ее, а могу и имею право лишь прижаться щекой; мне бы пожалеть, выслушать. Она не одинока по своей сути, я всегда рядом с ней. Но почему так холодно? Почему выказывает отторжение? Почему причиняет мне боль, даже не являясь чем-то одушевленным?
Я ощущаю воздух. Атомы воздуха прижимаются к атомам моего тела, получая отказ пройти через него. Они не разбиваются, не липнут, не обволакивают. Они даже не дотрагиваются. Но я ощущаю.
Дуновение ветра. Форточка. Скрипы половиц, перепады температур, треск электрической плиты, жужжание старого счётчика. Признаки жизни мертвого меня. Снова ветер. Шелест листьев, ударяющихся об стекло. Порывы ветра. Стук дождя. Шум. Завывающая песня, гуляющая по полу.
Я ощущаю пол под весом своего тела, но не самим телом. Точки соприкосновения очевидны: бедра, ноги, в уставшем положении подключается спина. Укладываю плечи, касаюсь затылком. Стоит на мгновение забыться, замечтаться – и вот я уже на васильковом лугу, в высокой траве кисельной поляны.
Нет, не так.
Кисельный луг, васильковая поляна. Вдали мерцало озеро, долгий летний день изводил жарой, сгущались облака… Наконец прохлада дарила откровение. В час заката. Ты лежал рядом, в этой высокой и мягкой…
– Тот день не был последним.
Я ощущаю. Но не чувствую.
А этот твой голос только и говорит мне, он кричит, он вторит, он внушает, что я не имею привилегий даже что-либо ощущать. Я карабкаюсь, будто бы ты горный хребет, и я готов убить себя, лишь бы забраться, подняться, покорить… Завоевать…
Я эгоист. Я чертов эгоист. Но я пытаюсь не только ощутить, но почувствовать хоть что-нибудь внутри, что в отдельности не будет переплетаться ни с тобой, ни с воспоминаниями, ни с чувствами, что имели бесстыдство возникнуть во мне в тот последний день.
Я пытаюсь. Я пытаюсь понять, почему твой голос столь сладок, когда имя даже не звучало, когда и голоса твоего не раздавалось в этих стенах. Я пытаюсь ответить на это бессмысленное количество бесчисленно бессмысленных, бессмысленно бесчисленных вопросов. Я пытаюсь…
– Мэттью.
Но твой омерзительный голос…
– Заткнись, – и я срываюсь.
Я честно пытаюсь, я честен с собой, я честно честен. Однако мне так кажется либо же я брежу, пока не решил, до сих пор не решил, и мне тяжело, и я задыхаюсь каждый раз, что пытаюсь осмыслить вообще осмысленность всех своих действий. Всех своих мыслей. Осознать, ощутить осознанность. Заиметь возможность осязать ее в принципе как нечто целостное, как часть меня, как цельную частицу себя неполноценного.
– Что я сделал не так?
В первую очередь, я задавал неправильные вопросы. Ждал на них неправильные ответы.
Проблема не в том, что я сделал что-то не так. Проблема есть и всегда была как существо глобальное, как неотъемлемая составляющая всего, что касалось нас: меня и тебя. Проблема была в том, что не так было все. Вообще все.
Но я дал тебе губы. Я даровал тебе глаза. Уши. Я даровал тебе всего себя, всего тебя. И теперь, продолжая задавать неправильные вопросы, я вынужден буду слышать неправильные ответы. Потому что теперь ты не умолкнешь.
Как давно ты начал отвечать мне? Я все-таки сбился со счета дней…
– Ты правда хочешь это услышать?
Нет.
– Да.
Ну и что, по-твоему, я сделал не так?
– Ты все испортил.
– Что?
– Момент.
Кисельный луг, васильковая поляна. Вдали мерцало озеро, долгий летний день изводил жарой, сгущались облака, прохлада дарила откровение в час заката. Ты лежал рядом, в этой высокой и мягкой траве.
Мне жутко, мне дико хотелось поцеловать тебя, и я знал, что ты ответишь мне согласием, когда я потянусь или спрошу. Мне это нравилось. Мы не были обязаны друг другу ровным счетом ничем и имели полную свободу. Ты о чем-то говорил – право, ты извини, но я почти не слушал, потому что только и думал о твоих губах и поцелуе, что случится. Ты рассказывал о своем.
– Но вдруг мы можем больше? – я спросил с боязнью, мне до мерзкой дрожи стало противно, что я мог напугать. Я был осторожен. Видимо, недостаточно. – То есть все это… Между нами, как думаешь?
– Это тяжелый вопрос.
Это был неправильный вопрос. Это был неправильный ответ.
Я продолжал.
– Как думаешь? Может, мы могли бы попробовать…
Твой взгляд вновь утаился от меня, ты отвел его куда-то в сторону, к озеру. Ты знал, что я хотел услышать и еще лучше знал, что не сможешь сказать этого. Никогда в жизни не сможешь.
Ты испугался. Но не моего вопроса и не моих намерений, не моих желаний.
Ты испугался, что чувствуешь слишком много. Что ты не готов, но можешь пойти на что-то «больше». Ты желал этого, хотя отказался себе в этом признаваться.
Я напугал тебя. Зародив мысль, что ты способен на это.
– Может, мы могли бы попробовать отношения? – а я все равно повторил. Потому что сердце не стояло на месте и было уже невозможным молчать, я жаждал услышать. – Не хочу тебя обременять или как-то… Но… Что ты думаешь?
Ты помолчал. Взгляд был утрачен совсем.
– Я думаю, что не готов на это ответить.
А потом ты исчез.
Скажи, ведь ты слышишь меня сейчас, даже если это мой голос внутри, ведь ты знаешь каждое слово.
Молчишь? Почему ты не отвечаешь? Почему?
Я посмотрел на твой портрет. Это мне кажется или краска действительно застыла чересчур уж плотно там, где твои глаза? Сейчас ты не сможешь скрыться, я смотрю на тебя, ты прямо передо мною.
Я дернулся на полу и повернулся к тебе. Смотрю внутрь тебя; знаю, ты всего лишь химическое переплетение элементов, из которых состоят краска, кирпич, штукатурка, засохшие ворсинки кисти. Но твой взгляд застыл. Засох. Ты впитал мои слова?
О, так это оно и значит? Я оказался прав?
– Ответь мне хоть что-нибудь.
Но нет. Ты же просто стена. Просто чертова стена с посредственным рисунком, который никогда мне не ответит. Ты и не слышишь меня. Ты же просто стена. Нет. Нет, ты…
Ты
Это заставит тебя говорить?
Какое-то время я потратил, сверля в тебе черные дыры. Это не дало никаких результатов: все те же глаза, пролитые краской. Ты пустота. Тебя нет. Ты всего лишь химическое переплетение…
Ты всего лишь химическое переплетение.
Акриловая смола. Твоя основа – бутилакрилат, эфиры, кислоты и полимеры.
Кислота.
Черная, глубоко-черная краска. Пигмент – продукт окисления. Часть тебя – гидрохлорид анилина, обработанный бихроматом в присутствии серной кислоты.
Кислота.
Я хорошо знаю твой состав. Ты создан не природой. Ты даже не цельный, не стопроцентный, ты разбавленный. В тебе есть растворитель – вода и изопропиловый спирт. То, что держит тебя на стене, оставляя структуру краски вязкой, что наполняет тебя среди прочего – синтетический кремнезем.
Эфиры, кислоты, полимеры. Углерод и водород. Аморфный диоксид кремния. Хром. Сера. Медь. Множественное количество молекул кислорода.
Эфир. Полимеры. Диоксиды.
Кислота.
Ты синтетика. Ты не искусство, ты
искусственный. Тебя нет. Тебя нет. Тебя нет.
Ты
Зачеркнуть.
Ты
Я не ты, я не исчезну. Но мне вдруг захотелось оказаться как можно дальше от тебя, сколько позволят мои стены, в которые я помещен. Я больше не хочу смотреть в твои глаза, на твое лицо, и, будь моя воля, я бы не вспоминал о тебе, воссоздавая образ. Мне больно. Мне противно. Мне дико.
Ты синтетика. Ты омерзителен.
Я омерзителен.
В полутьме ванной я слышу капли воды. Извини, но мне пришлось тебя оставить. Это наш первый такой конфликт, и я еще не знаю, как стоит реагировать на подобные всплески внутри меня, как мне сбалансировать эти скачки, как принять твою реакцию, твои слова.
Глаза понемногу привыкают к темноте. Я вижу, как вода медленно обволакивает мои ноги, поднимаясь все выше, поглощая каждый дюйм моей кожи. Я хочу раствориться – сейчас мне это необходимо. Я был бы рад, если бы и ты растворился. Отдельно от меня или вместе со мной – в комплементации.
Темнота успокаивает. Какой вообще сегодня был день? А сколько дней прошло? Что за день был тогда; день, в который я лишился… тебя?
Твой образ угасает. Он меркнет в моей голове, в моей памяти, и выстраивается уже не так четко, как раньше. Я все еще слышу твой голос, но твой ли он, кому он принадлежит по-настоящему? Может, это только мое восприятие и мои фантазии?
То, чем ты был на самом деле, никогда не выйдет для меня истиной. То, чем ты был для меня, покрывается шумом. Это шум воды, сверху наслаивается звенящая тишина. Ты утопаешь. Ты растворяешься.
Я вижу, как вода медленно обволакивает мои ноги, поднимаясь все выше, поглощая каждый дюйм моей кожи. Я хочу раствориться – сейчас мне это необходимо. Но что за странные мысли лезут в голову?
Подобно моему телу все, что я любил, уходит по воду. Оно уже никогда не будет для меня прежним, я больше не смогу насладиться чем-то, что было важно для меня в прошлом, с той же силой, страстью и отчаянием. Нет ли в этом смысла, что мне следовало оставить тебя там, где тебе место?
В прошлом.
Все, что я любил, что было для меня важным, ушло под воду и больше не может быть тем же самым, как раньше. Время идет, все меняется. Дни идут, даже если я перестал их считать, и это не зависит от меня.
Кажется, я слышу твой голос издали.
Я не виноват, что все не может быть как раньше. Ты не виноват. Никто не виноват.
Что? Что я сделал не так? Я все испортил?
Ты не виноват.
Я не виноват. И я хочу винить себя за это.
Но что-то влажное и теплое скатывается по моим щекам. Оно плотное, равняется каплями с водой в ванне, оно топит меня вместе и с прошлым. Что это? Слезы? Странное чувство. Тепло. Даже приятно. Я не испытываю боль.
Я вообще ничего не испытываю.
Мне не столько необходимо личное пространство и нахождение вне твоего поля зрения. Я готов показать тебе все, из чего соткан. По правде, здесь попросту случилось что-то, чего я стыжусь. Но почему?
Я не виноват. Я просто не хотел, чтобы ты стал свидетелем не только моего отчаяния, но моей слабости. Свидетелем моих слез.
Слезы – физическая необходимость, всего лишь потребность нашего организма. Это не слабость и не ее проявление. Но почему я ненавижу себя за то, что плачу?
Наверное, потому что это непозволительная для меня роскошь. Плакать из-за тебя.
Ты
Дрожащими руками.
Ты
Зачеркнуть.
